могли
проехать, Водила уже подходил к;"скорой" с пакетом бутербродов.
   - Давай за "Волгой"! -  крикнул  Колян.  Гоша  проскочил  железнодорожный
переезд под  опускающимся  шлагбаумом  под  гудок  электрички.  "Скорая"  не
успела. Сразу за электричкой, по соседнему пути, не  спеша  шел  бесконечный
товарняк.
   - Все, Лена! Оторвались мы от них. Видишь, как просто! Ну,  куда  поедем?
развеселился Гоша.
   - К американскому посольству.
   - Далеко удираешь. Слушай, а что им все-таки от тебя нужно?
   - Выясню - расскажу.
   - Как собираешься выяснять?
   - Понятия не имею.
   - Слушай,  Лен,  я  вспомнил.  У  папашки  знакомый  "важняк"  есть,  ну,
следователь по особо важным  делам.  На  Петровке  работает.  Кротов  Сергей
Сергеевич. Мы с ним лет сто назад вместе отдыхали, в Ялте, предки тогда  еще
о Канарах и не помышляли. Так вот, у папашки,  ты  ведь  знаешь,  разряд  по
шахматам. У Кротова тоже. На этом они и сошлись. Потом еще несколько  раз  в
Москве встречались, он к нам в  гости  приходил  с  женой.  Жена  у  него  -
балерина, красивая, но стервозная. Кажется, у меня в записной книжке был его
телефон.
   Они  остановились  у  светофора,  и  Гоша  быстро  перелистал  маленькую,
потрепанную книжечку.
   - Вот. Нашел, - он протянул книжечку  Лене,  -  перепиши.  Позвони  прямо
сегодня, сошлись на папашку. А можешь и на меня.
   Загорелся зеленый, но, проехав несколько десятков метров, они застряли  в
безнадежной пробке на пересечении Новослободской и Садового кольца.
   - Ну все. Это на полчаса, - заверил Гоша. -  А  что  у  тебя  за  дела  в
посольстве?
   - Паспорт надо забрать, с  визой.  Меня  опять  Колумбийский  университет
пригласил.
   - Везет тебе, Елена Николаевна, - вздохнул Гоша, - ты который раз в Штаты
летишь?
   - Третий, - ответила Лена.  Сквозь  заднее  стекло  она  всматривалась  в
гудящее стадо застрявших в пробке машин.
   - Да не нервничай ты, нету их, они нас  потеряли,  -  успокоил  ее  Гоша,
расскажи мне лучше, какое у тебя было первое самое  сильное  впечатление  от
Нью-Йорка?
   - Гошенька, прости, не могу я сейчас  ничего  рассказывать.  Давай  потом
как-нибудь, ладно?
   - Ладно. Только не забудь,  обязательно  расскажи  -  именно  про  первое
впечатление. Слушай, а ты к лекциям готовишься или так, импровизируешь?
   - Готовлюсь, конечно. Только получается потом сплошная  импровизация.  Им
так интересней. Потому, наверное, и приглашают в третий раз.
   - И когда летишь?
   - Через неделю. Честно говоря, я хотела  отказаться.  Мне  с  моим  пузом
трудно читать лекции - соображаю медленно, устаю быстро. А  там  -  сплошное
общение, с утра до вечера. Теперь,  конечно,  полечу.  Чем  дальше  от  этих
бандитов, тем лучше. Может, пока меня не будет, все и уляжется.
   - Может, и уляжется, - задумчиво произнес Гоша, глядя  в  зеркало.  Среди
машин он заметил "скорую",  которая  умудрилась  каким-то  чудом  прорваться
сквозь пробку и стояла совсем близко.
   - Лен, ты только не волнуйся. Там "скорая" сзади, справа. Может, не  они?
Мало ли в Москве "скорых"?
   - Они, - сказала Лена, быстро взглянув туда, куда указывал Гоша. - Сейчас
из пробки выйдем, оторвемся.
   - Нет. Я сейчас быстро выйду и сяду в троллейбус. А тебе, Гошенька, в это
дерьмо лучше не лезть.
   - И не думай. Здесь нельзя выходить. Сиди спокойно, оторвемся. А куда мне
лезть, я сам уж как-нибудь разберусь.
   Но Лена уже захлопнула заднюю дверцу снаружи.

***

   Колян увидел, как она пробегает между машинами к тротуару. Он обернулся и
крикнул Ржавому:
   - Быстро вылезай и за ней! Опять уйдет! Ржавому, конечно,  не  нравилось,
что фраерок командует, но он  сам  понимал  -  бежать  придется  ему.  Колян
хромой, Водила за рулем.
   Лена стояла на троллейбусной остановке в небольшой толпе и  не  отрываясь
смотрела на перекресток, на "скорую". Она увидела, как  из  кузова  выскочил
человек и рванул к остановке.
   Подъехал троллейбус. Человек бежал изо всех сил. Сквозь гудки и рев машин
раздался оглушительный милицейский свист. Наперерез  Ржавому  быстрым  шагом
шел постовой милиционер. Но в последний  момент  Ржавый  успел  впрыгнуть  в
закрывающуюся дверь.
   Троллейбус полз по Садовому кольцу. "Скорая" легко догнала  его  и  ехала
следом. А на небольшом расстоянии от "скорой" двигалась Гошина "Волга". Гоша
хотел помочь Лене Полянской. И еще хотел приключений.
   Получив в американском посольстве паспорт с визой, Лена вышла на  Садовое
кольцо  и  огляделась.  Бандита,  который  успел  вскочить   в   троллейбус,
поблизости не было. Не было и "скорой". Зато она сразу заметила "Волгу".
   Гоша широко улыбнулся, когда она открыла дверцу.
   - Все, Ленка, уехали они. Этот, который за тобой рванул,  крутился  здесь
еще минут двадцать, потом поговорил по сотовому телефону, сел в "скорую",  и
они все вместе куда-то укатили.
   - Ну зачем ты влезаешь в это дело? - спросила Лена,  усаживаясь  рядом  с
Гошей.
   - А мне интересно Куда поедем?
   - На Пресню. Шмитовский проезд знаешь?

***

   В добротном довоенном доме на Шмитовском жила тетка Лены, старшая  сестра
ее матери, Зоя Генриховна Васнецова.
   Маму свою Лена не помнила,  знала  только  по  фотографиям  и  с  детства
пыталась поймать в лице тети Зои что-то такое, что  помогло  бы  представить
маму живой. Но отец говорил - сестры  не  были  похожи  ни  капли.  Младшая,
Елизавета, была маленькая, худенькая, нежная - девочка-мотылек.  И  на  свои
любимые горные вершины она взлетала легко, как мотылек, и всю свою  короткую
двадцатипятилетнюю жизнь прожила легко и радостно.
   Зоя была старше на десять лет. Крупная, монументальная, она шла по  жизни
тяжелым, мужским  шагом  и,  маршируя  по-солдатски,  поднималась  к  другим
вершинам - вершинам партийной карьеры.
   Жесткость  и  непоколебимость,  отпущенные  на  двоих  сестер,  достались
старшей Зое, а на долю младшей, Лизы, выпали  легкомыслие  и  женственность,
которых с лихвой хватило бы на обеих.
   Всю жизнь Зоя Генриховна проработала в Краснопресненском райкоме  партии,
дошла до должности первого секретаря, но тут как раз  партии  не  стало.  Не
стало и мужа Зои Генриховны, Василия  Васнецова,  начальника  отдела  кадров
крупного  московского  завода.  Детей  не  было,  и  Зоя  осталась  одна   в
трехкомнатной квартире. Единственное, что волновало и  радовало  ее,  -  это
бурная общественная деятельность. Она  вмешивалась  в  жизнь  улицы,  делала
замечания дворникам  и  ларечникам,  доводила  до  исступления  продавщиц  в
молочном   магазине,   могла,   как   мальчишку,   отчитать    какого-нибудь
гориллопдобного охранника коммерческого банка или ночного клуба, к  которому
нормальный человек и подойти-то боится; могла  даже  ворваться  в  банк  или
казино и устроить скандал из-за того, что, машины на их стоянке перегородили
тротуар, или из-за снятой  со  свежеотремонтированного  фасада  мемориальной
доски, гласившей: "В этом доме с 1920 по 1921 год жил революционер Пупкин".
   Кроме того, у нее хватало энергии кричать на  коммунистических  митингах,
бесплатно, на общественных началах, распространять коммунистические газеты и
вести активную работу в совете ветеранов при жэке. В результате всего  этого
Зоя Генриховна постепенно превратилась  из  статной,  властной  красавицы  в
склочную, неопрятную старуху, почти что районную сумасшедшую.
   Лена любила тетю Зою, кроме нее,  родных  не  осталось.  А  сиротой  быть
грустно, даже когда тебе  тридцать  пять.  Она  приносила  тетушке  сумки  с
продуктами, покупала одежду, наводила порядок в запущенной квартире.
   Тетин телефон Лена знала наизусть, а потому ей казалось, что  в  записной
книжке его нет...

Глава 6

   Валя Щербакова задремала в ординаторской. Она дежурила вторую ночь подряд
и очень устала. Ей приснился кошмарный сон, будто Симаков кладет подушку  на
новорожденного ребенка и душит его. Валя проснулась от  собственного  крика.
Над ней стояла медсестра Оксана.
   - Эй, ты чего орешь? Давай поднимайся. Там роженицу привезли.
   - Какую роженицу?;
   - Обыкновенную. Срочные роды. Иди мой руки. Сейчас принимать будем.
   - Что - мы с тобой? Вдвоем? - испугалась Валя.
   - А кто же? Симаков вчера ночью  уволился,  ты  же  знаешь.  Поругался  с
Зотовой, написал заявление об уходе. Они из-за той,  вчерашней,  поругались,
которая сбежала.
   - А ее так и не нашли?
   - Нет, не нашли. Все, хватит  болтать.  В  предродовой  на  койке  сидела
девчонка лет восемнадцати и поскуливала жалобно,  как  щенок.  По  бледному,
совсем детскому лицу стекали капли пота.
   -  Давай,  Валюха,  мерь  ей  давление,  а  я   посмотрю   раскрытие,   -
распорядилась Океана и тут же ударила себя по лбу:
   - Ой, подожди у меня же там чайник включен! Я сейчас.
   Валя выбежала за ней в коридор и шепотом спросила:
   - Мы что, правда вдвоем будем принимать?
   - Да, подруга, вдвоем,  -  Оксана  похлопала  ее  по  плечу,  -  в  нашем
отделении сейчас ни одного врача.
   - А педиатр? Вдруг с ребеночком что не так? - испугалась Валя.
   - Утром будет педиатр, - успокоила ее Оксана и убежала.
   Из предродовой послышался громкий вопль:
   "Ой, мамочки! Ой, помогите!" Девчонка стояла, держась за живот.
   - Ну-ка, ложись! - скомандовала Валя.
   - Я вот тут... Я правда нечаянно, простите, - девчонка с ужасом  смотрела
на прозрачную лужицу у себя под ногами.
   - Воды у тебя отошли. Скоро родишь, - утешила Валя.
   Как  происходят  роды,  она  знала  наизусть,  но  принимать   самой   ей
приходилось впервые.  Она  ужасно  волновалась.  "Хорошо,  если  все  пойдет
правильно, как в учебнике, а если вдруг какая-нибудь неожиданная  патология?
Господи, помоги!"
   Незаметно  перекрестившись,  Валя  просмотрела  карту  роженицы.  Никаких
особенностей там отмечено не было.
   - Как тебя зовут? - спросила Валя, измеряя девчонке давление.
   Спросила просто так, чтобы отвлечь  роженицу  разговором.  В  карте  было
написано: "Иваненко Надежда Федоровна".
   - Надя, - всхлипнув по-детски, ответила роженица. Ей  действительно  едва
исполнилось восемнадцать.
   - Кого ждешь?
   - Мальчика, - убежденно ответила Надя.
   - Значит, будет тебе мальчик, - пообещала Валя  и  стала  объяснять,  как
надо дышать и расслабляться.
   По ее расчетам, оставалось еще минут тридцать. Родовая находилась  рядом,
но  Валя  решила  на  всякий  случай  прикатить  из  коридора  каталку.  Она
наслушалась страшных историй о том, как ребенок по дороге в родовую выпадает
на кафельный пол и расшибает голову. Так зачем  рисковать?  Ведь  совсем  не
трудно отвезти роженицу на каталке, тем более ей самой идти тяжело.
   Оксаны все не было. Выглянув в окно в коридоре, Валя увидела у освещенных
ворот медсестру в одном халатике: та курила и весело болтала с охранниками.
   Встав на подоконник, Валя крикнула в открытую форточку:
   - Оксана! Ты что?!
   - Ну иду, иду. - Оксана, не  торопясь,  покуривая  на  ходу,  зашагала  к
больнице.
   Вернувшись в палату, Валя решила на всякий  случай  посмотреть  роженицу,
которая уже просто захлебывалась криком. А посмотрев, тихо ойкнула.
   - Давай-ка, Надюша, перебирайся на каталочку. Рожать поедем.
   В этот момент вошла Оксана, румяная и улыбающаяся.
   - Валь, ну ты чего? Еще часа полтора осталось по моим расчетам...  -  Она
сладко зевнула и потянулась.
   - Не знаю, как ты там рассчитывала, но  уже  головка  врезалась.  -  Валя
помогла роженице перелечь на каталку.
   - Да? Ну ладно, - пожала плечами Оксана. -  Рановато  что-то.  Слушай,  а
зачем ее с такими почестями, на каталке? Ишь, королева! Сама  дойдет!  Ну-ка
давай, женщина, своими ножками, - скомандовала она, - и орать кончай.
   - Ты, Оксаночка, лучше приготовь детский набор. Я сама ее довезу.
   - Надо же, какие нежности! - фыркнула Оксана.
   Родившийся через двадцать минут мальчик, пухлый, розовый,  пописал  прямо
на Валин халат. Глядя  на  новорожденного  и  на  его  блаженно  улыбающуюся
восемнадцатилетнюю маму, Валя чуть не заплакала. Это был первый принятый ею,
Валей Щербаковой, малыш, и все прошло отлично, как по учебнику.
   До конца ночного дежурства оставался час.
   - Валь, я пойду домой, ладно? - Оксана зевнула во весь рот. - Ты сама все
сделаешь, запишешь. Не могу больше, засыпаю.
   - Иди уж, - махнула рукой Валя. Запеленатого,  уснувшего  наконец  малыша
она отнесла  в  палату  для  новорожденных,  уложила  в  кроватку,  постояла
несколько минут, любуясь им. Малыш причмокивал и корчил смешные рожицы.
   Остальные девять кроваток были пустыми. "Странно, - подумала Валя, -  как
мало сейчас рожают у нас в Лесногорске. Может, все в Москву едут?"
   Она знала, что в этой больнице, в этом отделении, родилась  она  сама,  и
почти все ее знакомые, друзья, одноклассники, и те, кто помладше...
   "Вот такого же малыша вчера ночью чуть не загубили,  -  тяжело  вздохнула
Валя, - наверное, хорошо, что здесь больше почти никто не рожает".
   Дома она рухнула в постель и проспала до трех часов  дня  как  убитая,  а
проснувшись и попив чаю, отправилась в магазин  купить  какой-нибудь  еды  к
маминому приходу с работы.
   Возле универсама Валя встретила своего старого знакомого  Митю  Круглова.
Они выросли в одном дворе, учились в одной школе, только он  двумя  классами
старше. Митя был отличником, не ругался матом, не пил портвейн по подъездам,
не нюхал клей и прочую гадость на пустыре за школой. А  сейчас  вообще  стал
младшим лейтенантом милиции. Вале он очень нравился, она даже была  влюблена
в него немножко...
   Он шел без формы, в куртке и джинсах, и вел на  поводке  свою  старенькую
овчарку Жанну.
   - Привет, Валюш! Как дела? - улыбнулся он.
   - Спасибо, хорошо. Представляешь, - вдруг неожиданно  для  себя  выпалила
Валя, - я сегодня первый раз в жизни сама роды приняла. Ночью.
   - Поздравляю. И кто родился?
   - Мальчик.
   - У тебя сейчас что, практика?
   - Да, в нашей больнице, в гинекологии.
   - А ты вчера ночью случайно не дежурила?
   - Дежурила. Я почти все время ночью.
   - К вам женщину ночью на "скорой"  привезли.  Может,  слышала?  Полянская
Елена Николаевна.
   - А ты откуда знаешь? - удивилась Валя.
   - Она к  нам  в  отделение  рано  утром  пришла.  Босиком,  в  больничной
рубашке... Заявление такое странное написала. Я ее домой на машине отправил.
   - Ох, Митенька, это очень неприятная история. - И Валя выложила ему  все,
что произошло прошлой ночью.
   Митя слушал молча, не перебивая, потом спросил:
   - Может, это просто  случайность?  Какая-нибудь  ошибка  медицинская?  Не
верится, что нарочно... Кому это надо и зачем?
   - Вот и я все голову ломаю, - призналась Валя. - Кому и зачем?

***

   - Если я тебя правильно понял, препарата у вас для меня до сих пор нет?
   - Ну почему, есть. Это вопрос одного-двух дней.
   - Прошло уже больше недели. Ты можешь мне объяснить, в чем проблема?
   - Зачем тебе наши производственные тонкости?
   - Ваши производственные тонкости мне  и  правда  ни  к  чему.  Мне  нужен
препарат. А у вас, говнюков, как я понял, все запасы проданы. В общем,  так.
Даю тебе еще сутки, и то жирно будет.
   Хозяин кабинета, пыхтя, поднял свое болезненно-толстое тело из  глубокого
кресла. Он был  огромен  и  красен  лицом.  Фамилия  Буряк  ему  удивительно
подходила. Он посмотрел на собеседника сверху вниз.
   - Что сидишь? Свободен.
   Собеседник, седовласый рекламный красавец,  ослепительно  улыбнулся.  Его
звали Вейс. Собственно, это была его фамилия, но все знакомые  называли  его
только так - Вейс, а те, кто знал его в уголовном мире, вообще  считали  это
кличкой.
   - Не волнуйся ты так. Ты бы заранее меня предупредил, а то сразу  -  вынь
да положь! У нас  же  свои  технологии,  свои  сроки,  -  пытался  урезонить
толстяка Буряка Вейс.
   - Волноваться тебе надо! - выкрикнул Буряк неожиданно высоким  фальцетом.
Не предупредили его, бедного! Будто ты не знал, что для меня  всегда  должен
быть запас! Все. Выметайся!
   - Нервный ты стал, однако... Когда за Вейсом почти закрылась дверь, Буряк
окликнул его:
   - Эй, подожди. Извини, я вспылил.
   - Ничего,  бывает.  Это  ты  меня  извини,  -  пожал  плечами  седовласый
красавец.
   Когда он садился в машину, лицо его все еще было бледно.
   - В Лесногорск, - сказал он шоферу и, закрыв глаза, откинулся  на  мягкую
спинку сиденья.
   Черный "БМВ" выехал за Кольцевую  дорогу,  мимо  окна  замелькали  унылые
мокрые перелески. Октябрь кончался, листья  совсем  облетели"  было  голо  и
сумрачно. Вейс смотрел на косые, почерневшие от  ледяного  дождя  деревянные
избы, серые панельные поселки  городского  типа.  Вдоль  шоссе  еще  кое-где
неприятно лоснились кучи  подмороженных  арбузов,  жалкие  ошметки  ушедшего
давным-давно лета.
   Он думал о том, как хорошо  ехать  мимо  всего  этого  в  чистой,  теплой
машине, слушать мягкую, успокаивающую композицию Луи Армстронга и знать, что
не замараешь замшевых английских ботинок хлюпающей грязью, что не надо  тебе
под ледяным дождем  ждать  автобуса  вместе  с  понурыми  бабками,  тетками,
пьяными и матерящимися мужиками, а потом трястись в этом автобусе, в  давке,
нюхая испарения тел и слушая бесконечный унылый мат.
   Да, у него возникла проблема, случился досадный сбой. Но это даже хорошо.
Слишком гладко все шло три года. Отлаженный механизм работал сам и сбоев  не
давал. В таком тихом омуте обязательно заводятся хитрые черти. Чтобы они  не
заводились, не подтачивали всю конструкцию изнутри, нужны встряски.  Хорошо,
когда они такие легкие и неразрушительные, как теперешняя.
   Буряк, конечно, подождет, и не сутки, а еще неделю. За  это  время  сырье
появится, можно будет заткнуть ему пасть.  Но  главное  сейчас  -  продумать
варианты новых источников самому, не сваливать эту головную боль на старушку
Зотову. Ей теоретические построения не по зубам. Она - практик, исполнитель.
А он, Вейс, теоретик, руководитель, мозг и сердце всего дела.
   Но слегка припугнуть Зотову не мешает. Она и только она виновата  в  этой
дурацкой истории со сбежавшей из больницы бабой. Она относится к  беременным
женщинам как к покорным, бессмысленным животным,  которые  слепо  повинуются
любому слову врача и не способны  ничего  предпринять  самостоятельно.  Вейс
даже зауважал эту  неизвестную  женщину,  решившуюся  сбежать  из  больницы.
Здорово она щелкнула по носу надменную Амалию Петровну. И поделом!
   В голове мелькнула фраза, которую  он  с  удовольствием  скажет  старухе,
когда войдет: "Милая моя, мы же с вами не в виварии работаем!"

***

   - Милая моя, мы  же  с  вами  не  в  виварии  работаем!  -  произнес  он,
переступив порог, и добавил:
   - Пусть это будет для вас хорошим уроком.
   Зотова рассказала ему все подробно, в  лицах  изложила  свой  разговор  с
капитаном Савченко. Она надеялась, что Вейс поймет:  в  случившемся  нет  ее
вины. Наоборот, она сделала все,  что  могла.  Единственное,  о  чем  Амалия
Петровна умолчала, - об увольнении Симакова. Зачем признаваться в еще  одной
своей ошибке? Зачем знать Вейсу, что она ввела в дело ненадежного человека?
   - Трое ваших ребят  уже  столько  времени  гоняются  по  Москве  за  этой
проклятой бабой. У них есть записная книжка, фотография, ключ  от  квартиры.
Но они оказались полными идиотами, - закончила  она  свой  рассказ,  и  Вейс
заметил, что на словах "трое ваших ребят" она сделала особенное ударение.
   - А, собственно, что мы будем  делать  с  этой  Полянской,  когда  ребята
возьмут ее? - медленно произнес он после того, как Зотова замолчала. -  Ведь
у нее, как выяснилось, двадцать шесть недель,  а  для  нас  крайний  срок  -
двадцать пять.  Может  ничего  не  получиться.  -  Он  не  спрашивал  Амалию
Петровну, а рассуждал вслух, но Зотова восприняла  сказанное  как  вопрос  и
обрадовалась: он с ней советуется как с равной.
   - Во-первых, все может получиться. Одна неделя такой уж большой  роли  не
играет. Да и вообще, с точностью