нансовые потрясения.
   Тогда же, в 1992-м, внезапно умер ее папа. Здоровый, полный  сил  человек
сгорел за три месяца от рака желудка. За неделю до смерти он сказал:
   - Ты бы, Леночка, завела себе ребенка. Одна на свете остаешься...
   Лена действительно оставалась одна на свете. У нее не было никого,  кроме
старенькой полубезумной тетушки Зои Генриховны, родной сестры ее матери. ,
   Завести ребенка Лена решилась только через три года, когда ей исполнилось
тридцать пять. Замуж она больше не вышла, забеременела от человека,  который
в отцы не  годился,  был  только  производителем,  чем-то  вроде  племенного
быка...

***

   Ординатор Боря Симаков влетел в кабинет Зотовой и выпалил с порога:
   - Амалия Петровна! У нас ЧП! Больная пропала!
   - Какая больная? Боря, что ты несешь?
   - Та самая, Амалия Петровна, та самая!
   - Успокойся, Борис. Сядь. Как там у  нас  с  искусственными  родами?  Все
готово?
   - Именно искусственные роды и пропали!
   Под слоем нежнейших французских румян щеки Амалии Петровны стали серыми.
   - Как она могла пропасть? - шепотом спросила Зотова. - Ее что,  похитили?
Время - десять вечера, у ворот охрана...
   - Ну, вероятно, она просто встала и ушла.
   - Как ушла?! Куда? Как и куда может уйти женщина в  родах,  в  больничной
рубашке, без одежды и документов? - Амалия Петровна говорила очень тихо,  но
Борису казалось, что  она  орет.  -  Эта  больная  должна  была  лежать  под
капельницей, у нее уже должно быть полное раскрытие, потуги! Что ты  несешь,
Борис?!
   - Стимуляцию ей сделать не успели. Ее одежда в камере хранения.
   - А паспорт?
   - Где ее паспорт, я не знаю.
   - В общем, так, Борис. Далеко она уйти не могла. Сейчас ты  обшаришь  всю
больницу.  В  палаты  можешь  не  заходить.  Осматривай  туалеты,  бельевые,
прачечную, склад, подвал и чердак. Она где-то здесь.
   Борис впервые за весь разговор взглянул прямо в  светло-голубые,  ледяные
глаза Зотовой. Зрачки сузились до точек, глаза казались почти  белыми.  Лицо
из пепельного сделалось свекольно-красным.
   "Ну и страшная же ты баба, - подумалось Борису, - ну  и  вляпался  же  я,
идиот!"
   - Хорошо, - спокойно сказал он. - Я ее найду - если найду. И дальше  что?
За волосы поволоку рожать? Или, может, мне ее вообще убить?
   - Надо будет - убьешь, - усмехнулась Зотова.  -  В  благородство  захотел
поиграть? Ты, сопляк, на  какие  деньги  живешь?  На  какие  деньги  жену  с
ребенком  кормишь?  Знаешь,  сколько  в  других  больницах  такие,  как  ты,
ординаторы получают? Я ведь тебя предупреждала, когда мы начинали  работать,
- всякое может случиться. Вот, милый мой, и случилось.
   - Дело в том, Амалия Петровна, - медленно произнес Симаков, - дело в том,
что, когда мы начинали работать, речь шла о серьезных научных исследованиях,
о моей диссертации. Прошло три года. Никакой наукой не  пахнет.  Деньгами  -
пахнет, это да. Можно сказать, воняет деньгами. И вот сегодня  вы  привозите
женщину,  которую  усыпили   промедолом,   требуете   ее,   спящую,   срочно
стимулировать, без всяких к тому показаний.
   - Внутриутробная гибель плода - это тебе не показания? - перебила Зотова.
   - Да живой там плод,  живой,  -  нервно  хохотнул  Борис,  -  и  уродств,
несовместимых с жизнью, там нет наверняка...
   Зотова изо всех сил шарахнула кулаком по столу,  тут  же  поморщилась  от
боли и, потирая ушибленное запястье, тихо произнесла:
   - Ты, Боренька, мальчик умный, добрый и невинный, как ангел, -  голос  ее
сделался вкрадчивым, даже ласковым, - но ты плохой врач. Ты ошибся в  выборе
профессии. Врач не  должен  быть  истериком.  Думаю,  мы  не  сумеем  больше
работать вместе. Мне даже кажется, мы больше не можем жить в  одном  городе,
тем более таком маленьком.  Поэтому  прямо  сейчас.  Боренька,  ты  напишешь
заявление об уходе и прямо завтра  начнешь  искать  для  себя  и  для  своей
молодой семьи новое место жительства, чем дальше от Лесногорска, тем  лучше.
И запомни, мальчик мой: я сюда никого не  привозила.  Поступила  женщина  на
"скорой" со срочными показаниями. Вероятно, у этой женщины еще и психические
отклонения, потому что нормальный человек в таком состоянии из  больницы  не
сбежит. И вот теперь бродит где-то сумасшедшая роженица в больничной рубахе,
и виноват в этом ты, Боренька. Но я тебя прощаю.  Вот  тебе  бумага,  ручка.
Пиши заявление - и до свидания.

***

   Когда Борис ушел, Амалия Петровна несколько минут сидела, тупо  глядя  на
захлопнувшуюся за ним дверь кабинета. Правильно  ли  она  поступила,  выгнав
Симакова и открыто пригрозив ему? Она чувствовала:  дело  выходит  на  новый
круг. Начинается новый этап, и на  этом  этапе  такие,  как  Симаков,  будут
только мешать.  За  его  благородным  негодованием  стоят  лишь  слабость  и
трусость.
   Он, конечно, будет молчать. Да и не о чем говорить. Не о чем и некому. Не
такая она, Амалия Петровна, дура, чтобы посвящать  его  во  все.  Она  давно
поняла - Симакова в дело вводить нельзя. Он нужен был на определенном этапе.
А теперь на его место  надо  искать  совсем  другого  человека  -  сильного,
надежного, который не будет корчить из себя святую  невинность  и  требовать
каждый раз очередной порции лапши на  уши.  Разумеется,  такому  человеку  и
платить придется по-другому, но это ничего. Лишь бы он не утомлял ее всякими
интеллигентскими выкрутасами, как Симаков: деньгами, видите ли, воняет...
   Да, с Симаковым  она  поступила  правильно.  Конечно,  найти  подходящего
человека на его место непросто. Но это - потом. Сейчас главное - сырье.
   Амалия Петровна решительно сняла телефонную трубку и набрала номер.
   - Мне нужны трое, сюда, в больницу. Нет, ничего страшного. Просто у одной
больной внезапно обнаружились психические отклонения, она  сбежала  прямо  с
операционного стола. Мои санитары ушли, их рабочий день давно кончился. Пока
я дозвонюсь-добужусь, ваши люди будут здесь. Охрану мне дергать не  хотелось
бы больная может проскочить через ворота. Спасибо, жду.
   Через сорок минут у ворот больницы остановилась черная  "Волга".  Из  нее
вышли трое мужчин в  кожаных  куртках,  с  широкими  плечами  и  квадратными
затылками.

***

   Свет фонарика блуждал по  скользким  ступеням.  Трое  мужчин  неторопливо
спускались в подвал.
   - Все - сказал один из них, - подвал только остался. Вряд ли она вообще в
больнице. Наверное, давно дома.
   - Как это, интересно, она домой доберется  в  одной  рубашке  и  босиком?
спросил второй.
   - Да очень просто, - хмыкнул третий, - сядет в электричку и поедет. А что
босиком - так сейчас никто ни на кого не смотрит.
   Они вошли в подвал.
   -  Черт,  здесь  все  ноги  переломаешь.  Посмотри,  может,  какой-нибудь
выключатель есть?
   - Выключатель-то есть, да, видно, завхоз на лампочках экономит.
   Они остановились и закурили.
   У Лены с детства было очень острое обоняние, прямо-таки собачий нюх.  Все
запахи она чувствовала четко и ясно, а теперь, беременная, не могла ездить в
метро из-за дикой смеси ароматов. Дешевые и дорогие духи сливались с потом и
грязными носками. Дух горячего хлеба в чьем-то пакете переплетался с запахом
мочи и гнилых зубов бомжа, заснувшего напротив. А уж  запах  табачного  дыма
она чуяла за версту...
   Вот уже больше часа она сидела на своем сооружении из ящиков, согрелась и
сама не заметила, как задремала.
   Ей приснился школьный двор, заполненный  нарядными  детьми  и  взрослыми.
Первоклашка с огромным бантом в русой косичке крепко держала Лену  за  руку.
Девочка была удивительно похожа на маленькую Лену. Она даже стояла, как Лена
на детской фотографии, - на одной ноге, будто цапелька...
   - У меня  будет  девочка,  -  прошептала  Лена  сквозь  сон,  но  тут  же
проснулась. Ей в нос ударил резкий запах табачного дыма.
   Курил не один человек, а двое  или  даже  трое.  Сигареты  были  крепкие,
американские.
   Сначала Лена решила просто  спрятаться  за  ящиками.  Не  станут  же  они
перерывать весь хлам в темном подвале!
   Она тихо встала, стараясь ничего не задеть и даже  не  дышать.  Но  ящики
были придвинуты ею же вплотную к стене. Разбирать  сейчас  всю  конструкцию,
отодвигать от стены было опасно.
   Луч фонарика медленно  скользил  по  подвалу.  Пока  он  был  далеко,  но
приближался.  Раздался  шорох,  потом  грохот.  Скорее  всего  они  намерены
осмотреть здесь каждую щель. Но подвал очень большой, и это дает шанс.
   Лена вспомнила любимый телесериал своего  детства  "Семнадцать  мгновений
весны". Там тоже обыскивали подвал, и героиня с двумя младенцами  спряталась
в канализационном люке. У Лены был всего один младенец, причем в  животе,  а
не на руках. Но  не  было  люка,  не  было  времени  найти  его,  открыть  и
спрятаться - если, такое вообще возможно.
   Быстро и бесшумно она вскарабкалась на ящики и сжалась в комок под  самым
окном. Окно было освещено луной так, что подними  они  головы  -  увидят  ее
силуэт. Дождавшись очередного грохота швыряемой в  разные  стороны  рухляди,
Лена открыла окно. Прямо за ним была  узкая  каменная  ниша  глубиной  около
метра. Прикрыв окно снаружи, она  уселась  на  дно  ниши,  усыпанное  сухими
листьями.
   Было холодно, стучали зубы, колотила дрожь. Сквозь чуть приоткрытое  окно
она слышала грохот мат и опять тот же запах табачного дыма. Они  стояли  под
самым окном, возле ее конструкции из ящиков. Лена слышала каждое слово.
   - Смотри, здесь окно. Кто это  так  постарался  ящики  аккуратно  сложил,
тряпками обмотал? Может, там что ценное лежит? Может, старушка Зотова еще  и
наркотой приторговывает?
   - Брось, и так ей хватает. Много ли бабульке надо?
   - Слышь, Колян, ты до окошка-то долезешь?
   - А на хрена?
   - На всякий случай. Давай-ка, попробуй.
   Несколько секунд было тихо. Луч фонарика уперся прямо в  пыльное  оконное
стекло. Лена зажала рот рукой. Ей казалось - еще чуть-чуть,  и  она  завопит
как резаная.
   "Что я делаю? Господи, что я делаю? Какая-то  глупость,  дешевый  боевик,
неслось у нее в  голове.  -  Сейчас  они  меня  увидят.  Сейчас  этот  Колян
доберется до окна - и все. Что все? Убьют они меня?  Свяжут,  опять  усыпят,
сделают искусственные роды? Зачем? Скрыть врачебную ошибку?  Не  слишком  ли
много хлопот?"
   Вдруг раздался треск, грохот. Потом  послышалась  оглушительная  матерная
тирада вперебивку со стонами  и  всхлипываниями.  Ящики  не  выдержали  веса
здоровяка Коляна и обрушились.
   - Нога, нога моя! - услышала Лена всхлипывающий мужской голос.
   - Цела твоя нога, придурок, - ответил другой голос, - хорош выть.  Пошли,
ща тебе первую помощь окажут.
   - Ага, в гинекологии, - хихикнул третий.

***

   На столе перед Зотовой лежала новенькая больничная карта, в которой  была
записана  только  первая  страница.  Амалия  Петровна  аккуратно  переписала
фамилию, имя, отчество, дату рождения,  домашний  адрес.  Сложив  блокнотный
листочек, она сунула его  в  карман  халата.  Затем  щелкнула  зажигалкой  и
подожгла уголок больничной карты.
   Подперев щеку, она задумчиво смотрела, как медленно, неохотно съеживается
и рассыпается в прах плотная белая бумага.
   "Полянская Елена Николаевна, I960..." -  мелькнуло  в  последний  раз  на
догорающем бланке.
   Немного подумав, Зотова вытащила листочек из  кармана  и  тоже  подожгла.
Теперь  она  все  знала  наизусть.  Теперь  она  никогда  не  забудет  этих,
паспортных данных.

***

   Когда стало совсем тихо, Лена, подождав для верности еще несколько минут,
стала осторожно подтягиваться, чтобы влезть назад  в  подвал.  Она  все-таки
решила туда  вернуться.  Она  так  промерзла,  что  казалось  -  никогда  не
согреется. А в подвале тепло. Там ее искать уже не будут. Утром она  вылезет
и спросит первого встречного, где милиция. Скажет, что ее ограбили, или  еще
что-нибудь придумает. Не бродить же ей ночью в таком  виде  неизвестно  где.
Тем более они сейчас наверняка обшаривают больничный двор и его окрестности.
   Перекинув ноги через оконный проем, она посмотрела вниз. Не меньше чем  в
трех метрах от нее на дне подвала,  светлела  груда  разбросанных  ящиков  и
белья. Между нею и полом была голая каменная стена.
   "Но мне же нельзя прыгать", - с тоской подумала Лена.
   И тут она услышала мужские голоса - совсем рядом. Вспыхнули фары  машины,
ярко, очень близко. Зажмурившись,  обхватив  ладонями  живот,  она  прыгнула
вниз, прямо на тюк с тряпьем.

Глава 3

   Когда рассвело, из  подвального  окна  показалась  взлохмаченная  голова,
грязное бледное лицо. Дворник Степанов, бодро сметавший нападавшие  за  ночь
листья, не удивился - в подвал больницы иногда заползали ночевать  бомжи.  В
городе почти не осталось старых зданий с удобными, теплыми подвалами, а ночи
уже холодные. Надо же где-то спать этим бедолагам!
   У ворот больницы недавно поставили охрану, двух сонных надменных громил в
пятнистой форме, с автоматами за плечами. Громилы курили "Мальборо",  каждые
полчаса сплевывали сквозь зубы и молчали, как глухонемые. Окурки они бросали
прямо под ноги, да еще растирали  своими  башмачищами.  Степанову  охранники
сразу не понравились. Не понравилось ему и то, что забор вокруг  больничного
двора построили бетонный, да еще - вот пакость - колючей проволокой обтянули
поверху и бутылочных осколков понатыкали.
   Однако  в  самой  глубине  двора  была  дырка  в  заборе,  незаметная  за
кустарником. Кто и когда ее проделал, Степанов не знал. Но дырка была, через
нее-то бомжи и пробирались иногда к теплому подвалу.
   Непорядок, конечно, все-таки медицинское учреждение. Ну да ладно. Они  не
грязнее крыс. Только вот крыс никто не трогает,  шастают  по  городу,  будто
хозяева. А бомжей гоняют все кому не лень...
   Бродяжка, заметив Степанова, спряталась.
   - Да вылезай уж, не бойся, -  позвал  дворник  -  а  то  сейчас  врачи  с
дежурства пойдут.
   Голова показалась опять. Это была женщина, не старая, не пьяница странная
какая-то.
   - Ну, помочь, что ли? - Степанов подошел и протянул руку.
   Женщина с его помощью выбралась наружу, и тут Степанов удивился.  На  ней
была больничная рубашка, сверху - короткий зеленый балахон,  какие  надевают
врачи в операционной. Босые ноги в свежих  ссадинах.  Но  что  больше  всего
удивило Степанова - на плече у нее висела маленькая,  шикарная,  явно  очень
дорогая кожаная сумочка.
   "А сумочка-то  наверняка  краденая.  Надо  бы  в  милицию..."  -  подумал
Степанов. Но тут женщина произнесла:
   - Скажите, пожалуйста, где здесь ближайшее отделение милиции?
   Степанов повел ее к дыре в заборе. Хотя эта женщина  и  не  была  никакой
бомжихой - он понял это, вглядевшись в ее  лицо,  и  окончательно  убедился,
когда она спросила про милицию, - Степанову почему-то не хотелось  вести  ее
через ворота, мимо охранников.
   Пролезая через пролом, она спросила:
   - Извините, это Москва?
   - Лесногорск, - пожав плечами, ответил Степанов, - до Москвы сорок  минут
на электричке.

***

   Дежурный в отделении милиции долго разглядывал странно одетую  гражданку,
потом листал ее паспорт. Было шесть часов утра, ему  очень  хотелось  спать.
Наконец, сладко зевнув, он отдал ей паспорт и произнес:
   - Я все-таки не понял, гражданочка, о  чем  заявить-то  хотите?  Ограбили
вас, изнасиловали? Что случилось?
   - Все, спасибо, извините. Я не буду ничего заявлять. Не  возражаете?  Мне
домой надо, а в таком виде, босиком...
   Опустившись  на  лавку  для  задержанных,   женщина   горько   заплакала.
Молоденький дежурный растерялся.
   - Ну что вы, девушка, сюда не надо вам садиться, - он встал, протянул  ей
пачку сигарет, - на, покури, успокойся.
   Она замотала головой:
   - Спасибо, я не курю. Простите, у вас здесь можно где-нибудь умыться?
   - А, это пожалуйста. Пошли. Эй, погоди, у меня тапочки есть. Ноги за ночь
устают в ботинках. На, надень.
   - Спасибо вам большое, - слабо улыбнулась Лена.
   Когда она вернулась, умытая  и  причесанная,  дежурный  увидел,  что  она
красивая, намного красивее, чем на паспортной  фотографии.  И  никак  нельзя
дать ей тридцать пять лет. Длинные темно-русые волосы, большие серые  глаза,
лоб высокий, выпуклый слегка, и на нем будто написано высшее образование.
   - Я тут чайку согрел, угощайтесь. И вот вам бумага  ручка.  Вы  заявление
все-таки напишите.
   Лена глотнула крепкого сладкого чаю и стала писать:
   "Я, Полянская Елена Николаевна, 1960 г.р., домашний  адрес:  Москва,  ул.
Новослободская, дом..."
   Впервые в жизни ей приходилось писать заявление в милицию. Если описывать
все подробности, получится длинно, если  без  подробностей  -  никто  ничего
вообще не поймет.
   - А на чье имя писать? - вскинула она глаза на дежурного.
   -  Пишите  на  имя  начальника  Лесногорского  городского  отделения  МВД
капитана Савченко К.С.
   - Насколько подробно все описывать?
   - Ну, желательно подробней.
   - Тогда длинно получится.
   - Ничего, разберемся.
   Заявление уместилось на двух страницах.  Лена  написала,  как  в  женской
консультации ее усыпили, как она очнулась на больничной койке и из разговора
медсестер поняла, что ее собираются готовить к искусственным родам; как  она
сбежала и просидела ночь в подвале, где ее не нашли по чистой случайности.
   "Я не знаю, с какой целью все это было проделано, - закончила она, - кому
понадобились я и мой ребенок (у меня беременность двадцать шесть недель), но
факт насилия, на мой взгляд, очевиден". Число и подпись.

***

   Милицейский "газик" не спеша ехал по Ленинградскому шоссе. Лену  знобило,
хотя на плечи ей накинули телогрейку. Только сейчас она поняла, как  устала.
Заявление не давало ей покоя. Наверное, не стоило его все-таки писать...
   Оказавшись дома, она скинула больничное тряпье и встала под горячий  душ.
Мылась долго, согревалась и смывала с себя всю эту жуткую, нелепую ночь.
   "Почему я не написала, что искавшие  меня  в  подвале  упомянули  фамилию
Зотова? Наверное, эта Зотова имеет отношение ко всей истории. Впрочем,  вряд
ликто-то вообще будет заниматься моим заявлением. У них и так  дел  хватает.
Ну и хорошо, и отлично. Пусть все это забудется, исчезнет, как страшный сон.
Ничего не было - ни больницы, ни подвала. Там, правда, остались мои  вещи  -
любимый  белый  свитер  из  альпаки,  который  связала  тетя  Зоя,  отличная
шерстяная юбка - в ней можно было  бы  ходить  до  девятого  месяца,  просто
пуговицы переставить. Ладно, переживу. Главное, все кончилось. Теперь  можно
наконец лечь в родную чистую постель, вытянуть ноги, поспать часа три-четыре
и все, все забыть..."
   Выйдя из ванной в теплом махровом халате, Лена поставила чайник на  огонь
и, позвонив на паботу, наговорила на автоответчик  главному  редактору,  что
задержится сегодня и приедет часам к двум, так как неважно себя чувствует.
   Потом она вернулась в ванную, с какой-то суеверной  брезгливостью,  двумя
пальцами подняла с пола больничные тряпки и кинула их в  пластиковый  мешок,
чтобы прямо сейчас, пока закипает чайник, выбросить все это  в  мусоропровод
на лестничной площадке.
   Еще с детства у Лены была  привычка  брать  с  собой  ключи,  отправляясь
выносить мусор: английский замок мог запросто  защелкнуться.  Много  лет  на
крючке в стенном шкафу в прихожей висели запасные ключи  от  квартиры  и  от
почтового ящика, которые Лена машинально брала и машинально вешала на место,
когда шла выносить мусор или доставать газеты.
   Она привычно протянула руку и наткнулась на пустой крючок. Включив свет в
прихожей, обшарила дно шкафа, перетряхнула всю стоявшую там обувь. Ключей не
было.
   "Успокойся, - приказала себе Лена, - ты  просто  забыла  повесить  их  на
место. Сядь и подумай, куда ты могла деть ключи. Надо ведь  просто  поискать
как следует. Но сначала - выкинуть эту гадость". Она заметила,  что  говорит
вслух.
   Достав связку  ключей  из  сумочки,  Лена  открыла  дверь.  Руки  немного
дрожали, и связка со звоном упала на кафель лестничной пло