и наконец решился.
   Он позвонил Мотти на работу - на телефонную  станцию  -  и  попросил  его
зайти после смены.
   Когда он пришел, Леон показал ему водительские права Кольба и произнес:
   - Вот человек, который нам нужен. В самом конце  войны  его  произвели  в
сержанты СС, хотя ему едва исполнилось девятнадцать. У них явно  не  хватало
людей. Миллера не сделаешь похожим на Кольба, даже загримировав, да  и  грим
вблизи легко заметен. Но рост и телосложение Кольба такие же, как у Миллера.
Значит, для прав нужна лишь новая фотография. Но  это  не  к  спеху.  Прежде
всего надо найти печать Бременского отдела дорожной полиции. Позаботьтесь об
этом.
   Когда Мотти ушел, Леон позвонил в Бремен и отдал еще несколько приказов.

***

   - Ладно, - сказал Остер подопечному. - Теперь займемся песнями. Ты слышал
о "Песне Хорста Весселя"?
   - Конечно, - отозвался Миллер. - Это же фашистский марш.  Но  слов  я  не
знаю.
   - Я научу тебя десятку  песен.  На  всякий  случай.  Но  эта  -  главная.
Возможно, тебе даже придется ее подхватить, если вдруг "камрады" запоют.  Не
знать ее равносильно смерти. А теперь повторяй за мной:
   Знамена высоко
   И сомкнуты ряды...

***

   Наступило восемнадцатое января. Маккензен сидел в баре мюнхенского  отеля
"Швейцергоф", потягивал коктейль и рассуждал  о  своем  подопечном  Миллере,
журналисте,  чьи  анкетные  данные  палач  уже  вызубрил.  Будучи  человеком
скрупулезным, Маккензен связался с фирмой, продававшей  "ягуары"  в  ФРГ,  и
получил от нее несколько рекламных снимков спортивной  модели  ХК150,  чтобы
точно знать, какую машину искать. Трудность заключалась в том, что он  никак
не мог ее найти.
   Расспросы  привели  Маккензена  из   Бад-Годесберга   в   дюссельдорфский
аэропорт, где ему сказали, что  перед  самым  новым  годом  Миллер  летал  в
Лондон, вернулся через полутора суток. Потом и он и его машина исчезли.
   Говорил Маккензен и с Зиги, но она  лишь  показала  ему  отправленное  из
Мюнхена письмо, где Миллер сообщал, что на некоторое время останется там.  И
поиски зашли в тупик. Маккензен обзвонил все мюнхенские отели,  автостоянки,
гаражи и бензозаправочные станции. Миллер как сквозь землю провалился.
   Допив коктейль, Маккензен пошел к телефону -  докладывать  Вервольфу,  не
подозревая, что находился лишь в километре от черного "ягуара", стоявшего  в
обнесенном бетонным забором дворе дома, где жил Леон.

***

   К регистратуре Главного госпиталя Бремена подошел человек в белом халате.
На шее у него висел стетоскоп - неотъемлемая принадлежность дежурного врача.
   - Мне нужно взглянуть на  историю  болезни  одного  из  наших  пациентов,
Рольфа Гюнтера Кольба.
   Регистраторша врача не узнала, но не нашла в этом ничего необычного. Их в
госпитале работали десятки. Она прошлась взглядом по картотеке, вынула папку
с именем Кольба и протянула  ее  врачу.  Тут  зазвонил  телефон,  она  пошла
ответить.
   Врач сел в кресло и прочитал историю болезни. В  ней  сообщалось,  что  с
Кольбом на улице случился приступ и его в машине "скорой помощи" доставили в
больницу. Обследование показало,  что  у  Кольба  рак  желудка  в  последней
стадии.  Было  принято  решение  не  оперировать.  Сначала  пациенту  давали
лекарства, но безуспешно, а потом лишь болеутоляющее. На последней  странице
стояла одна-единственная фраза: "В ночь с восьмого на девятое января пациент
скончался. Причина смерти - карцинома  желудка.  Ближайших  родственников  у
больного нет. Тело доставлено в городской морг девятого января". Ниже стояла
подпись лечащего врача.
   Прочитавший историю болезни вынул из папки последнюю страницу  и  заменил
ее новой, где было написано: "Несмотря на серьезное состояние  больного  при
поступлении в госпиталь, карцинома поддалась лечению и перешла  в  состояние
ремиссии. Шестнадцатого января пациента  выписали  из  госпиталя  и  по  его
просьбе направили для окончательного выздоровления в  клинику  "Аркадия",  в
Дельменхорст". Вместо подписи стояла затейливая закорючка.
   Врач вернул историю болезни регистраторше, поблагодарил ее  с  улыбкой  и
ушел. Это произошло двадцать второго января.

***

   Через три дня Леон получил сведения, заполнившие последнюю  брешь  в  его
плане.  Служащий  туристского  агентства  в  Северной  Германии  послал  ему
телеграмму,  где  сообщалось,  что  некий  пекарь  из  Бремерхавена  выкупил
заказанные ранее билеты на зимний круиз по Карибскому  морю,  в  который  он
отправится вместе с женой в субботу, шестнадцатого февраля. Леон  знал,  что
этот человек во время войны дослужился до полковника СС, а потом  вступил  в
"Одессу". Леон приказал Мотти купить книгу по хлебопекарному делу.

***

   Вервольф терялся в догадках. Вот  уже  почти  три  недели  его  агенты  в
главных городах ФРГ разыскивали человека по имени Миллер и черный спортивный
автомобиль марки "ягуар". За квартирой и гаражом Миллера в Гамбурге следили,
к его матери в Осдорф съездили, девушке по имени Зиги несколько раз звонили,
представляясь  работниками  крупных  журналов,  с  предложениями  срочной  и
денежной работы для Петера, но она лишь отвечала, что не знает, где ее друг.
   Справлялись и в банке, где Миллер держал  деньги,  но  оказалось,  он  не
заглядывал  туда  с  ноября.  Словом,  все  было  безрезультатно.  Наступило
тридцатое января, и Вервольфу скрепя сердце пришлось еще  раз  позвонить  по
телефону.
   Через полчаса в доме, стоявшем высоко в горах,  пожилой  мужчина  положил
трубку и смачно выругался. Был вечер пятницы, он только что приехал к себе в
загородный дом на выходные, и вдруг такая неприятная весть.
   Мужчина подошел к окну элегантно обставленного  кабинета.  Свет  из  дома
падал на высокие сугробы, на сосны, занимавшие почти всю землю вокруг дома.
   Ему всегда хотелось жить именно так, в  хорошем  горном  коттедже  -  еще
мальчишкой он катался с гор вокруг Граца и видел стоявшие  по  склонам  дома
богачей. Теперь он сам жил в таком же,  и  это  ему  нравилось.  Здесь  было
гораздо лучше, чем в доме пивовара, где он вырос; чем  в  рижском  особняке,
где он провел четыре года; чем в меблированных  комнатах  Буэнос-Айреса  или
гостиничном номере Каира. Всю жизнь он стремился именно  к  этому.  И  вдруг
такая неприятность. Он сказал звонившему, что никого не заметил ни  у  дома,
ни у фирмы, которую возглавлял, никто  о  нем  не  выспрашивал.  Но  все  же
встревожился. Миллер? Что за Миллер, черт возьми? Заверения по телефону, что
о журналисте  "позаботятся",  беспокойства  не  рассеяли.  Слишком  серьезно
принимали звонивший и его коллеги угрозу, исходившую от Миллера, - они  даже
решили послать к хозяину загородного дома телохранителя. Он приедет завтра и
останется здесь под видом шофера.
   Мужчина задернул шторы, отрезал себя от зимнего пейзажа. Тяжелая дверь  в
кабинет преграждала путь  звукам  из  других  комнат.  Слышалось  лишь,  как
потрескивали в очаге свежие сосновые дрова. Обрамляла его кованая решетка  в
виде  виноградной  лозы  и  гроздьев.  Купив  дом,  новый  владелец   многое
переоборудовал, но камин решил не трогать.
   Дверь отворилась, в кабинет заглянула жена.
   - Ужин готов, - сказала она.
   - Иду, дорогая, - ответил Эдуард Рошманн.

***

   На другое утро, в субботу, Остера и Миллера потревожили гости из  Мюнхена
- Леон, Мотти, водитель и еще один мужчина с черной сумкой  в  руках.  Когда
они вошли в гостиную, Леон сказал ему:
   - Поднимитесь в ванную и установите аппаратуру.
   Мужчина кивнул и пошел наверх. Водитель остался в  машине.  Леон  сел  за
стол, пригласил Остера и Миллера занять свои места. Мотти остался у двери  с
фотоаппаратурой и вспышкой.
   Леон передал Миллеру водительские права. Фотографии в них не было.
   - Вот кем вы станете, - сказал Леон. - Рольфом Гюнтером Кольбом,  который
родился восемнадцатого июня 1925  года.  Значит,  в  конце  войны  ему  было
девятнадцать, почти двадцать. Он вырос в Бремене. В тридцать  пятом  году  в
десятилетнем возрасте вступил в "Гитлерюгенд", а в  сорок  четвертом,  когда
ему исполнилось восемнадцать, - в СС. Его родители погибли в сорок четвертом
во время бомбежки Бремена, а сам он недавно умер от рака.
   - А его карьера в СС? - спросил Остер.  -  Должен  же  я  Миллеру  о  ней
рассказать.
   - Кстати, как его успехи? - поинтересовался Леон, словно Петера в комнате
не было.
   - Неплохо. Вчера я устроил ему двухчасовой допрос, и он его выдержал.  Но
о собственной карьере в СС ничего не знает. А о ней его спросят обязательно.
   Леон согласно закивал, перелистывая  вынутые  из  портфеля  документы,  и
сказал:
   - О ней мы тоже понятия не имеем. Да и какая у Кольба могла быть карьера,
если его взяли в СС мальчишкой в самом конце войны и в списках разыскиваемых
нацистов он не значится? С одной стороны, это хорошо  -  в  "Одессе"  о  его
существовании, скорее всего, и не подозревают. С другой, плохо - ему незачем
искать у них защиты и помощи, ведь его никто не станет преследовать.  Посему
мы сами придумали ему послужной список. Вот он.
   Леон передал свои листки Остеру, тот сразу же начал их читать.  Закончив,
кивнул:
   - Неплохо. И  общеизвестному  соответствует.  За  такое  и  впрямь  могут
посадить, если узнают.
   Леон удовлетворенно крякнул:
   - Вы расскажете ему все, что нужно. Кстати, мы нашли ему поручителя.  Это
бывший полковник СС, живет в Бремене, шестнадцатого февраля  отправляется  с
женой в круиз. Когда Миллер пойдет в "Одессу", а это должно случиться  после
шестнадцатого февраля, он получит от нас письмо за подписью этого человека с
заверениями, что Кольб, работавший у него в  пекарне,  действительно  бывший
эсэсовец и нуждается в помощи. К тому времени с владельцем пекарни связаться
будет невозможно. Кстати, - он повернулся к Миллеру и передал ему  книгу,  -
вам не помешает почитать о том, как пекут хлеб. Ведь этим  вы  занимались  с
сорок пятого года.
   Леон не упомянул, что круиз продлится всего  месяц  и  после  возвращения
владельца пекарни жизнь Миллера повиснет на волоске.
   - Теперь мой друг парикмахер немного изменит  вашу  внешность,  -  сказал
Петеру Леон. - А потом мы сфотографируем вас для водительских прав.
   В ванной парикмахер постриг Миллера очень  коротко.  Когда  он  закончил,
волосы Петера стали похожи на недельную щетину, сквозь них просвечивала кожа
головы. Миллер перестал выглядеть взъерошенным и, казалось, постарел.  Слева
Петеру сделали прямой, как по линейке, пробор. Брови ему выщипали почти  без
остатка.
   -  Голые  надбровные  дуги  не  старят  человека,  -   разоткровенничался
парикмахер, - но его  возраст  становится  невозможно  определить  точно.  И
последнее, - добавил он. - Отрастите усы. Тонкие, в ширину рта. Двух  недель
вам на это хватит?
   Миллер, зная, как растут волосы у него на верхней губе, сказал:
   - Конечно, хватит.
   Взглянув в зеркало, он увидел  в  нем  мужчину  лет  тридцати  пяти.  Усы
добавят еще года четыре.
   Когда они с парикмахером  спустились  в  гостиную,  Миллера  поставили  у
простыни,  которую  держали  Остер  и  Леон,  и  Мотти  несколько  раз   его
сфотографировал.
   - Права будут готовы через три дня, - сказал он.
   Гости ушли. Остер повернулся к Миллеру.
   - Ладно, Кольб, - теперь он обращался к Петеру только так. - Значит, тебя
обучали в учебной части СС в Дахау, в  июле  сорок  четвертого  приписали  к
концлагерю во  Флоссенбурге,  и  в  апреле  сорок  пятого  ты  участвовал  в
расстреле адмирала Канариса, главы абвера. Посему неудивительно, что  власти
жаждут арестовать тебя. Адмирал Канарис и его люди - это тебе не  евреи,  не
забывай. Так что за работу, сержант.

***

   Очередная встреча глав израильских разведслужб  подходила  к  концу,  как
вдруг генерал Амит поднял руку и сказал:
   - Хочу сделать еще одно сообщение, хотя важным его не считаю. Леон только
что доложил из Мюнхена, что готовит молодого немца арийского  происхождения,
по  каким-то  личным  причинам  ненавидящего  эсэсовцев,  для  внедрения   в
"Одессу".
   - С какой целью этот немец хочет проникнуть туда? - подозрительно спросил
один из присутствовавших. Генерал Амит пожал плечами:
   - Ему зачем-то  нужно  выследить  одного  бывшего  капитана  СС,  некоего
Рошманна.
   Глава разведслужбы, занимавшейся судьбами  евреев  в  "странах  гонений",
уроженец Польши, вскинул голову и воскликнул:
   - Эдуарда Рошманна? Рижского мясника?
   - Именно.
   - А ведь у нас с ним давние счеты. Эх, если бы поймать его...
   Генерал Амит покачал головой:
   - Повторяю, Израиль мщением больше не  занимается.  Это  приказ,  который
обсуждению не подлежит. Даже если  тот  человек  разыщет  Рошманна,  казнить
фашиста  нельзя  -  после  суда  в  Базеле  это  может  оказаться  последней
соломинкой, которая сломает спину Эрхарду. Дело и так дошло  до  того,  что,
если в ФРГ насильственной смертью умирает бывший нацист,  в  этом  сразу  же
винят Израиль.
   - Тогда как быть с этим молодым немцем? - спросил шеф "Шабака".
   - Я хочу использовать его для добычи сведений об ученых, которые  в  этом
году собираются в Каир. Они - наша главная забота. Предлагаю послать  в  ФРГ
человека следить за немцем. Присматривать за ним, и все.
   - У вас есть на примете такой человек?
   - Да, - ответил генерал Амит. - Он опытный и надежный. Будет следовать за
немцем повсюду и держать в курсе событий меня лично. Кстати, он сам родом из
Германии, из Карлсруэ.
   - А что же Леон? - спросил кто-то. - Разве он не попытается  расправиться
с Рошманном на свой страх и риск?
   - Леон будет делать то, что ему прикажут, - огрызнулся Амит.  -  А  время
сводить счеты прошло.

***

   В то утро Остер устроил Миллеру еще один экзамен.
   - Какие слова выгравированы на рукоятке эсэсовского кортика?
   - Кровь и честь, - ответил Миллер.
   - Верно. Когда эсэсовцу его вручают?
   - Во время парада в честь окончания учебной части.
   - Верно. Повтори клятву преданности людям Адольфа Гитлера.
   Миллер сделал это, ни разу не запнувшись.
   - Повтори кровавую клятву СС.
   Миллер не сбился и тут.
   - В чем символика эмблемы с черепом?
   Петер закрыл глаза и повторил вызубренное:
   - Его история уходит корнями в германскую мифологию. Это был  символ  тех
групп тевтонских рыцарей, которые поклялись в преданности  своим  вожакам  и
друг другу до самой смерти и даже в загробном мире, Валгалле. Отсюда знак  с
черепом и перекрещенными костями, обозначающий потусторонний мир.
   -  Правильно.  Все  ли  эсэсовцы  становились  членами  частей   "Мертвая
голова"?
   - Нет.
   Остер встал и потянулся:
   - Неплохо, - сказал он. - Думаю, других общих вопросов тебе не зададут. А
теперь перейдем к тонкостям. О концлагере во Флоссенбурге тебе  нужно  знать
вот что...

***

   Человеку, молча сидевшему у окна самолета компании "Олимпик Эрвейз",  что
летел из Афин в Мюнхен, хотелось, повидимому,  только  одного  -  чтобы  его
оставили в покое.
   Его сосед, немецкий промышленник, понял это после нескольких  безуспешных
попыток  завести  разговор  и  взялся  за  "Плейбой".  А  расположившийся  у
иллюминатора бесстрастно смотрел, как авиалайнер пересек Эгейское море,  как
весенний, залитый солнцем пейзаж  Средиземноморья  сменили  покрытые  снегом
Баварские Альпы.
   Промышленнику удалось установить о соседе лишь  одно:  что  тот  немец  -
говорит на языке Германии без малейшего акцента, страну знает  прекрасно,  -
потому бизнесмен, возвращавшийся из деловой поездки  в  столицу  Греции,  не
сомневался, что сидит рядом с соотечественником.
   Как жестоко он ошибался! Его сосед и впрямь родился в Германии. Это  было
тридцать пять лет назад, в Карлсруэ, в семье еврея-портного Каплана. Ребенка
нарекли Йозефом. Через три года к власти пришел  Гитлер,  еще  через  четыре
родителей Йозефа увезли в  "черном  воронке",  а  в  сороковом  году,  когда
мальчику исполнилось десять лет, схватили и его. Остаток детства он провел в
концлагерях, дожил благодаря лишь природной выносливости и сообразительности
до того памятного дня 1945  года,  когда  с  быстротой  и  подозрительностью
зверька он выхватил шоколадку из протянутой руки человека, говорившего в нос
на незнакомом языке, и тут же  съел  ее  в  углу  камеры,  чтобы  не  успели
отобрать другие.
   А  через  два  года,  поправившись  на  несколько  фунтов,  но   сохранив
подозрительность ко всем и  вся,  он,  голодный  как  волк  семнадцатилетний
юноша, сошел с корабля "Президент Уорфилд", более известного  под  названием
"Исход", на берег новой страны, лежавшей вдали от Карлсруэ и Дахау.
   С годами он подобрел и повзрослел, многому научился,  обзавелся  женой  и
двумя детьми, отслужил в армии, но так и не избавился от ненависти к стране,
куда сегодня возвращался. Он согласился поехать туда вновь, как  уже  дважды
за  последние  десять   лет,   спрятать   истинные   чувства   под   личиной
доброжелательности и радушия, необходимых для убедительного перевоплощения в
немца, лгать по долгу службы.
   А ведомство, на которое  он  работал,  предоставило  остальное:  паспорт,
рекомендательные письма, кредитные карточки и  другие  документы  гражданина
западноевропейской  страны,  а  также  белье,  обувь,  одежду   европейского
производства  и  образцы  тканей  -  ему  придется  играть  роль   торгового
представителя немецкой текстильной фирмы.
   Когда самолет окутали тяжелые зимние облака  континентальной  Европы,  он
вновь обдумал свое задание. Его по дням и часам расписал негромко говоривший
полковник из киббуца, где выращивали  не  столько  фрукты,  сколько  агентов
"Моссада". Придется, не спуская глаз, следить  за  молодым  немцем,  который
попытается сделать то, на чем уже погорели многие, - внедриться в  "Одессу".
Нужно будет наблюдать за ним, оценивать его  успехи,  подмечать,  с  кем  он
встречается и к кому его направляют, а главное, узнать, сможет ли он вывести
"Моссад"  на  вербовщика  новой  партии  немецких  ученых  для  работы   над
египетскими ракетами. При этом необходимо оставаться в  тени,  инициативу  в
свои руки не брать ни  в  коем  случае.  А  потом  сообщить  в  Тель-Авив  о
достигнутом немцем, пока тот  не  "погорит",  что  рано  или  поздно  должно
случиться.
   Он сделает все, а если такое задание и не принесет ему радости,  так  это
никого  не  интересует.  К  счастью,  ему  не  придется  становиться  немцем
полностью, то есть с довольной миной на лице общаться с ними  на  их  языке.
Если бы его попросили именно об этом, он бы отказался. Ведь он ненавидит  их
всех, включая и журналиста, за которым ему приказано следить. И уже ничто  -
он был в этом уверен - не изменит его отношения к немцам.
   На другой день к Остеру с Миллером в последний  раз  приезжали  гости.  С
Леоном и Мотти был еще мужчина - загорелый, подтянутый,  молодой,  -  Миллер
дал ему не больше тридцати пяти. Его представили как Йозефа. За  встречу  он
не проронил ни слова.
   - Кстати, - обратился к Миллеру Мотти, -  я  пригнал  сюда  вашу  машину.
Оставил на стоянке у рыночной площади, - он бросил Миллеру ключи со словами:
   - В "Одессу" на ней не ездите. Во-первых, она слишком заметна, во-вторых,
вы должны будете играть роль пекаря, скрывающегося от тех, кто узнал  в  нем
бывшего охранника в концлагере. У такого "ягуара" быть  не  может,  так  что
поезжайте на поезде.
   Миллер кивнул, но в душе пожалел, что ему придется расстаться  с  любимым
автомобилем.
   - Вот права с вашей новой фотографией, -  продолжил  Леон.  -  Всем,  кто
спросит, говорите, что у вас  есть  "фольксваген",  но  вы  оставили  его  в
Бремене - по номеру машины вас может найти полиция.
   Миллер раскрыл права. На них он был снят  с  короткой  стрижкой,  но  без
усов, и Петер решил: если спросят, зачем он их отрастил, отвечать,  что  это
мера предосторожности,
   - Человек, который якобы поручился за вас, отплыл сегодня  в  круиз.  Это
бывший полковник СС, владеле