обязательно позвонила. Она ведь знает, что Лена будет  волноваться.  Отыскав
тетушкину телефонную  книжку,  Лена  набрала  номера  всех  приятельниц  Зои
Генриховны, которых знала с детства, и со всеми поговорила.
   Ни одна из старушек Зою Генриховну не видела ни сегодня, ни вчера.  Более
того, сегодня, оказывается, состоялся некий важный коммунистический  митинг,
на котором Зоя Генриховна Должна была выступить с речью. Но на митинг она не
пришла.
   Между тем скулил и  лаял  Пиня.  Он  просился  гулять  и  был  прав:  Зоя
Генриховна всегда выгуливала его перед сном именно в это время,  с  половины
десятого до десяти. В прихожей, за вешалкой, Лена обнаружила тетины  сапоги.
Она помнила, что позавчера вечером они стояли на том  же  месте,  вымытые  и
начищенные до блеска. Сейчас они были так же идеально чисты.
   Зоя Генриховна имела по одной  паре  обуви  на  каждый  сезон,  остальное
считала излишеством. Получается - с позавчерашнего вечера  она  из  дома  не
выходила. Да,  получается  именно  так.  В  стенном  шкафу  Лена  обнаружила
тетушкино теплое пальто.
   Во дворе гуляли несколько собачников,  и  у  каждого  Лена  спросила,  не
видели они в последние два  дня  "скорой"  возле  дома,  и  каждому  описала
проклятый "микрик".
   Оказалось, что "скорой"  никто  не  видел,  но  это  ничего  не  значило.
Во-первых, из подъезда было два выхода, один - во двор, другой - в переулок,
параллельный Шмитовскому проезду. "Они" могли оставить машину и в  переулке.
Во-вторых, вчера Лена видела "микрик" сама из окна гастронома. Просто  опять
пыталась уговорить себя, что это была не та "скорая"...
   Быстро вернувшись и заперев дверь на все, что запиралось, Лена  позвонила
Кротову. Он был дома.
   - Сергей Сергеевич, пропала моя тетя. Мне кажется, они были здесь. Я - не
знаю, что делать. Мне очень страшно.
   - Я сейчас приеду. Скажите номер квартиры, - ответил он.
   Еще вчера вечером, просматривая сводку по городу, Кротов узнал об  аварии
на Дмитровском шоссе, выяснил номер "скорой" и то, что было четыре  трупа  -
трое молодых мужчин и женщина лет шестидесяти-шестидесяти пяти.
   Машина принадлежала коммерческому объединению "Медсервис".  Трупы  сильно
обгорели,  однако  личности  трех  мужчин   были   установлены.   Все   трое
действительно числились в объединении, один - шофером,  двое  -  санитарами.
Женщина оставалась пока неопознанной,  и  опознать  ее  было  сложно  -  она
обгорела сильнее остальных.
   Стараясь не думать о том,  что  эта  неизвестная  может  оказаться  Леной
Полянской, а возраст при первоначальном  осмотре  определили  не  правильно,
Кротов поехал в морг.
   Конечно, мало кто вздохнет с облегчением при виде обгоревшего  трупа,  но
Кротов вздохнул. Судебный медик подтвердил, что возраст  погибшей  определен
верно, никакой беременности не было в помине  и  быть  не  могло,  а  смерть
наступила примерно за час до взрыва в результате инфаркта миокарда.  Никаких
следов насилия обнаружено  не  было.  Впрочем,  состояние  трупа  не  давало
возможности определить это с абсолютной точностью.
   Без ответа  оставались  три  вопроса:  каким  образом  в  машину  "скорой
помощи", которая никогда не ездила по срочным вызовам и в которой не было ни
одного человека даже со средним медицинским  образованием,  попала  женщина,
умершая от инфаркта; как  эта  машина  оказалась  за  Кольцевой  дорогой  на
Дмитровском шоссе и, наконец, почему номер  машины  совпал  с  тем,  который
назвала Лена Полянская?
   Кротов собирался в понедельник отправиться в  объединение  "Медсервис"  и
получить ответы хотя бы на первые два вопроса.
   Когда в субботу вечером позвонила Лена, он вдруг поймал себя на том,  что
радуется даже такому ужасному поводу увидеть ее.
   На Шмитовский Кротов  приехал  к  одиннадцати.  Оглядел  двор.  Все  было
спокойно, чернели качели и лесенки детской площадки, прижавшись друг к другу
железными боками, мирно спали машины.
   На всякий случай он решил подняться  пешком,  проверить  лестницу.  Между
пятым и шестым  этажом  на  подоконнике  сидели  двое  ребят,  покуривали  и
разговаривали  вполголоса.  Услышав  шаги,  они  затихли.  Один  спрыгнул  с
подоконника и, перегнувшись через перила, спросил, который час.
   - А вы, простите, что здесь делаете? - поинтересовался Кротов.
   - Так, - пожал плечами парень, - общаемся, пьем немножко.
   "В моем подъезде тоже ночами сидят  ребята,  общаются  и  немножко  пьют,
подумал он, - эти, кажется, такие же сопляки. Хотя кто знает?"
   - Шли бы по домам, пацаны. Время позднее.
   - Не такое уж и позднее, - подал голос тот, что сидел на подоконнике. - У
нас сигареты кончились. Вот  вы  нас  угостите,  мы  выкурим  по  последней,
посидим еще чуток и пойдем.
   Первый парень  спустился  на  несколько  ступенек.  Кротов  достал  пачку
сигарет, протянул ему.
   - Так и быть, угощайтесь.
   - Ой, у вас только две остались. Последнее  и  вор  не  берет!  -  Парень
улыбнулся и взглянул Кротову в лицо.
   "Не такой уж он и сопляк, - подумал  Кротов,  -  лет  двадцать,  а  то  и
больше".
   Парень поднялся и снова сел на подоконник. Теперь у него не было  никаких
сомнений,  что  человек,  пришедший  к  охраняемому  объекту,  опасности  не
представляет. Это человек с фотографии, обозначенной кличкой Крот.
   Лена открыла дверь. У нее были заплаканные глаза. Кротов как-то неловко и
официально пожал ей руку.
   - Спасибо, Сергей Сергеевич, что приехали. Простите  меня,  я,  наверное,
вас от семьи оторвала?
   - Семьи у меня нет, и вы меня ни  от  чего  не  оторвали.  Вы  совершенно
правильно сделали, что позвонили.
   - Может, вы есть хотите? - неожиданно спросила Лена.
   - Спасибо, Елена Николаевна, есть  я  не  хочу,  а,  вот  чайку  попью  с
удовольствием.
   Они прошли на  кухню.  Он  подождал,  пока  она  налила  воду  в  чайник,
поставила его на огонь и села, и только тогда спросил:
   - Когда вы в последний раз видели свою тетю?
   - Вчера вечером я вернулась поздно. У тети Зои в комнате было темно, я не
сомневалась, что она спит. Теперь я знаю, ее уже не было. В последний раз  я
видела ее вчера утром.
   - Почему вы думаете, что вечером ее уже не было?
   Лена объяснила и даже показала Кротову тетины сапоги и пальто.
   - Расскажите мне подробно, что вы делали вчера утром, - попросил он.
   Лена  помнила  все  поминутно  и,  рассказывая,  постаралась  ничего   не
упустить.
   - Как вел себя пес, когда вы вошли в квартиру?
   - Да, это единственное, о чем я забыла рассказать! -  спохватилась  Лена.
Пиня вел себя очень странно: скулил, выл, бегал по квартире, будто в панике.
Потом я поехала на работу, а поздно вечером, когда  вернулась,  он  был  уже
спокойный, но какой-то вялый...
   - Елена Николаевна, почему вы  вчера  вернулись  так  поздно?  -  спросил
Кротов и тут же почувствовал, что краснеет.
   "Ты совсем сбрендил, - подумал он, - тебе надо делом заниматься, а ты  ее
уже ревнуешь, боишься, что она сейчас скажет:  я  провела  вечер  с  близким
человеком..."
   Лена молча выложила перед  Кротовым  три  кассеты  и  сложенный  вчетверо
листок бумаги. Он развернул листок, и брови его поползли вверх.
   - Это привет из Лесногорска, - спокойно  объяснила  Лена.  -  Картинку  я
нашла у себя дома, на письменном столе. Еще в четверг,  убегая  из  дома,  я
положила под половички, наружный и внутренний, по ампуле с йодом. Обе ампулы
были расколоты. Пятна подсохли, но запах остался.
   Кротов отметил про себя, что к Лене домой надо будет обязательно  послать
оперативную группу. Прежде чем слушать кассеты, он спросил:
   - Сколько лет вашей тете?
   - Шестьдесят восемь.
   - Можете описать ее?
   - Я могу фотографии показать, - пожала  плечами  Лена,  -  правда,  самые
поздние - десятилетней давности.
   - Фотографий пока не надо, просто  расскажите,  какая  она  -  маленькая,
высокая?
   - Высокая, метр семьдесят пять. Довольно полная, волосы совершенно седые,
короткие, глаза светло-карие, чуть  зеленоватые...  "Нет  уже  ни  глаз,  ни
волос", - печально подумал Кротов и сказал:
   - Елена Николаевна, машина "скорой помощи"  с  номерным  знаком  7440  МЮ
вчера днем врезалась в  бензовоз  на  Дмитровском  шоссе.  Все,  кто  был  в
"скорой",   погибли.   Но,   кроме   троих   мужчин,   там   была    женщина
шестидесяти-шестидесяти пяти лет, рост  около  ста  семидесяти  сантиметров,
крупного  телосложения.  Она  умерла  примерно  за  час  до  катастрофы,  от
инфаркта.
   - Я должна буду, наверное, опознать тетю Зою? - тихо спросила Лена.
   Кротов испугался - она страшно побледнела, даже  губы  стали  белыми.  Но
голос остался спокойным.
   - Нет. Вы не сможете ее  опознать.  Взрыв  был  мощный,  пламя  вспыхнуло
сразу... Судебные медики установят личность по фотографиям, правда,  на  это
уйдет время. - Он осторожно погладил ее  пальцы.  -  Елена  Николаевна,  это
может быть случайным совпадением. Пока ничего не ясно...
   Он чувствовал, как ей сейчас плохо, и подумал:
   "Лучше бы заплакала, стало бы легче".
   Но она не заплакала, а ровным голосом произнесла:
   - Нет, Сергей Сергеевич, все уже ясно. Они приехали сюда в пятницу утром,
вошли в квартиру.  Тетя  ждала  грузчиков,  хотела  продать  буфет,  поэтому
сначала их появлению не удивилась. Но они стали спрашивать, где я, она им не
сказала. Они попытались ее заставить. От ужаса  у  нее  случился  инфаркт  -
много ли надо человеку в ее возрасте? Они испугались и увезли ее... тело. На
каком шоссе, вы сказали, произошла катастрофа?
   - На Дмитровском.
   - Ну вот. Они ехали на  Долгопрудненское  кладбище.  Вы  же  знаете,  как
бандиты прячут убитых.
   На  Лену  было  тяжело  смотреть.  Кротов  жалел,  что  рассказал  ей   о
катастрофе. Но, если она права - а она скорее всего права,  так  и  было  на
самом деле, - ей все равно придется узнать о гибели тети.
   - Елена Николаевна, есть у вас еще  кто-нибудь  из  родных,  кроме  тети?
спросил он, взяв в ладони обе ее руки.  Пальцы  были  ледяными  и  никак  не
согревались.
   - Никого. Мама сорвалась со скалы на Эльбрусе, когда мне было  два  года.
Папа умер от рака три года назад. Кроме тети Зои, у меня никого нет.
   Кротов зажег огонь под остывающим чайником и вставил  в  маленький  Ленин
диктофон первую кассету.
   - Елена Николаевна, может, вы попробуете немного поспать? - мягко спросил
он, прежде чем пустить пленку.
   Лена отрицательно замотала головой.
   - Нет, Сергей Сергеевич, я лучше с вами посижу.
   Пока слушали разговор с Валей Щербаковой, закипел  чайник.  Кротов  молча
встал, взял две чашки из буфета, налил чаю Лене и себе.
   - Может, вы покурить хотите? Я могу приоткрыть окно, - шепотом,  стараясь
не заглушить голоса на пленке, сказала Лена.
   Курить действительно хотелось. В кармане пиджака лежала  непочатая  пачка
"Честерфильда".  Кротов  подошел  к  приоткрытому  окну  и  с  удовольствием
затянулся.
   Разговор с Валей кончился. Лена  сама  сменила  кассету.  Зазвучал  голос
доктора Курочкина. Сначала Кротов слушал спокойно, но через несколько  минут
резко нажал на "стоп".
   - Откуда у Гоши Галицына пистолет? - с тревогой спросил он.
   - Газовый, - слабо улыбнулась Лена - и не заряжен.
   Немного успокоившись. Кротов стал слушать дальше.
   "Завтра утром надо ехать к Курочкину, - думал он.  -  Эту  пленку  никому
показывать, конечно, нельзя. Но и терять эти показания  нельзя,  ни  в  коем
случае. Надо добиться, чтобы доктор повторил хотя бы  часть  сказанного  еще
раз, составить протокол и сделать все как следует".
   Надежда на повторные откровения старика была слабой, но все-таки упускать
этот шанс Кротов не хотел.
   Кассеты кончились. Была глубокая ночь.
   - Елена Николаевна, вам все-таки надо поспать, - еще раз сказал Кротов.
   - Я все равно сейчас не усну. Давайте лучше немножко поговорим.
   - Хорошо. Но только о чем-нибудь нейтральном и отвлеченном,  -  улыбнулся
Кротов.
   - Согласна.
   Не зная, можно ли считать эту  тему  нейтральной  и  отвлеченной,  Сергей
осторожно спросил:
   - Вы были замужем?
   - Дважды, - кивнула Лена, - в первый раз -  еще  студенткой.  Мы  прожили
всего месяц,  только  расписались  и  сразу  разбежались.  Второй  раз  было
серьезней. Собственно, мой второй муж и есть отец  моего  ребенка,  хотя  мы
расстались восемь лет назад. Но в этом году случайно встретились - в Канаде,
за Полярным кругом, в маленьком эскимосском городке. Был июнь, а там -  снег
по колено, ни одного русского, только он  и  я.  Там  проходила  конференция
"Женщина и полюс". Знаете, собрались бездельники из разных  стран  и  десять
дней болтали о том о сем с важным видом. За десять дней  -  три  банкета:  в
честь открытия, в  честь  закрытия,  а  в  середине  -  в  честь  участников
конференции.
   Я когда-то перевела рассказы двух писательниц -  канадских  эскимосок,  а
он, как выяснилось, написал книгу очерков о малых народах Севера. Вот нас  и
пригласили. И поселили в гостинице в соседних номерах.
   В общем, там у нас все  опять  вспыхнуло,  а  в  Москве,  конечно,  сразу
погасло. Он и не знает, что я жду ребенка. У него очередная семья,  десятая,
наверное, по счету. Он их меняет, не считая. Мы с ним совершенно чужие люди.
   Спать они легли только под утро.  Лена  постелила  Кротову  на  диване  в
бывшем дядином кабинете, а сама отправилась в  комнату,  где  обычно  спала,
ночуя в этом доме, с раннего  детства.  Там  все  еще  сидели  в  тонконогом
неудобном кресле ее старые игрушки - одноглазая плюшевая обезьяна и огромная
тряпичная кукла с лысой резиновой головой.

Глава 14

   В начале семидесятых, отслужив в армии и вернувшись в родную Тюмень, Юрий
Бубенцов  написал  повесть   об   армейских   буднях.   Повесть   получилась
жизнеутверждающая. Армию он  изобразил  в  самых  радужных  тонах,  врал  не
стесняясь,  описывал   веселую   доблесть   и   военное   братство,   мудрых
наставников-старшин  и  наивных,  романтически-возвышенных  новобранцев.   В
повести гремели дружные солдатские песни, зеркальным блеском сверкали сапоги
и царила стерильная идеологическая ясность.
   Бубенцов с блеском прошел творческий  конкурс  в  Литературный  институт.
Повесть  была  опубликована  в  толстом  молодежном  журнале,  потом   вышла
отдельной книгой.
   Бубенцов приехал покорять столицу. Тут же обнаружилось, что  надменные  и
капризные молодые москвички прямо-таки  тают  от  грубоватой  мужественности
высокого, широкоплечего сибиряка. Не все, конечно, но многие.
   В пьяной общаге Литинститута на улице Добролюбова он не  прожил  и  года,
женился на сокурснице,  дочери  одного  из  секретарей  Союза  писателей,  и
поселился на теплой тестевой даче в поселке Переделкино.
   Он получил московскую прописку и  вскоре  переехал  с  женой  в  отличную
двухкомнатную квартиру в писательском кооперативном доме у метро "Аэропорт",
которую выбил для молодой семьи маститый тесть.
   Секретарская дочка была некрасива, плаксива, любила его без памяти, и это
особенно раздражало. Юрий считал, что  квартира  и  прописка  достались  ему
слишком дорогой ценой, в то время как кому-то Москва дается даром, по  праву
рождения. Глубокая обида на такую несправедливость засела в  нем  надолго  и
всерьез.
   На четвертом курсе Бубенцов вступил в партию, на пятом стал членом  Союза
писателей, а получив диплом, обменял двухкомнатную квартиру на трехкомнатную
и развелся с опостылевшей женой,  поделив  жилплощадь  с  большой  для  себя
выгодой.
   Потом начался калейдоскоп жен и любовниц. Некоторые рожали ему детей.  Он
считал, что это делается исключительно с целью его, драгоценного,  удержать.
Младенцев он терпеть не мог, считал, что они  только  мешают  жить,  орут  и
пачкают пеленки. Жен и детей бросал, не щадя, словно  вымещал  свою  горькую
обиду на Москву - что не досталась она ему даром, а заставила  прожить  пять
лет с толстой надоедливой истеричкой.
   Между  тем   все   складывалось   как   бы   само   со-"   бой.   Скучные
военно-патриотические повести печатались в лучших журналах, одна  за  дру  -
гой выходили книги, сыпались гонорары,  на  которые  можно  было  беззаботно
существовать, учитывая писательские пайки, дома творчества, разбросанные  по
красивейшим уголкам страны, уютный, закрытый для посторонних  ресторан  Дома
литераторов с отменной и недорогой кухней.
   Репутация  циничного,  но  обаятельного  проходимца  только   подогревала
интерес представительниц прекрасного пола к его персоне, а у мужчин вызывала
зависть и уважение.
   К концу  восьмидесятых  Бубенцов  понял,  что  времена  изменились,  надо
перестраиваться, и стал описывать не только ратные  подвиги  и  нравственные
искания героев, но и их интимную  жизнь  -  все  подробней  с  каждой  новой
повестью.
   Благо, опыт был большой.
   К началу девяностых он о подвигах и вовсе забыл, перешел  на  откровенную
порнуху, однако печатали его все меньше, потом  и  совсем  перестали.  Таких
сообразительных оказалось слишком много, недавно еще жадный  до  "клубнички"
российский читатель быстро ею  объелся.  Гонорары  за  последние  его  опусы
оказались  копеечными,  а   система   номенклатурных   благ   растаяла   как
прошлогодний снег.
   Надо было что-то круто менять в жизни, и Бубенцов  растерялся.  Тут-то  и
появился Иван Голованов, земляк Бубенцова, тоже  тюменец.  Они  не  виделись
очень много лет, но, случайно оказавшись за соседними  столами  в  ресторане
Дома литераторов, узнали друг друга - когда-то они  росли  в  одном  доме  и
почти дружили.
   От Вани Голованова  пахло  деньгами,  очень  большими  деньгами.  И  Юрий
постарался подружиться с ним вновь.
   Вскоре выяснилось, что Голованов стал настоящим  блатным  авторитетом,  и
Ваней его никто давно уже не называет, а все почтительно именуют Колдун.
   Колдун любил творческую интеллигенцию, особенно к ужину. То есть он любил
выпить в хорошем кабаке с каким-нибудь артистом или  писателем.  А  уж  если
писатель к тому же был  земляком  и  другом  детства,  то  для  него  всегда
находилось место за широким колдуновским столом.
   Как-то все в том же ресторане ЦДЛ Бубенцов очень осторожно завел разговор
о трудном писательском хлебе, о проблемах с издательствами и вечной нехватке
денег.
   - Что ты мне лапшу на уши вешаешь? - рассмеялся Колдун. - Трудный хлеб! У
кого, как не у писателей, есть и  антиквариат,  и  золотишко,  и  много  еще
кой-чего. Вон за соседним столом мочалка сидит.  Что  у  нее  в  ушах  и  на
пальцах, видишь? Наверняка ведь писательская жена!
   Далеко не все  дамы  в  этом  ресторане  были  писательскими  женами  или
писательницами, но эта,  с  бриллиантами,  действительно  была,  правда,  не
женой,  а   молодой   вдовой   недавно   скончавшегося   восьмидесятилетнего
поэта-песенника, о чем Бубенцов тут же Колдуну и сообщил.
   - Очень интересная женщина, - задумчиво и серьезно произнес Колдун, -  ты
с ней не знаком, случайно?
   Бубенцов  кивнул.  Он  был  знаком  с  бриллиантовой  вдовушкой,  правда,
шапочно, и раньше никакого внимания на ее уши и пальцы не обращал.
   - Вот и сходил бы как-нибудь к ней в  гости,  утешил  бы  молодую  вдову,
посмотрел бы, много ли заработал своими  комсомольскими  песенками  муж  ее,
покойник. А потом и поговорим с тобой о трудном писательском хлебе.
   Бубенцов намек понял и сначала испугался. Но потом пораскинул  мозгами  и
решил, что ничего особенно  страшного  нет.  В  самом  деле,  что  такого  -
навестить безутешную вдовушку разок-другой, а потом поделиться впечатлениями
с другом детства? Ведь не своим же тяжким трудом  заработала  тридцатилетняя
потаскушка и  дачу  в  Переделкине,  и  четырехкомнатную  квартиру,  набитую
антикварной мебелью и увешанную редкими  живописными  подлинниками  прошлого
века! Она вышла замуж за комсомольского песенника, когда тому  было  уже  за
семьдесят. Какой уж там труд с ее стороны? Детей поэт не нажил, и теперь она
его единственная наследниц