ько  "Одессе"  удастся
оснастить ракеты системами теленаведения, которые не просто  направят  их  в
нужном направлении, а приведут точно  к  цели.  Человек,  руководящий  всеми
связанными с разработкой систем теленаведения  исследованиями,  находился  в
Германии. Его прозвище Вулкан. Вы, наверное, помните: в греческой  мифологии
Вулкан - это кузнец, делавший для богов молнии.
   - Он что, тоже ученый? - изумленно спросил западный немец.
   - Нет, конечно, нет. Когда в 1955 году его вынудили исчезнуть, он  должен
был вернуться в Аргентину. Но мы попросили вашего  представителя  немедленно
достать ему новый паспорт, с которым он мог бы остаться в ФРГ. Затем один из
швейцарских банков выдал  ему  с  нашего  счета  один  миллион  американских
долларов  -  на  открытие  завода  в  Германии.  Сперва  его   планировалось
использовать как базу для других интересовавших нас  исследований,  но  ради
теленавигационных систем для ракет Хелуана их пришлось отложить.
   Завод, руководимый Вулканом, производит транзисторные радиоприемники.  Но
это лишь прикрытие.  В  его  научноисследовательском  отделе  группа  ученых
разрабатывает системы наведения для ракет Насера.
   - А почему не заняться этим прямо в Египте? - спросил собеседник Глюкса.
   Генерал улыбнулся и вновь зашагал по номеру.
   - Именно здесь и проявился гений "Одессы". Как я уже говорил, в ФРГ  есть
люди, способные создать системы наведения для ракет,  но  никто  из  них  не
согласился переехать в Египет. А работающие в  исследовательском  отделе  на
заводе у Вулкана считают, что выполняют секретный заказ министерства обороны
ФРГ.
   Новость была столь ошеломляющей, что подчиненный вскочи выплеснув кофе на
ковер.
   - Боже мой! - воскликнул он. - Как вам это удалось?
   -  В  общем-то,  очень  просто.  Парижский  договор  запрещает   Германии
заниматься ракетами. И с работающих  под  руководством  Вулкана  людей  взял
подписку о  неразглашении  наш  человек  в  министерстве  обороны  ФРГ.  Его
сопровождал генерал, чье лицо ученые помнят со времен войны. Эти люди готовы
трудиться на благо Германии даже вопреки Парижскому  договору,  но  вряд  ли
станут работать на Египет. А так они верят, что и впрямь служат Германии.
   Конечно, проект стоит огромных денег. Обычно такое дело под силу  поднять
лишь крупному государству. Естественно,  эта  программа  сильно  поуменьшила
наши фонды. Так что вы, надеюсь, понимаете, насколько важен Вулкан?
   - Еще бы,  -  ответил  шеф  "Одессы"  в  ФРГ.  -  Значит,  если  Вулканом
что-нибудь случится, весь проект сорвется?
   - Да. И заводом, и компанией владеет он один.  Он  -  ее  председатель  и
главный инженер, обладатель всех фондов и акций. Лишь он  может  выплачивать
жалованье ученым, выписывать огромные суммы  на  исследования.  Ни  один  из
ученых никогда не имел дела ни с кем в фирме, кроме него,  никто  другой  не
знает,  чем  занимается  ее   гигантский   научно-исследовательский   отдел.
Считается, что его служащие занимаются высокочастотными приборами, в надежде
выйти  с  новыми  разработками  на  рынок   транзисторных   радиоприемников.
Секретность считается мерой предосторожности против промышленного  шпионажа.
Вулкан - единственное связующее звено между научно-исследовательским отделом
и основным производством. Если он исчезнет, рухнет весь проект.
   - Вы можете сообщить мне название завода?
   Генерал подумал немного, потом назвал его. Подопечный изумленно  взглянул
на шефа.
   - Я знаю эти радиоприемники! - воскликнул он.
   -  Еще  бы.  Ведь  это   настоящая   фирма,   действительно   выпускающая
транзисторы.
   - А ее директор - он и есть?..
   - Да. Это Вулкан. И теперь вам должно быть ясно, зачем нужно  беречь  как
зеницу ока. А потому - вот вам главный документ. - Генерал  Глюкс  вынул  из
нагрудного кармана фотографию и передал ее собеседнику.
   Тот долго не отрывал изумленный взгляд от лица на  снимке,  потом  прочел
фамилию на обороте и прошептал:
   - Боже мой, а я думал, он в Южной Америке.
   Глюкс покачал головой:
   - Ничего подобного. Он и есть  Вулкан.  Сейчас  его  работа  находится  в
критической стадии. Так что если  вы  вдруг  услышите,  что  кто-то  излишне
интересуется Вулканом, его нужно будет  проучить.  Сначала  предупредить,  а
если не  отступится,  то  и  уничтожить.  Вы  все  уяснили,  камрад?  Никто,
повторяю, никто, кроме нас, не должен знать,  какую  роль  играет  теперь  в
нашей организации Вулкан.
   Генерал СС встал. Поднялся и гость.
   - Вот и все, - сказал Глюкс. - А теперь - за дело.

ГЛАВА 4

   - Но ты даже не знаешь, жив ли он!
   Петер Миллер и Карл Брандт сидели бок о бок в "ягуаре" у дома  инспектора
- Петер застал Карла за завтраком.
   - Да, не знаю. Именно это и нужно выяснить в первую очередь. Если Рошманн
умер, значит, и делу конец. Поможешь?
   Брандт обдумал просьбу и медленно покачал головой.
   - Прости, нет.
   - Отчего же?
   - Послушай, я отдал тебе дневник только потому, что он потряс  меня  и  я
подумал, ты напишешь о Таубере. Но мне и  в  голову  не  приходило,  что  ты
вздумаешь  выслеживать  Рошманна.  Почему  бы  тебе  просто  не  написать  о
дневнике?
   - А что тут напишешь? "В один прекрасный день я нашел папку, где какой-то
старик-самоубийца описывает пережитое во время войны"? Думаешь, мой редактор
это примет? Признаюсь, на меня дневник Таубера произвел жуткое  впечатление,
но лишь  на  меня.  О  войне  написаны  уже  сотни  мемуаров.  Они  начинают
надоедать. Посему одним лишь дневником никого в прессе не заинтересуешь.
   - К чему ты клонишь? - спросил Брандт.
   - А вот к чему. Если на основе дневника организовать розыск  Рошманна  по
всей стране, из этого можно будет сделать хороший очерк.
   Брандт не спеша стряхнул пепел с сигареты в пепельницу на приборной доске
"ягуара".
   - Никто его разыскивать не станет. Послушай, Петер, ты:  полицию  я  знаю
лучше. Мы освобождаем город от сегодняшних преступников. И никто  не  станет
отвлекать перегруженных сыщиков на поиски человека из-за содеянного  в  Риге
двадцать лет назад
   - Но можешь ты хотя бы поднять этот вопрос у себя в полиции?
   - Нет, - покачал головой Брандт. - Не могу.
   - Почему? В чем дело?
   - Потому что не желаю с  этим  связываться.  Тебе  легко  говорить  -  ты
холост, ничем не обременен. А у меня жена  двое  детей,  посему  я  не  хочу
ставить под удар карьеру.
   - Но разве это ей повредит? Разве Рошманн не преступник?
   Брандт раздавил окурок.
   - Не так-то легко объяснить. Просто в  полиции  существует  этому  особое
отношение, некий неписаный закон. И заключается он в том, что,  если  начать
копаться в преступлениях эсэсовцев, карьера только пострадает.  Да  и  толку
все равно не будет. Запрос положат под сукно, и точка. Так что, если  хочешь
раздуть это дело, на меня не рассчитывай.
   Миллер помолчал, глядя в ветровое стекло, потом сказал:
   - Раз так, ладно, оставлю  тебя  в  покое.  Но  надо  же  мне  с  чего-то
начать... Завещание Таубер оставил?
   - Только краткую записку, где  говорится,  что  он  завещает  все  другу,
некоему господину Марксу. Я подшил ее в дело.
   - Хоть какая-то зацепка. Где найти этого Маркса?
   - Откуда мне знать? - пожал плечами Брандт.
   - Разве в записке не было адреса?
   - Нет, - ответил Карл. - Только имя.
   - Думаю, Маркс живет где-то рядом. Ты его не искал?
   - Да пойми наконец, - вздохнул  Брандт.  -  У  нас  в  полиции  ни  одной
свободной минуты нет. А знаешь, сколько в Гамбурге Марксов? Сотни  только  в
телефонном справочнике. Я не могу тратить недели на поиски  одного  из  них.
Тем более что наследство Таубера не стоит ломаного гроша.
   - Значит, все? - спросил Миллер. - Ничего больше?
   - Ничего. Если хочешь разыскать Маркса - ищи на здоровье.
   - Спасибо. Попробую.
   Они пожали друг другу руки, и Брандт вернулся к семье и завтраку.

***

   Другое утро Миллер начал с того, что зашел в дом, где жил  Таубер.  Дверь
открыл небритый пожилой мужчина в засаленных брюках, подвязанных веревочкой,
и расстегнутой на груди рубашке без ворота.
   - Доброе утро. Вы хозяин дома?
   Мужчина оглядел Миллера и кивнул. От него пахло капустой.
   - Несколько дней назад здесь отравился газом один старик, - начал Миллер.
   - Вы из полиции?
   - Нет, я журналист. - Миллер протянул мужчине свою пресс-карточку.
   - Мне нечего вам рассказать.
   Без особого труда вложив в руку хозяина дома  банкноту  в  десять  марок,
Миллер попросил:
   - Нельзя ли взглянуть на его комнату?
   - Я ее уже сдал.
   - A где его пожитки?
   - На заднем дворе. Они никуда не годятся.
   Под мелким дождем мокла куча хлама. От нее все еще  пахло  газом.  В  ней
валялись побитая пишущая  машинка,  две  пары  поношенных  башмаков,  старая
одежда, связка книг и обветшавший  шарф  из  белого  шелка,  который,  решил
Миллер, был связан, видимо, с иудаизмом. Миллер перерыл все, но ни  записной
книжки, ни писем от Маркса с его адресом не нашел.
   - Это все? - спросил он.
   - Да, - угрюмо ответил хозяин дома, стоявший у двери под навесом.
   - Некий Маркс у вас не живет?
   - Нет.
   - И вы никакого Маркса не знаете?
   - Нет.
   - Таубер дружил с кем-нибудь?
   - По-моему, нет. Вечно был один. Приходил и уходил, когда ему вздумается.
Наверно, он был чокнутый. Но за квартиру платил  исправно.  И  не  скандалил
никогда.
   - Вы видели его в компании? На улице с кем-нибудь?
   - Никогда. По-моему, у него не было друзей. И неудивительно  -  он  вечно
что-нибудь бормотал. Словом, чокнутый.
   Миллер стал расспрашивать жителей близлежащих домов. Многие признавались,
что встречали старика, который брел, повесив  голову,  укутанный  в  длинное
пальто, шерстяную шапку и старые дырявые перчатки.
   Три  дня  блуждал  Миллер  у  дома  Таубера,  побеседовал  с  молочником,
бакалейщиком, мясником и почтальоном, заглянул в бар,  табачную  и  скобяную
лавку - все напрасно.  Лишь  в  среду  он  наткнулся  на  ватагу  мальчишек,
игравших в футбол у стены сарая.
   - Значит, вас интересует тот старый еврей? Безумец Солли?  -  переспросил
вожак.
   Мальчишки окружили Миллера.
   - Да, да. Вы его с кем-нибудь видели? С каким-нибудь другим стариком?
   - А зачем вам это знать? - подозрительно спросил старший.  -  Мы  его  не
обижали.
   Миллер повертел в руке монету в пять марок. Восемь пар  глаз  зачарованно
впились в нее.
   - Мистер, - набрался смелости, самый младший из ватаги. Однажды  я  видел
его с другим. Они разговаривали. Сидели и разговаривали.
   - Где?
   - У реки. На набережной. Там  скамейки  стоят.  Вот  на  скамейке  они  и
сидели, разговаривали.
   - А собеседник Таубера был старик?
   - Да. У него длинные седые волосы.
   Миллер бросил мальчишке монету, убежденный, что сделал это зря. Но все же
прогулялся к реке, оглядел набережную. Там стояло полдесятка скамеек, теперь
пустых. Хотя летом, наверно, многие приходили сюда посидеть, посмотреть, как
ходят по Эльбе пароходы.
   Слева от Миллера на ближнем берегу располагался рыбацкий порт - у причала
стояло несколько траулеров. Одни пришли из Северного моря с уловом сельди  и
макрели и теперь разгружались, другие готовились к отплытию.
   Петер вернулся в разрушенный Гамбург  из  деревни,  куда  они  с  матерью
переехали, спасаясь от бомбежек, еще мальчишкой; он  вырос  среди  камней  и
развалин. Его излюбленным местом для игр был рыбацкий порт  в  Альтоне.  Ему
нравились рыбаки - грубоватые, но добрые, пропахшие смолой, солью и  крепким
табаком.
   Миллер вернулся мыслями  к  Тауберу.  Где  Саломон  мог  познакомиться  с
Марксом? Журналист понимал, что упускает какую-то деталь, но не мог  понять,
что именно. Ответ пришел лишь тогда, когда он уселся в машину  и  доехал  до
заправочной станции у вокзала. Как нередко бывает, на мысль навела  случайно
сказанная фраза. Заправщик объявил, что высокооктановый бензин подорожал,  и
добавил, пытаясь завязать разговор, что деньги  все  больше  обесцениваются.
Потом ушел за сдачей, а Миллер уставился на раскрытый кошелек.
   Деньги.  Где  Таубер  брал  деньги?  Он   не   работал.   Государственную
компенсацию принять отказался. Между тем за квартиру платил исправно, а ведь
нужно было еще на какие-то средства  питаться!  Ему  было  пятьдесят  четыре
года, значит, пенсию по возрасту он получать не мог.  Очевидно,  он  получал
пенсию по инвалидности.
   Дождавшись сдачи, Миллер поехал на почту  района  Альтона.  Там  разыскал
окошечко с табличкой "Пенсии".
   - Скажите, когда пенсионеры получают деньги? -  спросил  он  толстуху  за
решетчатым окошком.
   - В последний день месяца.
   - Значит, в субботу?
   - Нет, на сей раз в пятницу, послезавтра.
   - И те, у кого пенсии по инвалидности?
   - Да. Все, кому причитается пенсия, получают ее в последний день  каждого
месяца.
   - В какое время?
   - С самого открытия.
   - Спасибо.
   Миллер в  пятницу  снова  пришел  на  почту,  оглядел  стоявших  очереди,
стариков и старух, которые пришли еще до открытия и выстроились на улице.  У
многих были седые волосы, но чаще  всего  они  скрывались  под  шляпами  или
шапками - день стоял солнечный, но  морозный.  Около  одиннадцати  часов  на
почту зашел старик с копной седых волос, похожих на сахарную вату. Вскоре он
вышел, пересчитал деньги, сунул их в карман  и  огляделся,  поискал  кого-то
взглядом. Постояв так несколько минут, он  повернулся  и  медленно  двинулся
прочь. На углу он снова посмотрел по сторонам  и  направился  к  набережной.
Петер последовал за ним.
   Полкилометра до реки старик прошел  не  меньше  чем  за  двадцать  минут,
уселся на скамейку. Миллер не спеша приблизился к нему сзади.
   - Герр Маркс?
   Старик повернул голову на голос. Миллер  обошел  скамью  и  встал  рядом.
Старик не удивился, вел себя  так,  словно  незнакомцы  заговаривали  с  ним
поминутно.
   - Да, - сухо ответил он. - Я Маркс.
   - Меня зовут Миллер.
   Маркс сдержанно кивнул, принял имя к сведению.
   - Вы случаем не герра Таубера ждете?
   - Да, его. - Старик вновь не удивился.
   - Можно присесть?
   - Пожалуйста.
   Миллер уселся бок о бок со стариком, тоже лицом к Эльбе.
   - К несчастью, герр Таубер скончался.
   Старик не оторвал глаз от огромного японского сухогруза  "Кота  Мару"  из
Йокогамы, что плыл по реке. Не  выказал  ни  скорби,  ни  изумления,  словно
подобные вести приходили к нему часто. Возможно, так оно и было.
   - Понятно, - только и выдохнул он в ответ.
   Миллер вкратце пересказал события прошлой пятницы и добавил:
   - Вас, кажется, не удивляет, что он покончил с собой.
   - Верно, - согласился старик. - Таубер был весьма несчастен.
   - Знаете, он ведь дневник оставил.
   - Да, как-то раз он упомянул о нем.
   - Вы его читали?
   - Нет, он никому его не показывал.
   - В дневнике Таубер описал годы, проведенные во время войны в Риге.
   - Да, он говорил, что был в рижском гетто.
   - А вы тоже там сидели?
   Старик повернул голову и оглядел Миллера печальными глазами.
   - Нет, я был в Дахау.
   - Послушайте, герр Маркс. Мне нужна ваша  помощь.  В  дневнике  ваш  друг
упоминал офицера СС по имени  Рошманн.  Капитана  Эдуарда  Рошманна.  Он  не
рассказывал о нем вам?
   - Рассказывал. Ведь силу жить ему давало только одно  -  надежда  однажды
выступить на суде, дать показания против Рошманна.
   - Он и в дневнике об этом писал. Я читал  его  после  смерти  Таубера.  Я
журналист и хочу найти Рошманна. Отдать его в руки правосудия. Понимаете?
   - Да.
   - Но если Рошманн уже умер, тогда моя  затея  бессмысленна.  Может  быть,
Таубер сообщил вам что-нибудь на этот счет?
   Несколько минут Маркс безмолвно следил, как исчезает  за  поворотом  реки
огромный "Кота Мару". Наконец сказал:
   - Рошманн жив и разгуливает на свободе.
   Миллер нетерпеливо подался вперед:
   - Откуда вы знаете?
   Таубер его видел.
   - Да, я читал. Это было в апреле сорок пятого.
   - Нет, - покачал головой Маркс, - в  прошлом  месяце.  -  Он  вздохнул  и
повернулся  к  Миллеру.  -  Да,  да.  Однажды  поздно  ночью  Таубер   вышел
прогуляться. Так он часто делал, когда его мучила бессонница.  Проходя  мимо
оперного  театра,  он  увидел  высыпавшую  толпу  зрителей   и   остановился
пропустить ее. Говорил, там были богачи - мужчины  во  фраках  и  женщины  в
мехах,  увешанные  драгоценностями.  На  углу  их  ждали  три   таксомотора.
Театральный швейцар открывал двери  машин  одну  за  другой.  Тут  Таубер  и
заметил Рошманна. Тот сел в такси вместе с остальными и уехал.
   - Скажите, герр Маркс, Таубер был совершенно уверен, что это Рошманн?
   - Да.
   - Но ведь в последний раз он видел его девятнадцать лет назад. И  за  эти
годы Рошманн мог сильно измениться. Откуда такая уверенность?
   - Таубер говорил, что Рошманн улыбнулся.
   - Что?
   - Улыбнулся.
   - А это важно?
   Маркс несколько раз кивнул:
   - Таубер говорил, если хоть раз увидишь улыбку Рошманна, не  забудешь  ее
до конца дней. Он не мог ее описать, но поручился, что  узнает  из  миллиона
других.
   - Понятно. Вы ему поверили?
   - Да.
   - Хорошо. Предположим, я тоже этому верю. А номер такси он не запомнил?
   - Сказал, что растерялся и упустил это из виду.
   - Черт возьми, - выругался Миллер. -  Рошманн  поехал,  скорее  всего,  в
гостиницу. Зная номер машины, я бы нашел водителя и выведал у него, куда  он
отвез Рошманна. Когда герр Таубер поделился с вами этой новостью?
   - В прошлом месяце, когда  мы  получили  пенсию.  Здесь,  на  этой  самой
скамейке.
   Миллер встал и со вздохом произнес:
   - Вы понимаете, что этому никто не поверит?
   Маркс перевел взгляд с реки на журналиста.
   - Конечно, - тихо ответил  он.  -  Таубер  тоже  это  понимал.  Потому  и
покончил с собой.

***

   В тот вечер Петер Миллер заехал к матери, и  она,  как  всегда,  суетливо
выспрашивала, сколько он ест,  ругала  за  сигареты  и  давно  не  стиранную
рубашку. Эта  невысокая,  полная  женщина  пятидесяти  лет  никак  не  могла
смириться с тем, что ее единственный сын хотел быть лишь репортером.
   За сытным ужином она спросила, чем он  теперь  занимается.  Петер  кратко
рассказал обо всем, упомянул о намерении выследить  Эдуарда  Рошманна.  Мать
пришла в ужас.
   Петер терпеливо слушал и ел.
   - Ты и так пишешь лишь о преступниках да мерзавцах, -  причитала  она.  -
Только нацистов тебе не хватало. Даже не знаю, что бы  сказал  на  это  твой
дорогой отец. Просто не знаю.
   Миллера вдруг осенило.
   - Мама!
   - Да, сынок?
   - А во время войны - то, что делали с людьми эсэсовцы в  лагерях.  Ты  об
этом догадывалась?
   Несколько секунд она молчала,  что-то  энергично  переставляя  на  столе,
потом ответила:
   - Ужас. Кошмар. Англичане сделали об этом фильмы и после войны заставляли
нас смотреть их. Не хочу больше о них вспоминать.
   Она вышла из комнаты. Петер прошел за ней на кухню.
   - Ты помнишь, -  спросил  он,  -  как  в  пятидесятом  году  я  поехал  с
одноклассником во Францию?
   Она  помолчала,  наполнила  раковину  водой,  собираясь  мыть  посуду,  и
вздохнула:
   - Да, помню.
   - Нас тогда привезли в церковь, где шла служба в  память  о  человеке  по
имени Жан Мулен. Потом мы вышли на улицу, и, когда французы услышали, как  я
обратился к другому мальчику по-немецки, они начали плевать в меня. Не  могу
забыть, как слюна текла по моей курточке. Вернувшись, я рассказал  тебе  обо
всем. И знаешь, что ты ответила?
   Госпожа Миллер изо всех сил терла блюдо.
   -  Ты  сказала:  "Ничего  не  поделаешь,  такие  уж  у  французов  дурные
привычки".
   - Верно. Мне французы никогда не нравились.
   - Послушай, мама, да знаешь ли ты, что мы сделали с Жаном  Муленом  перед
смертью? Нет, не ты сама, не отец и не я. А все мы, немцы, точнее,  гестапо,
что для миллионов иностранцев одно и то же.
   - Не хочу ничего слышать! Хватит!
   - Да я и сам не знаю. Впрочем, все где-нибудь записано. Но дело в