ехдневный пост.
   В Крыму чекисты, не ограничиваясь расстрелом пленных  сестер  милосердия,
предварительно насиловали их, и  женщины  запасались  ядом,  чтобы  избежать
бесчестия.  По  официальным  сведениям,  а  мы  знаем,  насколько  советские
"официальные" сведения  точны,  в  1920-1921  годах,  после  разгрома  войск
генерала Врангеля, в Феодосии было расстреляно 7500 человек, в Симферополе -
12 000, в Севастополе - 9000 и в Ялте -  5000.  Эти  цифры  нужно,  конечно,
удвоить, ибо одних офицеров,  оставшихся  в  Крыму,  было  расстреляно,  как
писали газеты, свыше 12  000  человек,  и  эту  задачу  выполнил  Бела  Кун,
заявивший, что Крым на три года отстал  от  революционного  движения  и  его
одним ударом нужно поставить вровень со всей Россией.
   В Пятигорске чрезвычайка убила всех своих заложников, вырезав почти  весь
город. Заложники уведены были за город, на кладбище, с руками, связанными за
спиной проволокой. Их заставляли становиться  на  колени  в  двух  шагах  от
вырытой ямы и  рубили  им  руки,  ноги,  спины,  штыками  выкалывали  глаза,
вырывали зубы, распарывали животы.
   В Тифлисе чекист Панкратов  убивал  ежедневно  около  тысячи  человек  не
только в подвалах чрезвычаек, но и открыто, на  городской  площади  Тифлиса,
где стены почти каждого дома были забрызганы кровью.
   После  занятия  прибалтийских  городов  в  январе  1919  года  эстонскими
войсками были вскрыты могилы убитых, и  тут  же  было  установлено  по  виду
истерзанных трупов, с какой жестокостью большевики расправлялись  со  своими
жертвами. У многих убитых черепа были разможжены так, что головы висели, как
обрубки дерева на стволе. У большинства  жертв  до  их  расстрела  уже  были
штыковые раны, внутренности вывернуты, кости переломаны. Один  из  убежавших
рассказывал, что его повели с  56-ю  арестованными  и  поставили  над  ямой.
Сперва начали расстреливать женщин. Одна из них старалась убежать  и  упала,
раненная, тогда убийцы потащили ее за ноги в яму, пятеро из них спрыгнули на
нее и затоптали ногами до смерти.
   В Сибири, кроме уже описанных пыток, применялись  и  такие:  в  цветочный
горшок сажали крысу и  привязывали  его  жертве  к  животу,  или  к  заднему
проходу, а через  небольшое  круглое  отверстие  на  дне  горшка  пропускали
раскаленный прут, которым прижигали крысу. Спасаясь от  мучений  и  не  имея
иного выхода, крыса впивалась зубами в живот и прогрызала  отверстие,  через
которое вылезала в желудок, разрывая кишки, а затем  -  вылезала,  прогрызая
себе выход в спине или в боку...
   Так называемая "революционная законность" на деле  вылилась  в  полнейшее
беззаконие, беспредел на государственном уровне.  По  существу,  вся  страна
была превращена в громадный лагерь. Нельзя  удержаться  от  того,  чтобы  не
привести некоторые отрывки из статьи Дивеева, напечатанной в  1922  году  за
границей. Автор живописно изображает нравы с приходом  красных.  "С  полгода
тому назад привелось мне встретиться с одним лицом,  просидевшим  весь  1918
год в московской Бутырской  тюрьме.  Одной  из  самых  тяжелых  обязанностей
заключенных было закапывание расстрелянных и выкапывание глубоких канав  для
погребения жертв следующего расстрела. Работа эта производилась  изо  дня  в
день. Заключенных вывозили на грузовике под надзором  вооруженной  стражи  к
Ходынскому полю,  иногда  на  Ваганьковское  кладбище,  надзиратель  отмерял
широкую, в рост человека, канаву, длина которой определяла число  намеченных
жертв. Выкапывали могилы на  20-30  человек,  готовили  канавы  и  на  много
десятков   больше.   Подневольным   работникам   не    приходилось    видеть
расстрелянных, ибо таковые ко времени их прибытия  бывали  уже  "заприсыпаны
землею" руками палачей. Арестантам оставалось только заполнять рвы землей  и
делать насыпь вдоль рва, поглотившего очередные жертвы чека...
   К середине 20-х годов массовые расстрелы в Советской России  прекратились
или  стали  так  редки,  что   скорее   были   исключением.   Смертоубийства
продолжались  совершенно  иными  приемами,  чем  в  начале   большевистского
владычества.  Советские  правители  при  своих  кровавых  расправах   решили
избегать гласности... Ночью подъезжает к дому  грузовик.  Раздается  звонок,
обитатели дома поспешно одеваются и осторожно подходят  к  двери.  Трое  или
четверо вооруженных людей спрашивают имя того, кто стоит за дверью.  Изнутри
следует ответ. "Так и есть, - говорят вооруженные, - идемте с нами". - "Боже
милостивый,  куда  же  это?"  -  слышно  из-за  двери.  "Так,  пустяки,  вас
подозревают в занятии спекуляцией, вас требуют к  следователю".  -  "Следует
мне взять с собой что-нибудь, доказательство моей  невиновности  или  вообще
еще что-нибудь?" - "Ничего не надо, только  не  ломайтесь,  через  несколько
часов будете дома!"
   На улице потревоженного от сна человека ожидал грузовик,  на  котором  из
сколоченных  досок  устроено  закрытое   помещение.   Открывают   дверку   и
арестованного вталкивают в темное помещение, откуда  ему  навстречу  несутся
визги, стоны, рыдания и мольбы... Вновь пришедшего окружают дрожащие фигуры.
Грузовик  тотчас  срывается  с  места.  Спустя  немного  времени  он   вновь
останавливается на какой-то улице, и  опять,  на  этот  раз  после  упорного
сопротивления, вталкивают какого-то несчастного. Так  повторяется  несколько
раз.
   Затем, после продолжительной, безостановочной  езды,  грузовик,  наконец,
останавливается.  Сидящие  взаперти  слышат  извне  громкие,   повелительные
голоса: их вооруженные спутники уже не говорят больше шепотом, как в городе.
Дверь отворяется. "Товарищ Петров,  слезайте",  -  раздается  грубый  голос.
Дрожащие, плачущие люди, запертые в грузовике, сразу затихают,  и  из  рядов
своих  товарищей  по  несчастью  с  трудом,  медленной,  боязливой  походкой
протискивается маленький, слабенький человечек, с растерянным выражением  на
лице. Несчастный слезает. Кругом  глубокий  снег  и  сосновый  лес.  Всякий,
хорошо знающий Москву, сразу узнал бы, что он  находится  в  Сокольниках,  в
городском сосновом лесу. Маленький слабый человечек дрожит на морозе. Но  не
давая товарищу Петрову опомниться, его подхватывают несколько сильных рук  и
тащат в глубь леса.
   8 воздухе кружатся легкие снежинки и порой  из-за  туч  выплывает  полный
месяц. Но для бедного товарища Петрова красота природы  уже  не  существует.
"Зачем же это, голубчики, что я  вам  сделал?"  С  несчастного  срывают  его
черное чиновничье пальто. "Оставьте, ради Бога, - умоляет несчастный, -  мне
холодно". - "Смирно, молчать!"  -  кричат  ему.  Вслед  за  этим  немедленно
раздается выстрел. Товарищ Петров лежит на снегу с лицом, залитым кровью,  и
его холодеющие руки сводит предсмертная судорога.
   "Сейчас  кончится"  -  невозмутимо  говорит  один  красноармеец  другому.
Несколько секунд царит полная тишина. "Васильев!"  -  раздается  внезапно  у
двери грузовика, и опять из машины вылезает человек, который через несколько
минут будет мертв. Так следуют один за другим.  Когда  со  всеми  покончено,
убитых раздевают догола, платье и сапоги  складывают  в  грузовик,  а  трупы
поспешно зарывают...
   Ночь. Заключенные в чека спят  тревожным  болезненным  сном,  который  не
приносит отдыха. Вдруг отворяется дверь камеры, и чекист с фонарем  в  руках
громким, грубым голосом  окрикивает:  "Встать,  собрать  вещи!  Всех  сейчас
переводят в другую тюрьму. Во дворе построиться!" Все поспешно  укладываются
и  выходят  во  двор.  Среди  двора   грузовик.   Арестованным   приказывают
построиться. "Тут, вдоль  стенки,  я  буду  вызывать  поименно",  -  говорит
чекист. Из темноты двора выступают другие чекисты, и каждый из них  занимает
место против одного из арестованных. "Ходу!" - громко командует комиссар,  и
немедленно поднимается оглушительный шум. Комиссар  подает  знак,  раздаются
выстрелы, заглушаемые ревом мотора.
   Мертвых и полумертвых волочат по земле и  сваливают  один  на  другого  в
грузовик.  Нагруженный  автомобиль  выезжает  с  тюремного  двора,  и  трупы
зарывают где-либо неподалеку за городом. К утру грузовик  возвращается  весь
залитый кровью. Его тщательно моют и чистят для того, чтобы с первыми лучами
солнца он, блестящий и чистый - как символ коммунистической чистоты,  -  мог
развозить  по  городским  улицам  тюки  прокламаций,   предназначенных   для
советских подданных и вещающих о любви и взаимном уважении.
   В главной  тюрьме  города  Николаева  в  нижнем  этаже  устроен  длинный,
постоянно ярко освещенный переход, в боковых стенах которого  нет  ни  одной
двери, но проделаны небольшие отверстия, достаточные для того, чтобы вложить
в них дуло револьвера. В одном конце перехода имеются двери в тюремный двор.
В один  прекрасный  день  одному  из  приговоренных,  не  знающему,  что  он
приговорен к смерти,  говорят:  "Ступай  вниз  во  двор,  погуляй  полчаса".
Заключенный, которому до сих пор еще ни разу  не  было  дозволено  выйти  из
камеры, радостно хватается за шапку  и  стремительно  спускается  в  проход,
чтобы выйти на тюремный двор. Никто его не сопровождает.
   "Слава Богу, наконец-то я один и без надзора", - думает  бедняга,  идя  к
переходу. А в это время в одно из стенных отверстий  внимательно  следят  за
каждым его шагом,  и  когда  он  достигает  середины  перехода,  он  падает,
сраженный в голову выстрелом из револьвера. Его товарищи  по  заключению  не
знают, что с ним сталось, и даже при самых мрачных предположениях  никто  не
подозревает, что насильственная смерть постигла их сотоварища вблизи от них,
в ярко освещенном коридоре. Завтра наступит черед  другого.  Это  большевики
называют гуманным и заботливым отношением к заключенным.
   Причиной  массового  озверения  была  безнаказанность  за   преступления,
отсутствие юридической ответственности. Это и  была  та  именно  свобода,  о
которой так громко кричали либералы, о которой прогрессивная  общественность
так тосковала.
   "Пусть вымрет 90%  русского  народа,  лишь  бы  осталось  10%  к  моменту
всемирной революции" - эти слова Ленина являлись основной задачей  Советской
власти.
   "Правда" от 18 октября 1918 года писала: "Лозунг "Вся власть  -  Советам"
должен быть заменен другим: "Вся власть - чека".  В  той  же  газете  от  17
декабря 1922 года Дзержинский пишет: "Чека была верным часовым революции. Ее
бдительное  око  было   повсюду.   Явилась   необходимость   изменить   нашу
чрезвычайную организацию, и было создано ГПУ. Был сохранен тот же  механизм,
но только усовершенствованный..."
   Само собой разумеется, что  переименованная  в  ГПУ  чека  сохранила  все
прежние функции, весь  личный  состав  своего  управления  и  поменяла  лишь
вывеску.
   "Меч, которым вооружили чека, оказался в надежных  руках,  но  буквы  ГПУ
настолько же страшны для наших врагов, как и буквы ЧК", - сказал Зиновьев, и
это была правда, ибо ужасающий террор ни на минуту не прекращался.
   В 1923-1924 годах иностранные газеты писали: "Пытки в тюрьмах  -  обычное
дело. Многие  заключенные  помещены  в  ужасных  подвалах  без  окон  и  без
возможности проветривания помещений. Если тюрьмы переполнены настолько,  что
в них не могут быть помещены новые  заключенные,  тогда  старые  заключенные
просто уничтожаются для того, чтобы освободить места для новых.
   Больницы для умалишенных тоже переполнены. Психические больные без всякой
жалости предоставлены самим себе.  Только  время  от  времени  туда  заходит
прислуга для того, чтобы  выбросить  трупы  умерших  от  голода  или  убитых
другими несчастными больными.
   Недавно одна комиссия установила, что в течение года 22 518  политических
преследуемых были самовольно убиты без какого бы то  ни  было  суда.  Многие
тысячи лиц, числящихся  "на  подозрении",  умерли  в  страшных  лагерях  для
интернируемых.
   Несколько высоких советских лиц открыто заявили, что в России  ежедневно,
вследствие бунтов и  восстаний  против  Советской  власти,  уничтожается  по
нескольку сот крестьян.  Советская  власть  есть  лишь  шайка  международных
преступников, а Россия в их руках - великая тюрьма.
   Расстрелы   заключенных   в   петербургских   тюрьмах   производятся   на
артиллерийском полигоне. Всех обреченных на смерть мужчин и женщин, в  какой
бы тюрьме они ни сидели, перед расстрелом переводят в бывшую женскую  тюрьму
на Выборгской стороне. Там имеется  особый  этаж,  так  называемая  "галерея
смертников". Время пребывания таковых в  этой  галерее  различно:  некоторых
сейчас же расстреливают, другие сидят  месяцами  и  даже  годами.  Положение
обреченных ужасное: очень часто на теле ничего, кроме  вшивой  шинели,  нет,
голод неописуем...
   После всего сказанного было бы даже  странным  делать  попытку  исчислять
количество  казненных.  Совершенно  очевидно,  что  такое  количество  нужно
исчислять десятками, сотнями тысяч, миллионами Если трупами казенных кормили
диких зверей в зоологических садах, если, несмотря на это, они  валялись  на
улицах и площадях в таком количестве,  что  потребовалось  даже  специальное
распоряжение об убийстве собак,  которые,  "попробовав  человеческого  мяса,
становились опасными", если, наконец, это мясо стало продаваться на рынках и
развилось людоедство,  то  можно  себе  нарисовать  цифру  жертв  чудовищной
чрезвычайки.
   Во всех больших и  малых  городах,  в  самых  отдаленных  уголках  царила
напряженная и  тяжелая  атмосфера.  Над  всеми  проявлениями  жизни  нависло
невидимое, но грозное и вездесущее ГПУ. Это учреждение разрослось,  распухло
до невероятных размеров, и нити его связей пронизывают  толщу  населения  по
всем  направлениям.  Буквально  нельзя  никогда  знать,   разговариваешь   с
человеком или имеешь дело с агентом ГПУ. Этой колоссальной организации нужно
себя оправдать и обеспечить, а потому она начинает придумывать и разоблачать
разного рода заговоры и злоумышления. Шпионство делает  невозможным  никакое
восстание, потому что теперь никто не может доверять другому.  Всякий  новый
заключенный ГПУ приглашается сделаться шпионом.
   По закону исторической справедливости самые ярые стражи революции в конце
концов были уничтожены своею же сменой, которую,  в  свою  очередь,  пожрала
очередная поросль, и т, д. Апофеозом всего  этого  явился  тридцать  седьмой
год, когда сметены были  все  те,  кто  особенно  много  потрудился  в  деле
становления новой системы и кто уже успел занять почти все ключевые посты  в
этой системе.
   Много можно говорить об этом времени, но многое, впрочем, уже и  сказано.
Существенно во всем этом то, что система не только уничтожала и  изолировала
так называемых врагов нового строя, но и в полной мере использовала их  труд
на  стройках  народного  хозяйства,  в  основном   в   отдаленных   областях
государства. Происходило почти то же самое, что и  в  петровские  времена  -
огромные массы  народа  насильственно  переселялись  в  Сибирь,  на  Дальний
Восток, в Среднюю Азию, на Север и осваивало эти обширные территории.
   К 1930 году система действовала уже в полную силу, а  к  следующему  году
образовалось Главное управление лагерей - ГУЛАГ. Трудно перечислить  лагеря,
входившие в это управление, -  Сибирский,  Карагандинский,  Дальневосточный,
Байкало-Амурский,    Беломоро-Балтийский,    Среднеазиатский,    Соловецкий,
Архангельский, Ухтинский и т, д, и т, д. ГУЛАГ  стремительно  расширялся.  К
середине  тридцатых  годов  число  заключенных  составляло  около   полутора
миллионов человек, а к началу войны более двух миллионов.
   Следует отметить, что в эти же годы,  когда  основная  масса  заключенных
рвала жилы в лагерях и колониях, существовали тюрьмы, где заключенные  могли
спокойно ходить из камеры в камеру, свободно общаясь,  читая  книги,  писали
письма без ограничений, играли в волейбол во дворе, а в  самих  этих  дворах
росли фруктовые деревья и цвели на  клумбах  цветы.  Здесь  содержались  так
называемые "незаконно репрессированные" - бывшие революционеры, уцелевшие  к
этому времени, - меньшевики, эсеры, троцкисты.
   В двадцатые же годы появились так называемые "тройки" - вначале открытые,
с известными фамилиями, а потом - анонимные. В камеры заключенным  приносили
бумажку для росписи (ее сразу забирали)  -  это  был  приговор.  Так  решала
"тройка" ОГПУ, в 1934 году переименованная в Особое  совещание  НКВД  (ОСО).
Фамилии "троечников"  ОСО  были  неизвестны,  но  в  областях  и  автономных
республиках членами "тройки" были  секретарь  обкома,  начальник  областного
управления НКВД и прокурор области. А в Москве правила  "двойка"  -  министр
внутренних дел и генеральный прокурор. Как пишет А. И. Солженицын, "неудобно
же было Иосифа Виссарионовича звать третьим".
   Сперва ОСО выдавало  сроки  до  10  лет,  а  потом  дошло  до  расстрела.
Просуществовало ОСО вплоть до процесса над Берией в 1953 году.
 
 
   АРЕСТ МИШАНИ КУЛЬТЯПОГО
 
   Что же касается уголовщины, так  сказать,  в  чистом  виде,  то  по  всем
учебникам и популярным книжкам гуляет незабвенный  Мишка  Культяпый,  первый
рэкетир, гремевший в Москве в послереволюционные годы.
   Родился он в рабочей семье, где было еще семеро детей. Отец умер от белой
горячки, мать не вылезала из психушки.  Четырнадцатилетний  Мишаня  обучался
ремеслу чистильщика сапог - заставил отец,  чтобы  не  было  лишнего  рта...
Платили  скудно,  Мишаня  приторговывал  газетками.  Деньги  отбирала  мать.
Культяпый попробовал себя в ремесле карманника и несколько месяцев отсидел в
камере для малолетних преступников, где приобрел и усовершенствовал навыки и
знакомства. Откинувшись, вступил в шайку.
   В 1919  году  он  снова  садится  в  тюрьму  ("академия"  по  фене).  Под
руководством  авторитетного  уркагана   он   проходит   курс   жульнического
экстерна... На воле экстерн и пахан  действуют  вместе,  грабят  и  убивают.
Воровская дружба не знает границ - Культяпый  убивает  свою  возлюбленную  -
жене пахана приглянулась ейная ксива (документы). А  под  арестом  Культяпый
сознается во всем, кроме мокрых дел, которые валит на сообщников.
   Низкорослый и хилый, с лицом пушистым - вместо усов и  бороды,  Культяпый
похож на олигофрена. Однако ошибается Ломброзо - у Мишани было немало ума  и
смекалки. Мораль его - воровская. "Красть можно, - утверждал Мишка на  суде,
- но лишь у богатых и тогда, когда в  чем-то  нуждаешься".  На  вопрос,  что
будет делать по выходе из тюрьмы, бесхитростно заявил: "Если не расстреляют,
начну вновь заниматься карманными кражами".
 
 
   РОМАНТИКА СМЕРТИ
 
   Убийцы гордились "подвигами". Появились рекордсмены - Комаров-Петров  (29
трупов), уже упоминавшийся Мишка Культяпый (78 убийств, по данным уголовного
розыска), братья Ткачи. Иногда место  совершения  преступления  походило  на
поле после побоища. Кровавые следы тянулись из Москвы в  соседние  губернии.
Бандиты давали  своим  шайкам  романтические  названия  -  "Черные  вороны",
"Черные маски", "Девятка смерти", "Руки  на  стенку",  "Деньги  ваши,  будут
наши"... Банда подростков, пойманная после убийства двоих детей,  называлась
по невразумительным причинам "Клуб бомбистов царя ночи номер шесть".
   В конце 1923 года банда, ворвавшаяся в одну из квартир на углу  Каретного
ряда неподалеку от сада "Эрмитаж", во время ограбления развлекалась игрою на
рояле  и  пением.  Налетчики  лакомились  конфетами,  найденными  в  буфете,
галантно отпаивали водой хозяйку  квартиры,  когда  ей  сделалось  дурно,  а
удалившись, позвонили по телефону и пригрозили смертью,  если  пожалуется  в
милицию. Другая шайка вломилась в кооператив на Большой  Никитской.  Громилы
приказали присутствующим лечь на  пол,  а  когда  одна  барышня  отказалась,
потому что пол был грязным, подстелили штуку мануфактуры и затем  прикончили
всех выстрелами из обрезов и револьверов. В  самой  жестокости  и  нелепости
убийств   словно   бы   просматривалось   глумливое    желание    развлечься
из