ка спит в  обнимку  с  Кузей.  Пес
приоткрыл глаза и посмотрел с сожалением: мол, что вы такое вытворяете?
   - Извини, - смутилась я. Ваську решили перенести на диван, но он  тут  же
проснулся, вскочил на ноги и начал задавать вопросы. Вопросов  у  него  было
много, а что ответить, я не знала, потому что сама толком не  понимала,  что
происходит. Вот от кого мы, к примеру, прячемся? То ли от Синего, то  ли  от
Колесникова...
   - Отстань, Васька, - махнула я  рукой.  -  Без  тебя  тошно.  Такую  кашу
заварили...
   Где-то часа через два вернулась  Людмила  Федоровна,  все  это  время  мы
смотрели телевизор, Кузя вздыхал, а Петрович на цыпочках бродил  от  окна  к
двери и прислушивался. Такая жизнь кого хочешь вгонит в тоску, я косилась на
мальчишек и прикидывала: может, стоит махнуть к сестре  в  пустыню?  Васька,
натура деятельная, быстро заскучал в четырех стенах и наотрез  отказался  не
только от пустыни, но и от кладбища.
   - Мне-то чего прятаться? - резонно рассуждал он. - Меня никто не знает, и
Синему, и дядьке этому на меня наплевать. Мы с Кузей лучше во двор вернемся,
авось чего приметим. Кузя у нас глазастый, да и от меня толк  есть.  Ты  мне
составь описание Синего, мы  в  кое-каких  местах  потолкаемся,  глядишь,  и
отыщем его.
   - Я тебе потолкаюсь, - разозлилась я. - Тебя в лагерь для чего отправили?
Чтобы ты отдыхал. Там питание трехразовое и культурная программа. Вздумал по
улицам таскаться. Никакого толку от этого нет, только мне беспокойство, а ну
как вас в самом деле черт сведет?
   - Так в том-то и дело, что он меня не знает.
   - В лагерь, - заявила я и ткнула пальцем куда-то в угол, предполагая, что
именно там он и находится.
   - Ладно, Дарья, - поморщился Чугунок. - В лагерь так  в  лагерь.  Не  ори
только. Как начнешь орать, так у  меня  просто  звон  в  ушах.  Вот  мы  все
разбежимся, а как же Кузя?
   - Что ты выдумываешь? - покачала я головой, поражаясь  нежеланию  Чугунка
видеть явную для себя пользу в отдыхе в оздоровительном лагере. -  А  то  за
собакой присмотреть некому. Между прочим, он не  твой  лично  и  не  мой,  а
дворовый, и то, что ты его везде за собой таскаешь, нечестно по отношению  к
другим жителям. Верни Кузю на место. Кузя посмотрел на  меня,  на  Ваську  и
вздохнул, как видно, сделать выбор ему было нелегко. Видя томление собаки, я
разозлилась еще больше, потому что ясное  дело:  они  друг  на  друга  дурно
влияют, и конца этому не будет, если  их  не  разлучить...  на  время.  -  В
лагерь! - рявкнула я, Васька подпрыгнул, а Кузя зажмурился.
   - Меня назад не возьмут, - решил зайти с другого бока Чугунок.
   - Возьмут, - улыбнулась я.  -  Еще  как  возьмут.  Я  записку  напишу,  а
Петрович тебя завтра отвезет.
   - Отвезу, - охотно кивнул он. - Все равно  в  ту  сторону  ехать,  сестру
проведать. Боюсь, как бы Упырь ее слишком не разволновал...
   На том и порешили. Людмила Федоровна, которая  в  продолжение  всей  этой
баталии спокойно чистила картошку, заявила:
   -  С  племянником  договорилась,  он  нас  ждет.  Сказал,  место   тихое,
безопасное, вы там будете как у Христа за пазухой.
   Когда стемнело, Петрович подогнал "Москвич" к подъезду и,  оставив  дверь
не запертой, присел на скамейке покурить. Во дворе было довольно многолюдно,
но возле самого подъезда жильцов не наблюдалось, и это  давало  нам  надежду
остаться незамеченными. Первым из подъезда  выпорхнул  Сенька  и  шмыгнул  в
"Москвич", через минуту то же самое проделала я, Петрович докурил,  объяснил
соседям, что решил под вечер съездить за ключевой водой, надеясь, что в  это
время на ключике народу поменьше.
   - Съезди, - хихикая, посоветовали старушки-соседки. -  Ты  у  нас  теперь
пенсионер, одна забота осталась: дела себе придумывать.
   Петрович крякнул, нахмурился и поспешил к машине, но, несмотря на  намеки
соседей, где-то на  середине  пути  расправил  плечи  и  выглядел  молодцом.
Людмила Федоровна осталась дома, а Васька с Кузей  ушли  за  час  до  этого,
окончательно измучившись и извертевшись,  -  не  помогли  ни  телевизор,  ни
пироги хозяйки. По дороге к кладбищу  я  пробовала  обдумать,  правильно  ли
поступаю. Этот вопрос особенно мучил меня, когда  я  вспоминала  сестру  (ей
пришлось наврать, что мы решили махнуть на рыбалку) и  возложенную  на  меня
воспитательно-оздоровительную миссию по отношению к племяннику. Дураку ясно,
что ребенку  на  кладбище  совершенно  нечего  делать  и  разумнее  было  бы
отправить его вместе с Васькой в лагерь, но где гарантия, что он  оттуда  не
сбежит с тем же Васькой? Да и мне как-то  спокойнее,  когда  он  на  глазах.
Некстати вспомнились фильмы, в которых детей похищали, а затем шантажировали
родственников. Я ухватила Сеньку за руку и больше ее не  выпускала.  Заметив
мое беспокойство, племянничек придвинулся ближе и сказал:
   - Все будет хорошо.
   - А все твоя дурацкая фотография, - не удержалась я и тяжко вздохнула.
   - Ну вот, -  заметил  Петрович,  останавливая  машину  на  стоянке  возле
высокой  беленой  стены.  Слева  был  вход  на  кладбище,   справа   магазин
"Ритуальные услуги". Мы прошли к чугунным  воротам,  они  были  заперты,  но
калитка рядом распахнута настежь.
   На кладбище уже царила ночь, возле входа стоял фонарь, но по  неизвестной
причине не горел, так же как фонари на аллее, ведущей к церкви.
   - Вот темнотища-то, -  проворчал  Петрович  и  заметно  поежился,  Сенька
крепче сжал мою руку, а я с удивлением посмотрела сначала на  одного,  потом
на другого, потому что  сообразила:  оба  отчаянно  трусят.  -  Говорят,  на
кладбище после захода солнца ходить нельзя,  -  заметил  бывший  участковый,
точно оправдываясь.
   - Как же твой племянник здесь живет?
   - Почем я знаю? Может, он вечером из дома не выходит.
   Мы очень быстро дошли до церкви. Колокольня свечой поднималась в небо,  в
свете фонаря прямо над входом в колокольню хорошо была видна  площадь  перед
церковью, ровные ряды старинных  памятников,  терявшихся  в  темноте,  стены
церкви, заключенные в леса и многочисленные следы проводимого здесь  ремонта
на асфальте: пятна побелки, цемент, куча песка и доски, сложенные штабелями.
Домик, где жил племянник Людмилы Федоровны, находился метрах в  двухстах  от
церкви, одноэтажный, из беленого кирпича, с  четырьмя  окнами  по  фасаду  и
низким деревянным крылечком. К  нему  между  могил  вилась  узкая  тропинка.
Вековые липы  взметнулись  высоко  над  головой,  а  ворона,  вдруг  сев  на
надгробие в трех шагах от нас,  громко  каркнула.  Мы  разом  вздрогнули,  я
перекрестилась, а бывший участковый чертыхнулся.
   - Дарья, ты верующая? - спросил он.
   - Частично, - подумав, ответила я.
   - Это как же понимать? - удивился Петрович.
   - А как хочешь, так и понимай. Бабка у меня, кстати, она здесь похоронена
по одиннадцатой линии, вон там, ближе к ограде...  Так  вот,  бабка  моя  из
поповских, и фамилия соответствует: Благонравова. А отец мой научный  атеизм
в пединституте преподавал. Вот такая штука со  мной  вышла:  отец  "3абавную
Библию" читал, а бабка тайком в церковь водила. Только ни в какую чертовщину
я не верю, если ты об этом спрашиваешь, ни в привидений, ни в упырей,  ни  в
прочую чушь.
   - Да кто в нее верит, - хмыкнул  Петрович.  -  Это  ж  сказки  для  самых
маленьких. А как бабка здесь  оказалась,  если  тридцать  лет  как  кладбище
закрыто?
   - Здесь ее муж  и  мать  похоронены,  она  и  себе  место  рядом  с  ними
приготовила, вот и положили...
   Тут от одного надгробия  отделилось  что-то  темное,  огромное  и  низким
голосом молвило:
   - Здравствуйте, люди  добрые.  -  А  мы  влетели  на  крылечко,  тревожно
оглядываясь, - я вновь перекрестилась, а Петрович зашептал,  нажимая  кнопку
звонка:
   - Вот если есть примета не ходить ночью, так и нечего шастать...
   Раздались поспешные шаги,  дверь  открылась,  и  приятный  мужской  голос
произнес:
   - Проходите, пожалуйста. Одну минуту, дверь в кухню открою, здесь в сенях
лампочка перегорела, а поменять забыл.
   Мы вошли в кухню, на ходу здороваясь. Кухня была  просторной  и  светлой,
беленькие занавески на окнах, на  полу  половики,  каких  я  не  видела  лет
двадцать: полосатые, ручной работы.
   - Музей, - прошептал Сенька мне на ухо, а я его сурово одернула:
   - Цыц...
   - Вот, знакомьтесь, - начал Петрович,  -  это  отец  Сергей,  родственник
Людмилы Федоровны, а это Дарья Сергеевна и племянник ее Семен.
   Несмотря на то,  что  отец  Сергей  доводился  жене  бывшего  участкового
племянником, он казался старше своей  тетушки.  Некогда  темные  волосы  его
почти сплошь  поседели  и  изрядно  поредели.  Батюшка  не  чурался  мирских
слабостей и маскировал наметившуюся лысину, борода, тоже с проседью,  должно
быть, была гордостью хозяина, такой  ухоженной  она  выглядела.  Роста  отец
Сергей был среднего и средней комплекции, карие глаза смотрели весело, а сам
батюшка радостно улыбался нам. Мы начали улыбаться в  ответ  и  вскоре  сели
пить чай, разговор пошел непринужденный и  легкий,  чему  способствовал  тот
факт, что история наша отцу  Сергею  уже  была  известна  и  объяснять  наше
странное желание пожить на кладбище не пришлось.
   Петрович, выпив чашку  чаю,  засобирался  домой,  но,  собравшись,  начал
мяться у порога. Сообразив, в чем дело, я предложила:
   - Давай я тебя до ворот провожу. - Сенька вроде бы тоже  хотел  пойти  со
мной, но на крыльце передумал.  До  ворот  мы  добрались  без  происшествий,
простились, Петрович припустил  к  "Москвичу",  а  я,  вспомнив  наказ  отца
Сергея, заперла калитку и направилась к дому.
   Над церковью повисла луна и высыпали звезды. Я задрала голову  и  немного
постояла, туг что-то коснулось моих волос, с шумом рассекло воздух, а  я  от
неожиданности вскрикнула, медленно повернула голову и в нескольких шагах  от
себя на высоком белом надгробие увидела что-то темное и... страшное.
   - Не может быть, - пробормотала я, закрывая  глаза,  причем  чего  такого
быть не может, я и сама толком не знала и напомнила себе,  что  ни  в  какую
чертовщину не верю. Приоткрыла один  глаз,  затем  другой  и  уставилась  на
надгробие: ничего. Совершенно  ничего.  Белое  мраморное  надгробие,  лунный
свет, легкое покачивание ветвей над головой и... вновь  что-то  прошелестело
совсем рядом, а я выругалась:
   - Это летучие мыши, - сказала я громко и  от  звука  собственного  голоса
малость приободрилась. - Летучие мыши всегда садятся  на  белое.  Их  здесь,
надо полагать, целые  полчища.  И  никакой  чертовщины...  -  "Только  дурак
нечистого поминает ночью, да еще на кладбище", - пронеслось в моей голове, я
ускорила шаг, но очень скоро вновь замерла:  в  полночной  тишине  отчетливо
слышались шаги, кто-то шел следом за мной по тропинке. Я резко  повернулась:
никого, постояла, прислушиваясь, и вскоре вновь услышала шаги, они как будто
удалялись, а я что есть силы припустила к дому, на ходу размышляя: калитку я
заперла, но здесь есть еще две калитки, и открыть их при желании нетрудно. А
может, они и вовсе не запираются? Кто  угодно  мог  оказаться  на  кладбище,
например, чтобы напрямую выйти с площади Свободы на проспект Ленина. В обход
минут  тридцать  будет,  а  здесь...  Я  влетела  в  дом,  заперла  дверь  и
отдышалась, после чего уже не торопясь вошла в кухню. Сенька и  отец  Сергей
мирно беседовали, сидя у окна.
   - Вы, наверное, устали? - ласково спросил хозяин. - Идемте, я покажу, где
устроиться. Места у нас, слава богу, хватает.
   И действительно, с виду небольшой дом оказался довольно просторным: сразу
после кухни шла комната хозяина,  затем  небольшая  спаленка  с  полукруглым
окном, которую я сразу же выбрала для себя, а дальше еще две комнаты, в одну
из них дверь была закрыта, в другую распахнута настежь. В  соседней  комнате
стоял диван, шифоньер, низкий столик и два кресла.  Имелся  даже  телевизор,
что как-то не вязалось с кладбищем.  Сенька  решил  обосноваться  здесь.  Мы
умылись, племянник ушел спать, пожелав нам спокойной ночи, я вымыла посуду и
тоже отправилась на  покой,  а  отец  Сергей  остался  в  кухне  с  какой-то
толстенной книгой, должно быть, духовного содержания. Поглазев минут пять  в
окно, на то, как в лунном свете  блестят  мраморные  надгробия,  я  покачала
головой и легла. Но уснуть у меня не получилось: то ворона каркнет, то ветка
стукнет, то луна светит слишком ярко. Повертевшись с боку на бок,  я  решила
попытаться найти какую-нибудь книгу или газету, на  худой  конец,  и  занять
себя чтением, раз уж: мне не спится. Тут дверь в мою комнату приоткрылась, и
Сенькин голос позвал:
   - Дарья, ты спишь?
   - Нет, - ответила я, садясь в постели,  Сенька  прошмыгнул  в  комнату  и
сообщил виновато:
   - Дарья, там кто-то ходит.
   - Где?
   - Под окном. Я выглянул, никого... А кто-то ходит.
   - Ясно, - вздохнула я. - Тащи сюда постель, устраивайся на полу.
   Сенька исчез и вернулся через несколько минут, расстелил постель, лег  на
правый бок и почти мгновенно уснул. Порадовавшись за него, я  тоже  сомкнула
глаза, Сенька сопел, а  я  улыбалась,  присутствие  племянника  успокаивало.
Сквозь дрему я отчетливо услышала звук шагов прямо под окошком. Человек, или
кто бы там ни был, постоял немного, прошел  еще  несколько  метров  и  вновь
замер. Я встала, распахнула окно и выглянула. Луна  скрылась,  и  тьма  была
такая, хоть глаз выколи, фонарь возле церкви горел, но свет сюда не доходил.
Так что совершенно напрасно я вскакивала с постели. Оставив окно открытым из
принципиальных соображений, я легла,  настоятельно  рекомендуя  себе  уснуть
немедленно. Мне это как будто удалось, но  и  во  сне  я  видела  надгробья,
церковь, белой свечкой устремленную в небо, и летучих мышей. Над самым  моим
ухом захлопали крылья, и кто-то ворчливо произнес:
   - Вот, дьявол... Господи, прости грешного раба твоего.
   На этом мои ночные мучения не  закончились.  Прошло  несколько  минут,  в
кустах где-то слева от дома зашуршало, затем раздался тяжкий  вздох,  что-то
со звоном разбилось, а мужской голос заявил досадливо:
   - Ну и хрен с ней.
   Я прислушалась и вскоре могла насладиться  чьим-то  пением.  Могучий  бас
громко вывел "Степь да степь кругом...", а я вздохнула  с  облегчением:  все
ясно, никакой мистики, подвыпивший мужичок пробует  свои  силы  в  искусстве
вокала. С шумом распахнулось соседнее окно, и отец Сергей громко позвал:
   - Данила, ты что ж вытворяешь, окаянная сила, есть у тебя совесть в таком
месте песни распевать, антихрист? - Окошко захлопнулось, и стало тихо, как в
могиле. Я хмыкнула и мгновенно уснула.
   Разбудил меня легкий шорох, я  открыла  глаза:  в  окно  светило  солнце,
Сенька спал, разметавшись и сбив одеяло на пол, а возле окна стояла бабка  в
белом платочке и с любопытством меня разглядывала.
   - Здравствуйте, - сказала я.
   - Доброе утречко, - ответила она и шмыгнула носом, мгновенно став похожей
на кикимору из сказки. - Долго спите. Уже одиннадцать часов.
   - Да? Вчера легли поздно.
   - Вы отцу Сергею родственница?
   - Да, родственница.
   - А мальчишечка ваш?
   - Племянник.
   - Погостить приехали?
   - Да.
   - А я по хозяйству помогаю. И в доме... ну и в церкви, конечно.  Вас  как
звать-то?
   - Дарья. Племянника Семен.
   - А я Пелагея Ивановна.  Пойдемте  чай  пить.  Батюшка  в  доме,  сегодня
воскресенье, рабочих  не  будет,  а  служба  уже  кончилась.  Вам-то  службу
пропускать негоже, осудят люди, или вы в церковь не ходите?
   - Почему же... - уклончиво ответила я, стало ясно: бабка язва и житья  от
нее не будет никакого. Дождавшись, когда Пелагея отойдет от окна, я оделась,
решив не будить Сеньку, прошла в ванную (надо сказать, что дом, несмотря  на
некоторую экзотичность, имел все  блага  цивилизации),  умылась,  недовольно
покачав головой при виде своей помятой физиономии, и  на  выходе  из  ванной
столкнулась с Пелагеей, которая шла по коридору, вооружась щеткой на длинной
ручке.
   - Ты б повязалась, - заметила бабка. - Нехорошо простоволосой-то... Идем,
я тебе платок дам.
   Мысленно чертыхаясь, я пошла за ней, прикидывая,  как  бы  половчее  дать
понять старушенции, что в ее мудрых замечаниях  я  не  нуждаюсь.  Но  платок
все-таки повязала, поблагодарила за заботу и направилась в кухню,  где  очам
моим предстала совершенно  фантастическая  картина.  Отец  Сергей  сидел  за
столом и читал все ту  же  толстенную  книгу,  а  неподалеку  от  него,  под
образами,  стоял  на  коленях  мужик  устрашающих  размеров,  бился  лбом  о
некрашеный пол, норовя попасть между  половиками,  отчего  стоял  чудовищный
стук, широко крестился и причитал со слезой:
   - Прости, батя, ради Христа...
   Я замерла на пороге, не  зная,  что  меня  больше  потрясло:  богатырское
сложение богомольца или его несколько фамильярное обращение к господу. Через
минуту выяснилось, что хоть он и бил поклоны перед иконой, но взывал к  отцу
Сергею.
   - Прости, батя, - зарыдал мужик, развернулся на коленях и вновь  тюкнулся
лбом, попал в половик, оттого стук не вышел особенно впечатляющим.
   - Стыдился бы  ты,  Данила,  -  оторвавшись  от  книги,  покачал  головой
батюшка. - Что творишь? Ночью на кладбище песни распеваешь? В пьяном виде на
надгробие спишь. Богохульник.
   - Бес попутал, - всхлипнул Данила. - Стыжусь, батя. Вот не поверишь,  как
стыжусь, хоть сквозь землю провалиться от  срама.  Истинно  говорю  тебе,  в
последний раз. Больше ни-ни...  в  завязках  я,  даже  видеть  ее  не  хочу,
проклятую, через нее все мои несчастья. Прости, батя.
   - Бог простит, - вздохнул отец Сергей, Данила быстренько поднялся  и  тут
увидел меня. На его широкой физиономии  с  носом-картофелиной  и  смеющимися
карими глазами расцвела улыбка, и Данила пробасил:
   - Это кто ж такая?
   - Дарья Сергеевна, - ответил батюшка, глядя на Данилу  без  одобрения.  -
Родственница, погостить приехала с племянником, я  тебе  вчера  рассказывал.
Или забыл?
   - Помню, батя.  Дарья  Сергеевна,  значит?  Очень  приятно.  А  я  Данила
Дьяконов. - С этими словами он  подошел  ко  мне,  слегка  пританцовывая,  и
протянул руку.
   Батюшка покачал головой и в сердцах заметил:
   - Горбатого могила исправит, верно говорят.
   Пожимая руку Даниле, я имела возможность  рассмотреть  его  как  следует.
Роста он был огромного, что-то около двух метров, комплекции богатырской,  а
некоторые особенности его физиономии, цвет лица например, прозрачно намекали
на сильную тягу к горячительным напиткам.
   - Прошу к столу, - на  гусарский  манер  прогнулся  Данила,  одарив  меня
сияющей улыбкой, отец Сергей прикрикнул:
   - Изыди... - И Данила, заметно ссутулившись, бочком выпихнул себя с кухни
и торопливо прикрыл дверь.
   - Садитесь чай пить, Дарья Сергеевна, - позвал  батюшка.  -  На  охламона
этого не смотрите. Человек он  безвредный,  бывает,  выпьет...  Строжу  его,
только без особого толка. Однако все мы не без греха.
   - А он кто? - устраиваясь за столом, проявила я интерес.
   - Человек, - пожал плечами отец Сергей.  -  Как  церковь  восстанавливать
стали, так он и прибился. Зима, мороз, а он в туфлишках на  босу  ногу...  С
тех пор и живет. Как вам спалось на новом месте?
   - Спасибо, хорошо, - немного погрешила я против истины.
   - Данила полночи хороводился. И где он водки раздобыл, ведь не даю ему ни
копейки, чтоб душу не смущать. Бывает, целый месяц держится, и  вдруг  -  на
тебе... Слабый человек, что поделаешь, такова природа людская.
   В открытом окне возникла физиономия Данилы, он посмотрел на нас с  тоской
и пробормотал отчаянно:
   - Батя, душа горит, сил нет. Кагорчику бы, батя, чтоб голова не трещала.
   - Изыди, я сказал, - всплеснул руками отец  Сергей.  -  Изыди,  бесовское
отродье. Мысли твои грешные да глупые, и меня в грех вводишь.
   Данила еще немного постоял, вздохнул и поинтересовался:
   - А Пелагея где?
   - Зачем тебе Пелагея?
   - Может, по дому помогу чем. - Данила отошел от окна,