ло-сладкий на вкус, больше я,  слава
Богу, ничего не ощущаю.
   Но зато как буквально через несколько минут преображается  моя  новая
подружка! Глазки снова блестят, голос окреп. Перемена  такая  быстрая  и
разительная, что я пугаюсь: до какой зависимости  от  этой  дряни  может
довести себя человек! Но  тогда  я  еще  не  знала  по-настоящему  -  до
какой...
   Теперь в основном она говорит, а я слушаю, иногда  только  подкидываю
какой-нибудь вопросик. Шу-шурочка словно слетела с  тормозов:  наверное,
минут  тридцать  болтает,  не  переставая,  перескакивает  с  пятого  на
десятое, начинает одним, кончает совсем другим,  но  все  равно  за  эти
полчаса я многое узнаю про нелегкую жизнь путаны. Кто и  сколько  платит
ей, кому и сколько платит она. Про  швейцаров,  что  берут  за  вход  по
червонцу, про официантов и метрдотелей, которым  тоже  надо  отстегнуть,
про таксистов-тралеров, подбирающих клиентов, про проклятых  ментов,  не
дающих жить спокойно, про чертовых коодовцев. Про то,  что  лучше  всего
иметь дело с фирмой, но страшновато брать валютой, на валюте-то как  раз
и можно погореть, поэтому надо утром тащить фирмача в  "Березку"  и  там
отовариваться. И про многое другое, о чем я,  надеюсь,  напишу  в  своем
материале.
   Потом так же неожиданно она снова сникает.  Замолкает  на  полуслове,
боком сползает с кресла, сгорбившись, бредет к тумбочке. Уже  не  таясь,
достает шприц и ампулу. Косо глядит на  меня  и,  не  сказав  ни  слова,
выходит из комнаты. Я слышу, как она гремит в ванной чем-то стеклянным и
металлическим.
   Минут через десять  она  возвращается  -  порозовевшая,  но  какая-то
снулая. Присаживается  в  кресло,  но  потом  перебирается  на  кровать,
ложится поверх покрывала, поджав по-детски ноги. Я укрываю ее  пледом  и
сажусь рядом.
   - Хочешь... возьми...  -  еле  ворочая  языком,  говорит  она  мне  с
закрытыми глазами. - Все... тумбочке...
   По лицу ее блуждает улыбка, которую в равной мере можно  назвать  как
блаженной, так и идиотической.  И  тут  я,  наверное,  совершаю  ошибку.
Жадничаю, тороплюсь. Я наклоняюсь к ней и спрашиваю:
   - Слушай, а где ты это все берешь?
   Она вдруг широко раскрывает глаза, и я прямо  перед  собой  вижу  два
безумных, почти не оставивших места белкам зрачка.
   - Никогда, - говорит Шу-шу неожиданно  звонко  и  зло,  -  никогда  -
никому - не задавай - этот - вопрос.
   После этого она снова закрывает глаза. Я еще немного жду, гашу свет и
ухожу из квартиры. Выйдя на улицу, я записываю в блокнот номер  квартиры
и дома. Время - половина третьего ночи..."
 
19 
 
   Я  перевернул  страничку,  чтобы  отдать  ее  Северину,  и  оторопел.
Печатный текст кончился. Дальше шли какие-то каракули  от  руки.  Первые
мгновения я  пытался  вчитаться,  понять  хоть  что-нибудь,  но  тщетно.
Невозможно было различить с уверенностью ни одной буквы, не говоря уж  о
том, чтобы сложить из них слова.
   -  Ну,  что  там  у  тебя?  -  недовольно  поинтересовался   Северин,
заглядывая мне через плечо.
   - Абракадабра какая-то, - честно ответил я.
   - Н-да, -  протянул  Стас,  рассматривая  листок,  -  абракадабра  не
абракадабра, а скоропись наверняка. Она ведь, кажется, секретарем в суде
одно время была?
   - А зачем ей это... - начал было я,  но  замолчал,  уже  догадавшись.
Ольга печатала, как обычно, в редакции.  Видимо,  вечера  в  пятницу  ей
оказалось мало, и она продолжала дома в субботу - от руки.
   Северин с нескрываемой досадой пролистнул рукопись и  швырнул  ее  на
стол.
   - Графоманка чертова! Это ж надо - десять страниц, а информации ни на
грош! Продолжение следует...
   - Ну, знаешь, Стасик, - вступился я, - она же все-таки не справку для
нас писала... Давай лучше думать, что нам с этим делать.  Как  считаешь,
можно ее писанину расшифровать?
   Он пожал плечами.
   - Можно-то можно. Весь вопрос - когда? Сегодня пятница. Надо  срочно,
пока рабочий день не кончился, тащить  это  в  НТО,  к  почерковедам.  И
просить  Комарова,  чтоб  звонил  ихнему  начальнику.  А  то,  боюсь,  в
понедельник нам  с  тобой  будет  уже  не  очень  интересно,  что  здесь
написано.
   Стас глянул на часы и присвистнул:
   - Нам вообще надо торопиться, если мы хотим этого Кошечкина прямо  на
вокзале перехватить. Кстати, как мы его узнаем-то?
   Мы стояли в горловине перрона. Поток  приехавших  и  встречающих  уже
иссякал, когда у Ани Кошечкиной, за которой мы специально заехали к  ней
на работу, вдруг напряглось лицо и она  на  секунду  перестала  теребить
концы платка. Мы честно объяснили ей, что всего лишь хотим поговорить  с
ее мужем, но она, безусловно, нам не поверила.
   - Вот он, - сказала женщина  обреченно.  Валерий,  молодой  плечистый
мужик, с открытым лицом, курносый и веснушчатый, совершенно, между нами,
не похожий даже на бывшего наркомана,  тоже  увидел  жену,  удивленно  и
вместе с тем радостно улыбнулся и на ходу  раскинул  руки,  в  одной  из
которых держал плащ,  в  другой  -  небольшой  чемоданчик.  В  следующее
мгновение по лицу жены он угадал, что что-то  неладно,  а  потом  увидел
нас.
   - Вот, Валерий, - ломким, как первый ледок, голосом  сказала  она.  -
Товарищи из милиции.
   Взгляд у Кошечкина потух, глаза сузились, даже курносый нос, кажется,
заострился.
   - Понятно... - протянул он. - А  я-то  думаю,  что  за  торжественная
встреча. Ну пошли. - И спросил у Северина:
   - Чемодан мой сами понесете?
   - Еще чего! - удивился Стас и, с  досадой  глянув  на  Аню,  произнес
убедительно:
   - Вы, видно, нас не поняли. Мы хотим с вами кое о чем поговорить. Это
много времени не займет.
   - Ага, - понимающе кивнул Кошечкин.  -  Лет  пять,  не  больше.  Куда
идти-то?
   В железнодорожном отделе милиции нам нашли свободную комнату. Валерий
вошел, оглянулся, положил чемодан на стол крышкой вверх, сел на  стул  и
сказал потерянно, опустив голову:
   - Давайте, зовите понятых.
   Мы с Севериным глядели друг на друга, ничего не  понимая.  Наконец  я
спросил:
   - Что у вас в чемодане? Кошечкин криво усмехнулся.
   - Сами небось знаете, раз приехали...
   - Вот что, - решительно сказал Стас. - Нет у нас времени. Открывай.
   Валерий нехотя поднялся, расстегнул "молнию", откинул крышку.  Поверх
тренировочных штанов, мятой рубашки, нескольких трусов и маек вперемешку
с электробритвой и  журналом  "Юность"  лежало  около  сотни,  наверное,
небольших керамических прямоугольников  с  торчащими  в  разные  стороны
проводками.
   - Что это? - нетерпеливо поджав губы, поинтересовался Северин.
   - Как "что"? - поразился Кошечкин. - Резисторы...
   И тут его словно прорвало.
   - Ведь я ж его просил, я ж его умолял, - чуть не плача закричал он. -
Не посылай ты меня на такое дело! Хватит,  мало  мне,  что  ли?  Повидал
теплые края!..  Нет!  Тебе,  говорит,  честь  завода  не  дорога,  тебе,
говорит, производство наше до  фени,  у  нас,  говорит,  опытная,  линия
стоит, у нас, говорит, план уже не горит, а тлеет... Эх!.. -  махнул  он
рукой и отвернулся, сказав глухо:
   - Как был дурак, так, видно, и остался.
   Стас подошел к чемодану, потрогал кончиком пальца один из проводков.
   - Где вы их взяли?
   - Известно где... - с тоской ответил  Кошечкин.  -  Помыкался  там  с
неделю в ихних канцеляриях, а потом  надоумили  добрые  люди:  за  шесть
бутылок водки вынесли мне прямо через проходную два полных кармана...
   - Так-с, - подвел итоги Северин и захлопнул крышку чемодана. - А ведь
мы вас не за этим искали. Нам надо с вами поговорить про  одного  вашего
старого знакомого. Яропов Илья, помните такого?
   - Пиявка? - с изумлением повернулся к нам Кошечкин. - Да я про него и
думать забыл!
   - Самое  время  вспомнить,  -  заметил  Стас.  Через  сорок  минут  я
захлопнул свой блокнот.
   - Спасибо, - сказал Кошечкину Северин, крепко пожимая ему руку.
   - Ас этим что? - растерянно поинтересовался тот, кивая на чемодан.
   Стас недоуменно пожал плечами. А я предложил:
   - Набери-ка номер этого своего шефа. Кто там у вас?
   - Начальник отдела снабжения, - ответил  Валерий,  снимая  трубку.  -
Алло, Иван Тимофеевич, это я...
   Мембрана  работала  хорошо,  и  мы  все   ясно   услышали   рокочущий
начальственный басок:
   - Привез?
   Северин перехватил трубку.
   - Иван Тимофеевич, день добрый, капитан Северин из уголовного розыска
беспокоит.  Тут  вот  у  вашего  товарища  в  портфеле  лежит  некоторое
количество... э... резисторов. Вы посылали его именно за ними?
   Была пауза. Потом последовал уверенный рокочущий ответ:
   - Товарища Кошечкина посылали выбить для нашего предприятия фонды  на
эти резисторы. Никто не уполномочивал его добывать их, так сказать...  в
натуральном виде.
   - Не уполномочивал? - переспросил Северин.
   - Нет, - твердо ответили ему.
   Валерий Кошечкин слушал, вжав голову в плечи.
   - Но без этих  резисторов  действительно  стоит  линия?  -  продолжал
заинтересованно расспрашивать Северин.
   - Стоит, - вполне по-человечески вздохнули на том конце провода.
   - Тогда последний вопрос, Иван Тимофеевич:  вам  честь  завода  очень
дорога?
   - Что? - крякнула трубка.
   - Ничего, - ответил Северин  и  тихонько  положил  ее  на  рычаги.  -
Собирай манатки, - повернулся он потом к Кошечкину, - и дуй  отсюда.  За
помощь спасибо. А завтра начинай  искать  другую  работу.  Эта  тебе  не
подходит.
   И вот мы снова - в  который  раз!  -  сидим  напротив  друг  друга  в
балакинском кабинете. На столе перед нами два  пухлых  тома  яроповского
дела. Но если верить Диме (а верить ему, безусловно,  надо),  нас  может
интересовать здесь лишь самый первый документ. А именно, рапорт  о  том,
как в одну прекрасную ночь был накрыт притон Пиявки.
   Будем говорить прямо, тогда, семь лет назад, наши коллеги  поработали
неважно. В рапорте это даже не приходится читать  между  строк.  Есть  и
виновник -  тот  самый  участковый  предпенсионного  возраста.  Бесшумно
проникнув под утро в квартиру,  предводительствуемые  им  (как  знатоком
местности) оперативники заблудились в огромном коммунальном коридоре,  в
темноте вломились не в ту дверь, разбудили  соседей.  Под  шумок  кто-то
вырубил пробки,  и,  как  предполагается,  часть  посетителей  заведения
успела смыться через знакомый нам, но, увы, неведомый участковому черный
ход.
   На месте, кроме хозяина, остались всего трое. Да и то  сказать  -  на
месте! В соседней пустующей комнате, из которой одни  жильцы  уехали,  а
других еще не заселили, двое мужчин играли в карты при свечах.  Женщина,
вернее, молоденькая девушка спала тут же, на  брошенном  в  угол  старом
матрасе и проснулась только,  когда  в  комнату  вошли  с  фонарями.  По
заключению экспертизы, все задержанные находились  в  различных  стадиях
наркотического опьянения. Но поскольку наркотиков при них обнаружено  не
было, их утром отпустили. В дальнейшем, на следствии и  на  суде,  давая
свидетельские показания, они повторяли в общем одно и то же: у Яропова в
квартире бывали, друг с другом, а также с другими  посетителями  притона
знакомы только в лицо, если и  приходилось  употреблять  наркотики,  так
лишь те, что предлагал Пиявка...
   - Я вот тут подсобрал кое-какие данные на этих  трех  задержанных,  -
скромно сообщил Балакин, вынимая из ящика стола листок бумаги.  -  Номер
первый некто Кострюмин Валентин Анатольевич, 1946 года рождения,  дважды
судимый, оба раза за кражи личного имущества. Судя по  манере  изложения
на допросах - натуральный вор-рецидивист. "Гражданин  начальник"  и  все
такое прочее. В момент задержания инвалид второй группы, психбольной.  В
1983   году   скончался   в   токсикологическом    отделении    больницы
Склифосовского от острого отравления наркотическими веществами.
   - Бедняжка, - пробормотал Северин.
   - Номер второй, - продолжал Дима, - Данилевский Виктор Павлович, 1951
года рождения, член московского групкома графиков, фотограф.  На  момент
задержания  не  судимый.  Этот  не  чета  первому  -  интеллигент!   Все
объяснения писал собственноручно и довольно грамотно, да еще со  всякими
вывертами: "учитывая вышеизложенное", "считаю долгом сообщить  уважаемым
органам", "см. выше" и  так  далее.  Поскольку  ничего  больше  для  его
характеристики нет...
   - Есть, - между прочим вставил Северин, но  Балакин  не  остановился,
только  брови  приподнял  в  знак  того,  что  воспринял  информацию,  и
продолжал:
   - ...то я эти выраженьица выписал: авось пригодится!  Если,  конечно,
не считать характеристикой членство в этом групкоме, где в  те  времена,
по-моему, чуть не половина московского преступного мира состояла.  Но  и
того, что по сведениям с бывшего места прописки в 1981 году он осужден к
шести   годам   сразу   по   трем   статьям:   мошенничество,   хранение
огнестрельного оружия и оказание сопротивления при задержании...
   - Ну это не характеристика! - махнул рукой Стас, а я спросил:
   - Не маловато для такого букета? Балакин пожал плечами.
   - Я послал своего паренька в нарсуд за  этим  "делом".  Должен  скоро
привезти.
   - И где этот Данилевский сейчас?
   - Запрос в колонию я отправил, но ответа пока, естественно, нет.
   Как всегда, Балакин был четок,  пунктуален,  профессионален.  Не  зря
наше начальство  давно  поговаривает  о  том,  чтобы  перетащить  его  в
управление.
   - И наконец, как любит говорить наш друг Северин, -  тут  Дима  тонко
улыбнулся, - последняя маленькая  деталь.  Третий  задержанный,  вернее,
задержанная - Салина Александра Игоревна, 1962 года рождения, выпускница
средней школы, на момент задержания нигде не работавшая...
   - Ну что ж, все ясно! - хлопнул ладонью  по  столу  Стас,  а  Балакин
снова приподнял брови:
   - Поделитесь, братцы...
   - Говорили мы с этим Кошечкиным... - начал я.
   - ...пробивным пареньком... - вставил неугомонный Северин.
   - Он Салину опознал по фотографии - мы  у  нее  в  квартире  нашли  и
старые, семилетней давности.  Говорит,  довольно  часто  встречал  ее  у
Пиявки, и всегда она была не одна, а с человеком по прозвищу Луна. Он  в
основном благодаря этому Луне ее и запомнил. Яркая личность:  игрок,  да
при этом  еще  из  деловых.  Кошечкин  говорит,  там  в  разговорах  все
мелькало: бега, бильярд, чеки, валюта,  доски,  камушки...  Он  от  него
старался подальше держаться. А что до девчонки, то  она  за  этим  Луной
ходила как собачка на веревочке. У Кошечкина вообще впечатление, что она
и покуривать начала, и на иглу  села  только  тут,  у  Пиявки.  Он  даже
однажды слышал случайно, как Пиявка Луне сказал недовольно: дескать, что
ты ее сюда таскаешь, молодая больно, пришьют вовлечение, а она нас  всех
заложит по глупости. Ну а Луна отвечает: не боись, говорит, пока я  жив,
не заложит. Она, говорит, меня  любит  больше  жизни,  а  боится  больше
смерти. Она, говорит, у меня вот где вся - и кулак показал.
   - Луна - это Данилевский, - уверенно сказал Северин.
   - А почему не второй,  как  его,  Кострюмин?  -  главным  образом  по
привычке спорить с ним тут же возразил я.
   Стас только плечами пожал, показывая, что считает мой  вопрос  вполне
риторическим, а Балакин тяжко вздохнул и что-то пометил у себя на столе.
   - Сейчас отправлю людей искать их фотографии...
   - Если это Луна, то считайте, что мы нашли убийцу, - стоял  на  своем
Стас.
   - Убийцу Салиной, - уточнил на всякий случай я. - А  ты  уверен,  что
это нам что-нибудь даст в плане Троепольской?
   - Не уверен, - честно ответил  Северин.  -  Поэтому  набери-ка  номер
Гужонкина, пусть поразузнает у  своих  дружков,  как  там  дела  с  этой
клинописью.
   Гужонкин в свойственной ему манере не говорил, а пел:
   - Приезжайте, мои дорогие,  приезжайте,  мои  хорошие!  -  И  добавил
суровой прозой:
   - Тут на вас лучшие силы пашут, не разгибая спины.
   - И когда допашут? - поинтересовался я.
   Но Гужонкина уже кто-то куда-то отвлекал от телефона.
   - Приезжайте, - успел  крикнуть  он,  -  я  тут  начал  читать  -  не
оторвешься. Агата Кристи! - и бросил трубку.
   Когда  мы  подъехали  к  управлению,  Северин  сказал   не   терпящим
возражений тоном:
   - Я - в НТО, ты - к  Багдасаряну.  Встречаемся  у  нас.  Но  я  и  не
собирался  возражать,  хоть  мне  тоже  не  терпелось   увидеть   самому
расшифрованную рукопись Троепольской. Часы показывали половину  шестого.
Вечер пятницы. Заканчивался первый  из  трех  дней,  отведенных  нам  на
поиски пропавшей журналистки. И дело, разумеется, было не только,  да  и
не столько в амбициях нашего начальства.  Просто  с  каждым  днем  шансы
найти ее живой стремительно уменьшались.
   Багдасарян сидел за столом у себя в небольшом запроходном  кабинетике
и  писал.  Писать   -   участь   любого   сколько-нибудь   значительного
руководителя в нашей системе.  Чем  выше  начальник,  тем  большую  гору
бумаги перемалывает он ежедневно.  Увидев  меня,  Леван  с  наслаждением
отбросил авторучку.
   - Три раза тебе звонил! - воскликнул  он.  -  Счастливый  человек,  в
кабинете не сидишь, гуляешь на свежем воздухе!
   Я не стал возражать, рассказывать, как именно я гуляю, тем более, что
самого Левана только  недавно  перевели  на  эту  должность  из  старших
оперов. Просто жалобы на судьбу входят в его манеру разговаривать.
   - Слушай, она же проститутка, знаешь? - возмущенно воскликнул он,  от
вступления переходя к делу.
   - Знаю, - успокоил я его. Но Багдасарян успокаиваться  не  хотел.  Он
тряс головой  и  цокал  языком.  Его  тонкая  восточная  душа  не  могла
смириться с тем, что есть  женщины,  которые  за  деньги  продают  самое
дорогое, что у них есть.
   Наконец он протянул мне два скрепленных между собой листа бумаги.
   - Кличка  у  нее  Шу-шу.  Здесь  кое-какие  ее  связи.  Кое-какие,  -
подчеркнул он. - Ты ж  понимаешь,  дорогой  человек,  проститутка  -  не
домохозяйка, ее знакомых на одном листке не уместишь. Тут только те, что
по нашей части. А это  такой  народ...  -  он  снова  огорченно  поцокал
языком. - Просто так ни о чем с тобой говорить не станут.
   Разве только с поличным возьмешь... И то под протокол - ни-ни!
   Он поднялся со своего места, развернул  в  мою  сторону,  как  боевое
орудие, свой похожий на рулевое весло нос и оперся о  поверхность  стола
костяшками пальцев, словно собирался произнести речь. Так и оказалось на
самом деле.
   - Вот результат: раньше кричали -  нет  наркомании,  нет  наркоманов!
Теперь взялись за алкоголь, кричат - есть  наркомания,  есть  наркоманы!
Теперь говорят: давай, Багдасарян, борись! А как бороться,  не  говорят.
Ведь это не просто наркоманы - это ж люди-граждане. Да  еще  к  тому  же
больные! Их доктора лечить  должны.  А  что  Багдасарян  должен  делать?
Багдасарян должен так делать, чтоб этим наркоманам негде  было  наркотик
купить! Раньше как бывало? Задержали его  с  поличным,  спрашивают:  где
взял? Он говорит: на улице нашел! Ах, на улице, говорят?  Очень  хорошо,
говорят!  Получи  три  года,  принудлечение  и  привет,   говорят!   Нет
наркомании,  -  Леван  выразительно  развел  руками,  -  есть  отдельный
наркоман. Эх, сколько времени упустили, потеряли!
   Он вдруг сник и сел на место, отдуваясь, как после жаркой  схватки  с
невидимым врагом. Потом продолжал, неожиданно ухмыльнувшись:
   -  Я  тут  имею,  конечно,  кое-какую  информацию.  Эта  твоя   Шу-шу
наркоманочка со стажем.  И  вот  в  той  компании,  где  она  крутилась,
последнее время тревожный симптом обнаружился. Сухой морфин...
   Я  аж  весь  вперед  подался,  но  Леван  все  с  той  же  ухмылочкой
предупреждающе поднял руку.
   - Погоди со стула падать, дорогой человек. Я ж потому и  говорю,  что
ты  у  меня  в  прошлый  раз  морфином  интересовался.  Значит,  так,  -
Багдасарян поудобней устроился на стуле  и  завел  глаза  к  потолку,  -
задержали мы три дня назад одного ягненочка... - Но тут же он  сам  себя
поправил, досадливо щелкнув пальцами:
   - Э, в том-то и дело, что задержали, да не