мы  с
облегчением вздохнули, после чего Мышильда с грустью спросила:
   - Неужели все это правда где-то лежит?
   - Брехня, - нараспев заверила я, разводя руками.
   - Ну почему "брехня"?  -  обиделась  Мышильда.  -  По-твоему,  бабка  все
выдумала?
   - Не бабка, а дедка. Небось спустил все на актерок, а бабке  наврал,  что
спрятал.
   - Какие актерки? - обиделась за прадеда сестрица, а я рукой махнула.
   Россказни о кладе я слышала с самого детства. История выглядела так: наши
предки проживали в начале века в одном из старинных  русских  городов,  ныне
крупном областном центре. Прадед  был  из  купцов,  единственный  ребенок  в
семье, рано лишившийся родителей.  Нравом  кроток,  к  зелью  равнодушен.  К
тридцати пяти годам удвоил родительский капитал и выгодно женился на мещанке
Авдотье Нефедовой, семья которой  промышляла  огородничеством  и  отнюдь  не
бедствовала. Авдотья  родила  ему  троих  сыновей,  отчего,  надо  полагать,
кроткий нрав моего прадеда неожиданно изменился, он стал впадать  в  буйство
по причине внезапно обнаружившейся большой тяги  к  горячительным  напиткам.
Прабабка, спасаясь от мужниных приступов белой горячки, бежала к  родителям,
а  подросшие  сыновья  остались  с  отцом.  Состояние  семьи  было   заметно
подорвано, и тут грянула революция. Прадед встретил ее с лозунгом "Помирать,
так с музыкой" и ударился в запой, предварительно  спрятав  на  черный  день
тридцать царских червонцев, а также золото-бриллианты. Запой  кончился  тем,
что почтенный купец вышел на улицу голым. Новая власть, возможно,  сочла  бы
это за протест против старой морали, но семейный врач с этим не  согласился,
и прадеда упекли в сумасшедший дом, где он вскорости и умер,  успев  шепнуть
старшему сыну, то есть моему деду, что золото-бриллианты  зарыты  в  подполе
под кухней, возле большой бочки. Как видите,  указание  грешит  неточностью.
Над страной тем временем занялась заря новой жизни, дед был арестован, чудом
избежал расстрела, покинул  родной  город  и  долго  странствовал,  пока  не
женился и не осел в нашем городе. В огне гражданской войны сгинули  оба  его
брата, и дед остался единственным наследником  спрятанных  сокровищ.  На  их
поиски он отправлялся дважды: до и после Отечественной  войны.  После  войны
уже вместе с моим отцом. В родном доме жили чужие люди, а время было  такое,
что о сокровищах вслух говорить не  следовало.  Обе  экспедиции  успехом  не
увенчались. Мой отец в одиночку предпринял попытку отыскать клад, потом  еще
дважды отправлялся на поиски с друзьями, но каждый раз неудачно:  не  только
до царских червонцев, но и до подпола добраться никак не удавалось. Народ  в
бывшем  бабкином  доме  проживал  на  редкость  недоверчивый  и  осторожный.
Последняя попытка отыскать  сокровища  была  предпринята  моими  двоюродными
братьями несколько лет назад. Конечно, вернулись они ни с чем. Дом  к  этому
времени совсем обветшал, часть его снесли,  а  часть  перестроили.  Так  что
определить, где кухня и под ней подпол, а в  подполе  большая  бочка,  стало
затруднительно. Но мысль о сокровищах неизменно будоражила  наше  семейство.
Ни одно застолье не обходилось без  заунывного  перечисления  бриллиантов  и
изумрудов, а также  наполеоновских  замыслов  по  их  обнаружению.  То,  что
Мышильда, глядя на могильную плиту  предков,  вспомнила  о  кладе,  меня  не
удивило. Но раздосадовало. И я потащила ее к другим родным могилам, переведя
разговор на дела земные. Мышь задумчиво кивала в ответ и вдруг брякнула:
   - Елизавет Петровна, давай съездим.
   - Куда? - растерялась я.
   - Как куда? В места обитания предков. Посмотрим на дом, и вообще...
   - Чего на него смотреть?
   - Ну... интересно. Жили люди, нам не чужие.
   - От дома ничего не осталось, и смотреть там нечего. А если ты все же  на
сокровища намекаешь, так я в них не верю.
   - Сокровища есть, - убежденно заявила Мышильда. - Просто добраться до них
сложно.  Кто  всегда  отправлялся  на  поиски?  Мужики.  Не   хочу   обидеть
родственников, но мужики в нашем  семействе,  кроме  как  ростом  да  гиблой
страстью к запоям, ничем похвастать не могут. Кладоискатели из них,  как  из
меня штангист. Они в дом-то ни разу войти не смогли. То ли  дело  мы.  Перед
тобой любой мужик дверь распахнет и первый в подпол  полезет,  исключительно
из-за твоего удовольствия. Отчего б и не рискнуть, а?
   Мне стало ясно: коварная Мышильда, поняв, что на юг я ее в этом  году  не
повезу, решила использовать семейное предание в корыстных целях: прокатиться
за мой счет за триста  километров  и  пожить  в  древнем  русском  городе  в
комфорте и довольстве. Мышь делила коммуналку с тремя веселыми  соседями  и,
само собой, мечтала хоть в отпуск вырваться из этого рая. Чтобы испортить ей
настроение, я поинтересовалась:
   - А кто будет финансировать экспедицию?
   Лицо сестрицы еще больше  вытянулось,  глазки  сверкнули,  и  она,  тяжко
вздохнув, затихла.
   Закончив обход кладбища,  мы  побрели  к  стоянке,  где  нас  ожидал  мой
"Фольксваген". К сожалению, не один. Рядом с ним пасся инспектор ГАИ, весело
насвистывая и зазывно поглядывая по сторонам, а  я  только  теперь  обратила
внимание на табличку, под которой пристроила  свою  машину,  -  "Только  для
служебного транспорта".
   - Отшить его? - подхалимски предложила Мышь, как видно, все еще мечтая  о
сокровищах. Я пожала плечами и зашагала решительнее.
   - В чем дело? - пропела я  ласково.  Страж  порядка  резко  повернулся  и
замер. Нос его находился как раз на уровне моей груди. Он приподнял  голову,
слабо охнул и начал заваливаться влево. - Жарко сегодня, -
   Посочувствовала я. Он снял фуражку, помотал головой, моргнул два  раза  и
попробовал что-то сказать. Мы загрузились в  свое  транспортное  средство  и
отчалили, страж сделал попытку помахать нам рукой.
   - И после этого  ты  не  хочешь  попробовать?  -  снова  полезла  ко  мне
сестрица. Мысль провести отпуск в коммунальном раю ее не вдохновляла.
   - Я подумаю, - лениво кивнула я с целью отделаться от глупых разговоров и
увеличила скорость, что  позволило  мне  высадить  Мышильду  через  двадцать
минут. Она с грустью во взгляде сказала:
   - Пока, - и исчезла в своем подъезде, а я направилась к своему дому.
   В квартире меня ждал сюрприз. На диване бочком, сложив руки  на  коленях,
сидел предпоследний и поглядывал на меня с  некоторым  томлением.  По  моему
мнению, в настоящий  момент  он  должен  был  находиться  в  квартире  своей
матушки, а не сидеть на диване с таким дурацким видом.
   Об этом я ему и заявила. Предпоследний, томясь и потирая ладошки,  поднял
на меня затуманенный взор и сказал:
   - Елизавета, я решил вернуться.
   - В эту квартиру? - уточнила я.
   - Нет, - отчаянно помотал он головой. - Я хочу вернуться к тебе.
   - Вы что, все с ума посходили? - возмутилась я.
   - Нет, - опять помотал он головой. - Я долго думал и  понял.  Мы  созданы
друг для друга. Я покончил с пьянством. Все, - предпоследний  рубанул  рукой
воздух и замер, выжидательно глядя на меня.
   - Когда покончил? - спросила я.
   - Вчера, - охотно ответил он. - Заметь, даже не похмелился.
   Он подобрал животик и с улыбкой  уставился  в  мое  лицо.  Предпоследний,
зовут его, кстати, Михаил Степанович, у меня непризнанный гений.  Величайший
поэт всех времен и  народов,  а  также  обладатель  неповторимого  голоса  и
большой любитель русских народных песен. Других достоинств нет. За всю  свою
жизнь, а Михаилу Степановичу уже к сорока, он дважды пытался начать трудовую
карьеру: первый раз корреспондентом заводской газеты "Гудок", откуда  вскоре
был изгнан за пьянство, а второй - комендантом заводского общежития,  откуда
ушел  сам,  ибо  должность  сия  не  соответствовала  его   интеллектуальным
запросам. Ряд моих попыток пристроить куда-либо дражайшего  супруга  успехом
не увенчался.
   На момент нашего знакомства он исполнял арию Базилио в народном театре  и
тыкал в лицо всем знакомым тощую книжку своих стихов, изданную  на  средства
его матушки, в то время  заведовавшей  трестом  столовых  и  ресторанов.  Он
целовал мне руки, закатывал глаза, шептал: "Венера" - и в  первый  же  вечер
предложил выйти за него замуж. У меня необоримая тяга к интеллигенции,  и  я
согласилась. Через неделю  после  свадьбы  Михаил  Степанович  начал  писать
роман,  который  должен   был   перевернуть   всю   литературу   (зачем   ее
переворачивать, он так и не объяснил), через год  он  все  еще  пребывал  на
третьей странице, но был переполнен грандиозными замыслами. Я предложила ему
устроиться на работу. С отчаяния он запил, а ко мне обращался в стихах,  где
умолял не губить его талант. Просто лодырь - это одно,  а  лодырь-пьяница  -
совсем другое. Я почувствовала себя ответственной за него и стала  бороться,
а Михаил Степанович принялся  пить  еще  больше.  Его  матушка  перед  своей
кончиной прямо заявила, что я - погибель ее сына.  В  конце  концов  зеленый
змий победил, я оставила супруга  в  покое,  он  попивал,  пописывал  стихи,
исполнял русские народные песни на нашей кухне  и  даже  смог  перевалить  в
своем романе за шестую  страницу.  Примерно  в  это  же  время  я  встретила
Иннокентия Павловича.  Его  речи  о  роли  женщины  в  современном  обществе
произвели на меня впечатление, я поняла  всю  безысходность  своей  жизни  с
Михаилом Степановичем и покинула его.  Только  трехнедельный  запой  помешал
тому в отчаянии наложить на себя руки. Выйдя  из  запоя,  Михаил  Степанович
написал два стихотворения, в одном из которых назвал меня гремучей змеей,  а
в другом одалиской, и каждый понедельник заскакивал ко мне на работу  занять
денег. В общей сложности накопилась внушительная сумма долга, именно поэтому
он  безропотно  кочевал  с  одной  квартиры  на  другую  по  первому   моему
требованию.
   Предпоследний подтянул  короткие  ножки  с  целью  скрыть  от  меня  дыру
существенной величины в районе большого пальца левой ноги, сложил на  животе
пухлые ручки и, дважды моргнув, сказал:
   - Я уже вижу его, чувствую.
   - Кого? - нахмурилась я.
   - Роман.
   Я сбросила туфли, села в кресло и двадцать минут терпеливо  слушала,  что
Михаил Степанович видел и чувствовал.
   - У меня необыкновенные ощущения, - прикрыв глаза, заявил он. - Точно все
в моей власти. Сегодня встал с  утра  и  написал  стихотворение.  -  Тут  он
поднялся и, простирая ко мне руки, начал декламировать, а закончив, спросил:
   - Как?
   - Гениально, - кивнула я. - Особенно вот это "бестрепетно покинула  меня"
- сколько чувства, как емко, как сильно сказано.
   - Да? - насторожился он.
   - Да, - подтвердила я и предложила:
   - Хочешь, накормлю тебя обедом?
   - Я голоден, - кивнул он, - со вчерашнего дня.  Знаешь  ли,  когда  мысли
бурлят и переполняют, не до пищи телесной...
   -  Конечно,  -  согласилась  я,  задержав  взгляд  на  объемистом  животе
предпоследнего, и решила его осчастливить:
   - Почему бы нам не сделать родственный обмен?
   - Какой? - насторожился Михаил Степанович.
   - У меня полквартиры  здесь  и  полквартиры  у  Иннокентия  Павловича.  Я
заселяюсь в ту квартиру, а Иннокентий Павлович в одну из этих комнат.  Далее
вы, не торопясь, размениваете данную жилплощадь.
   - А как же я? - ахнул предпоследний. - Ты подумала обо мне? В тот момент,
когда ко мне вернулись творческие  силы,  ты  предлагаешь  заниматься  такой
ерундой, бегать по объявлениям...
   - Стоп, - пресекла я. - Квартира моя.
   - Елизавета... - промямлил Михаил  Степанович  и  даже  выдавил  из  себя
слезу. - Мне нужна твоя поддержка. Нам надо жить вместе. Я чувствую, в  этом
наше спасение.
   - Ясно, - вздохнула я. - В долг больше никто не дает.
   Он запечалился.
   - Ты же знаешь, мой единственный доход - мамина квартира, но когда я живу
в ней сам, дохода она не приносит.
   - Поэтому ты решил вернуться?
   - Я бросил пить, - напомнил он.
   - Деньги кончились?
   - Я понял: жизнь без тебя не имеет смысла. И я уже перенес  свои  вещи  в
маленькую комнату.
   - Да? - обрадовалась я.  -  А  Иннокентий  Павлович  разжился  ключом  от
чердака и лезет на крышу.
   - Аферист, - презрительно бросил предпоследний и с достоинством сообщил:
   - Я занял у соседки денег, чтобы расплатиться за такси.
   - Отдашь с первого гонорара, - кивнула я и направилась к двери.
   - Ты не оставишь меня, - перешел Михаил Степанович на трагический шепот.
   - Суп в холодильнике, солянка на плите.
   Он бухнулся на колени и лбом уткнулся в пол. Обхватил мои ноги  руками  и
горько заплакал,  перемежая  всхлипывания  выкриками:  "Елизавета".  Значит,
плохи дела: не только в долг не дают, но и к  столу  уже  не  приглашают.  И
теперь перед ним трагический выбор: либо умереть, либо  начать  работать.  Я
потрепала его по плечу и сказала:
   - Есть место дворника.
   Он вскрикнул и побледнел.
   - А также сторожа. Сутки дежуришь, двое дома.
   Михаил Степанович сполз на пол  и  распластался  у  моих  ног.  С  трудом
дотянувшись до сумочки, я извлекла кошелек, пересчитала  деньги  и  положила
сотню на журнальный столик.
   - Все, - сказала я сурово.
   В этот момент в  дверь  позвонили.  Осторожно  перешагнув  через  Михаила
Степановича, я пошла открывать. На пороге стоял Иннокентий Павлович в  мятом
костюме, с галстуком,  сбившимся  набок.  Волосы  взлохмачены,  глаза  горят
нездоровым блеском, знакомый  аромат  коньяка  известил  мое  обоняние,  что
последний основательно поддержал себя перед решительным разговором.
   - Лиза, - начал он, но я перебила:
   - Момент, Михаил Степанович еще не закончил свой монолог.
   Последний с любопытством заглянул в комнату, где Михаил Степанович орошал
слезами ковер на полу, а я пошла к телефону и набрала номер Мышильды.
   - Алло, - пискляво отозвалась она, а я осчастливила ее:
   - Собирайся в экспедицию.
   - Ты это серьезно?
   - Конечно.
   - А деньги?
   - Деньги - мои проблемы.
   - Мы правда туда поедем? - недоверчиво переспросила сестрица.
   В этот момент оба бывших супруга простерли ко мне руки с воплями:
   - Елизавета... - один басом, другой дискантом, и я рявкнула:
   - Да хоть к черту.
   Сборы были недолги. Я легка на подъем, а в тот день на меня напала особая
легкость, чему  немало  способствовали  два  обстоятельства:  вопли  Михаила
Степановича за стеной, походившие на рев раненого  медведя,  причем  медведя
музыкального (он то и дело сбивался на мотив популярной ямщицкой  песни),  и
ночное бдение Иннокентия Павловича в кустах возле дома. Он занял там позицию
ближе к одиннадцати вечера, курил, смотрел томно на  мои  окна  и  время  от
времени устраивал под ними пробежки, восклицая: "Ах, Лиза, Лиза", чем  очень
волновал меня и нервировал соседей. К утру я была  готова  отправиться  куда
угодно. Южный берег Крыма, безусловно, предпочтительней, но  я  уже  обещала
Мышильде, что возьму ее с собой, а везти ее к морю не хотела  из  вредности.
Хочется ей искать сокровища, пусть ищет.
   В девять утра Иннокентий Павлович, вдоволь набегавшись, возник на  пороге
моей квартиры. Михаил Степанович оглашал громким храпом жилище, но звонок  в
дверь его потревожил, и он предстал перед нами в оранжевой пижаме  и  разных
тапочках.
   - Иннокентий Павлович, - сказал он с достоинством. -  Не  мешало  бы  вам
подумать о людях. Мы отдыхаем.  Вчера  вы  и  так  слишком  долго  отвлекали
Елизавету от домашних дел, а сегодня в такую рань  мы  вновь  вынуждены  вас
видеть.
   - Да пошел ты... - ответил Иннокентий Павлович, который, будучи на восемь
лет моложе и чуть крупнее своего предшественника, иногда сгоряча мог себе  и
позволить кое-какие вольности.
   -  В  чем  дело,  Лиза?  -  вскинув  голову,  мелодично  пробасил  Михаил
Степанович, а я с улыбкой сообщила:
   - Вынуждена вас покинуть. Отбываю в экспедицию.
   - А как же твоя работа? - забеспокоился Михаил Степанович (к моей  работе
он относился с трепетом).
   - Мертвый сезон, - утешила я. - Отправляюсь сегодня.
   - С кем? - насторожился Иннокентий Павлович.
   - С сестрицей, а вы тем временем займитесь разменом квартир.
   Развернувшись на пятках, я пошла за чемоданами. Оба бывших сунули  головы
в дверь и стали наблюдать за мной, потом в два голоса вопросили:
   - Ты куда?
   - За сокровищами, - охотно сообщила я.
   - За какими? - проявил интерес Михаил Степанович.
   - За семейными.
   - Это опасное предприятие, - встревожился он. - Рядом с тобой должен быть
мужчина.
   - Может, повезет, - пожала я плечами.
   - Я хотел сказать,  что  мог  бы  поехать  с  тобой,  -  обиделся  Михаил
Степанович, а Иннокентий Павлович  двинул  его  в  ребра  локтем,  вроде  бы
нечаянно, и заметил:
   - А почему это вы? Я тоже могу. И у меня отпуск. В конце концов,  я  имею
больше прав.
   - Плевать, - презрительно бросил Михаил Степанович,  театрально  выбросив
вперед ладонь. - Я люблю Лизаньку, любовь выше условностей, что нам  людское
мнение...
   Иннокентий Павлович опять двинул локтем, и Михаил  Степанович  декламацию
прекратил.
   -  Все,  ребята,  -  заявила  я,  с  улыбкой  глядя  на  них.  -  Вы  тут
развлекайтесь, а я вслед за мечтой... Михаил Степанович, как там дальше?
   - Белеет парус одинокий, - грустно сказал Иннокентий Павлович,  а  Михаил
Степанович забеспокоился:
   - Лизанька, а экспедиция продлится долго?
   - До первых морозов, - ответила я.
   - А как же... я имею в виду... - В этом месте он трагически вздохнул, а я
перевела взгляд на журнальный столик. Сотня уже исчезла. Заметив мой взгляд,
Михаил Степанович приуныл и ссутулился.
   - Тебе следует немного похудеть, - бодро заявила я и скомандовала:
   - Берите чемоданы и к машине.
   Предварительный этап намеченной экспедиции на этом не закончился.  Заехав
за Мышильдой, которая тоже собрала три чемодана, непонятно зачем - проку  от
ее нарядов как от дождя в январе, мы отправились к ее маме, моей тетке.  Она
проживала
   В бабушкином доме, где хранились семейные реликвии. В то, что  мы  решили
искать сокровища, тетка Анна  поверила  не  сразу.  Мышильде  она  вовсе  не
верила, в принципе и никогда, обвиняя в хитрости и двуличии,  унаследованном
от сбежавшего родителя.
   - Лизка, неуж правда? - спросила тетка, напоив  нас  чаем  и  внимательно
выслушав.
   - Правда, - кивнула я. - Если они там есть, я их найду.
   - Ага, - легко согласилась тетка и пошла  в  чулан,  откуда  вернулась  с
коробкой из-под сапог. В коробке хранились материалы предыдущих  экспедиций,
а также скудные сведения о доме с сокровищами.
   На свет Божий были извлечены: фотография  дома,  сделанная  в  1917  году
фотографом-соседом, большим любителем родного  города,  снимки  прабабки  на
фоне крыльца того же дома, еще с десяток фотографий,  выполненных  в  разные
времена. С трудом можно догадаться, что видим мы одно и  то  же  сооружение,
год от года претерпевавшее все большие и большие изменения.  Сдвинув  головы
над столом, мы занялись изучением фотографий и  нескольких  планов  дома,  а
также карт, где отчий дом был привязан к местности. Через час я  знала  все,
что хотела. Тетка Анна перекрестила меня и сказала:
   - Ты найдешь.
   - Служить семье всегда рада,  -  гаркнула  я,  потом  склонила  голову  и
удостоилась теткиного поцелуя.
   Тетка ниже меня ростом на восемь сантиметров и уже несколько лет  считает
меня в семье старшей. Мужики спивались и  хирели,  семья  делала  ставку  на
меня. Тетка торопливо перекрестила свою бесцветную дочь и напутствовала:
   - Не язви. Слушай Лизку. И не воображай, что у тебя есть ум.
   - Ну, маменька, - рычала Мышильда уже в машине. - Ну, утешила. Всю  жизнь
ты у нее любимое чадо.
   - Мы похожи, - усмехнулась я.
   - Ага. Гаргантюа и Пантагрюэль.
   - Они были обжоры, а у меня объем талии пятьдесят восемь  сантиметров,  и
это при моем росте. А у тебя, худосочная, сантиметров семьдесят, не меньше.
   - Шестьдесят  два,  -  разозлилась  Мышильда  и  покраснела,  она  всегда
краснеет, ког