щадки, У  дверного
коврика. Наклонившись, чтобы  поднять  ключи,  она  увидела  у  самого  края
коврика окурок. Он был свежий, от него тошнотворно пахло табаком.
   Быстро выбросив пакет с тряпьем в мусоропровод,  Лена  кинулась  назад  в
квартиру, захлопнула дверь, заперла  ее  на  цепочку  и  села  на  низенький
телефонный  столик  в  прихожей,  пытаясь  унять  дрожь  и  успокоить  дикое
сердцебиение. Она старалась медленно, глубоко дышать  носом,  ни  о  чем  не
думая, только тупо считая вдохи и выдохи.
   Но уже на втором вдохе она встала и распахнула приоткрытую дверь туалета.
Запах... Запах мужской мочи. Она зажгла свет. Эти скоты даже не спустили  за
собой. Нажав рычаг слива и вылив в унитаз почти всю бутылку жидкого  моющего
средства, Лена уже спокойно выключила огонь под захлебывающимся  чайником  и
так же спокойно, стараясь не торопиться, оглядела обе комнаты.
   Теплилась слабая надежда, что хоть что-нибудь пропало, кроме ключей,  что
это были просто воры. "Ага, - усмехнулась Лена, - пописать зашли".
   Но ведь воры всякие бывают - открыли дверь  отмычкой,  тихо  и  аккуратно
обыскали квартиру, ничего не порушили, взяли только драгоценности и  деньги,
бросили окурок у  двери,  захватили  ключи,  чтобы  навестить  гостеприимных
хозяев еще разок-другой...
   Нет,  ерунда.  Зачем  им  ключи?  Нормальный  человек  в   таком   случае
обязательно поменяет замок, и нормальный вор не может не понимать  этого.  К
тому же у вора есть отмычка.
   Полторы тысячи долларов, отложенные на  машину,  оказались  на  месте,  в
верхнем ящике письменного стола. Воры нашли  бы  моментально.  В  деревянной
шкатулке среди серебряных безделушек лежали старинные  прабабушкины  серьги,
золотые, с настоящими бриллиантами, и тоненькое золотое колечко с изумрудом,
папин подарок на шестнадцатилетие. Все было цело, а ведь шкатулка стояла  на
самом виду, на туалетном столике.
   Может, все-таки позвонить в милицию? И  что  сказать?  "Пропали  запасные
ключи, окурок у двери валяется, в туалете мужской мочой воняет?" Нет, не то.
Нужен хороший юрист, чтобы посоветоваться... Да, срочно нужен юрист.
   Лена  взглянула  на  телефонный  столик,  на  котором  всегда  лежала  ее
разбухшая старая, потрепанная записная книжка. В этой книжке  были  телефоны
практически всех ее знакомых за последние пятнадцать  лет:  ее  сокурсников,
коллег, друзей, приятелей, людей, у которых  она  когда-то  брала  интервью,
авторов, которых  редактировала  и  публиковала,  -  словом,  номеров  было,
наверное, больше тысячи.
   Книжку эту Лена никогда не выносила из дома, не  перекладывала  в  другое
место. Она как бы срослась с телефонным столиком, стала его частью, а потому
и не замечалась.
   Но книжки не было. И в тот момент, когда Лена  это  обнаружила,  зазвонил
телефон. Она схватила трубку. Вот сейчас человеческий голос - все равно  чей
прекратит этот кошмар и все встанет на свои места...
   - Алло, я слушаю!
   Ответом было молчание.
   Телефонное молчание всегда можно отличить  от  неполадок  на  линии:  оно
живое, дышащее, жуткое. И тем не менее, прежде  чем  повесить  трубку,  Лена
сказала:
   - Вас не слышно. Перезвоните.
   Теперь уже  думать  и  приходить  в  себя  было  некогда.  Лена  натянула
свободное трикотажное платье, в небольшой кожаный  рюкзачок  бросила  зубную
щетку, пасту, бутылочку шампуня, нераспечатанные колготки, пару маек, прочие
мелочи. Ей часто приходилось ездить в командировки, набор необходимых  вещей
был всегда под рукой. Собраться она могла за пять минут.
   Заколов еще совершенно мокрые волосы, Лена накинула на  голову  шерстяной
шарф. Сапоги, длинное теплое пальто, рюкзак, сумка... Еще  секунду  подумав,
она вбежала в комнату, взяла  доллары  из  ящика,  часть  запихнула  на  дно
рюкзака, под вещи, часть положила в маленькую сумочку. Потом надела на палец
папино кольцо, а прабабушкины сережки бросила в карман пальто - некогда было
разматывать шарф и вдевать их в уши. Теперь последнее - пресс-карта.
   Международная пластиковая пресс-карта, размером  чуть  больше  сигаретной
коробки, валялась на холодильнике, под мешком с хлебом.  В  другой  ситуации
Лена, наверное, потратила бы на поиски полчаса, а сейчас нашла моментально.
   Теперь все. Перед тем как захлопнуть дверь, она подсунула под  внутренний
половичок ампулу с йодом, а вторую - под половичок на  лестничной  площадке,
перед своей дверью.
   Лифт был занят. Лена ждать не стала, пошла пешком. Пройдя два  лестничных
пролета, она услышала, как лифт остановился на ее пятом этаже и  рванула  по
лестнице вниз.
   У подъезда стояла машина "скорой помощи", обыкновенный белый,  заляпанный
грязью микроавтобус с красными  полосами  и  цифрами  03  на  боках.  Шофер,
куривший в кабине, не обратил  на  вышедшую  из  подъезда  женщину  никакого
внимания. Быстро пройдя мимо, Лена заставила  себя  оглянуться  и  запомнить
номер.
   Не замечая мелкого ледяного дождя, она побежала к метро.

Глава 4

   Зотова пришла домой в половине пятого утра совершенно разбитая. Час назад
мальчики позвонили ей по сотовому телефону и сообщили, что в квартире никого
нет. Она велела им найти запасные ключи, телефонную  книжку  и  какую-нибудь
фотографию хозяйки, но при  этом  следов  не  оставлять  и  ждать  в  машине
где-нибудь поблизости.
   Амалия  Петровна  любила  свою  просторную,  идеально  чистую   и   уютно
обставленную квартиру, в которую переехала два года назад  из  однокомнатной
клетушки в "хрущобе".  Вот  уже  двенадцать  лет,  после  развода  со  своим
последним мужем, она жила одна. Детей у нее не было и быть  не  могло  -  не
из-за проблем со здоровьем, она была  удивительно  здоровым  человеком,  при
желании могла бы нарожать кучу детей. Но желания не было.
   Амалия Петровна терпеть  не  могла  все,  что  связано  с  беременностью,
родами, младенцами. Все это, по ее  мнению,  делало  женщину  беззащитной  и
жалкой, придавало ей нечто животное.
   Во  время  родов  любая,  даже  самая  сильная  женщина  превращалась   в
бессмысленную, воющую от дикой боли самку. Куда девались красота, интеллект,
независимость?
   Амалию Петровну всегда поражало, почему неуемные  бабы,  пережив  столько
боли и унижения, решаются рожать  по  второму  и  третьему  разу.  Лично  ей
страсть к размножению была глубоко противна.
   Но зато ее увлекало ощущение своей полной  власти  и  над  бабой,  и  над
вылезающим из нее красным, склизким  детенышем.  Потом  этот  детеныш  может
стать кем угодно - серым обывателем, гением, убийцей, - но в момент родов  и
он, и его обезумевшая от боли мамаша зависят от ее воли. Несколько  неверных
движений, небольшая задержка во времени - да мало ли что может случиться?  В
учебнике судебной медицины черным по белому написано:
   "Наибольшее число ошибок, приводящих к роковым последствиям,  встречается
в практике акушеров-гинекологов... Врачебные ошибки в  медицинской  практике
не являются преступлением и не влекут за собой уголовной ответственности".
   Ошибки случались у  всех  -  от  усталости,  по  недомыслию,  от  лени  и
небрежности. У Амалии Петровны процент ошибок был меньше, чем у ее коллег, и
никогда они не были случайными. Всегда и во всем она отдавала себе отчет.
   Нет, Зотова не была сумасшедшей садисткой. Она была отличным,  опытнейшим
врачом. Но иногда, крайне редко, позволяла  себе  небольшие  "промашки".  Ее
право на "ошибку", от которой зависят жизнь и смерть, было вполне  законным,
и это давало ей ощущение собственной силы и значимости...
   В половине восьмого утра ее разбудил телефонный звонок.
   - Доброе утро, Амалия Петровна. Капитан Савченко  беспокоит.  К  нам  тут
заявление поступило.
   - Какое заявление? В чем дело? - Зотова терла глаза. Она никак  не  могла
по-настоящему проснуться, к тому же ждала совсем другого звонка.
   - По телефону читать не хочется. Может, вы к  нам  в  отделение  зайдете?
Или, если хотите, я сам к вам подойду через часик. Устраивает?
   -  Константин  Сергеевич,  что   случилось?   Объясните   толком,   какое
заявление?
   - Да  вы  не  волнуйтесь,  Амалия  Петровна,  ничего  серьезного,  ерунда
какая-то. Но поговорить надо.
   - Хорошо. Я жду.
   На самом деле капитан Савченко понимал, что поступившее  заявление  вовсе
не ерунда.  Недаром  младший  лейтенант  Круглов  задержался  после  ночного
дежурства, чтобы доложить именно об этом заявлении ему, Савченко, лично.
   Когда Савченко прочитал страницы, исписанные красивым почерком, в  голове
у него кто-то будто рявкнул: "Все. Началось!"
   - Сумасшедшая какая-то писала. Можно было бы и не  докладывать.  Ну,  что
стоишь? Спать иди.
   Он посмотрел на Круглова  и  встретил  недоуменный  взгляд  голубых  глаз
младшего лейтенанта.
   - Нет что вы, товарищ капитан, она не сумасшедшая, она нормальная.
   - И где сейчас эта твоя нормальная?
   - Как где? Я Кузнецова попросил домой ее отвезти. Она ведь босиком  была,
замерзла, устала.
   - Отлично, Круглов, отлично.  Ты  теперь  всех  босых  бомжих  будешь  на
казенной машине по домам развозить? Задержать ее надо было, вот что!
   - Да за что ее задерживать? Не бомжиха она. Нормальная женщина, к тому же
беременная. Паспорт у нее в порядке.
   - Ладно, Круглов, проехали, - тяжело вздохнул Савченко. -  Ты  хоть  этот
бред не регистрировал?
   - Зарегистрировал... Савченко поморщился.
   - Все, младший лейтенант, свободен. Домой иди, спать.
   - Но я...
   - Сказал, свободен!
   -  Слушаюсь,  товарищ  капитан!  Круглов  козырнул  и  вышел.  А  капитан
Савченко, немного подумав, перечитав заявление еще раз, позвонил Зотовой.
   Идти к ней ужасно не хотелось. Но с заявлением что-то надо  было  делать.
Он чувствовал - расхлебывать историю с  беременной  журналисткой  из  Москвы
придется ему, Савченко. А почему, собственно? Он-то здесь при чем?
   Так  получилось,  что  два  года  назад  капитан  стал  должником  Амалии
Петровны.  Его  младшая  дочь,  шестнадцатилетняя  Машенька,   забеременела.
Сначала никто ничего не заметил. Просто девятиклассница Маша Савченко  стала
хуже учиться, часто плакала. Девочка она  высокая,  с  широкой  крестьянской
костью, вся в отца. Выпирающий животик стал заметен только на шестом месяце.
   Состоялся семейный совет. Старший сын Володя кричал, что найдет  и  убьет
"гада, который обрюхатил сестренку".  Маша  горько  плакала,  говорила,  что
виновата сама и ребеночка хочет оставить.
   В конце концов все смирились со случившимся  и  стали  ждать  прибавления
семейства. Но тут выяснилось, что у Машеньки какие-то серьезные сложности со
здоровьем, шансов родить нормально у нее мало, кесарево сечение тоже  делать
опасно. Машу возили в Москву, консультировались с лучшими специалистами. Все
они в один голос говорили, что гарантировать ничего не могут.
   И тут вмешалась Зотова. Лесногорск - город маленький, о проблемах в семье
начальника милиции знали все, поэтому ничего не  было  удивительного,  когда
заведующая  гинекологическим,  отделением   городской   больницы   позвонила
Савченко домой.
   - Приводите Машеньку ко мне, Константин Сергеевич. Я посмотрю.
   Это была последняя надежда. До родов оставалось меньше месяца.
   Рожала Маша трое суток, и  Зотова  была  с  ней  неотлучно.  Первый  крик
новорожденного внука капитана Савченко раздался в два часа  ночи,  и  Амалия
Петровна сама позвонила капитану домой.
   - Поздравляю вас, Константин Сергеевич. Мальчик. Три  семьсот,  пятьдесят
четыре сантиметра. С Машенькой все нормально, уже завтра сможете  навестить.
Я положу ее в отдельную палату, сама буду следить, как проходит послеродовой
период.
   И тогда Савченко, одуревший от счастья, крикнул в трубку:
   - Амалия Петровна! Я ваш должник на всю жизнь!
   Потом семья Савченко пыталась  вручить  Зотовой  то  дорогие  французские
духи, то золотую цепочку,  то  еще  что-то.  Она  каждый  раз  отказывалась,
говоря:
   - Ну,  что  вы,  Константин  Сергеевич,  разве  в  подарках  дело?  Потом
как-нибудь сочтемся.
   А через месяц Зотова пришла к ним в гости с тортом и большим букетом  роз
"навестить малыша".
   Улучив момент, она вывела капитана  на  лестничную  площадку  покурить  и
после нескольких ничего не значащих фраз начала:
   - У меня к вам серьезный разговор, Константин Сергеевич. В нашей больнице
сейчас ведется важная научная  работа.  Мы  разрабатываем  серию  препаратов
совершенно новых лекарств, - и у нас возникает  в  связи  с  этим  множество
контактов  разного  рода.   К   нам   приезжают   весьма   серьезные   люди,
заинтересованные в результатах наших  исследований,  -  крупные  бизнесмены,
депутаты, государственные чиновники, сотрудники посольств. Так вот, у меня к
вам большая просьба. Вокруг больницы должно быть спокойно. Нет, не в  смысле
общественного порядка, у нас для этого  есть  своя  охрана.  Просто  городок
маленький,  всякие  могут  поползти  разговоры,  слухи.  А  нам  для  работы
необходим полный  покой,  чтобы  нас  не  тревожили  по  пустякам.  Вы  меня
понимаете?
   - Нет, - искренне признался Савченко, - я не понял, конкретно от меня что
требуется?
   Зотова улыбнулась:
   - Да ничего особенного. Просто,  если  вдруг  какие-нибудь  недоразумения
возникнут,  касающиеся  нашей  больницы,  заявления  какие-нибудь  поступят,
сигналы, что-то в этом роде, - вы  уж  будьте  так  добры,  ставьте  меня  в
известность. И вот еще. У нас, как вы знаете, работает охрана, двое ребят из
частного охранного агентства. На них у больницы есть две  ставки.  Мы  можем
платить ребятам сами, а ставочки  эти  перевести  на  милицию.  Я  же  знаю,
сколько ваш брат милиционер получает от государства - гроши. А две ставки  -
два миллиона в месяц. Деньги,  конечно,  не  ахти  какие,  но  на  улице  не
валяются. Мы будем переводить их вашему отделению, а вы уж сами разберетесь,
как ими распорядиться.
   - Вы что, хотите заняться благотворительностью?  -  усмехнулся  Савченко.
Идемте, горячее остынет, жена огорчится.
   - Погодите, Константин Сергеевич, не волнуйтесь, - мягкие холодные пальцы
Зотовой прикоснулись к руке капитана, - я старая,  усталая  женщина,  и  мне
совсем  не  хочется  впутываться  в  какую-нибудь  авантюру.  Наши   научные
исследования совершенно законны. И вас я слишком  уважаю,  чтобы  предложить
вам что-то скользкое. Поверьте, я считаю  вас  умнейшим  человеком  в  нашем
городе и потому надеюсь, вы поймете меня правильно. Хочу  вам  сказать,  что
наши препараты могут сделать  настоящий  переворот  в  медицине.  Они  будут
спасать и, в общем, уже спасают неизлечимых больных...
   Скрепя сердце Савченко в конце концов согласился, хотя  сам  не  знал  на
что.
   Но чем дольше  он  наблюдал  за  больницей,  тем  больше  жалел  о  своем
согласии. Не нравилось ему все это:  колючая  проволока  и  осколки  стекла,
натыканные поверху  больничного  забора,  уголовные  физиономии  охранников,
шикарные иномарки, въезжающие во двор. Интуиция подсказывала: что-то не  так
с маленькой лесногорской больницей, что-то в ней нечисто. Что-то не так и  с
самой  Зотовой,  разъезжающей  в  новенькой  "Тойоте"  и  купившей  шикарную
трехкомнатную квартиру.
   Как-то раз он поделился своими  сомнениями  с  главным  врачом  больницы,
стареньким, всегда испуганным Яковом Соломоновичем Зыслиным.
   -  Ну  что  вы,  Константин  Сергеевич,  -  Зыслин  даже  замахал  своими
сухонькими ручками, - на гинекологическом отделении вся  больница  держится.
Амалия Петровна - кормилица наша. Мы же бюджетники, зарплату платить  нечем.
Врачи еще как-то держались на одном энтузиазме, но сестры, нянечки  -  прямо
стаями увольнялись. А теперь благодаря этим исследованиям  у  нас  и  деньги
появились, и оборудование новейшее. И потом, когда это только началось, меня
лично посетил один очень крупный чиновник из Минздрава...
   Но заверения Зыслина капитана не очень успокоили.
   Между тем ежемесячные два миллиона с похвальным постоянством поступали на
банковский счет отделения милиции.
   Два года все было спокойно. Когда капитан встречался с Зотовой на  улице,
она приветливо здоровалась, улыбалась,  подробно  расспрашивала  о  здоровье
Машеньки и маленького Ванюши. Никаких других разговоров с Савченко не вела.
   И вот поступило заявление...

***

   Амалия Петровна открыла ему дверь, и Савченко впервые переступил порог ее
квартиры. Все здесь сверкало чистотой и достатком. Сверкала и  сама  хозяйка
высокая, подтянутая, ухоженная. Савченко заметил, что она в свои  шестьдесят
выглядит моложе его сорокапятилетней жены.
   "Надо же, - подумал он, - как ей это удается? Ведь  старая  уже  баба,  а
посмотреть, так Оля моя рядом с ней - почти старушка. Наверное, потому,  что
детей нет, живет для себя..."
   - Проходите, Константин Сергеевич, рада вас видеть. - Улыбаясь фарфоровым
ртом, Зотова провела его в  комнату,  усадила  в  глубокое  кожаное  кресло.
Савченко хотел было снять  ботинки,  чтобы  не  испачкать  пушистый  светлый
ковер, но хозяйка остановила его:
   - Не стоит беспокоиться. Расслабьтесь, отдыхайте. Я сейчас кофейку сварю.
   Через несколько минут Зотова поставила  на  журнальный  столик  поднос  с
серебряной джезвой, двумя тонкими фарфоровыми чашечками и вазочкой  печенья.
Налив кофе, она подвинула Савченко  запечатанную  пачку  сигарет  "Кэмел"  и
пепельницу.
   - Ну, Константин Сергеевич, что  случилось?  Капитан  достал  из  кармана
кителя сложенные вчетверо странички заявления и молча протянул Зотовой.
   Пока она читала, капитан курил и внимательно следил за ее лицом. На  этом
холеном, искусно подкрашенном лице не дрогнул ни один мускул. Прочитав,  она
аккуратно сложила листочки и отдала Савченко.
   -  Значит,  двадцать  шестая,  а  не  двадцать  четвертая,  -   задумчиво
произнесла она и покачала головой, - вот старый плут!
   Савченко удивленно поднял брови:
   - Простите, не понял. Кто старый плут?
   - А? Нет, это не важно. Так, мысли вслух...  Секундочку,  я  возьму  свои
сигареты. Эти для меня слишком крепкие.
   Она быстро встала, открыла откидную крышку  зеркального  бара  и  достала
пачку тоненьких сигарет "Вог", уселась в кресло, закурила.
   - Однако много я  стала  курить  в  последнее  время,  надо  сдерживаться
Впрочем, это тоже не важно. И что же вы, Константин  Сергеевич,  собираетесь
предпринять?
   Ледяные  бледно-голубые  глаза  впились  в  лицо  капитана,   куда-то   в
подбородок. Савченко  показалось,  что  сейчас  от  этого  взгляда  на  коже
появятся ровные кровоточащие порезы, как от бритвенного лезвия.
   - Я бы сначала вас хотел послушать, Амалия Петровна,  -  отхлебнув  кофе,
сказал он.
   - Ну-у, что меня слушать? Вы-власть, вам и решать. На мой взгляд,  писала
явно больная женщина, психически больная, вы понимаете меня. Знаете,  иногда
на женщин, даже вполне здоровых, беременность действует странным образом. Уж
я-то знаю. В организме происходит настоящая гормональная буря, психика может
резко измениться. Впрочем, не буду утомлять вас медицинскими подробностями.
   - А вот дежуривший ночью младший лейтенант утверждает, что  женщина  была
вполне нормальная.
   - Ну, младший лейтенант - не медик. Как, кстати, его фамилия?
   Сам не зная почему, Савченко фамилии не назвал.
   - Он ведь ночь отдежурил, -  продолжала  Зотова,  -  устал.  Заявление-то
небось и зарегистрировать не успел?
   - Почему? Успел. В том-то и дело, что успел. И теперь,  понимаете  ли,  я
обязан отреагировать в течение трех дней, поставить заявителя в  известность
о принятом решении.
   - Какие варианты решений?
   - По закону их два: первое - о возбуждении уголовного дела, второе  -  об
отказе в возбуждении уголовного дела.
   - Ну и отлично. Пусть это будет отказ. Ведь на кого же заводить уголовное
дело? Не на кого! Отпишите ей, как положено, на бланке, вот  и  все.  В  чем
проблема?
   - Прежде чем отписать на бланке, как вы говорите,  я  должен  знать,  что
произошло на самом деле, что вообще происходит в ва