омные  пластмассовые  серьги,  в  волосах
тяжелая заколка в  виде  бабочки.  Благодаря  туфлям  на  узком  длинном
каблуке я чувствую себя выше, стройнее.  Шу-шу  отменно  поработала  над
моим лицом: глянув в зеркал о, я себя не узнала.
   Войдя, она сразу уверенно направляется к столику в  центре  зала,  на
котором стоит строгая табличка "Заказано". Буквально через минуту, ни  о
чем не спрашивая,  подскакивает  молчаливый  официант,  ставит  на  стол
бутылку шампанского, два бокала, тарелочку с тарталетками. Шу-шу щелкает
сумочкой, достает "Пэл Мэл", щелкает зажигалкой, снова щелкает сумочкой,
сквозь дым по-хозяйски оглядывает зал. Я тоже  исподтишка  кидаю  взгляд
вокруг. На нас смотрят мужчины с соседних столиков.  И  тут  (я  обязана
сделать это признание) в душе моей помимо воли  возникает  некая  дрожь.
Ну, пусть не дрожь, а лишь томление. Но оно есть! Дух мой смущенный,  не
желая считаться с разумом, входит в неизъяснимый резонанс  с  окружающей
действительностью. Где вы, семья и школа? Где ты, родной комсомол? Ау!
   И тут я делаю первый вывод - такой же банальный, как то,  из  чего  я
его делаю:  пока  швейцар  ловит  для  Шу-шу  такси,  пока  официант  не
спрашивая подносит ей  шампанское,  пока  посреди  зала  для  нее  стоит
"заказанный" столик, она будет за него садиться...
   Шу-шу куда-то делась, растворилась  в  полутьме  ресторана.  Заиграла
музыка. Я нервно прихлебываю шампанское, чувствуя себя крайне неуютно. А
вдруг сейчас подвалит клиент? Я-то надеялась, что приду сюда в  качестве
препаратора,  а  не  кролика!  И  тут  вижу,  как  грузный  мужчина,   в
одиночестве сидящий за столом возле самой эстрады, подает  мне  какие-то
вялые знаки. В  полном  смятении  я  отворачиваюсь,  мысленно  проклиная
исчезнувшую. Шу-шу, делая вид,  что  ничего  не  вижу.  Но  краем  глаза
все-таки подмечаю, что он тяжело поднимается и идет  ко  мне.  Массивная
туша с размаху опустилась на  соседний  стул,  мощно  пахнуло  коньяком.
Теперь уж отворачиваться бессмысленно. Рыхлая,  с  обвисшими  брыльками,
вся в синеватых прожилках ряшка.  Маленькие  злобные  заплывшие  глазки.
Короткая  волосатая  шея.  Брюхо.  Гундосый  голос.  И  сейчас  не  могу
вспомнить все это без содрогания.
   - Ты чья?
   Я молчу, не зная, что мне отвечать.
   - Что-то я тебя тут раньше не видел, -  произносит  он  с  намеком  и
угрожающе. - Сладенького захотелось?
   Я по-прежнему молчу. Тогда он кладет на стол огромную пухлую,  как  у
гигантского младенца, ладонь и говорит снисходительно:
   - Ладно. Пришли для начала четвертачок, там посмотрим.
   Больше всего мне хочется съездить ему кулаком  по  физиономии.  Но  я
вовремя соображаю, что положение путаны, видимо, кое к  чему  обязывает,
и, сдержавшись, сообщаю, что никакого четвертака у меня для него нет.
   - Нет? - тянет он еще более  угрожающе.  -  Ну,  гляди.  Боюсь  я  за
тебя...
   Потом  он  так  же  тяжело  встает  и,  толкая   животом   танцующих,
возвращается на место. Шу-шу все еще нет, и я уже решаю,  что,  пожалуй,
пора кончать эту комедию. Вдруг показалось, что на этот  раз  я  заехала
далековато. Откуда-то сзади возникает официант, наклоняется к моему уху:
   - Вас просят на минуту выйти в фойе.
   Я радостно подхватываю сумку и выскакиваю  в  холл.  Возле  гардероба
тихо и чинно, музыка сюда не доносится, на полу лежат ковровые  дорожки,
два швейцара прогуливаются по ним, заложив руки за спину. Шу-шу нигде не
видно. Зато какая-то женщина в другом конце коридора машет мне рукой.  Я
недоумевая подхожу ближе.  Оглянувшись,  она  открывает  дверь  дамского
туалета, и вдруг  меня  сильно  толкают  в  спину.  Я  пролетаю  вперед,
поскользнувшись на кафеле, падаю, потеряв одну туфлю, и больно  ударяюсь
плечом об  умывальник.  И  только  успеваю  подняться,  как  мне  широко
залепляют открытой пятерней по физиономии.
   Передо мной трое. Раскрашенные, как индейцы на тропе войны ( впрочем,
я выгляжу, наверное, так же). Суженные от злобы глаза. Перекошенные рты.
Искривленные в судороге пальцы с длинными лакированными когтями, которые
тянутся к моему лицу. И самое страшное - они лезут на меня молча. Только
одна шипит, кривя губы, больше себе под нос: "Щас мы те ззелаем товарный
вид..." Слева ударяют в ухо. Я пытаюсь увернуться - справа вцепляются  в
волосы. (Запомнилось почему-то мелькнувшее видение:  кряжистая  тетка  в
белом халате - туалетный работник, сидит в своем кресле,  тупо  глядя  в
кафельную стенку.) Слепо отмахнувшись, попав кулаком во что-то мягкое, я
выворачиваюсь, но тут меня дергают за рукав, платье трещит, я падаю  как
бревно на пол, звонко  стукаюсь  затылком.  И  прежде  чем  отключиться,
чувствую, как впиваются в бок остренькие носки туфель.
   Потом я помню,  как  туалетная  тетка,  сурово  что-то  пришепетывая,
волочит меня под мышки к умывальнику. Я рыдаю от боли, злости  и  обиды.
Слезы, кровь и краска текут с моего лица.  Потом  рядом  выплывает  лицо
Шу-шу. В нем неподдельная жалость.
   - Господи, - приговаривает она, - это, наверное, Рыло. Ну, подонок! К
тебе Рыло подходил, да? Как же я тебя не предупредила!
   Собрав  остатки  самообладания,  я  решаю  воспользоваться  моментом,
вырываюсь от нее и бросаюсь вон. Шу-шу что-то кричит мне вслед,  я  даже
не оборачиваюсь. Швейцар шустро распахивает передо мной двери. На  улице
какой-то пьяный, увидев меня, издает радостный вопль, пытается  схватить
за руку - я на ходу огрела его сумкой. Увидела  подворотню,  забежала  в
незнакомый темный двор, упала на лавочку и начинаю истерически хохотать,
просто давлюсь от смеха. Неудачливая путаночка сообразила наконец, какой
потрясающий материал про красивую жизнь она только что собрала!
   На следующий день я решила взять тайм-аут.  Собраться  с  мыслями,  а
если честно,  просто  передохнуть,  дать  нервишкам  успокоиться.  Звоню
Шу-шу, еле живым голосом сообщаю, что у меня сегодня суточное дежурство.
Она  взволнована.  Участливо  расспрашивает  меня  о  том,  как  я  себя
чувствую. Не сильно ли мне досталось? Не поцарапали ли  мне  эти  стервы
лицо? Я ее успокаиваю: лицо в порядке...
   Потом я звоню Тарасычу. Слава Богу,  он  не  в  процессе,  сам  берет
трубку.
   - Старуха! - кричит он. - Зазналась? Только из газет и узнаю, что  ты
еще жива! Хочешь приехать? Ну, видать, медведь в лесу  сдох!  Я  сегодня
весь день у себя, веду прием. Давай, жду!
   Беседа с народным судьей Василием  Тарасовичем  Копченых  обязательно
войдет в мой будущий материал.
   Вот ее конспект.
   Мы сидим в зале заседаний. Тарасыч - на  углу  священного  судейского
стола, я - на своем бывшем секретарском месте. Он по обыкновению  грызет
дужку очков - значит, думает, вопрос его задел.  За  полтора  года  моей
здесь работы таким образом утилизовано не меньше пяти оправ.
   - Наркомания, - говорит он, - это то, чего нет. - Но тут же сам  себя
поправляет:
   - Вернее то, чего не было. - И усмехается:
   - Теперь спохватились, догоняем электричку... Ну, что тебе рассказать
про наркоманов? Опыт у меня есть, но, честно говоря, невеликий...
   Я знаю,  что  до  того,  как  прийти  сюда  судьей,  Тарасыч  работал
следователем в прокуратуре.
   - Сейчас все думающие юристы сходятся  на  том,  что  наркоманов  как
таковых следует считать не преступниками, а больными.  Как  алкоголиков.
Что надо их лечить, если не хотят сами - принудительно, но -  лечить.  А
бороться надо с истоками наркомании, так же как мы  боремся  с  истоками
пьянства...
   Тарасыч  усаживается  на  столе  поудобней.  Дужка  очков   угрожающе
хрустит.
   - Хватит морочить голову себе и людям, - решительно рубит он слова. -
И у алкоголя, и  у  наркомании  причины  в  первую  очередь  социальные.
Отсутствие развлечений, убогость духовной жизни, досуга. Другая  причина
- сам факт наличия  наркотиков.  Живой  пример:  выпивка  стала  дороже,
купить ее стало труднее, пить стали меньше. Но  зато  полезли  из  щелей
наркотики. Появились все эти токсикоманы,  нюхальщики  и  прочие.  Стало
быть, рецепт тот же: режь  хвосты!  Алкоголиков  и  наркоманов  -  лечи,
самогонщиков, изготовителей и сбытчиков - сажай! Так?
   Тарасыч с сожалением разглядывает изглоданную дужку.
   - Так-то она так, да не все просто. Свой брат алкоголик - человек  не
скрытный. Все кругом пили, и он пил, ну разве что побольше  других.  Его
никогда по закону не преследовали, прижми хорошенько участковый -  и  он
тебе ту бабку, что бутылку ему продала, с легкостью отдаст. А наркоман -
совсем иное... Наркоман всегда  под  законом  ходил,  если  у  него  при
задержании хотя бы полграмма анаши  в  кармане  обнаружится  -  это  уже
хранение без цели сбыта, это уже срок. Да к тому же без  всяких  скидок,
без   условно-досрочных,   с    полным    отбытием,    с    обязательным
принудлечением... Я уж про сбыт не говорю:  это  вовсе  до  десяти  лет.
Поэтому там все сложнее, законы - волчьи. Помню, когда еще в прокуратуре
работал,  выезжали  на  труп  наркомана.  Диагноз:   острое   отравление
наркотиками. А потом окольным путем дошел слушок: свои же вкатили ему за
какие-то грехи смертельную дозу.  А  как  докажешь?  Говоря  юридическим
языком, нет события преступления. То ли он  сам  не  рассчитал  в  угаре
количество, то ли впрямь когда выключился, кто-то ему добавил...
   Я сижу, открыв рот, округлив глаза.
   - Ну-ну, - смеется Тарасыч, - так уж не пугайся. Это я тебе про самые
экстремальные случаи рассказываю, а они редко бывают. В массе  же  своей
наркоманы народ тихий, с подавленной психикой, реальную опасность  могут
представлять только в  период  абстиненции  -  по-простому  если,  то  с
похмелья. Тут, правда, за порцию "кайфа" они черт знает на что способны.
Но вот  тебе  парадокс,  запиши  его  в  свой  блокнот:  самые  страшные
преступления в связи с наркотиками  совершают  те,  кто  их  никогда  не
пробовал.
   Тарасыч сползает со стола, укрепляет очки на носу, от греха  подальше
прячет руки в карманы.
   - Да, - отвечает он на  мой  удивленный  вопрос,  -  представь  себе,
именно так. Суди сама:  ежели  память  мне  не  изменяет,  изготовление,
приобретение,  перевозка  наркотиков  с  целью  сбыта  группой  лиц   по
предварительному  сговору  или  когда  наркотик   в   крупных   размерах
наказывается ни много ни мало сроком до пятнадцати лет! И довольно часто
занимаются этим вовсе не  наркоманы,  а  те,  кто  хочет  на  наркотиках
заработать. Надо тебе объяснять, что уж коли человек  берется  за  такой
опасный бизнес, от него чего хочешь ждать можно?
   Я согласно киваю, объяснять не надо. А сама  напряженно  думаю,  даже
ногти начинаю кусать: тот белый порошочек моя Шу-шу получает  не  иначе,
как от кого-то подобного. Тарасыч тем временем продолжает:
   - С выпивкой корень зла совершенно  верно  усмотрели  в  доступности.
Позакрывали магазины, подняли цены - пить стали меньше. То же самое и  с
наркотиками. Теперь мало, как раньше,  сажать  тех,  у  кого  обнаружили
полграмма. Сейчас надо главный удар наносить по тем, кто  изготавливает,
кто распространяет. Слава Богу, милиция взялась наконец за это, к нам  в
суды стало поступать гораздо больше таких дел...
   Мы еще поговорили о том о сем, но напоследок Тарасыч сам  вернулся  к
наркотикам. Пожевал задумчиво губами:
   -  До  полной  победы  еще  далеко.  Но  каждый  раз,  когда  удается
ликвидировать хоть небольшой источник - уже хорошо.
   Может, он не совсем так выразился, но смысл я передаю точно.  Ушла  я
от него с твердым  убеждением,  что  знаю  теперь,  чего  хочу  и  какой
материал собираю.
   На следующий день у меня впрямь было натуральное дежурство  -  только
по отделу. Закрутили всякие мелкие дела, и когда я спохватилась  наконец
набрать номер Шу-шу, ее  уже  не  оказалось  дома.  Меня  это  огорчило.
Во-первых, потому что, подучив заряд энергии от разговора  с  Тарасычем,
хотелось немедленно пустить ее в ход. Во-вторых, потому что ненавязчивый
обычно Чиж вдруг вспомнил о моем существовании  и  поинтересовался,  чем
данный сотрудник  в  данное  время  занят.  Немногословно,  но  увесисто
напомнив, что последний раз я выступала на страницах родной газеты почти
месяц назад, он пожевал  бороду  и  сообщил,  что  читатели  ждут  новых
материалов полюбившегося им автора. Пришлось, как говорит Лорчик, скрипя
сердцем, поведать ему в двух словах  про  книголюбов  и  про  наркотики.
Сердце мое скрипело от того, что я не люблю рассказывать про свои планы:
боюсь сглазить.
   Наутро выяснилось, что не я одна тягощусь двухдневной разлукой. Шу-шу
устроила мне по телефону целый скандал по поводу того, куда  я  пропала.
Она, оказывается,  безумно  все  это  время  обо  мне  беспокоилась,  не
забывала ни на минуту. Хочет, чтобы я  немедленно  ехала  к  ней.  Варит
кофе. Целует. Ждет.
   И вот я опять у нее в квартире. Теперь я осматриваюсь здесь  с  новым
интересом.   Особенно   привлекает   внимание   тумбочка:   хорошо    бы
повнимательней изучить ее  содержимое.  Но  Шу-шу  (уже  с  утра  что-то
слишком оживленная) и не думает о предосторожностях.  Лезет  в  сумочку,
извлекает оттуда белый пакетик (раз в сумочке -  значит,  скорей  всего,
товар свежий, отмечаю я). Весело командует:
   - Пойди-ка на кухню, там в самой левой полке наверху - весы. Тащи  их
сюда.
   Пока Шу-шу аккуратно вытрясает крупинки порошка на  маленький  клочок
бумаги, я стою над ней с аптекарскими весами в руках - не хватает только
повязки на глазах. Имею ли я право судить? Не знаю. Но увидеть все это и
рассказать о том, что увидела, а главное,  что  поняла,  я  считаю  себя
обязанной.
   Шу-шу снова отвешивает два грамма.  Краем  глаза  я  отмечаю,  что  в
пакетике остается еще столько же, если не больше. Вчера  от  Тарасыча  я
узнала богатое слово  -  толерантность,  по-простому  -  способность  (и
потребность) в восприятии алкоголя или наркотиков. Один пьянеет  со  ста
граммов  водки,  другому   нужна   бутылка.   Кому-то   хватает   кубика
разведенного морфина, Шу-шу на моих глазах закатывает себе пять...
   - Это не слишком много? - спрашиваю я  с  опаской  и,  спохватившись,
объясняю свою тревогу:
   - Привыкнешь, а он вдруг кончится...
   -  "Вдруг"  не  кончится,  -  успокаивает  меня  Шу-шу,  расслабленно
откидываясь в кресле. По лицу  ее  начинает  опять  блуждать  та  вполне
идиотическая улыбочка, напугавшая меня однажды.  -  Кончай  менжеваться,
бери, пока дают...
   Но все мои вопросы имеют теперь определенную цель (по  крайней  мере,
мне так кажется), поэтому я продолжаю "менжеваться":
   - Слушай, это же все дико дорого. У меня нет таких денег.
   В ответ Шу-шу приоткрывает  на  секунду  глаза,  смотрит  на  меня  с
усмешкой, вяло машет рукой: дескать, я могу не волноваться, она угощает.
Беру шприц, флакон с раствором и удаляюсь  в  ванную.  Может,  вылить  в
раковину все сразу? Глупо. Не поверит, что вкатила себе так много. Да  и
какой смысл? Как она сказала: "Вдруг" не кончится"?
   Через некоторое время Шу-шу снова на ногах. Движения  неровны,  глаза
блестят, зрачки в пол-лица. Опять начинается паломничество разных людей.
Теперь я отмечаю, что те,  кто  приносит  барахло  или  другой  дефицит,
проходят в комнату, без стеснения вываливают товар на стол или на ковер.
Другие, их меньше, появляются чаще с пустыми руками и с  пустыми  руками
уходят, перед этим вместе с Шу-шу закрываются  на  кухне.  Среди  них  -
давешний хорек. Всего таких было трое: две девицы, явные путаны,  и  он.
Когда появилась первая, Шу-шу захватила с собой на кухню сумку... Улучив
момент, я зашла туда, когда никто  не  видел,  на  секунду  приотдернула
"молнию". На дне лежали белые  пакетики  -  сколько,  я  с  перепугу  не
заметила...
   Взглянула на  часы  и  ужаснулась:  восемь  вечера!  Что  это  я  так
расписалась? Тем более, самое основное я рассчитываю узнать  завтра.  Но
вот парадокс: если завтра я действительно узнаю, откуда текут наркотики,
материал мне писать не придется. Во всяком случае, в ближайшее время.  У
меня хватает соображения  понять,  что  взять  эту  пакость  с  поличным
неизмеримо важнее, чем прокукарекать очередным разоблачительным  опусом,
а там хоть не рассветай... Поэтому быстро записываю  два  заключительных
эпизода  -  главным  образом  потому,  что  без  них  теряет  смысл  вся
предыдущая писанина. (Перепечатать, видимо, уже не успею. Но в  редакцию
отвезу - чтоб в крайнем случае сразу нашли.)
   Эпизод первый: мы с Шу-шу в притоне наркоманов. Она говорит мне,  что
не пойдет сегодня "на работу", что вместо этого мы поедем в одно  место.
Докладываю: "одно место" находится где-то в районе Арбата, вернее, между
Арбатом и Сивцевым Вражком, в переулках. Точнее сказать не могу,  потому
что было темно, Шу-шу командовала таксистом "направо-налево", пока мы не
заехали в  какой-то  двор.  В  подъезде  тоже  было  хоть  глаз  выколи,
поднимались мы без лифта, по широкой лестнице старого дома на  четвертый
этаж. В дверь Шу-шу звонила условно: два длинных,  два  коротких,  потом
через паузу - длинный и короткий. С той стороны спросили: "Кто?" В ответ
Шу-шу коротко три раза стукнула в дверь, человека, который нам открыл, я
не разглядела: в прихожей было еще темнее, чем в подъезде.
   На подробное описание того, что я здесь  увидела,  уже  нет  времени,
оставлю это удовольствие на будущее. Сейчас запишу только то, что  может
пригодиться моим печально-возможным читателям в красивых серых фуражках.
Квартира большая, комнат в пять, с высоченными  потолками.  Света  почти
нигде  нет,  только  в  дальнем  конце  длинного  коридора   еле   тлеет
пятнадцатисвечовая  лампочка.  По  этому  коридору   бесшумно   скользят
какие-то то ли люди, то ли тени,  чаще  всего  полуодетые.  В  одной  из
комнат тихонько играет музыка, надымлено  до  невидимого  потолка,  мрак
прячется по углам от единственной оплывшей свечи в блюдце посреди  пола.
Люди на ковре  в  разных  позах.  Запомнила  одного,  свернувшегося  как
эмбрион. В  соседней  комнате  музыки  нет,  здесь  другие  звуки.  Тоже
надымлено, надышано, воздух сперт, висит осязаемыми  клочьями.  В  углах
угадываются две кровати. Мелькают голые ноги, взлетают простыни...
   Шу-шу в самом начале сунула мне в руки зажженную  папиросу,  бросила:
"Иди, покайфуй", - и куда-то  пропала.  И  вот  через  некоторое  время,
слоняясь из комнаты в комнату, одновременно и страшась, и  любопытствуя,
я услышала где-то рядом с собой негромкий знакомый голос.  Остановилась.
Слушаю. Вскоре начинаю понимать,  что  говорят  из-за  маленькой  двери,
возможно ведущей в кладовку или чулан. Лотом замечаю и узенькую  полоску
света на полу.
   - ...не лови сейчас крутого порноса,  -  убеждает  кого-то  Шу-шу.  -
Сдавай, как берешь, даже в убыток сдавай. Нет бабок,  скажи,  я  домажу.
Нам надо сейчас клиенту показать, что мы можем схавать столько,  сколько
он может дать. А то все уедет. Я у него уже видела вчера двух Джорджей -
крутые, козырные, все в бантиках! Они пару кило сожрут - не подавятся.
   Собеседник что-то глухо бубнит в ответ -  я  не  разбираю  ни  слова,
наверное, он дальше от двери. Улавливаю только, что голос мужской.
   - Слушай, Кролик, - на середине бубнения резко обрывает его Шу-шу,  -
у тебя в голове тараканы. Если "джеф" уйдет налево, то у нас не будет ни
бабок, ни "джефа". Я-то еще себе заработаю, а вот тебе, козлу, останется
только в урну головой...
   Полоска света на полу вдруг становится  шире,  я  в  панике  бросаюсь
прочь, сталкиваюсь с чем-то мягким,  толстым,  голым  и  противным,  оно
сдавленно охает, а я шныряю в ближайшую комнату, забиваюсь в угол, туда,
где мрак, подальше от свечи, от света, от Шу-шу.
   Эпизод второй: ночной разговор.  Собственно,  в  эту  ночь  я  узнала
наконец, почему Шу-шу собиралась искать меня через  "Волшебницу",  зачем
потащила тогда, бросив клиентов, к себе, для чего  не  отпускает  ни  на
шаг, прикармливает дармовыми наркотиками, дарит шмотки, даже втягивает в
проституцию. Чем е