жиданной горячностью стала ей  вдруг
возражать  Пырсикова.  -  Почему  ничего?   Оленька   была   удивительно
отзывчивый человек, никогда ни в чем  не  откажет,  всегда,  если  надо,
поможет, дежурством поменяется, последний трояк отдаст! Она... она  была
очень добрая, наша Оленька... -  Мне  показалось,  что  толстушка  снова
сейчас заплачет, но ей удалось сдержаться.
   - Вот недавно говорит: если,  говорит,  разбогатею,  всем  нам  троим
куплю сапоги на "манной каше". И ведь купила бы, не сомневайтесь!
   - А с чего это она собиралась разбогатеть? - осторожно спросил я.
   - Не знаю, - развела руками Пырсикова. - Да разве в этом дело?
   На всякий случай я сделал у себя пометку.
   - Лора, - презрительно скривила губы Петрова.  -  Ну  что  ты  воешь,
будто уже поминки. "Добрая, отзывчивая,  хороший  работник..."  Еще  про
общественные нагрузки вспомни! Товарища дело интересует.  Рассказала  бы
лучше про звонки.
   - Да! -  встрепенулась  Пырсикова.  Глазки  ее  мгновенно  высохли  и
заблестели по-иному. - Что я за дура! Вот это  действительно  может  вам
быть интересно. Значит, так. Примерно недели  две  назад  раздается  вот
здесь звонок.  -  Она  показала  на  телефон,  как  бы  призывая  его  в
свидетели.
   - Я беру  трубку,  мужской  голос  говорит:  "Будьте  любезны,  можно
попросить  Ольгу  Васильевну  Троепольскую?"  Приятный  такой   баритон,
вежливый, я бы даже сказала, интеллигентный. Знаете, бывает, про актера,
который в кино за кадром текст читает, говорят, что у него умный  голос.
Так вот это именно такой голос и был - умный...
   - Не трепись, Пырсикова, - оборвала ее Петрова. - Говори по делу  или
дай, я расскажу. Мне, кстати, этот голос никаким особым не показался.
   - Он, что же, не один раз звонил? - спросил я, чтобы не дать им  уйти
в сторону.
   - Ну конечно! - сказала Лариса. - В том-то и дело! Слушайте дальше. -
Она уже, кажется, вошла в роль  рассказчика  детективной  истории  и  не
могла обойтись без отступлений и затяжек. - Я  беру  трубку,  он  просит
Ольгу. Пожалуйста. Она подходит, говорит: "Да, я".  Потом  целую  минуту
слушает молча, я только вижу, у нее лицо прямо зеленеет, а потом...
   Пырсикова округлила глаза и сделала паузу.
   - Ох, актриса, - вздохнула Петрова.
   - Потом она сказала ему такое... Мы с Татой чуть под стол от смеха не
свалились. Я, конечно, понимаю, она на  стройке  работала,  там  всякого
наслушаешься. Но что наша Ольга на такое способна, мы не представляли!
   - Мы, по-моему, много чего про нее не  представляли,  -  пробормотала
Петрова, а я подумал, что надо будет потом поговорить  с  ней  отдельно.
Пырсикова многословна, очень эмоциональна, но,  похоже,  не  глубока.  В
Петровой мне чудился более рациональный, мужской склад ума.
   - Но он потом звонил еще, - напомнил я.
   - Звонил, - подтвердила Лариса. - Если Ольга подходила  сама,  она  с
ходу швыряла трубку, а если кто-нибудь из нас, то мы  говорили,  что  ее
нет.
   - А сама Ольга рассказывала, что он ей говорил в тот первый раз?
   - Да,  какие-то  угрозы.  "Тебе  располосуют  личико,  тебе  выпустят
кишочки..." Потом что-то ужасное про паяльник... Так, кажется, Натуль?
   - Ага, - подтвердила  Петрова.  -  И  все  это  умным  интеллигентным
голосом.
   - Погодите, погодите, - сказал я  быстро,  чтобы  не  дать  им  снова
начать спорить. - А сама Ольга как объясняла эти звонки?
   Они переглянулись.
   - Видите ли, - медленно  начала  Наташа,  -  тут  в  двух  словах  не
скажешь. Мы интересовались, конечно. Она  что-то  нам  отвечала.  В  том
роде, что знает, чьи это штучки. Она не придавала этому слишком большого
значения, ну и мы тоже соответственно. Дело в  том,  что  это...  -  Она
запнулась.  -  Как  бы  вам  объяснить?  Не  выглядело  для  нас  чем-то
сверхординарным, вот!
   "Ничего себе, - подумал я, - ну и нравы тут у  них,  в  редакции!"  А
вслух спросил:
   - Вам что же, постоянно звонят с угрозами?
   - Вы не поняли, - с легкой досадой  ответила  Петрова.  -  Вернее,  я
плохо, видно, объяснила. Нам - нет. Никогда. Да если бы мне или Лоре  (в
этом месте  Пырсикова  в  ужасе  затрясла  головой)  позвонили  и  такое
сказали, мы бы точно от страху окочурились! А с Ольгой такое уже бывало.
   - И часто?
   - Нет, но один раз, по крайней мере, было. Помнишь, Лора,  ее  "Шесть
ступеней..."? Это тогда, кажется.
   - А, точно! "Шесть ступеней вниз" - потрясающий был материал!
   - Ольга написала статью про спекулянток, которые  торгуют  шмотьем  и
импортной косметикой в общественных туалетах. Естественно, был  шум,  их
прижали, но не сразу. Тогда Ольга написала  вторую,  потом  третью.  Вот
после второй ей и звонили:  грозили,  что  плеснут  в  подъезде  соляной
кислотой в лицо. А она только смеялась.
   - Это почему же?
   - Во-первых, говорила, что  у  них  кишка  тонка,  не  тот,  дескать,
народец, только визжать умеют. А во-вторых, хотя,  может,  это  как  раз
во-первых, была она какая-то бесстрашная, как мужик. Ведь  она  и  после
первой, и после второй статьи снова туда ходила!
   - Бр-р-р! - передернула плечами Пырсикова. - Я бы и первый  раз  туда
не пошла с ними разговаривать.
   - Когда все это было? - спросил я, открывая записную книжку.
   - Давно! - махнула рукой Петрова. - Больше года назад. Потом  ее  еще
один раз чуть не побили, когда она писала про  билетную  мафию.  Знаете,
которые студентов  подряжают  в  очередь  записываться  за  театральными
билетами, а потом ими торгуют.
   Я подумал, что эта Ольга была, суля по всему, молодец девка.
   - Она,  что  же,  специально  сама  себе  такие  темы  брала  или  ей
поручали?
   - В том-то и дело, что сама! У нас ведь отдел писем, понимаете? Мы по
идее должны заниматься тем, что волнует читателей в смысле  быта,  сферы
обслуживания, культуры и так далее. И вот  приходит,  например,  письмо:
жалуется читательница на то, что расплодились по  дамским  туалетам  эти
самые спекулянтки. Письмо неконкретное -  так,  взгляд  и  нечто.  "Пора
прекратить" и тому подобное. Что мы  обычно  делаем?  Пересылаем  его  в
милицию  или  в  исполком,  короче,  куда   следует.   Оттуда   отвечают
читательнице, копия нам: спасибо за сигнал, учтем, примем  меры.  Полный
ажур! А Ольга - нет. Ольга такие письма не пересылала, она хваталась  за
них, как за тему. И лезла в самую гущу. Она,  если  хотите  знать,  была
журналист милостью Божьей, вот как бывает милостью Божьей  музыкант  или
художник.
   - О мертвых или хорошо, или ничего, - провозгласил Северин, появляясь
на пороге лабиринта с блокнотом  Троепольской  в  руках.  -  У  вас  тут
прекрасная акустика, просто не знаю, как вы творите. Спорить готов,  что
ничего подобного вы ей при жизни не говорили, - сказал он, относясь  уже
непосредственно к Петровой.
   - Не говорила, - вздохнула та, - и правильно делала. Между нами,  как
вы говорите, не для протокола,  Ольга  писала-то  неважно.  Она  фактуру
собирала блестяще, мозги у нее были повернуты на проблему хорошо, а  вот
материал  слепить  у  нее  не  очень  получалось.  Вечно  мы   с   Чижом
переписывали что-то, доделывали.
   - И все-таки, вы ей завидовали,  а?  -  догадываясь,  поинтересовался
Северин.
   - Завидовала, - неожиданно легко  согласилась  Петрова.  -  Я  старая
черепаха Тортилла и очень  хорошо  понимала,  что  она-то  еще  научится
писать, а я уже не научусь... Вот так, как она...
   - Неужели это так сложно? - совершенно искренне удивился я.
   - Представьте себе! А еще представьте себе, что среди журналистов это
очень мало кто умеет.
   - А мне всегда казалось, что  в  этом  самая  соль  вашей  работы,  -
заметил иронически Северин, - вскрывать недостатки, обнажать пороки...
   - Казалось правильно. И сейчас, между прочим, с нас,  наконец,  стали
ее, кажется, спрашивать - оттуда, сверху. - Она  довольно  неопределенно
ткнула пальцем в потолок. - Раньше... Раньше тоже спрашивали. Но если не
выполняли, никто не сердился слишком сильно. Я двадцать  лет  работаю  в
газете, можете мне поверить. Ведь  как  делается  критический  материал?
Пойдите в суд, в прокуратуру, в милицию, в народный контроль, в торговую
инспекцию, вообще в любой проверяющий, контролирующий,  карающий  орган.
Материала - вагон, бери на любой вкус и пиши судебный  очерк,  моральную
статью, поднимай проблему. Надо лишь уметь сделать правильные выводы, ну
и можно еще врезать кому-нибудь, кому недоврезали, на ваш вкус, до  вас.
Нет, такая публицистика  тоже  должна  существовать,  даже  обязана.  Но
только такая?..
   Мне показалось, что Петрова что-то уж очень сильно  вошла  в  раж,  а
главное, отвлеклась от темы.
   - Понятно,  -  сказал  я,  стараясь  интонационно  подвести  итог  ее
выступлению. - Значит, Ольга была журналистом того  типа,  который  сам,
так сказать, ищет недостатки и сам их  вскрывает.  Какой  проблемой  она
занималась последнее время?
   У Пырсиковой снова сделалось растерянное лицо, а Петрова,  на  глазах
остывая, вяло пожала плечами.
   - Кажется, что-то с книгами. Точно не знаю. Может быть, Чиж?
   - Букинистическая торговля, - объявил Северин, поднимая для всеобщего
обозрения Ольгин блокнот. - Тут есть весьма интересные  наблюдения.  Нет
только  одного,  по  крайней  мере,  я  пока  не  нашел:  какими  именно
магазинами она интересовалась?
   Женщины молчали.
   - Так, - сказал Стас. -  Жаль.  Тогда  такой  вопрос:  имя  Щура  вам
что-нибудь  говорит?  У  Ольги  оно  записано  в   календаре   как   раз
позавчерашним числом. А? Нет? Снова жаль. Еще вопрос. В тот пень,  когда
вы ждали Ольгу, в день ее рождения... Кстати, сколько ей исполнялось?
   - Двадцать пять, - сдавленным голосом пролепетала Пырсикова.
   - Двадцать пять, - повторил Северин. - Круглая дата. Так вот,  в  тот
день кто-нибудь звонил?
   -  Не  то  слово!  -  всплеснула  руками  Пырсикова.  -  Обзвонились!
Наверное, все хотели поздравить.
   - А что-нибудь ей передавали?
   - Не-ет. Вот только одна  старушка  с  таким  дребезжащим  голосом...
Постойте, я же  записала,  у  нее  имя  совсем  простое...  -  Пырсикова
бросилась искать на своем столе и нашла. - Вот! Анна Николаевна. Просила
передать, что звонила и поздравляла. И еще мужчина какой-то звонил ближе
к вечеру. Я его запомнила, потому что он перезванивал раза четыре.
   - Не назывался, конечно?
   - Нет, но мы с ним даже немного беседовали. Он явно был в курсе,  что
у Ольги день рождения, голос у него мне  показался  каким-то  испуганным
или встревоженным, что ли...
   - Пырсикова, не фантазируй, - опять оборвала ее Петрова. - Небось это
был тот самый, с которым она собиралась в ресторан.
   Мы с Севериным многозначительно  переглянулись,  а  Петрова,  уловив,
видно, наше переглядывание, сказала оправдываясь:
   - Так ведь вас  в  основном  предыдущие  дни  интересовали...  Мы  ее
спрашивали, куда она вечером в день рождения денется - все-таки дата,  а
у нее-то коммуналка, скандалы с соседями постоянные. Лора, вон,  даже  к
себе  ее  звала.  Но  Ольга  сказала,  что  идет  в  ресторан,  как  она
выразилась, в очень узком кругу. Я  так  поняла,  что  просто  вдвоем  с
мужчиной.
   - Вы хоть что-нибудь о нем знаете?
   - Ни малейшего  представления!  Хотя...  Как  раз  в  тот  день...  В
субботу... Она пришла в новом платье и с новой сумкой. Ну, мы,  конечно,
на нее накинулись, стали подкалывать: дескать,  не  иначе,  как  богатый
любовник завелся. А  она  только  смеялась  и  говорила:  секрет,  потом
расскажу.
   - И даже намека никакого - кто, что?
   -  Она,  если   честно,   не   очень   любила   про   своих   мужиков
распространяться. Хотя наше бабье и пыталось из нее что-нибудь вытянуть.
   - Слу-ушай, - вдруг округлила глаза Пырсикова. - Как же мы забыли?  А
в ее "дневнике" не могло быть про это?
   - Могло, - задумчиво согласилась Петрова.
   - Что за дневник? - спросили мы с Севериным почти  хором.  Дневник  -
это была бы просто редкостная удача!
   - Это не совсем то, что вы подумали, - охладила нас Петрова. - Ольга,
видите ли, постоянно  писала,  как  она  нам  сообщила,  "юмористическое
повествование". Она там изображала всех знакомых и сотрудников редакции,
авторов и так далее. Нормальная графомания, конечно...
   - Тата! - вскричала Пырсикова укоризненно.
   - ...но есть забавные  места,  точные  наблюдения.  Она  нам  кое-что
зачитывала. Смешно. Правда, по принципу Сквозиик-Дмухановского - до  тех
пор, пока не про тебя... Называлось все это "Дневник женщины".
   - А где эта повесть, у нее дома? - нетерпеливо спросил Северин.
   - Нет, у Ольги не было машинки, и она перепечатывала здесь, вечерами.
Кажется, рукопись лежала  обычно  в  несгораемом  шкафчике  рядом  с  ее
столом.
   Мы всей гурьбой двинулись к лабиринту, когда неожиданно дверь в отдел
резко отворилась и в комнату влетел  низенький  мужчина  весь  в  белом.
Белыми были куртка, джинсы, кожаные спортивные тапочки,  даже  кепка.  В
первый момент он показался мне толстым, но потом я разобрал, что это  не
так: мужчина был пухл. Из глубины заплывшего лица смотрели цепкие темные
глазки. Эти глазки мгновенно обшарили комнату  и  зацепились  за  нас  с
Севериным. Какие-то доли секунды мне казалось,  что  он  так  ничего  не
скажет, повернется и уйдет. Но он перевел взгляд на Петрову:
   - Она?
   Та коротко кивнула.
   Он скорбно поджал губы, покачал головой и снова мазнул глазами по мне
и Северину.
   - Ну я попозже зайду, ладно?
   И тихонько прикрыл дверь. - Кто это? - спросил я.
   - Виктор Горовец, художник. Оформляет иногда материалы, но чаще не  у
нас, а в журналах.
   - Он что, в курсе?
   - Да, мы звонили ему вчера, когда разыскивали Ольгу. Это он  уговорил
нас обратиться в милицию.
   - А почему именно ему?
   Пырсикова вся зарделась, а ее подруга отвела глаза в сторону.
   - У них с Ольгой что-то было, - произнесла Петрова  очень  нехотя.  -
Роман не роман, но во всяком случае полгода назад они общались. А уж  мы
вчера все варианты перебирали...
   - А почему вы нам про  этого  Горовца  сразу  не  сказали?  -  сурово
спросил Северин.
   Пырсикова заалела еще больше, а Петрова вывалила разом:
   - Потому что он специально просил этого не делать. Кому  охота,  чтоб
его потом неизвестно из-за чего по милициям таскали?
   -  И  сколько  еще  народу  взяло  с  вас  обет  молчания?   -   едко
поинтересовался Северин, но Петрова не удостоила его ответом.
   Мы миновали лабиринт и остановились над шкафчиком.
   - Заперто, - констатировал я, присев на корточки и подергав дверцу. -
Ключ имеется?
   - Вот здесь, в верхнем ящике стола.
   Ключ лежал на месте. Я вставил его  в  скважину,  и  он  с  некоторым
скрипом повернулся. Шкафчик был пуст, безнадежно пуст.
   - Да-а, -  протянул  над  моей  головой  Северин.  -  Крысы,  похоже,
все-таки нашли сюда дорогу.
 
6 
 
   Участковый из отделения, широкоплечий краснолицый парень  с  погонами
лейтенанта, ждал нас на лавочке возле подъезда, где  жила  Троепольская.
Рядом сидели еще двое пожилых мужчин - понятые, о которых мы просили его
по  телефону.  Задрав  голову,  Северин  осмотрел   дом,   девятиэтажную
кирпичную махину, словно  надеялся  по  каким-нибудь  признакам  угадать
окно, отмеченное печатью трагедии.
   - Какой этаж?
   - Третий.
   - Ну пойдем потихоньку, все равно вместе в  лифт  не  влезем.  Соседи
дома?
   - Соседка, - ответил участковый. - Я ей звонил, предупреждал.
   "Троепольская - 1 зв. Лангуевы - 2  зв.",  -  прочитал  я  на  двери.
Третья фамилия, которой причиталось "3 зв.", была  вымарана.  Участковый
поднял руку и нажал на звонок два раза.
   Неторопливые шаги с пришлепом послышались за дверью,  и  нам  открыла
высокая, худощавая, обликом похожая на воблу женщина в длинном  стеганом
халате неопределенно-линялого цвета. Дым от сигареты, задвинутой в самый
угол рта, лез ей в глаза, и, разглядывая из  полутемного  коридора  нашу
компанию, она щурилась и морщилась.
   -  Куда  это  столько  вас?  -  недовольно  поинтересовалась   вобла,
обращаясь, впрочем, только к участковому.
   - Это я вам звонил, Нина Ефимовна, - ответил тот и показал на нас:
   - Товарищи из уголовного розыска.
   Она посторонилась, сказала, цедя слова сквозь сигаретный дым:
   - Проходите... Насчет Ольги, что  ли?  -  И  добавила  иронически;  -
Долгонько раскачивались!
   Не знаю, как  Северин,  а  я  слегка  оторопел.  Вобла  тем  временем
продолжала все так же неторопливо:
   - Сразу к ней пойдете? Тогда вот ее дверь. А если сначала меня будете
опрашивать... допрашивать или как у вас это называется? - Она засмеялась
сипловато, а потом закашлялась. - Тогда  на  кухню  пойдем,  К  себе  не
приглашаю, не прибрано, на бюллетене я.
   Не дожидаясь ответа, она повернулась к нам  спиной.  Мы  с  Севериным
переглянулись, причем Стас недоуменно потряс головой, и пошли следом.
   В кухне она походя швырнула окурок в консервную банку  на  плите  (он
пустил слоистый дымок и подспудно раздражал меня в течение  последующего
разговора, пока не погас). Уселась на табуретку спиной к окну,  закинула
ногу на ногу, так  что  халат  разъехался  почти  неприлично,  и  строго
спросила:
   - Так что, допрыгалась наша Оленька? Никакого сочувствия к  "Оленьке"
я в ее словах не уловил.
   - А почему вы решили, что допрыгалась, Нина Ефимовна? -  ненатурально
бодренько отозвался Северин, усаживаясь напротив нее. Я остался стоять в
дверях, участковый и понятые толклись за моей спиной.
   - Да тут полной идиоткой надо быть, чтобы  не  решить,  -  оскалилась
Лангуева, достала из кармана халата новую сигарету,  прикурила  и  снова
закашлялась. Она вся зашлась прямо-таки в этом сухом лающем кашле, почти
согнулась пополам и вдруг выбросила в мою сторону худой длинный палец  с
остро отточенным  ногтем.  -  А  ведь  я...  звонила  вам...  звонила...
предупреждала...
   - Кому вы звонили, Нина Ефимовна? - участливо  спросил  я  и  тут  же
понял, что показывает она не  на  меня,  а  на  возвышающегося  за  мной
краснощекого лейтенанта.
   - Мне? - изумился тот. Лангуева наконец прокашлялась.
   - Вам или другому - какая разница? - раздраженно ответила  она.  -  В
милицию звонила!
   Северин легонько прихлопнул ладонью по столу.
   - Так. Давайте по порядку. Когда и зачем вы звонили в милицию?
   - Когда звонила? Да позавчера! Сразу, как случилось, так и звонила.
   - Что случилось? - терпеливо спросил Северин.
   - Как "что случилось"? - поразилась она. - Ну и порядок у вас там,  в
милиции! Неужто вы никогда не фиксируете, когда вам  граждане  звонят  с
сигналами?
   -  Фиксируем,  Нина  Ефимовна,  конечно,  фиксируем,  -  успокоил  ее
Северин, оборачиваясь вопросительно к участковому.  Тот  смущенно  пожал
плечами:
   - Первый день после отпуска. Не в курсе пока еще...
   - Вот! - торжествующе воскликнула  Лангуева,  -  Он  не  в  курсе!  А
Ольга-то жива, нет?
   - Не жива, - коротко ответил Северин. И снова попросил:
   - Давайте по порядку. Что же  случилось,  после  чего  вы  звонили  в
милицию?
   - Допрыгалась, значит, - пробормотала вобла себе под нос. - Так  я  и
думала. - И совершенно без всякого перехода начала:
   - Позавчера вечером, часов около восьми звонок в дверь.  Один.  Не  к
нам. Я, честно вам скажу,  не  любительница  бегать  открывать  Ольгиным
дружкам-приятелям, поэтому сижу у себя в комнате. Через некоторое  время
два звонка. Ну, думаю, нахал! Если тебе Ольга нужна, подождешь у дверей.
Я-то сама никого не ждала, у меня все знакомые - люди приличные, сначала
по телефону договариваются. И вдруг слышу - ключ в замке поворачивается!
Вот это, думаю, новости! Выскакиваю в коридор и вижу его.
   - Кого? - не выдержал Северин.
   - Да откуда ж я знаю! - раздраженно ответила Лангуева. - Первый раз в
жизни его видела! Перепугалась, конечно, маленько, но спрашиваю:  "Вы  к
кому?" А он заявляет: дескать, Ольгин брат двоюродный и Ольга  дала  ему
ключи, попросила вещи кое-какие забрать. А сам, подлец, зыркнул  гла