а батюшка кинулся к
двери и позвал:
   - Пелагея. - Бабка не замедлила явиться. - Даниле похмеляться  не  давай,
как бы ни упрашивал...
   - Так ведь батюшка... - начала бабка, но отец Сергей перебил:
   - Смотри, посадит тебя по пьяному делу  на  крышу,  я  снимать  не  буду.
Потакаешь его слабостям, вот и страдай. -  Пелагея  потупила  глазки,  тяжко
вздохнула и удалилась.
   День прошел спокойно. В  половине  пятого  началась  служба  в  маленькой
часовне, тут же на кладбище. Сенька взирал на все с огромным интересом, а я,
осеняя себя крестным знамением, втайне надеялась, что  молитва  положительно
скажется на моей психике и ближе к ночи вчерашние страхи  меня  не  посетят.
Впрочем, как я и предполагала, таинственным  шорохам,  звуку  шагов  и  даже
теням на надгробиях нашлось разумное объяснение: пьяный Данила  вчера  гулял
по кладбищу. Отцу  Сергею  помогал  служить  молодой  священник  со  смешной
косицей. На кладбище он приехал на красной "Оке", после  службы  пил  у  нас
чай, а потом удалился. Молящихся было человек двадцать, старушки  почтенного
вида и двое нищих мужского пола и неопределенного возраста, явно  страдавших
с перепоя и с нетерпением ожидающих, когда закончится служба. Как только она
закончилась, оба  пристроились  в  дверях  церкви  и,  без  конца  кланяясь,
зачастили:
   - Подайте, Христа ради...
   - Бог подаст, - степенно отвечали бабки, выходя из церкви и  крестясь,  а
мужички в досаде плюнули и потрусили по аллее к выходу с кладбища.
   После ужина мы с Сенькой сидели на скамейке  возле  церкви  и  болтали  о
всякой чепухе, чепуха эта была с историческим уклоном и в основном  касалась
знаменитостей, похороненных на кладбище.
   Еще днем мы посетили могилы бабушки и дедушки и решили, что ограду  стоит
заново покрасить. Мы уже собирались  идти  в  дом,  когда  появился  Данила,
присел рядом с нами и заявил:
   - Батя сердится. Огорчил я его сильно: пал столь низко  прошлой  ночью  в
безбожии своем.
   - Так ведь он простил вас, - напомнила я.
   - Простил, - вздохнул Данила,  -  но  говорил  без  ласковости.  Выходит,
сердится. Ох, грехи мои тяжкие, прав батя, не доведут они меня до добра.
   - Слушайте, а вы кто? - глядя  на  него  с  некоторой  подозрительностью,
решилась я  задать  вопрос.  Данила  попеременно  казался  мне  то  забавным
чудаком, то отменным прохвостом.
   - Грешник я, - в ответ вздохнул он. - Гореть мне в геенне  огненной...  А
если вы интересуетесь, кто я есть в этой жизни по меркам людским, то  отвечу
вам, Дарья Сергеевна. Жизнь моя полна была разнообразных событий, так что  я
иногда думаю, найдись какой писатель, чтоб описать эту мою  жизнь,  забавная
бы книжка приключилась.
   - Вы в семинарии учились? - нахмурилась я, потому что с русской классикой
была знакома, а речь Данилы здорово отдавала литературщиной, что лишний  раз
заставляло думать, что он хитрый сукин сын, а возможно, и жулик.
   - Нет, в семинарии учиться судьбой мне было не дадено, о чем  сокрушаюсь,
- с тяжким вздохом сообщил он. - По молодости учился  в  Рязани,  в  военном
училище.
   - В десантном? - встрепенулся Сенька, который к форме, погонам  и  прочей
военной атрибутике испытывал слабость.
   - Точно, - кивнул  Данила.  -  Окончил  с  отличием,  был  дважды  ранен,
комиссован по состоянию здоровья... - В этом месте я с подозрением  на  него
покосилась, пытаясь определить, что ж у  него  за  хвороба  такая?  -  А  на
гражданке заскучал, - точно стыдясь, сообщил он. - Ну и запил. Года  полтора
пил, чувствую, что уж и лишнее, а остановиться никак не могу. Пил я так, пил
и совсем лишился облика человеческого, как вдруг  однажды  встретил  старого
дружка Федю. Я, значит, у пивнушки стою, стену подпираю, а он на машине мимо
катит и, поверите ли, узнал меня, из машины вышел, обрадовался, обнял,  руку
трясет, а мне хоть сквозь землю провалиться, до того стыдно  стало.  Посадил
он меня в машину, к себе привез, всю ночь мы с ним проговорили, а  утром  он
заявляет: хватит, говорит, Данила, дурака валять. Пойдешь ко  мне  работать,
дури-то, глядишь, и поубавится, ты за мной, а я за тобой присмотрю. И стал я
у него шофером и охранником. - Данила замолчал  и  начал  разглядывать  свои
ноги. Уже совсем стемнело, и что он там видит, было не ясно.
   - А дальше что? - подал голос Сенька.
   - А дальше убили Федю. И стал он ко мне каждую ночь являться,  встанет  в
дверях, грустно так улыбается и говорит: "Что ж ты, Данила, меня не сберег?"
А я плачу и прощения прошу, потому что был грех, крепко  я  накануне  выпил.
Может, оттого все и вышло. Вот я опять и запил, да так, что уж и  понять  не
мог, где явь, а где бред  горячечный.  Как-то  зимой  пошли  мы  с  Федей...
кажись, за бутылкой, идем, и вроде какое-то гулянье, смеются все, а  мне  не
весело и в сон клонит, я и в самом  деле  уснул,  а  очнулся,  вижу  -  ночь
темная, кладбище и волки воют.
   - Откуда ж волки? - насторожилась я.
   - Почем я знаю? Слышу, что волки, а откуда взялись,  мне  неведомо.  Все,
думаю, конец мне пришел. И только я  хотел  отдать  богу  душу,  как  увидел
впереди огонечек махонький, поднялся и пошел к нему из последних  сил.  Вижу
дом, а в том доме свет. Стал я в дверь стучать, и открыл  мне  отец  Сергей.
Вот с тех пор возле него и спасаюсь.
   Мы   настороженно   замолчали,   и   Данила   молчал.   Потом   вздохнул,
перекрестился, глядя на колокольню, и ласково обратился ко мне:
   - Дарья Сергеевна, не будет ли у вас двадцати  рублей?  Взаймы.  На  днях
должен получить пенсион, верну непременно.
   Я с облегчением извлекла из кармана деньги, отсчитала двадцатку и  отдала
Даниле.
   - Вы ж не хотели батюшку огорчать, - не удержавшись, напомнила я.
   - Так ведь он  не  узнает.  Предстану  пред  ним  в  наилучшем  виде.  Не
беспокойтесь. И спасибо вам преогромное, очень выручили. - Данила поднялся и
ходко потрусил по аллее.
   - Как думаешь, он все выдумал? - спросил Сенька.
   - Кто ж его знает? - пожала я плечами.
   Утро началось с жуткого вопля под окнами.
   - Батя, опять роют! - вопил Данила. Сенька, который спал в моей  комнате,
испуганно вертел головой, а я торопливо оделась и пошла в  кухню  узнать,  в
чем дело. Отец Сергей пил чай, а Данила носился по кухне, которая из-за  его
огромных размеров казалась крохотной, и, размахивая руками, ораторствовал:
   - Нет, батя,  так  нельзя...  возмущает  меня  это,  возмущает  так,  что
выговорить не могу.
   - Нельзя давать волю своему гневу,  -  наставительно  изрек  батюшка,  но
как-то неуверенно. - Властям виднее, и не твоего ума дело в  их  соображения
входить.
   - Да какие тут соображения? - кипятился Данила. - Дали в лапу, вот и  все
соображения. Дождутся они у меня, обегать будут наше кладбище  за  тридевять
земель.
   -  Данила,  -  возвысил  голос  отец  Сергей,  тот  повернулся  к  иконе,
перекрестился и пробормотал:
   - Прости меня, грешного... и все же, батя, надо бороться.
   - Ты лучше чаю выпей и скажи, где всю ночь болтался? Дарья Сергеевна,  вы
ему денег не давайте, он с пенсии, конечно, вернет, но духом слаб, и  беречь
его надобно  от  соблазнов,  чтоб  легче  ему  было  себя  превозмочь.  -  Я
покраснела,  устраиваясь  за  столом,  избегая  батюшкиного  взгляда.  -   И
рассказов его не слушайте. Ведь все врет. Хотя врет складно и даже  жалобно.
Данила, что вчера Дарье Сергеевне врал и зачем деньги выпросил, ведь сказано
было: терпи, преодолей себя, а ты опять в опохмелку.
   - Батя, две могилы разом роют, надо в колокола бить.
   - Ополоумел, что ли? Зачем же в колокола?
   - Народ собирать, чтоб прекратить надругательство над  святой  землей.  У
меня два дружка здесь неподалеку живут, втроем мы с этими...
   - Умолкни, - нахмурился отец Сергей. - Не греши  и  меня  в  сомнения  не
вводи. - Батюшка покачал головой и перекрестился.
   - А что случилось? - рискнула я задать вопрос.
   - Бандюков хоронят! - рявкнул Данила.
   - Ну и что? - растерялась я.
   - Как что? На кладбище давно хоронить запретили, а этим на новом кладбище
не лежится, им сюда надо, чтоб с одной стороны граф, а с другой князь. Вот и
выправляют разрешения, вроде здесь родственники и к ним  под  бок  эти...  А
чиновники  наши  за  деньги  какую  хошь  родню  найдут,  пусть  даже  и  на
кладбище... Тьфу, одно слово - христопродавцы.
   - Выходит, кто-то получил разрешение похоронить здесь  близких?  -  начав
соображать, спросила я.
   - Не кто-то, а бандиты. Пойдем, - неожиданно позвал Данила. Мы  вышли  из
дома и направились по аллее. Возле склепа купца  Мордасова  мы  свернули  на
асфальтированную тропинку, прошли метров триста, и Данила сказал:
   - Вот, полюбуйся, аллея бандитской славы.
   Поначалу не поняв, что он имеет в виду,  я  внимательнее  пригляделась  к
памятникам. Вне всякого сомнения, поставлены они были недавно, хотя могли бы
поспорить великолепием со старинными надфобиями. Черные мраморные  кресты  в
человеческий  рост,  склоненные  ангелы,  тяжелые  цепи.  "Корольков  Сергей
Георгиевич", -  прочитала  я  на  близлежащем  камне,  даты  указывали,  что
скончался он в возрасте двадцати семи лет. Сосед его был еще  моложе.  Ангел
из белого мрамора безутешно лил слезы, а внизу  была  выбита  надпись:  "Спи
спокойно, брат".
   - Да, - протянула я,  оглядываясь.  Насчитала  одиннадцать  памятников  и
увидела почти под  самой  липой  двоих  рабочих,  они  рыли  могилу,  другая
рядышком уже была готова.
   - Креста на вас нет! - крикнул им мой спутник и погрозил кулаком.
   - Что ты орешь? - начал урезонивать его дядька лет шестидесяти  в  старой
спецовке. - Мы, что ли, виноваты?  Начальство  разрешило,  а  нам  что?  Где
сказали, там и роем.
   - Кого хоронить будут? - подходя ближе, спросила я.
   - Кого, - невесело хмыкнул дядька, - дружков, должно быть. Вон их сколько
в землю слегло, наверное, скучают.
   - Вы что, газет не читаете? - вступил в разговор  его  напарник,  мужчина
лет тридцати. - У нас два почетных  трупа:  первого  в  машине  взорвали,  а
второго пристрелили в собственной квартире.
   - Ничего такого я не слышала, -  пробормотала  я,  вдруг  сообразив,  что
застреленный, возможно, Турок. - Когда похороны?
   - Одного сегодня в час дня хоронить будут, а другого завтра...
   - Как же можно их здесь хоронить? - начал кипятиться Данила. -  Пусть  бы
себе лежали на новом кладбище, никто бы не возражал, и даже наоборот.  А  за
что ж им такая честь, чтоб рядом с графьями да князьями  и  по  соседству  с
церковью?
   - Надоел ты, Данила, - вздохнул молодой. - Нам от этих похорон ни  жарко,
ни холодно, всех радостей-то, что по бутылке  дадут.  А  копать  здесь  одна
морока, не развернешься. В тот раз на  жмурика  наткнулись,  пришлось  левее
брать, вышла не могила, а хрен знает что... Сказано копать, значит,  копаем.
На то начальство есть. Говорят, у убиенного бабка здесь лежит,  вон  там.  -
Парень ткнул пальцем за свою спину, где за покосившейся  некрашеной  оградой
из земли без холмика торчал железный крест.
   - А где написано, что тут его бабка?' - в два  прыжка  достигнув  ограды,
возопил Данила. - Где? Здесь ни  одной  буковки.  Могила  лет  двадцать  как
брошена, вон заросла вся.
   - Значит, по номеру установили. Вот  уж  бабка  сегодня  порадуется,  что
внучек под боком.
   Данила продолжал возражать, рабочие начали злиться, и я  с  трудом  увела
его, подхватив под руку.
   - Нет, я это дело как-нибудь прекращу, - тряс головой Данила Дьяконов  и,
оглядываясь на свежевырытую могилу, грозил кулаком.  -  Они  у  меня  отсюда
точно горох посыплются.
   - Кто? - насторожилась я.
   - Все, кто незаконным путем... - Мы уже выбрались к церкви, где вовсю шли
строительные работы. Батюшка стоял возле колокольни и беседовал с мужчиной в
джинсах и белой футболке. Данила дождался, когда мужчина отойдет, и бухнулся
отцу Сергею в ноги.
   - Благослови, батя.
   - На что благословения просишь? - насторожился тот.
   - На подвиг. Пора, батя, пора, чувствую, время мое пришло.
   - Ты с утра,  что  ли,  пьян?  Исчезни  с  моих  глаз.  Что  ты  с  собой
вытворяешь, Данила?
   - Ни капли в рот, - грохнув по груди кулаком, взревел  коленопреклоненный
Дьяконов. - И с этого дня... все, одним словом. Начну миссию выполнять,  ибо
чувствую: возложил на меня господь...
   Батюшка вздохнул и отвернулся.
   - Ты хотел в притворе помочь, - напомнил он.
   - Помогу, - сказал, поднимаясь, Данила. - Вот  пошел  уже.  А  ты,  батя,
запомни этот день. Вот так прямо  и  запиши:  Данила  Дьяконов  был  призван
господом для искоренения...
   - Один грех с тобой, - рассердился батюшка и зашагал ко входу в  церковь,
а Данила припустил следом.
   Углубленная в  свои  мысли  (в  основном  они  относились  к  предстоящим
похоронам), я вошла в дом. В кухне Пелагея была занята готовкой.
   - Где Сенька? - спросила я.
   - Гулять ушел.
   - Гулять? Я ж не велела ему уходить с кладбища.
   - И я про то напомнила, а он сказал, здесь будет.
   Это меня насторожило, и я решила отыскать племянника. Нашелся он довольно
быстро, лежал на зеленой травке  возле  салтыковского  склепа  с  книжкой  в
руках.  Книжка  была  открыта  на  двадцать  третьей  странице,  на  обложке
значилось: "Ф. Достоевский. "Идиот". Единственное, что меня смущало:  Сенька
заметил меня раньше, чем я его,  и  торопливо  перевернул  книжку,  так  что
выходило, что до этого момента читал он ее вверх ногами.
   - Читаешь? - спросила я.
   - Ага. Интересная книжка. А конец у нее хороший?
   - Как тебе сказать...
   - Ясно. Не правильно это, когда книжка плохо кончается... -  Сенька  стал
развивать свою мысль, а  я  поглядывала  по  сторонам.  -  Ты  чего  головой
вертишь? - удивился он.
   - Так... смотрю. Ты один здесь?
   - С Салтыковыми, - кивнул на склеп племянничек.
   - Пойдешь домой?
   - Я лучше здесь побуду, почитаю, и вообще, здесь много интересного.  Хочу
некоторые надгробия срисовать.
   - Да? Ну что ж... - Я отправилась домой,  пытаясь  поняты  что  меня  так
беспокоит. Как бы Сенькина мать мне по ушам не навешала за эту кладбищенскую
романтику. С другой стороны, ребенок выглядит абсолютно нормально, любовь  к
классике надо приветствовать, рисует Сенька действительно  очень  хорошо,  а
подозрительный    интерес    к    надгробиям    можно    объяснить    дурной
наследственностью: в конце концов, у него отец и мать археологи.
   После обеда я мыла посуду (вместе с нами обедали рабочие, было их  восемь
человек, и посуды набралось много), Вытирая  тарелки,  я  услышала  траурный
марш. Не удержалась и пошла взглянуть на похороны. Если честно, я надеялась,
что среди провожавших Турка может оказаться и Синий пиджак, поэтому не стала
выходить на аллею, а пристроилась неподалеку, делая вид, что занята  уборкой
возле одной из могил. Но хоронили вовсе не Кольку. Покойного звали Гена,  и,
видимо, это он взорвался в собственной машине, потому  что  хоронили  его  в
закрытом гробу. Провожавших было человек тридцать,  в  большинстве  мужчины.
Мордастый парень произнес речь, обращаясь к  усопшему,  которая  в  основном
свелась к просьбе: мол, ты тут лежи себе спокойно, а мы  разберемся,  что  к
чему, и уж после этого чертям тошно станет. Не приметив ни одного  знакомого
лица, я вернулась в дом. Часа через два пришел Сенька, но почти тут же исчез
и вновь явился, когда стемнело. Если верить закладке  (книга  была  заложена
фантиком), Сенька освоил  сто  пять  страниц.  Я  провела  с  ним  беседу  и
убедилась, что с содержанием он знаком, но беспокойство все  равно  меня  не
отпускало. В десять он собрался ложиться спать.
   - Может, телевизор посмотришь? - спросила я.
   - Ну его, надоел. Завтра с утра пойду склеп  срисовывать.  Данила  обещал
бумаги дать, а карандашей у батюшки сколько угодно.
   - Может, тебя лучше в лагерь отправить? Или в санаторий? Хочешь в Анапу?
   - Не хочу. Мне здесь очень нравится, Познавательно... И вообще я решил за
лето всего Достоевского прочитать и Толстого, если успею.
   - Ну-ну, - только и нашла я что ответить.
   Батюшка отдыхал в своей комнате, Данила ушел провожать  Пелагею,  которая
сегодня задержалась, а я читала в кухне, чтобы не мешать Сеньке, он все  еще
спит в одной комнате со мной. В окно кто-то осторожно постучал, я распахнула
створку и увидела Родионова.
   - Случилось что-нибудь? - ахнула я.
   - Ничего такого, чтобы пугаться, - ответил он.
   - А чего ж так поздно?
   - В целях конспирации. Выходи на крыльцо, поболтаем.
   Мы устроились на скамейке возле церкви, и я спросила:
   - Какие новости?
   - В подвале, где тебя Синий держал, все  тщательно  осмотрели  и  кое-что
нашли. Там  прятали  наркоту.  Соображаешь?  -  Я  кивнула,  на  самом  деле
соображала я довольно туго. Видимо, поняв это, Родионов решил пояснить:
   - Если там прятали наркоту, значит,  Синий  имеет  отношение  к  хозяевам
дома. В чужом подвале просто так дорогую вещь не оставишь.  Ведь  надо  быть
уверенным, что она не попадет на глаза кому не надо. Сейчас самым тщательным
образом проверяют всех родственников и знакомых хозяйки.  Думаю,  среди  них
окажется Синий.
   -  А  по-моему,  это  глупо,  -  заявила  я,  Родионов  нахмурился,  а  я
продолжила:
   - Синий оставил меня там,  надеясь,  что  я  скончаюсь  от  жажды.  Хорош
подарок для родственников: труп в подвале. Нет, он меня там  бросил,  потому
что не собирался использовать подвал, я имею  в  виду,  как  склад.  Он  был
уверен, что, когда меня найдут, с ним этот подвал никак связать не сумеют.
   - Но оба замка отпирали ключом.
   - Как ты можешь быть уверен в этом, раз Петрович дверь выламывал и  замки
покорежил? - вновь усомнилась я.
   - И все-таки он среди родственников. Или друзей.
   Спорить я не стала.
   - Завтра Турка хоронят, - вспомнила я  и  вздохнула.  -  Здесь,  на  этом
кладбище.
   - За что ж ему такая честь?
   - Вроде бы у него тут бабка.
   - Бабка, дедка... Ну надо же... Ты эту аллею видела?
   - Конечно. Кремлевская стена. Только мавзолея не хватает.
   - Мороза шлепнут, и будет мавзолей.
   - А что, его шлепнуть собираются?
   - Откуда мне знать? Да  и  что  толку:  шлепнут  одного,  тут  же  второй
появится.
   - Работаете плохо, - проворчала я.
   - Само собой. Все шишки на  нас.  Ты  вот  скажи  лучше,  какой  гад  дал
разрешение хоронить здесь Турка? Ведь явно человечек немаленький в городской
администрации.
   - Сегодня одного уже похоронили. Говорят, в машине взорвался...
   - А-а...  Гена  Блинов.  Чего  там  хоронить-то.  И  он,  значит,  здесь?
Удостоили?
   - Здесь. Хочу завтра глянуть на похороны,  вдруг  Синий  решит  соратника
проводить. Родионов задумался.
   - Что ж, стоит попробовать.
   - Еще новости есть? Как там Чугунок? Петрович отвез его в лагерь?
   - Нет, - помявшись, ответил Родионов. - Сбежал,  чертенок.  Петрович  его
периодически встречает, но отловить пока не может.  И  вот  еще  что:  Упырь
пропал.
   - Как пропал? - испугалась я.
   - Видно, заскучал в деревне и смылся.
   - А где же он теперь?
   - Кто знает? Ищем.
   - А если Синий?..
   - Почему сразу Синий? Надоело парню в деревне  с  бабкой  сидеть,  вот  и
удрал. Появится.
   - Появится, - передразнила я. - Он свидетель, и Синий об  этом  прекрасно
знает.
   - Я твоему Упырю не нянька, - разозлился Родионов. - Это вы с  Петровичем
его от милиции прятали, вот и результат.
   Я хотела возразить, но ссориться с Родионовым было глупо, тем более что в
его словах была правда, и я замолчала. Он тоже молчал, положил свою руку  на
мою и на небо поглядывал, затем вдруг спросил:
   - У вас на кладбище бомжи живут?
   - Не знаю. А что такое?
   - Иду от боковой  калитки  со  стороны  Красномилицейской,  а  кто-то  по
тропинке среди деревьев - шмыг.  Все-таки  странное  место  кладбище,  вроде
бояться совершенно нечего, а жуть берет.
   - Это Данила  Дьяконов,  батюшкина  родня,  пошел  Пелагею  провожать,  -
отмахнулась я. Впрочем, если это был Данила, то