мы. Участковый, понимаешь,
бдительность проявил: тот у него на  территории  квартиру  без  прописки
снимал. Пришел с проверкой документов, а ягненочек-то  под  кайфом!  Ну,
туда-сюда, дальше сам понимаешь. Нашли при нем пакетик - десять  граммов
сухого морфина. Отправили мы этот морфин на  экспертизу,  и  вот  только
сегодня получили ответ...
   - Леван порылся среди  бумаг  у  себя  на  столе,  вытащил  несколько
листочков. Еще раз просмотрел их, словно боялся ошибиться, и сообщил:
   - Похоже, этот морфин не промышленного производства.
   Я слушал, напряженно прикидывая, чем  это  может  быть  полезно  нам.
Предположим, те крошки из плаща  Троепольской  и  то,  что  мы  нашли  в
квартире Салиной, - того же, так сказать, самогонного происхождения. Это
всего  лишь  гипотеза,  это  еще  экспертиза   должна   установить,   но
предположим. Что это нам дает?
   - Леванчик, нельзя поподробней про ягненочка? - попросил я.
   Багдасарян тяжко вздохнул.
   - Можно... Крол Леонид Федорович, двадцать семь годков молодцу. Нигде
не работает. То есть где-то он там  числится,  но  это,  сам  понимаешь,
фикция.  Колоться  начал  лет  с   двадцати.   Сейчас,   по-моему,   уже
полуфабрикат для крематория. Дважды принудительно лечился.  В  перерывах
спекулирует чем придется, в основном по мелочи. Только чтобы хватало  на
кайф. Семьи нет. Отец умер, мать жива,  вся  седая  от  него.  В  общем,
светлая личность...
   - Ну а как он мог быть связан с Шу-шу?  Леван  выдвинул  ящик  стола,
вытащил потрепанную записную книжку.
   - Это его. Смотри, открываем на букву Ш. Видишь цифры?
   Цифр было девять, они располагались в три  строчки,  между  строчками
стояли знаки "плюс",  внизу  был  подведен  итог.  Я  не  видел  в  этой
арифметике никакой прямой связи с Салиной.
   Багдасарян ухмыльнулся.
   - На итог не смотри. Убери первую цифру и последнюю,  потом  прочитай
их сзади наперед - получишь телефон своей Шу-шу.  Примитивный  камуфляж!
Но это означает, что у них были деловые отношения. Причем такие, которые
он афишировать не хотел.
   - Десять граммов  сухого  морфина  -  уже  не  мелочь  как  будто?  -
неуверенно спросил я.
   - В том-то и дело! - азартно поддержал Леван. - У Крола  таких  денег
отродясь не бывало. Потому мы и думаем, что он мог получить наркотик  на
комиссию, для распродажи. А это говорит,  что  источник  где-то  близко,
между ним и Кролом совсем немного рук, понимаешь?
   - Сам он, конечно, молчит? - уточнил я на всякий случай.
   -  Почему  молчит?  -  невесело   усмехнулся   Багдасарян.   -   Дает
чистосердечные показания. Купил на Черемушкинском  рынке  у  незнакомого
человека. Даже приметы называет. В подробностях... А больше ему говорить
с нами не о чем. Понимает, бандит,  что  сбыт  мы  ему  уже  вменить  не
сможем, нет доказательств. А раз нет - он так и так получает за хранение
свои три года, ни больше ни меньше...
   Я сочувственно покивал головой. Впрочем, сочувствовать в равной  мере
можно было и мне. Связи  Салиной  -  это,  конечно,  хорошо,  но  на  их
разработку уйдет немало времени, которого у нас нет. К  тому  же  еще  и
неизвестно, куда они, эти связи, приведут, и приведут  ли  вообще.  Если
Балакин прав, и Салину убили из-за крупной партии  сухого  морфина,  нам
нужен непосредственно сам источник.
   - А у тебя есть какие-нибудь  предположения  насчет  того,  кто  этим
может заниматься? - спросил я без особой надежды.
   -  Только  предположения  и  есть,  -  ответил  Багдасарян,  как  мне
показалось, неохотно. - Вот ты меня спрашивал, нет ли у  них  мест,  где
они собираются. Наметилось тут одно. Пока  не  хочу  говорить,  чтоб  не
сглазить. Если повезет, в конце той недели проведем небольшую  операцию,
будет  сразу  много  новой  информации,  глядишь,   и   тут   что-нибудь
определится...
   - Леванчик, дорогой, - сказал я просительно, - нам  до  конца  недели
ждать нельзя, у нас срок до понедельника, - я выразительно ткнул пальцем
в потолок. - Дай сейчас, что знаешь.
   Багдасарян неодобрительно поджал губы, покачал головой.
   - Вам дашь, вы мне всю малину испортите. Я  умоляюще  прижал  руки  к
груди.
   - Видишь, какая штука, - неохотно начал Леван. - Морфин  получают  из
опия. Но вот вопрос: зачем делать морфин, если можно  употреблять  прямо
опий? Ты скажешь: морфин дороже - и будешь прав! Из десяти граммов  опия
можно получить три грамма морфина, а стоит он в пять, а то и в семь  раз
дороже. Получается - что? Правильно, прибавочная стоимость! Но как мы  с
тобой  знаем,  чтобы  получить  прибавочную  стоимость,  надо   вложить,
во-первых, капитал,  во-вторых,  труд,  а  в-третьих,  желательно  иметь
кое-какое оборудование.
   Багдасарян  встал  из-за  стола  и,  войдя  в  роль  лектора,  слегка
ссутулившись, заложив руки за спину, прохаживался передо мной туда-сюда.
   -  Возгонка  морфина  из  опия  в  домашних  условиях  процесс  очень
непростой, сам понимаешь; из-за трех, десяти,  даже  пятидесяти  граммов
заводиться нет смысла. А чтобы получить хотя  бы  килограмм,  нужно  как
минимум несколько  кило  опия.  Это  ж  колоссальная  сумма,  понимаешь?
Значит, тут какая-то сволочь решила вложить  капитал,  чтобы  заработать
денежки. Но я  тебе  говорю,  здесь  одного  капитала  мало.  Нужен  еще
человек, который умеет это делать, и нужна аппаратура.
   Леван в задумчивости остановился, качаясь с пятки на носок.
   - Ну, ну... - нетерпеливо подстегнул я его. Он почесал  в  затылке  и
произнес, обреченно:
   - Ох, напортачите вы мне... - И продолжал:
   - Так вот, кто вложил деньги, я не знаю. Даже не предполагаю пока.  Я
и про то, кто непосредственно занимается производством, тоже не знаю.  Я
только и знаю, что есть человек, который мог бы им заниматься. А  больше
ничего.
   - Кто? - нетерпеливо спросил я, открывая блокнот.
   - Записывай,  -  махнул  рукой  Леван.  -  Гароев  Артур  Николаевич,
тридцать восемь лет. Кличка - Кобра, это из-за очков, а  еще,  наверное,
потому, что у него лицо такое противное,  удлиненное.  Ну  это  не  суть
важно. А важно, что он по образованию  химик,  говорят,  даже  неплохой.
Работал в каком-то НИИ, сейчас не помню в каком, натаскал оттуда  разных
колб и оборудовал у  себя  дома  целую  лабораторию.  Гнал  из  эфедрина
перветин, для себя и на продажу. Мы это дело прекратили...
   - И что с ним сейчас?
   - Хороший вопрос... - вздохнул Багдасарян. - Я тебе говорил: перветин
- это такая дрянь... От нее у людей изменение личности  происходит.  Все
симптомы, как при шизофрении. И никто потом не может сказать, то  ли  он
перветином стал колоться оттого, что был шизиком, то ли он шизиком  стал
оттого, что перветином кололся... В общем, лечили его принудительно года
два, а потом выпустили.
   Я открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но Багдасарян  меня
опередил:
   -  Сегодня  мои  ребята  уже  наводили  справки,   аккуратно,   через
участкового. Кобра дома не живет, появляется крайне редко...
   Когда я открыл дверь в нашу  комнату,  Северин  заканчивал  с  кем-то
говорить по телефону. Расшифрованная рукопись Троепольской лежала  перед
ним на столе.
   - Читай быстро, - сказал он, кладя трубку. - Через  пятнадцать  минут
нас ждет Комаров. Звонил Балакин, ему привезли "дело" Данилевского,  там
есть его кличка. Это Луна. И еще. Пришел ответ на наш телекс из колонии.
Данилевский четыре месяца назад освобожден условно-досрочно. В настоящее
время местонахождение неизвестно.
 
20 
 
   "Всю субботу вместо того, чтобы думать о душе, занималась  Бог  знает
чем. С утра ездила к Анне Николаевне, прибирала ей квартиру - пылища  от
этих книг неимоверная!  Сходила  за  продуктами  для  себя  и  для  нее,
позавтракали. Этот подонок все еще ей названивает иногда, даже  приходил
два раза. Бабулька моя клянется, что на порог его не  пустила,  сказала,
что лучшие книги отдала мне и остальные тоже  скоро  передаст  в  музей.
Лошадь, наверное, скрежетала зубами!
   Ну ничего, тут меня просто более важные дела отвлекли, а вот  покончу
с ними и возьмусь за это животное. Е.  б.  ж.,  как  говорил  один  ныне
покойный литератор. Материал-то весь практически собран, осталось только
сесть и написать. Спешки  нет:  все,  слава  Богу,  задокументировано  и
никуда теперь не денется. В бухгалтерии Мосбуккниги  хранятся  квитанции
на одни и те же книги, которые он за копейки покупал из-под  прилавка  у
Лангуевой, а потом сдавал в Доме книги совсем по другой  цене.  Подумать
только, переносить книги из одного государственного магазина  в  другой,
за две улицы, и зарабатывать на этом сотни рублей! Не  считая  всех  тех
просто ограбленных, к кому эта  стерва  посылала  его  как  "честного  и
знающего коллекционера".
   Сама она тоже в последнее время ведет себя тихо  как  мышка.  Никаких
тебе коммунальных ссор, выселить меня не грозит и с обменом  в  Бирюлево
не пристает. Но я на всякий случай, когда она куда-то умотала, соорудила
во втором ящике серванта тайничок, отбила себе все пальцы молотком.  Так
что Пушкин, Радищев и компания лежат там. (Это для вас  информация,  мои
милые розоволицые друзья.)
   И вот только теперь села  дописать  то,  что  вчера  не  дописала.  А
получается почему-то не о том. Е. б. ж., е. б. ж., е.  б.  ж...  А  ведь
хорошо бы еще вечером поехать в  контору  все  это  перепечатать,  иначе
какой смысл писать? Никто не разберет!
   Да, еще звонил три  раза  мой  новый  обожатель:  ст.  н.  с.  Эдичка
Буйносов. И смех и грех! Разливается по телефону соловьем, всякие  байки
про великих писателей рассказывает, а потом  -  бац!  Начинает  скрипеть
что-то нудным голосом про список библиографии - это, значит, жена у него
в комнату вошла.  Потом  опять  бормочет  жарко,  что  мечтает  со  мной
встретиться, но сегодня не может:  выходной,  домашние  заботы  заедают,
стало быть. Надо бы  послать  его,  конечно,  по-хорошему,  не  морочить
голову, да жалко. В понедельник зовет в ресторан, праздновать  мой  день
рождения, обещает красивую жизнь.  Все  лучше,  чем  опять  с  матронами
нашими пирожные весь вечер трескать. Вот странно, вокруг столько  народу
вертится,  а  никого  по-настоящему  близкого,  с  кем  вдвоем   хочется
куда-нибудь пойти, нет. Может, пойду с Эдичкой. Е. б. ж.
   Так на чем мы остановились? Ага, на  том,  что  Шу-шу  заснула,  а  я
потихоньку смылась. Но утром я вернулась - часов в одиннадцать.
   Звонить в дверь приходится долго, наверное, минут десять. Из соседней
квартиры выходит тетка-соседка с ведром, скрипит злорадно: "Звони шибче,
она аккурат об эту пору дрыхнет еще". Наконец, Шу-шу мне открывает. Боже
мой, я не в состоянии описать это зрелище! Котенок, только  что  вынутый
из помойки, выглядит привлекательней.
   Она вся зеленая, в каких-то розовых пролежнях. Глаза у нее, по-моему,
просто не открываются, она, наверное, дошла до двери ощупью. Снова,  как
вчера, ее бьет мелкая дрожь.
   - Это ты, - говорит  она  совершенно  безразлично,  падая  обратно  в
кровать и забиваясь под одеяло. - Уколешь?
   Я по наивности сначала не понимаю, чего  она  от  меня  хочет.  Потом
соображаю: у нее такое состояние, что она сама просто не  может  попасть
себе иглой в вену.
   - Может, не надо? - морщусь я, внутренне содрогаясь от ее вида  и  от
того, что мне предстоит.
   - Надо... - отвечает Шу-шу,  еле  разлепляя  губы.  И  добавляет  без
всякой интонации, но так, что у меня мурашки идут по коже:
   - Умру...
   Честно говоря, глядя на нее, можно в это поверить. По ее указаниям  я
нахожу в тумбочке рядом с кроватью небольшой бумажный пакетик вроде тех,
в которых филателисты держат  обменные  марки.  На  дне  его  -  немного
сероватого кристаллического порошка. Там же, в тумбочке, лежат  упаковка
ампул  с  дистиллированной  водой,  несколько  разнокалиберных  шприцев,
металлическая коробка с иглами. Стоит пустой флакон с притертой пробкой,
рядом такой же с надписью: "Спирт".
   - Здесь два грамма, - хрипит Шу-шу,  -  ссыпь  их  в  пустой  флакон,
добавь двадцать кубиков воды. Потом набери в шприц... - она на мгновение
запинается, затем не говорит, а выдыхает:
   - пять... - И откидывается без сил на подушку.
   Превозмогая дрожь, чувствуя, что меня  уже  немного  от  этого  всего
подташнивает, я вспоминаю свои былые сестринские упражнения, отыскиваю в
тумбочке жгут, перетягиваю ей предплечье. Она жалко улыбается:
   - Надо бы в ногу, да  ты,  наверно,  не  сумеешь...  Только  позже  я
сообразила, что это значит: путане следует заботиться о своей внешности.
Но в тот момент, глядя, как постепенно на глазах уходит  зелень  с  лица
Шу-шу, как мягчают ее заостренные черты, я сама чуть не теряю  сознание.
Плохо себе представляю, что такое на самом деле гальванизация трупа,  но
почему-то именно это вертелось тогда в моей голове.
   Через четверть часа Шу-шу, блестя глазами, скачет по кухне как  ни  в
чем не бывало,  варит  нам  кофе,  мажет  икрой  бутерброды.  Правда,  я
замечаю, что  раза  два-три  она  промахивается  рукой  мимо  предметов,
которые хочет взять, но это лишь вызывает у нее приступы бурного хохота.
   - А не боишься правда помереть как-нибудь? - спрашиваю я.
   Шу-шу беспечно машет рукой.
   - Не бери в голову! Что ты думаешь, я  всегда  так,  что  ли?  Только
последние  недели  две.  Раньше  как:  когда  покуришь,  когда  болтушки
глотнешь, в неделю раз уколешься. А тут видишь  что...  Морфуша  косяком
пошел, сейчас откажешься - потом не будет! Лови  момент.  Он  уж  и  так
пугает, что скоро кончится...
   -  Он  -  это  кто?  -  интересуюсь  я  между  прочим  и  вижу,   как
разболтавшаяся Шу-шу  вдруг  словно  укололась  обо  что-то,  дернулась,
сморщилась и говорит назидательно:
   - Никогда не задавай таких вопросов.
   Я вспоминаю вчерашнюю ночь и понимаю, что это табу, которое,  видимо,
действует в любом состоянии. Надо ли объяснять, что от этого мой интерес
только увеличивается?
   Часам к двенадцати мы  кончаем  завтракать,  и  тут  на  моих  глазах
натурально разворачивается военно-полевой сумасшедший  дом.  Сейчас  нет
времени подробно это описывать - опишу обязательно потом для газеты.  Но
в двух словах происходит вот что.
   Беспрерывно звонит телефон. С трубкой возле  уха  Шу-шу  бросается  в
кресло или ничком на кровать, иногда ходит в возбуждении с  телефоном  в
руках, ведя далеко не всегда понятные постороннему  переговоры.  Говорит
она вроде бы по-русски, но я не  понимаю  и  половины.  "Глокая  куздра"
какая-то. Улавливается, правда, общий смысл: чаще всего это разговоры  о
купле-продаже, выяснения каких-то отношений, договоренность о встрече.
   Одновременно приходят разные  люди.  Никто  не  задерживается  больше
двадцати минут, разве что успевает выкурить сигарету. Но все приходят по
делу. Приносят икру, крабы, балык,  импортное  печенье,  баночное  пиво,
американские сигареты. Сережки с бриллиантами,  колечко  с  хризопразом,
японский серебряный браслет. Бабские шмотки в полном ассортименте.
   Поражают цены. Сначала,  когда  маленькая,  вертлявая  сипатая  девка
вываливает прямо на пол целую сумку барахла и Шу-шу спрашивает про  один
модненький свитерок  "сколько",  я  услышав  цифру  "четыре",  поражаюсь
дешевизне. Такой и в магазине  рублей  шестьдесят  может  стоить.  Потом
оказывается, что четыре - это четыреста...
   За сапоги просят пятьсот, за платье семьсот  пятьдесят.  Мне  в  моем
углу кажется, что я схожу с ума.  А  тут  предлагают  друг  другу  прямо
рассчитываться долларами, марками, йенами, бойко  пересчитывают  одно  в
другое. Я замечаю, что Шу-шу изредка поглядывает в мою сторону,  как  бы
наблюдает за реакцией, и стараюсь сохранять  на  лице  более  или  менее
индифферентное выражение. А однажды, когда мы в какой-то момент остаемся
одни, она снова вытаскивает из тумбочки шприц и протягивает мне:
   - Не хочешь поправить настроение?
   К такому повороту я в принципе давно уже готова.  Поэтому,  изобразив
для приличия  робость,  довольно  быстро  даю  себя  уломать.  Беру  все
причиндалы и направляюсь в ванную.
   - Сама будешь? - удивленно спрашивает она вслед и вспоминает:
   - Ах да, ты ж умеешь...
   В ванной я честно перетягиваю руку жгутом, нахожу вену,  протыкаю  ее
иголкой. Потом прижигаю ранку спиртом, зажимаю ваткой. Содержимое шприца
выливаю в раковину. Сижу минут пять на краю ванны, размышляя, не слишком
ли далеко я влезаю в эту историю. Прихожу к выводу, что не слишком. Черт
возьми, кто еще из журналистов может похвастаться чем-нибудь  подобным?!
(Я тогда даже не могла себе представить, чем смогу  хвастаться  в  самое
ближайшее время...)
   Не зная точно, как должен выглядеть  человек,  впервые  попробовавший
кайфа, я  прохожу  в  комнату,  падаю  в  кресло  с  закрытыми  глазами,
расслабляюсь и пытаюсь изобразить на губах блажную улыбку. На самом деле
чувствую я себя неуютно, боюсь, что меня сейчас  разоблачат.  Но  Шу-шу,
кажется, ничего не понимает. Слава Богу, ей и в голову не приходит,  что
кто-то может вылить "морфушу" в раковину. Лица я ее не вижу, зато  слышу
где-то рядом  со  мной  радостное  похихикивание.  (Товарищи  офицеры  и
генералы! Я уже вам  докладывала,  что  вскоре  мне  предстояло  наконец
понять, чему она так радуется.)
   Звонят в дверь,  появляется  новый  посетитель.  Я  рассматриваю  его
сквозь полу прикрытые веки. Невысокого  росточка,  болезненно  худой,  с
неестественно тонкими ручками и ножками, чернявый, с остренькими чертами
лица, похож на  хорька.  Описываю  его  подробно,  потому  что  это  был
единственный  раз,  когда  Шу-шу,   кинув   взгляд   в   сторону   моего
распростертого тела, увела гостя  на  кухню  и  плотно  прикрыла  дверь.
Только колоссальным усилием воли я подавляю  в  себе  желание  встать  и
подслушать, о чем у них разговор. Не торопись, Петя, говорю я себе,  все
твое будет. (Очень может быть, что завтра я наконец-то узнаю, была ли  я
права.)
   О том, что произошло дальше, я тоже надеюсь рассказать в деталях,  со
вкусом, когда стану писать материал. А пока опять же коротко.
   Приближается вечер, я предполагаю, что Шу-шу скоро начнет  готовиться
к "выходу". Мне хочется понаблюдать, как путана собирается "на  работу":
одевается, красится, мажется. И вдруг она садится на  подлокотник  моего
кресла, заглядывает в лицо, ерошит мне легонько волосы и говорит:
   - Ну как насчет кабака?
   Сначала я растерялась. Мелькает трусливая мысль, что работа  работой,
а вдруг кто-нибудь из знакомых увидит меня  в  ресторане  в  компании  с
проституткой - иди потом доказывай,  что  ты  не  верблюдица!  И  только
минуту спустя я понимаю, что меня не просто  зовут  в  "кабак"  при  сем
поприсутствовать - мне предлагают пойти туда попутанить! Воображение тут
же рисует несколько последовательно сменяющихся  картинок.  Можете  надо
мной смеяться, но больше всего  меня  смущает  перспектива  пить-есть  в
ресторане за счет какого-то мужчины, которого потом  неизбежно  придется
продинамить! Издержки воспитания, так сказать...
   Но Шу-шу по-своему толкует мое смущение. Она уже выкидывает из  шкафа
на пол груды шмотья, приговаривая:
   - Сейчас мы тебя прикинем по фирме, причепурим. Что ты этим добром-то
дорожишь. Господи?! За пару часов получишь столько, сколько за  месяц  в
своей больнице не зарабатываешь! Поживешь красивой жизнью  -  другой  не
захочешь!
   Откровенно говоря, меня даже огорчает примитивность ее подхода к этой
проблеме. Никаких морально-нравственных переживаний она  не  испытывает.
Волнует ее сейчас только одно:
   - Главное, чтоб мы с тобой были непохожи...
   "Ну  что  ж,  -  думаю  я,  стоя  на  пороге   огромного,   гудящего,
позвякивающего, подмигивающего, мерцающего в полутьме ресторанного зала,
- если нет пока возможности проникнуть в душу путаны,  надо  попробовать
смоделировать ее чувства в себе самой". На мне зеленое шуршащее  платье,
подпоясанное плетеным шнурком. Голые  плечи  холодит  неизвестно  откуда
взявшимся ветерком. В ушах  огр