Не встретил бы машину "скорой  помощи",  не  узнал  бы  о  Соломоне
Таубере и Эдуарде Рошманне,  а  сорок  месяцев  спустя  государство  Израиль
перестало бы существовать.
   Не выключая радио, он докурил сигарету, опустил окно и  выбросил  окурок.
От прикосновения к кнопке стартера двигатель объемом 3, 8 литра под длинным,
приземистым капотом "ягуара ХК 150S" взревел, но тут же сбросил  обороты  до
обычного  успокаивающего  ворчания  рассерженного  зверя,  который  пытается
вырваться из клетки. Миллер включил все четыре  фары,  оглянулся  и  вклинил
автомобиль в поток машин на Осдорф-Вей.
   Едва он добрался до перекрестка  с  улицей  Штреземанн  и  остановился  у
светофора, как позади послышался вой сирены "скорой помощи".  Она  вынырнула
слева, промчалась мимо, вой то затихал, то усиливался. Машина притормозила у
перекрестка,  повернула  направо  под  носом  у  Миллера  и   помчалась   по
Даймлерштрассе. Миллер положился на интуицию. Он включил  скорость,  "ягуар"
рванулся вслед. Миллер старался удержать его метрах в  двадцати  от  "скорой
помощи".
   Едва Петер отъехал, как ему захотелось домой.  Впрочем,  "скорая  помощь"
всегда означает беду, а из беды можно сделать хорошую заметку, особенно если
оказаться на месте происшествия первым, а до приезда штатных журналистов его
расчистят. Возможно, случилась крупная авария или пожар - дом в  огне,  а  в
нем дети. Да все, что угодно.
   Миллер всегда имел при себе маленький фотоаппарат японской фирмы  "Ясика"
с фотовспышкой: кто знает, что может произойти прямо на твоих глазах.
   Он слышал о человеке, который шестого февраля 1958 года ждал в мюнхенском
аэропорту своего рейса,  как  вдруг  в  нескольких  сотнях  метров  разбился
самолет с футбольной командой "Манчестер юнайтед". Человек этот не был  даже
профессиональным фотографом, но  быстро  вынул  взятую  на  лыжный  праздник
камеру  и  сделал  первые  снимки  пылавшего  авиалайнера.  Иллюстрированные
журналы заплатили за них больше пяти тысяч фунтов.
   "Скорая помощь" пробиралась по лабиринту узких, грязных  улочек  Альтоны,
оставила слева альтонский вокзал и направилась к реке.  Тот,  кто  сидел  за
рулем кургузого "мерседеса" с высокой крышей, знал Гамбург и умел ездить. Не
помогала даже большая приземистость и жесткая  подвеска  "ягуара"  -  Миллер
чувствовал, как задние колеса пробуксовывают на мокрой от дождя мостовой.
   Петер заметил промелькнувший мимо  склад  автозапчастей  фирмы  "Менк"  и
через два квартала получил ответ на изначальный вопрос. "Скорая" выехала  на
бедную, обшарпанную улицу, тускло освещенную, затуманенную мокрым снегом. Ее
занимали  хлипкие  особнячки  и  обтерханные  многоквартирные  дома.  Фургон
остановился у подъезда, где уже стоял полицейский автомобиль. Фонарь на  его
крыше крутился, посылая пучки жуткого голубого света в горстку зевак.
   Дородный сержант в плаще с капюшоном закричал, приказал им  расступиться.
"Мерседес" скользнула получившийся прогал. Водитель и санитар  выскочили  из
машины, подбежали  к  задней  дверце  и  вытащили  носилки.  После  краткого
разговора с полицейским они поспешили наверх.
   Миллер пристал  за  углом,  метрах  в  двадцати  от  дома,  осмотрелся  и
удивленно поднял брови. Ни аварии, ни  пожара,  ни  детей  в  горящем  доме.
Наверное, просто сердечный приступ. Петер  вылез  из  "ягуара"  и  не  спеша
направился к толпе, которая благодаря усилиям сержанта держалась  полукругом
поодаль от двери, так что проход от "скорой помощи" до дома был освобожден.
   - Можно подняться в дом? - спросил Миллер.
   - Нельзя. Вам нечего там делать.
   - Я из газеты, - настаивал Миллер, протягивая гамбургскую пресс-карточку.
   - А я из полиции, - проворчал в  ответ  сержант.  -  И  никого  не  пущу.
Ступеньки и так крутые и узкие. Вам с санитарами не разминуться.
   Он  был  здоровяк,  этот  полицейский,  как  и  большинство  сержантов  в
бедняцких кварталах Гамбурга. Метр девяносто, в капюшоне,  растопырив  руки,
удерживая толпу, стоял непроходимый, как запертые ворота.
   - Тогда хоть скажите, что там такое, - попросил Миллер.
   - Не имею права. Узнавайте в участке.
   По ступенькам спустился мужчина в штатском. Луч света от фонаря на  крыше
патрульного "фольксвагена" побежал  по  его  лицу,  и  Миллер  узнал  своего
школьного товарища  Карла  Брандта.  Тот  был  младшим  инспектором  полиции
Гамбурга, работал в участке "Альтона централь".
   - Эй, Карл!
   Услышав свое имя, молодой инспектор обернулся и обвел взглядом  толпу  за
сержантом. При новом  обороте  полицейского  фонаря  он  заметил  Миллера  и
помахал  ему.  Его  лицо  осветила  улыбка,   отчасти   довольная,   отчасти
раздраженная. Он кивнул полицейскому: "Пропустите  его,  сержант.  Он  почти
безвреден".
   Сержант опустил руку. Миллер выбрался из толпы и  поздоровался  с  Карлом
Брандтом.
   - Как ты здесь оказался? - спросил его инспектор.
   - Ехал за "скорой".
   - Стервятник чертов. Чем сейчас занимаешься?
   - Все тем же. Журналистикой.
   - И  наверное,  неплохо  зарабатываешь.  Я  частенько  вижу  твое  имя  в
журналах.
   - На жизнь хватает. Слышал о Кеннеди?
   - Да. Ну и дела! Сегодня вечером Даллас наизнанку вывернут.  Хорошо,  что
он не в моем ведении.
   Миллер вопросительно кивнул на тускло освещенный подъезд, где  слабенькая
голая лампочка бросала желтый свет на обшарпанные обои.
   -  Самоубийство,  -  объяснил  Брандт,   -   отравление   газом.   Соседи
почувствовали запах из-под двери и позвонили нам. Слава Богу, никто  спичкой
не чиркнул - дом-то весь газом пропитался.
   - Не кинозвезда, случаем? - спросил Миллер.
   - Держи карман шире. Только здесь  им  и  жить.  Нет,  отравился  старик.
Выглядит, словно умер сто лет назад. Такое тут встречается на каждом шагу.
   - Там, где он теперь, вряд ли хуже, чем здесь.
   Инспектор улыбнулся, но тут же посерьезнел, оглянулся, увидел,  как  двое
из "скорой помощи" преодолели последние семь ступеней скрипучей  лестницы  и
вышли с носилками  из  подъезда.  Брандт  обернулся  и  обратился  к  толпе:
"Посторонитесь. Дайте им пройти".
   Сержант быстро пришел на  помощь,  оттеснил  зевак.  Санитар  и  водитель
подошли к открытым дверям "мерседеса". Брандт последовал за ними, Миллер  не
отставал. Нет, Петеру не хотелось взглянуть на покойника, он и не  собирался
этого делать. Он просто шел за Брандтом. У двери фургона шофер поставил свой
конец носилок на полозья, санитар собирался толкнуть их внутрь.
   - Постойте,  -  попросил  Брандт  и  откинул  уголок  простыни  с  головы
покойника. Не оборачиваясь, пояснил Миллеру:
   - Простая формальность. В протоколе я должен  написать,  что  сопровождал
тело до "скорой помощи" и до морга.
   В фургоне ярко горел свет, и Миллер краешком глаза успел разглядеть  лицо
самоубийцы. Казалось, он в жизни не видал никого старее и безобразнее.  Даже
если помнить, что делает с человеком газ, все  равно  испещренное  морщинами
конопатое лицо, синеватые губы показывали, что и при  жизни  старик  был  не
красавец. Жидкие прядки длинных волос ютились  на  почти  лысой  голове.  От
истощения лицо удлинилось, щеки ввалились настолько, что почти касались друг
друга изнутри, и старик  походил  на  упыря  из  фильма  ужасов.  Губы  едва
просматривались, обе были покрыты  вертикальными  морщинами,  что  напомнило
Миллеру о высохших останках головы из бассейна Амазонки, у которой губы были
сшиты. Довершали картину два бледных зубчатых шрама по обеим сторонам  лица,
протянувшиеся - один от виска, другой от уха - к углам рта.
   Мельком взглянув на покойника, Брандт задернул простыню, кивнул стоявшему
позади санитару, отступил. Тот толкнул носилки в фургон,  запер  и  пошел  к
водителю. "Скорая" уехала, толпа под окрики сержанта: "Уходите, все кончено.
Нечего больше смотреть. Вам что, пойти некуда?" - стала рассасываться.
   Миллер посмотрел на Брандта и поморщился.
   - Зрелище не из приятных.
   - Верно. Эх, бедняга. А для тебя здесь ничего нет, так?
   - Исключено. Как ты говоришь, такое случается на каждом шагу.  Люди  мрут
по всему миру, а никому и дела нет. Тем более, когда убили Кеннеди.
   - Эх вы, журналисты, - усмехнулся Брандт.
   - Давай посмотрим правде в глаза. Кеннеди - вот о чем хотят читать  люди.
Они и покупают газеты.
   - Ага. Ладно, мне пора в участок. До встречи, Петер.
   Они снова пожали друг другу руки и расстались. Миллер  поехал  обратно  к
альтонскому вокзалу, выскочил на главную дорогу  к  центру  города  и  через
двадцать минут поставил "ягуар"  в  подземный  гараж  на  площади  Ганзы,  в
двухстах метрах от дома, где снимал комнату под самой крышей.
   Держать машину в подземном гараже всю зиму стоило недешево, но  это  была
одна из прихотей, которые он себе позволял. Ему нравилась и довольно дорогая
квартира - она была высоко и выходила окнами на суетный  бульвар  Штайндамм.
Об одежде и пище Миллер не заботился -  в  двадцать  девять  лет  при  почти
шестифутовом росте, с взъерошенными каштановыми волосами и  карими  глазами,
какие нравятся женщинам, ему не нужно было дорогое платье. Один друг  как-то
завистливо заметил:  "Ты  и  в  монастыре  найдешь  себе  подружку".  Миллер
засмеялся в ответ, но слова польстили ему - он знал, что это правда.
   Настоящую его страсть составляли спортивные  автомобили,  журналистика  и
Зигрид, хотя он не раз со стыдом признавался, что,  если  бы  ему  случилось
выбирать между Зиги и "ягуаром", ей бы пришлось искать другого любовника.
   Он остановился, еще раз оглядел "ягуар", освещенный  гаражными  фонарями.
Временами Петер насмотреться не  мог  на  свою  машину.  Даже  на  улице  он
частенько останавливался и  восхищенно  разглядывал  ее,  а  иногда  к  нему
присоединялся какой-нибудь прохожий и, не зная, что  автомобиль  принадлежит
Миллеру, говорил: "Неплохая штучка, а?"
   Обычно молодые журналисты не ездят на "ягуарах ХК 150S". Запчасти к  нему
в Гамбурге достать было практически невозможно, тем более что  серия  ХК,  в
которой S стала последней моделью, была снята с производства  в  1960  году.
Миллер ремонтировал его сам, по воскресеньям часами лежал в комбинезоне  под
шасси или забирался в двигатель так глубоко, что из-под капота  только  ноги
торчали. Бензин, который пожирали три карбюратора  машины  был  при  высоких
ценах на горючее в ФРГ главной статьей  расхода  Миллера,  но  Петер  охотно
платил за него. Стоило Миллеру, нажимая на акселератор, услышать мощный  рев
двигателя или, вырвавшись на свободное шоссе, ощутить, как  тебя  вминает  в
сиденье  на  крутом  повороте,  и  он  забывал  обо  всем.  Петер  ужесточил
независимую подвеску передних колес, и "ягуар", задняя подвеска  которого  и
так была достаточно жесткой, проходил повороты без малейшего крена, оставляя
других шоферов болтаться на мягких пружинах своих машин далеко позади.  Едва
купив "ягуар", Миллер перекрасил его в черный цвет с осино-желтыми  полосами
по бокам. Машину сделали в Англии, в Ковентри, она  не  предназначалась  для
экспорта, поэтому руль у нее был справа, что  иногда  затрудняло  обгон,  но
позволяло переключаться левой  рукой,  а  баранку  держать  правой  -  и  со
временем это Миллеру стало нравиться.
   Петер не переставал дивиться своей  удаче,  вспоминая,  как  ему  удалось
купить "ягуар". Прошлым летом он зашел в парикмахерскую и от нечего  делать,
ожидая свою очередь, раскрыл лежавший на столике музыкальный журнал.  Обычно
он не читал сплетни о поп-звездах, но ничего другого в парикмахерской просто
не нашлось. Центральный разворот был посвящен стремительному взлету к  славе
и  международной  известности  четвертки  нестриженых   английских   парней.
Длинноносый юноша в правом углу фотографии был  незнаком  Миллеру,  но  трое
других задели какую-то струнку в его памяти.
   Названия двух первых пластинок группы - "Люби  же  меня"  и  "Пожалуйста,
обрадуй меня" - тоже ничего не говорили Петеру, но три лица на фотографии не
давали ему покоя еще два дня. Потом он вспомнил:  два  года  назад,  в  1961
году, эти ребята пели  в  маленьком  кабачке  на  Реепербане.  Еще  день  он
вспоминал его название, потому что заглянул туда  лишь  раз  переговорить  с
человеком из подпольного мира, от которого ему нужны были сведения  о  банде
Цанкт  Паули.  Кабачок  назывался  "Стар-клуб".   Петер   отправился   туда,
просмотрел все анонсы  за  1961  год  и  нашел  все,  что  нужно.  Тогда,  в
шестьдесят первом, ребят было пятеро: Трое, кого он узнал, и еще Пит Бест со
Стюартом Сатклиффом. Оттуда Миллер пошел к фотографу,  сделавшему  рекламные
снимки "Битлз" для импресарио Берта Кемпферда, и купил права на все  снимки,
что у него были. Его очерк "Как Гамбург открыл  "Битлз"  появился  почти  во
всех поп-журналах ФРГ и многих зарубежных  изданиях.  На  гонорары  от  него
Миллер и купил себе "ягуар", давно приглянувшийся ему  на  автоярмарке.  Его
продавал британский  офицер,  беременная  жена  которого  в  нем  больше  не
помещалась. Из чувства благодарности Петер даже  купил  несколько  пластинок
"Битлз", но слушала их только Зиги.
   Миллер оставил машину, вышел на улицу, поднялся к себе.  Была  уже  почти
полночь, и, хотя в шесть вечера  мама,  как  всегда,  накормила  его  сытным
ужином, который готовила  к  приезду  сына.  Петер  проголодался  вновь.  Он
приготовил яичницу, прослушал последние вечерние новости. Говорили только  о
Кеннеди, но в основном в связи с ФРГ, потому что из Далласа  новостей  почти
не поступало. Диктор долго расписывал любовь Кеннеди к Германии, его визит в
Западный Берлин прошлым летом и заявление по-немецки: "Я - берлинец".
   Потом свои соболезнования  выразил  губернатор  Западного  Берлина  Вилли
Брандт - он задыхался от волнения. За ним выступили канцлер Людвиг Эрхард  и
бывший канцлер Конрад Аденауэр, подавший  в  отставку  15  октября  прошлого
года.
   Петер Миллер выключил радио и пошел спать. Ему захотелось,  чтобы  пришла
Зиги: он всегда льнул к ней, когда ему было плохо, и они занимались любовью,
а потом он засыпал сном без грез, что ее очень обижало  -  после  любви  она
любила поговорить о замужестве и детях. Но кабаре,  где  она  танцевала,  не
закрывалось  раньше  четырех  утра,  а  по  пятницам  -  еще   позже,   ведь
провинциалов и туристов в эти дни на Реепербане  было  особенно  много.  Они
были готовы заплатить за шампанское в десять раз  больше  ресторанной  цены,
лишь бы посмотреть на пышногрудых девушек в  платьях  с  низким  вырезом,  а
здесь Зиги могла перещеголять всех.
   Посему он выкурил еще сигарету и уснул без  четверти  два  ночи  один,  и
снилось ему  обезображенное  газом  лицо  отравившегося  старика  из  трущоб
Альтоны.

***

   В то самое время, когда в Гамбурге Петер ел яичницу, пятеро мужчин сидели
с бокалами в руках на террасе дома, примыкающего  к  зданию  одной  из  школ
верховой езды Каира. Час ночи. Все пятеро отлично поужинали  и  пребывали  в
радужном настроении, потому  что  четыре  часа  назад  услышали  новости  из
Далласа.
   На террасе расположились трое немцев  и  двое  египтян.  Жена  хозяина  и
директора школы верховой езды, излюбленного места  встреч  сливок  каирского
общества и немецкого поселения, в  котором  жило  несколько  тысяч  человек,
легла спать, оставив пятерых мужчин одних беседовать в предрассветные часы.
   Около  узорчатого  окна  в  кожаном  кресле  сидел  Ганс  Апплер,  бывший
заместитель нацистского министра  пропаганды  доктора  Йозефа  Геббельса  по
еврейскому вопросу. Переселившись в Египет вскоре после  войны,  где  его  и
убедили стать членом "Одессы", Апплер взял египетское имя  Салах  Джаффар  и
стал заниматься еврейским вопросом в министерстве иностранных дел Египта. Он
держал  в  руке  стакан  виски.  Слева  от  него  сидел  еще   один   бывший
геббельсовец, Людвиг Хайден, он тоже работал в министерстве иностранных дел.
Хайден  принял  мусульманскую  веру,  совершил  паломничество  в   Мекку   и
именовался теперь Эль Хадж. Из-за своей религии,  запрещавшей  спиртное,  он
потягивал апельсиновый сок. И Апплер, и Хайден были фанатичными нацистами.
   Одного египтянина звали  полковник  Чамс  Эдайн  Бадран,  он  был  личным
адъютантом маршала Абделя  Хакима  Амира,  который  потом  станет  министром
обороны Египта, но его обвинят в предательстве и казнят  после  Шестидневной
войны 1967 года. Полковнику Бадрану суждено будет попасть в опалу  вместе  с
ним. Другого звали Али  Самир,  он  был  главой  "Мухабарата"  -  египетской
разведки.
   Обедали они вшестером: был  еще  один  человек,  почетный  гость,  спешно
прилетевший в Каир после сообщения о смерти Кеннеди, которое передавалось  в
половине  десятого  по  каирскому  времени.  Он   был   членом   египетского
национального собрания, соратником президента Насера, впоследствии  занявшим
его пост. Его звали Анвар эль Садат.
   Ганс Апплер поднял стакан с вином.
   - Итак, жидолюб Кеннеди мертв. Выпьем за это, джентльмены.
   - Но наши стаканы пусты, - воскликнул полковник Самир.
   Хозяин поспешил исправить положение, взяв из бара бутылку "Скотча".
   То, что Кеннеди обозвали жидолюбом, не  смутило  никого  из  пятерых.  14
марта  1960  года,  когда  президентом  США  был   еще   Дуайт   Эйзенхауэр,
премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион и канцлер ФРГ Конрад Аденауэр тайно
встретились в Нью-Йорке, в отеле "Уолдорф-Астория". Десять лет  назад  такая
встреча была бы немыслимой. А немыслимым даже в 1960 году оказалось то,  что
произошло на этой встрече. Вот почему ее подробности стали  известны  только
годы спустя, и даже в конце 1963 года Кеннеди отказался серьезно отнестись к
тем сведениям, которые положили ему на стол люди "Одессы" и "Мухабарата".
   Представители двух государств заключили соглашение, по которому  Западная
Германия обязалась открыть  для  Израиля  кредитный  счет  на  50  миллионов
долларов в год без всяких оговорок. Бен-Гурион, однако,  вскоре  понял,  что
иметь деньги - одно, а обзавестись  надежным  поставщиком  оружия  -  совсем
другое. Через полгода соглашение в "Уолдорфе" заменили  другим,  подписанным
министрами обороны Израиля и ФРГ Шимоном Пересом и Францем Йозефом Штраусом.
Поэтому  соглашению  Израиль  мог  покупать  на   западногерманские   деньги
западногерманское оружие.
   Аденауэр, сознающий, насколько второе соглашение щекотливее  первого,  на
несколько месяцев, до визита в Нью-Йорк в ноябре  1961  года,  отложил  свою
встречу с Джоном Фицджералдом Кеннеди. Кеннеди на него поднажал.  Президенту
не выгодно было поставлять оружие в Израиль прямо из США, но поставлять  это
оружие он хотел. Тель-Авиву нужны были истребители,  транспортные  самолеты,
105-миллиметровые гаубицы, бронетранспортеры и танки, больше всего танки.
   У ФРГ все это было в основном американского производства, или купленное в
США в счет содержания  американских  войск  НАТО  в  ФРГ,  или  сделанное  в
Германии по американским лицензиям.
   Под давлением Кеннеди сделка между Штраусом и Пересом была заключена.
   Первые немецкие танки стали прибывать в Хайфу в  конце  июля  1963  года.
Трудно было сохранить это дело в тайне надолго - с ним было связано  слишком
много людей. "Одесса" узнала о поставках в конце 1962 года и сразу  сообщила
об этом египтянам.
   Через год положение изменилось. 15 октября 1963 года Конрад  Аденауэр  по
прозвищу Боннская лисица или Гранитный канцлер подал в отставку и отошел  от
политики. Место Аденауэра занял Людвиг Эрхард, известный  среди  избирателей
как отец немецкого экономического чуда, но слабый и нерешительный в вопросах
внешней политики.
   Еще при Аденауэре  одна  из  фракций  в  западногерманском  правительстве
выступала за замораживание военной сделки с Израилем и  запрещение  поставок
оружия еще  до  их  начала.  Прежний  канцлер  несколькими  резкими  фразами
заставил их замолчать, и так велика была его власть, что они  не  заговорили
вовсе.
   Эрхард был совершенно другим человеком - еще