на своем водительском месте, то
выключал двигатель, то снова включал. Мне тоже было  не  легче  -  я  не
отрывал глаз от стрелки часов. Ровно через  двенадцать  минут  футболист
выехал на дорогу.
   Доехали до улицы Горького, свернули направо.  Слава  Богу,  в  летний
воскресный вечер в городе полным-полно машин - все возвращаются  с  дач!
Это облегчает нашу работу.
   На  Манежной  площади  Фатеев  снова  взял  вправо.   Проехали   мимо
университета, альма-матер, на которую мы сейчас, напряженно глядя  перед
собой, не обратили никакого внимания. Пересекли Большой  Каменный  мост.
Поворот на стрелку - едем по набережной канала мимо Третьяковки. Едем не
торопясь, километров сорок в  час:  узкая  дорога  с  плохим,  давно  не
ремонтированным покрытием. И поэтому не  очень  даже  тревожимся,  когда
узнаем:
   Фатеев остановился.
   Что случилось? Может, колесо спустило? Движение здесь  одностороннее,
не развернешься. Один переулок проехали, до другого не доехали. В  домах
по-над речкой в основном какие-то учреждения, сейчас закрытые... Северин
повернул ко мне нахмуренное, недоумевающее лицо, и тут рация заговорила.
   Все произошло мгновенно и  совершенно  неожиданно.  Фатеев  вылез  из
"шестерки"  на  проезжую  часть,  закрыл  машину  и  бегом  бросился  по
узенькому горбатому пешеходному мостику на тот берег канала  у  схода  с
моста, его ждала запыленная зеленая "восьмерка" с  молодой  женщиной  за
рулем.  Увидев   бегущего   Фатеева,   женщина   проворно   пересела   с
водительского  кресла  на  пассажирское.  Футболист  прыгнул  за   руль,
"восьмерка", скрипнув на пыльном асфальте, рванула в противоположную  от
нас сторону: До ближайшего разворота - минимум  минута,  да  столько  же
обратно. Стас с размаху хряснул кулаком по баранке.
   Это  что  же  получается,  обалдело  думал  я,  слушая,  как  взахлеб
оправдывается рация, - они даже номер "восьмерки" не сумели  разглядеть,
его закрывал парапет. Не мы  -  а  нас  оставили  в  дураках?  Футболист
оказался умнее или, во всяком случае, хитрее, предусмотрительнее, чем  о
нем думали. Ну что ж, как говорится, за что боролись... Мы  действовали,
руководствуясь принципом - промедление смерти подобно. Извиняет  ли  нас
то, что в нашей ситуации это даже никакая не аллегория? Не предстоит  ли
нам с горечью узнать, чему  бывает  подобна  спешка?  В  эфире  раздался
спокойный, размеренный голос Комарова:
   - Внимание, "Дон" сообщает  для  всех,  кого  это  касается:  вариант
"двойка". Повторяю: "Дон" -  всем  заинтересованным,  вариант  "двойка".
Пятый, вы меня слышите?
   - Слышим, - пискнул где-то очень далеко пятый.  -  Поняли.  "Двойка".
Приступаем.
   Конечно, мы при детальной разработке плана не могли не  учесть  такое
или похожее развитие событий. Оно и предусматривалось "двойкой". Главный
минус в этом варианте был тот,  что  в  ход  шло  четвертое  "если".  Он
целиком исходил  из  допущения,  что  дача,  куда  мы  все  так  сегодня
стремимся, находится именно в Малаховке.
   Скрипя  покрышками,  Стас  летел  через  Таганку   к   Волгоградскому
проспекту. Эфир молчал. Молчали и мы. Да и о чем было  теперь  говорить?
Молиться? Этого мы не умеем...
   - "Дон", я пятый, - сказало радио  набравшим  силу  близким  голосом,
когда мы пролетали метро "Текстильщики". -  Зеленая  "восьмерка",  номер
11-89, объект за рулем, больше в машине никого не видно. Следуем за ним.
Как поняли?
   Северин  сбросил  скорость  и  повернул  ко  мне   счастливое   лицо.
Сработало! Наша машина, специально на такой случай поставленная в засаде
на выезде из города в направлении Малаховки, "приняла" Фатеева.
   Был час, как говорят французы, между собакой  и  волком.  Солнце  уже
село за домами, но с облаков еще струился рассеянный свет. Воздух густел
и серел на глазах. В ста метрах  стало  невозможно  различить  человека.
Вскоре  после  малаховского  переезда  Фатеев  свернул  с  асфальта   на
проселок, и мы поняли, что дело близится к финалу.
   - Хорошо бы он остановился  возле  дачи  и  пошел,  например,  ворота
открывать, - говорил я Стасу, пока мы на  медленной  скорости  катили  в
сумерках по безлюдной дороге. - Взяли бы его тут тихонько, и...
   Как это часто бывает, действительность оборвала  мои  мечты  в  самой
грубой форме.
   - Ах, мать твою! - сообщил эфир. - Там  канава  через  дорогу,  трубы
кладут, что ли... Он бросил машину и пошел пешком.
   Северин надавил на газ. Машина сползла с  асфальта  и  с  потушенными
огнями двинулась по проселку, переваливаясь  на  ухабах.  Как  бы,  черт
побери, ребята не упустили его впотьмах!
   - Все, - вздохнуло радио почти шепотом. - Зашел в  калитку.  Хлебная,
дом десять. Окапываемся.
   Дом возвышался метрах в тридцати за забором темной громадиной на фоне
серого неба. Участок был засажен кустами и  деревьями,  только  узенькая
дорожка, мощенная плиткой, белела от калитки к крыльцу. Я стоял у забора
в тени огромного векового клена и думал:  неужели  мы  впрямь  добрались
сюда и там, за этими темными окнами, - Ольга?  Вот  оно,  пятое  "если"!
Нашли мы Ольгу Троепольскую или снова все впустую?
   Рядом со мной  вырос  высокий  начальственный  силуэт,  и  я  услышал
негромкий голос Комарова:
   - По два человека на  каждый  соседний  участок.  Вдоль  забора.  Три
человека на ту сторону дачи, в тыл.  Рации  у  всех  есть?  Работаем  по
команде...
   Договорить  он  не  успел.  Дача  перед  нами  вспыхнула  сразу  вся,
озарившись изнутри неземным багровым светом.  Вспыхнула,  как  спичечный
коробок в костре, и заполыхала, загудела,  вздымая  в  почерневшее  небо
жадные раскаленные языки.
   - Стой! Назад!  -  успел  крикнуть  Северин,  но  я  уже  не  слушал.
Перескочив через забор, я несся к дому, не замечая, как хлещут, обдирают
одежду и кожу колючие ветки.
   Входная дверь была закрыта, из-под нее  выбивался  дым.  Я  вышиб  ее
плечом и ввалился внутрь. От дыма запершило в горле, заслезились  глаза.
Следующую дверь, обитую ватином, я рванул  на  себя,  сорвав,  видно,  с
крючка. Передо мной был коридор,  заполненный  дымом.  Стены  горели,  я
различил в Отблесках пламени три двери. Чувствуя, что  больше  полминуты
мне тут не продержаться, я  открыл  первую  -  и  сразу  захлопнул,  там
бушевало пламя. За второй находилась кухня, в ней тоже все  полыхало.  Я
открыл третью дверь и первое, что увидел, был человек на  полу,  ничком,
лицом вниз. Сверху на меня летели горящие комья пакли,  я  почувствовал,
что рубашка местами тлеет на мне, я почти ничего не  видел  сквозь  дым,
сквозь слезы. Надо было бежать немедленно, но я  сделал  последний  шаг,
схватил человека за плечо и перевернул его. В свете горящих стен на меня
глянуло  удлиненное  безжизненное  лицо  с  закатившимися   глазами,   в
съехавших набок очках. И это было последнее, что  я  помню,  потому  что
потом на меня рухнул потолок.
 
29 
 
   Мы выходим из подъезда и бредем потихоньку направо. Нам нравится, что
солнце светит нам в лицо. Во всяком случае, мне нравится, Антон же,  мой
благородный друг, сейчас во всем мне потрафляет. Еле  перебирая  лапами,
семенит рядом,  стараясь  попасть  в  ритм  моей  неуклюжей,  ковыляющей
походке.
   И я не тот, и солнце не то. Оно теперь стоит не так  высоко,  оно  не
бьет по глазам, а ласкает мою пятнистую, как маскировочный халат, кожу.
   Дворник трясет дерево. Он  торопит  осень.  Северин  говорит,  что  я
сгорел удивительно удачно - в середине лета. Так что теперь,  когда  мне
полагается идти на поправку, я в очень важный для моего организма момент
могу сколько угодно потчевать его свежими и разнообразными витаминами.
   Каждый раз, заявляясь ко мне  в  больницу,  Стас  приносил  мне  кучу
витаминов и  какую-нибудь  сногсшибательную  новость.  Он  говорил,  что
витаминов  можно  есть  сколько  угодно,  а  новости  следует   получать
порционно, чтобы не было чрезмерной нагрузки на  нервную  систему.  Так,
вскоре после того, как ко мне в палату разрешили  заходить  посетителям,
он рассказал мне, что - когда я столь лихо брал приступом  горящий  дом,
никакой Ольги Троепольской  там  уже  не  было.  Оказывается,  всего  за
несколько часов до нашего посещения Малаховки ей удалось бежать - и  вот
каким образом.
   Как я тогда  верно  предположил,  несмотря  на  все  предосторожности
Шу-шу, Масло заподозрил в краже морфина именно ее. То,  что  он  не  мог
целых два  дня  добраться  до  нее,  только  усугубило  его  подозрения.
Поэтому, когда Троепольская появилась в  квартире  Салиной,  Маслаков  с
Фатеевым, усыпив хлороформом, увезли ее оттуда именно в качестве  Шу-шу.
Это было во вторник, а на следующий день Масло  должен  был  улетать  из
Москвы по очень важному для него делу (какому  -  подлец  Стас  пообещал
сообщить в  следующий  раз).  Поэтому  старик,  уезжая,  приказал  Кобре
стеречь девчонку, доводя ее  до  кондиции  наркотическим  голоданием,  а
Фатееву - проводить дознание среди знакомых Шу-шу,  как  тот  и  сделал,
убив или доведя до самоубийства Мирзухина, что еще предстоит определить.
   Шу-шу, то бишь Троепольскую, держали со связанными  руками,  на  ночь
привязывали к кровати. Но наша Олечка быстро разобралась что  к  чему  и
начала кричать и  биться,  требуя  кайфа,  вполне  натурально  изображая
"кумар", на который она нагляделась у Салиной. Садист  Гароев  издевался
над ней, делая себе инъекции у нее на  глазах.  К  концу  третьих  суток
Ольга придумала изображать полный упадок сил, стала делать вид,  что  не
может пошевелиться, что все на свете ей  безразлично.  В  воскресенье  с
утра утративший бдительность Кобра так накачался  дармовым  кайфом,  что
впал в полную нирвану. А Троепольская перепилила веревку о край стекла в
разбитой верандной двери и потихоньку сбежала. В то самое  время,  когда
мы въезжали в Малаховку, она сидела у Чижа дома, рыдая, рассказывала ему
о своих злоключениях, а он отпаивал ее чаем с  седуксеном  и  звонил  по
всем телефонам, разыскивая нас.
   В следующий раз Северин рассказал мне о  судьбе  бывшего  футболиста.
Выяснилось,  что  дача  была  подготовлена  к  сожжению  заранее   самим
Маслаковым - на случай необходимости мгновенного уничтожения лаборатории
и всех прочих улик: во всех углах стояли  канистры  с  бензином.  Фатеев
знал об этом и поэтому, явившись туда и увидев, что девчонка сбежала,  а
Кобра пребывает в прострации, резонно  решил,  что  сейчас  самое  время
бросить решающую спичку.
   Тогда на пожаре,  из-за  суматохи,  видимо,  его  упустили.  Он  сам,
перепугавшись большого скопления людей  и  автомобилей,  бросился  не  к
своей машине, а огородами на станцию.  Его  задержали  тем  же  вечером,
когда он сходил с электрички на Казанском вокзале.
   Историю с Маслаковым Стас приберег мне  для  очередного  визита.  Она
была коротка, но  грела  сердце  сыщика.  Несколько  раз  Масло  пытался
дозвониться по междугородному телефону в свою квартиру, где  должен  был
жить Фатеев. Звонки эти зафиксировали, они шли из  Ташкента.  С  помощью
тамошних товарищей была проведена кое-какая, по обычному неопределенному
выражению Северина, работа. В результате чего Маслаков  и  был  задержан
два дня спустя в Домодедове с большой партией опия,  из  которого  он  и
дальше собирался гнать морфин...
   Со временем поток новостей стал пожиже.
   Однажды Стас пришел и рассказал, что Багдасарян ликвидировал  наконец
тот притон наркоманов, в который Шу-шу водила Ольгу.  Очень  благодарил,
говорил, что описание Троепольской страшно ему помогло...
   Потом  он  поведал,  как  в  торжественной  обстановке  представителю
Литературного музея были переданы книги профессора Горбатенького. Вид  у
представителя,  свидетельствовал  Северин,  был  почему-то   совсем   не
радостный. Стас даже предположил: может, нелады в личной жизни?
   И наконец, перед самой моей выпиской мне была преподнесена  последняя
новость: у Комковского засохла цикута! Он бегает по управлению, рвет  на
себе волосы, потому что это вещдок, и ему теперь за него отвечать...
   Мы с Антоном плетемся неторопливо по осенней мостовой.  Ба!  Кто  это
там сидит на ступеньках "Фотографии", греясь в лучах  солнышка?  Да  это
моя симпатичная приемщица! Только вовсе она не моя. Издалека видно,  что
ей не больше месяца осталось выдавать карточки - скоро уйдет в декрет  и
надолго, если не навсегда, пропадет с моих глаз.
   А вот и ухокрылый фотограф выглядывает из дверей.
   - Ути-пути, - умильно говорит  Антону  утерявший  свою  былую  милоту
клерк и капризно оборачивается к ухокрылому:
   - Сенечка, давай возьмем такую собачку, ну давай, а?
   Вот оно что, грустно думаю я, проходя мимо. Тут,  оказывается,  целое
счастливое семейство. А меня никто не ждет дома.
   Впрочем, вру. Если часы над входом в аптеку не обманывают, дома  меня
ждет Северин. Я, уходя,  оставил  дверь  открытой,  но  все  равно  надо
заканчивать прогулку. Потому  что  Стас  по  телефону  в  своей  обычной
сюрпризной манере намекнул, что придет не один.
   - Заходи, инвалидушка, - закричал  он,  услышав,  как  мы  с  Антоном
копаемся в прихожей, - заходи, я тебя кое с кем познакомлю.
   Я вошел и сразу увидел на фоне окна женский силуэт. Глаза у меня  все
еще слезятся, потому мне никак не удавалось разглядеть лицо.
   - Это Лена, - бодро сообщает Северин, - а это наш героический Шурик.
   - Лена? - не понял я. - Какая Лена? Ах, пианистка!
   - Ну конечно, - закричал он. - Не веришь, что  ли?  Где  у  тебя  тут
рояль, сейчас сыграем в четыре руки.
   - А я думал... - растерялся я.
   - Знаю, что ты думал, -  перебил  Стас.  -  Я  тебе  обещал,  значит,
привезу. Только... понимаешь, какое дело... Она опять пропала!
   - Как? - не понял я.
   - А вот так. Чиж говорит, она теперь готовит материал про бродяг, про
бомжей. Все время лазит по  каким-то  подвалам,  чердакам.  Ну,  ничего,
найдется. Теперь я не сомневаюсь!
   Больше мы к этой теме не возвращались.  Весь  вечер  пили  чай.  Стас
веселил нас, рассказывал анекдоты. Но в конце я все-таки  не  удержался,
спросил:
   - Слушай, я теперь все понимаю,  кроме  одного:  как  она  собиралась
разбогатеть?
   - Очень просто, - ответил Северин. - Издать свой  "Дневник".  Только,
говорит, надо туда еще материала добавить...