нной
службы "Ганзы". В прошлом сотрудник Гелена. Я с ним познакомился пять  лет
назад. Он преподавал нам основы диверсионной работы.  Считался  признанным
гением в этой области.
   - А то, что вы о его жене говорили, - тоже правда?
   - Да, она была моей любовницей. А  вот  то,  что  я  насчет  ее  смерти
сказал, - это только мое предположение. Но  не  мне  одному  смерть  Греты
Хубер казалась подозрительной. Кстати, Браун уже давно подозревает Хубера.
Это мне еще сама Грета говорила.
   - В чем же он его подозревает?
   - Браун со мной об этом не говорил.
   - А Грета?
   - Она - да, говорила, что, мол, у  Хубера  родные  где-то  в  Восточной
Пруссии живут. А сын его связался со студентами левого толка и  сбежал  на
Кубу. Конечно,  все  это  всерьез  принимать  не  приходится.  Такие  дела
встречаются сплошь и рядом. Но есть кое-что и посерьезнее. Например, Хубер
продал все свое имущество и вложил деньги в какой-то иностранный банк.
   - Готовился к побегу, что ли? - уточнил Шалго.
   - Да.
   - Тогда почему же Браун тем не менее послал его сюда?
   - Это одному Брауну известно, - усмехнулся Герцег.
   - Можно мне? - как школьник, подняв руку, спросил Еллинек. -  Я  думаю,
свинью они нам подложили. Браун - это такая лиса, что хитрее его  мне  еще
до сих пор никто не попадался. И уж если он Хубера сюда послал, значит,  у
него были на то свои причины. Браун на риск никогда  не  идет.  Он  ставит
только на верную карту. Не имея гарантий, он Хубера сюда не послал бы.
   - Чепуха! - перебил его Герцег. - Он затем и прислал его сюда, чтобы мы
его тут прикончили. Хубер мешал Брауну. Удобнее, когда сотрудник  исчезает
здесь, "за железным занавесом".
   - Возможно. Только мне такие игры не по нутру, - признался Еллинек.
   Оскару Шалго они тоже не нравились, эти  игры.  Если  люди  в  аппарате
фирмы "Ганза" знали или хотя  бы  подозревали  что-то  о  замысле  Хубера,
почему они послали его сюда?
   - Как вы собирались убить Хубера? - спросил он.
   - О, это было здорово придумано! Я знал, что машину Меннеля милиция еще
не забрала. Я усадил бы Хубера в эту машину и отъехал  бы  до  места,  где
меня ждал бы Руди с мотоциклом. Там я пришил бы Хубера в машине,  а  затем
включил бы устройство с таким расчетом, чтобы самому успеть  добраться  до
Руди. Остальное - уже дело техники. Сгорел бы Хубер  дотла.  И  следов  не
осталось бы...
   Шалго   с   омерзением   слушал   повествование   захлебывающегося   от
удовольствия Герцега. Сомневаться в том, что он выполнил  бы  адский  план
Брауна, не приходилось.
   - Жаль, что проклятая старушенция сорвала мне всю операцию.  Поверил  я
ее сказочкам. Но вы знаете, любой другой тоже клюнул бы на такую  наживку.
Ведь до чего все точно совпадало с моими данными.  И  какая  артистка  эта
ваша бабуся!
   - Считайте, что вы  получили  по  физиономии!  -  поморщившись,  сказал
Шалго. - Бабуся - моя жена.
   - Извините, господин...
   - А вот кто такая Сильвия?
   - Не знаю, - покачал головой Герцег.
   Старый детектив перевел взгляд на рыжеволосого Руди.
   - Мне помнится, - сказал тот, - операцию Меннеля вроде бы так называли.
Шлайсиг, кажется, так говорил.
   - А кто убил Меннеля?
   Бандиты переглянулись.
   - Не знаю, - пожал плечами Герцег. - Но  теперь  я  не  удивлюсь,  если
выяснится, что это тоже дело рук Брауна.
   Шалго попросил майора Балинта, когда  они  вместе  ехали  в  машине  за
Фельмери, поскорее возвращаться из Будапешта. Герцег и Еллинек,  скованные
наручниками, сидели на заднем сиденье под бдительным присмотром охранника.


   Профессор Табори вернулся домой усталый  и  голодный.  Поэтому  он  был
необыкновенно обрадован, увидев, что Бланка еще не  спит,  а  ждет  его  с
горячим ужином. Быстро умывшись, он сел к столу и  принялся  торопливо,  с
жадностью есть, успев только спросить, где Казмер.
   - У себя. Кажется, еще читает, - ответила Бланка. - Да ты не спеши, ешь
медленнее. А то опять будешь жаловаться, что болит желудок.
   - Уже болит. С самого утра. Понервничал, взвинтил себя, и  схватило.  -
Табори отпил большой глоток вина, намазал ломоть мягкого хлеба  маслом.  -
Никак не могу понять, почему Казмер так  странно  себя  ведет.  Может,  ты
объяснишь, что  заставило  его  сказать  неправду?  Теперь  я  уже  и  сам
убедился, что девятнадцатого он в Будапеште не был.
   - Не знаю, где он был,  -  устало  проведя  рукой  по  лбу,  прошептала
Бланка. - Он и мне этого не говорит. Да ты ешь. Гарнир почему-то  даже  не
попробовал. - Взглянув на брата, она с грустью увидела,  как  сильно  Матэ
переживает  все  происходящее:  лицо  у  него  осунулось,  стало  каким-то
землисто-серым. -  Ты  много  куришь,  -  сказала  она.  -  И  почему  без
мундштука?
   Табори ощупал карманы:
   - Знаешь, я его где-то потерял.
   - В Будапеште забыл, наверное.
   - Да нет, едва ли в Будапеште, - в большом  замешательстве  пробормотал
профессор. - Потому что Шалго спросил у меня о  нем  еще  вчера,  до  моей
поездки в город.
   - О чем спросил тебя  этот  противный  тип?  -  непривычно  раздраженно
воскликнула Бланка.
   - Почему, говорит, ты не пользуешься своим красивым мундштуком?  А  что
это ты так против Шалго настроена? Он чем-нибудь обидел тебя?
   Бланка не ответила. Табори пристально  посмотрел  на  сестру:  красивое
лицо ее казалось усталым и старым.
   - Ты слышал, что случилось? - с волнением в голосе вдруг спросила она.
   - Где и с кем? -  переспросил  Матэ,  закончив  ужин  и  откинувшись  в
кресле.
   - Нашего гостя чуть не убили.
   - Что ты говоришь! Хубера?
   - Да. Если бы не Лиза Шалго, его бы уже не было в живых.
   Пораженный неожиданной новостью, профессор  растерянно  слушал  рассказ
сестры.
   - Интересно, ей-то откуда стало известно, что  жизнь  господина  Хубера
находится в опасности?
   - Оттуда, что ее муженек, этот местный Шерлок Холмс, додумался спрятать
у нас в гостиной какой-то секретный микрофон. Теперь ты понимаешь,  почему
я вся буквально киплю от ярости?
   - Это в самом деле возмутительно! Какое он имел право?  И  после  всего
этого он еще  приходит  сюда  и  просит  одолжить  ему  машину?  -  Табори
побледнел от возмущения. Достав из кармана таблетки, он положил одну в рот
и запил водой. - Нет, я этого так не оставлю! - Профессор Табори  вскочил,
забегал по комнате. - И давно они нас подслушивают?
   - Разве они скажут? Я спросила, но старый паяц, как всегда,  отшутился.
Даже заявил, что мы ему еще спасибо должны  сказать.  Не  будь  микрофона,
говорит, Хубера уже не было бы  в  живых.  Ну  что  я  ему  на  это  могла
ответить?
   - Я  сейчас  же  переговорю  с  полковником  и  потребую  извинений.  Я
прокурору буду жаловаться! - Голос профессора  Табори  вибрировал  уже  на
самых высоких нотах. - Это же полнейшее попрание прав личности!  Грубейшее
нарушение закона!
   Бланка дождалась, пока брат остынет, и только после этого сообщила:
   -  Полковник  Кара  вернулся  к  себе  в  Будапешт.  Они  тут  какое-то
соглашение с Хубером заключили.
   - А где Хубер?
   - У себя в комнате. Он совершенно потрясен этим покушением.
   Бланка  обеспокоенно,  с  тревогой  смотрела  на  брата,  огромного   и
сильного, яростно метавшегося из угла в угол.
   - Я тебе скажу, Матэ, эти Шалго никогда мне не нравились. Убеждена, что
они специально приставлены шпионить за нами.  Подлые  провокаторы!  Но  ты
ведь всегда горой  за  них  стоял.  -  Голос  ее  сделался  едва  слышным,
дрожащим, и она почувствовала себя вдруг слабой и беззащитной. - Ах, Матэ,
милый, как трудно мне так  жить!  Как  страшно!  Иногда  я  чувствую  себя
обреченной. Сегодня я ездила в Фюред. Казмер отвез меня туда на машине и к
вечеру вернулся за мной. Впервые за много  лет  я  снова  была  в  церкви.
Вошла, села на последнюю  скамейку,  начала  молиться.  И  вдруг  мне  так
захотелось умереть. Сразу, там же...
   Матэ Табори, пораженный  ее  словами,  подошел,  обнял  ее  и  утешающе
сказал:
   - Зачем так мрачно, сестра? Ты совсем не одинока. Ты же отлично знаешь,
что всегда рядом с тобой - я.
   Бланка беззвучно плакала.
   - Зачем мне эта жизнь?.. Одни страдания, страх, -  срывался  с  ее  губ
шепот.
   - Перестань, Бланка... - только и смог выдавить из себя Матэ. Он  вдруг
подумал о том, что жизнь его сестры могла сложиться совсем по-другому,  не
напиши  он  ей  тогда,  движимый  ненавистью  к  ее  избраннику,   фашисту
Моноштори, то суровое, бескомпромиссное письмо: "...Я требую и жду, что ты
совладаешь со своими чувствами... Мы живем в эпоху,  когда  есть  дела,  в
тысячу раз более важные, чем любовь... Ты вынуждаешь меня поставить  перед
тобой суровую дилемму: он или я. И ты должна сделать выбор.  От  друзей  я
знаю, что он за человек. И я верю своим друзьям. А потому говорю тебе:  не
хочу ни знакомиться с ним, ни тем более подавать ему руку..."
   Где-то очень далеко мелодично  прозвучал  сигнал  ночного  автобуса.  И
снова все стихло.
   - Ну о чем ты, сестренка? -  еще  раз  попытался  найти  в  себе  слова
утешения Матэ Табори. - Соберись с силами. Я  понимаю,  что  я  в  большом
долгу перед тобой. Но все равно прошу тебя, не надо так убиваться...
   Конечно, случись все это не четверть века назад, а сейчас, сегодня, он,
наверное, вел бы себя умнее, с большим тактом. Но и сегодня он так же, как
и тогда, не подал бы руки палачу и убийце. Время только  подтвердило,  что
прав был он, Матэ Табори. Да что толку гадать о прошлом? Что было бы, если
бы...
   - Знаешь что, сестра, свари-ка ты мне лучше кофе! - попросил он.
   Ему совсем не хотелось кофе. Наоборот, ему хотелось спать. Но Матэ знал
сестру: когда кому-то нужна ее помощь -  пусть  самая  пустяковая,  -  она
быстрее забывает о своих собственных горестях.



        "11"

   Начальник дорожного отдела Балатонфюредского горсовета Иштван Чордаш не
очень обрадовался нежданным ночным гостям  -  Шалго  и  Фельмери.  "Только
заснешь, - ворчал он, - звонят!"  Жена  Чордаша  тоже  проснулась  и  даже
спросила: "Кто там?" - но  тут  же,  повернувшись  на  другой  бок,  снова
уснула. Не зажигая света, Чордаш быстро оделся. Так уж  у  него  заведено:
всякая вещь всегда знает свое место.
   - Разве ты человек? Ты - кладовщик! -  говаривала  часто  ему  жена,  а
желая досадить мужу, умышленно  забывала  положить  какую-нибудь  вещь  на
отведенной ей Чордашем место.
   Начальник  дорожного  отдела  оказался  немолодым  уже  человеком,  лет
пятидесяти, удивительно маленького роста но  вид  у  него  был  строгий  и
внушительный.
   Фельмери показал ему свое служебное удостоверение,  но  и  после  этого
сердитый мужчина не стал добрее. Приглашая их в дом, он попросил  довольно
требовательным тоном, чтобы гости хорошенько вытерли ноги, потому  что  он
совсем недавно застелил пол линолеумом,  и  теперь  на  нем  видна  каждая
пылинка. После долгого шарканья подошвами о коврик на крыльце ночные гости
были препровождены в кухню.
   - Садитесь, - хрипловатым голосом сказал хозяин. - Но от курения  прошу
воздержаться. У нас не курят. Никотин вредно действует и на человека и  на
мебель.
   - Да-да,  конечно,  -  поспешно  пряча  сигарету  в  пачку,  согласился
Фельмери, уголком глаза косясь на Шалго. Тот  злорадно  ухмылялся,  словно
желая сказать: "Что, брат, попало?"
   - Товарищ Чордаш, - Фельмери решился после этой небольшой заминки прямо
перейти к делу. - Я пришел, а вернее, мы пришли к вам с просьбой. Помогите
нам в одном важном с точки зрения государственной безопасности деле.
   Сердитый Чордаш маленькой, густо обрызганной веснушками рукой разгладил
складку на пластиковой скатерти, покрывавшей кухонный стол, и все  тем  же
хрипловатым, будто крякающим голосом проговорил:
   - Пожалуйста, а в чем именно? - И вдруг густо весь побагровел: на месте
только что  расправленной  складки  на  скатерти  виднелся  едва  заметный
разрез. "Сколько раз я твердил Элке, что нужно резать хлеб на  дощечке,  а
не на скатерти!" - пронеслись в его  голове  гневные  упреки  жене,  и  он
теперь уже краем уха следил за тем, что говорил ему Фельмери.
   А Фельмери говорил вот что:
   - Вы не помните, на какой улице ночью девятнадцатого июля рабочие могли
ремонтировать дорогу или канализационные люки?
   - Ночью у нас вообще не работают.
   - Извините, - поспешил уточнить лейтенант. -  Я  неверно  сформулировал
вопрос. Где могла гореть ночью красная сигнальная лампочка, если работы не
были окончены днем?
   - Мы строго соблюдаем правила безопасности. Я  за  этим  сам  слежу,  -
ответил Чордаш, думая про себя: "Черт бы  побрал  эту  скатерть.  Ее  ведь
теперь ничем и не заклеишь. Так и поползет  дальше".  -  Правила  положено
строго соблюдать, - повторил он вслух.
   - Правильно, товарищ Чордаш, - согласился с ним  Фельмери.  -  Так  вот
вспомните, пожалуйста, где  девятнадцатого  июля  ночью  были  установлены
красные сигнальные лампочки?
   - Тут и вспоминать нечего, - возразил Чордаш заносчивым, пожалуй,  даже
хвастливым тоном. На мгновение он забыл об испорченной скатерти, хотя рука
его продолжала гладить разрез, словно больную рану. - Если завтра утром вы
навестите меня на службе, в отделе, я смогу вам совершенно точно  сказать,
где в указанную вами ночь горел красный свет.
   - Нам это нужно знать сейчас,  немедленно,  уважаемый  товарищ  главный
инженер, - с подкупающей улыбкой заметил Шалго. - Вы, как  государственный
служащий, товарищ Чордаш, а точнее, как лицо, облеченное доверием, знаете,
что такое вопросы государственной безопасности. Поэтому  мы  и  обратились
именно к вам...
   Мужчина весь вытянулся в струну от мгновенно наполнившей его  и  теперь
распиравшей изнутри гордости.
   - Минуточку терпения, товарищи. Сейчас. Только переоденусь.
   Полчаса спустя они уже были в конторе  товарища  Чордаша  и  тщательно,
графу за графой, просматривали  "Журнал  ведения  дорожных  работ".  Шалго
только головой покачивал при виде аккуратности, с которой  были  оформлены
все  журнальные  записи.  Тем  временем  из  желтого  шкафа  был  извлечен
скоросшиватель и в нем за несколько секунд найден акт N_068/19.
   - Вот, пожалуйста. На этой схеме мы видим, так сказать, все нужные  нам
данные, - гордо произнес товарищ Чордаш  и,  словно  полководец,  устремив
вперед указующий перст, вытянулся во весь свой крохотный рост. - Вот этими
красными кружками, - принялся пояснять  великий  человечек,  -  обозначены
места, где установлены лампы красного цвета. Как вы видите, в тот день  на
пяти объектах моими рабочими производились дорожные работы.  Цифры  вверху
обозначают день начала работ, внизу - дату окончания.
   - Отлично, - похвалил Фельмери. -  Давно  не  видел  такой  четкости  в
делопроизводстве.  Подозреваю,   что   товарищ   Чордаш   тайком   окончил
какую-нибудь военную академию.
   - Академий я не кончал. И даже на военной службе никогда не был.  Но  я
привык думать. И привык во всем соблюдать порядок.
   - Полагаю, товарищ  начальник,  что  Фюред  вы  знаете  как  свои  пять
пальцев, - сказал Шалго.
   - Еще бы не знать! - воскликнул Чордаш. - Да я здесь родился и вырос. В
школе здесь учился. А с сорок пятого  года  бессменно  на  государственной
службе состою. В этом со мной никто не может сравниться. Так сказать,  рос
вместе с нашим городом... Я тут не то что каждую улицу - каждого жителя  в
лицо знаю!
   - Тогда вам нетрудно будет сказать, вот эти два объекта на каких улицах
находятся? -  спросил  Шалго  и  показал  на  два  красных  кружка  вблизи
кардиологического санатория.
   - Конечно, нетрудно. Этот - на улице Майва, а этот - на улице Балванеш.
На первом объекте меняют водопроводную магистральную трубу,  а  на  втором
просела мостовая. Наверное, подмыло снизу  асфальт  грунтовыми  водами.  В
ближайшие три дня работы будут закончены на обоих объектах.
   - Но лампочки красные там и сейчас горят? - уточнил Шалго.
   - Конечно.
   - А из этих двух улиц какая поднимается в гору?
   - Обе.  По  улице  Майва  движение  одностороннее,  по  улице  Балванеш
двустороннее.
   Шалго задумчиво разглядывал схему, и Фельмери, словно угадав его мысли,
спросил:
   - А если ехать от Шиофока и свернуть на улицу  Балванеш,  дорога  будет
идти в гору или под гору?
   - В гору.
   На  всякий  случай  они  записали  названия  и  остальных   улиц,   где
девятнадцатого июля ночью горел красный предупредительный свет.
   - Еще один вопрос, - сказал  Шалго,  пока  Чордаш  перевязывал  шнурком
папку с документами и ставил на полку скоросшиватель. - Не знаком  ли  вам
случайно профессор Матэ Табори? У него дача в Эмеде.
   - Он яхтсмен? Как же, знаком! Разумеется, только понаслышке.  Лично  не
имел чести. Наша знаменитость местная, так сказать.
   - И сестру его знаете?
   - Чокнутую художницу? - Чордаш как-то странно ухмыльнулся. -  Знаю.  Да
ее все тут у нас знают.
   - Лично?
   - Нет, лично тоже,  так  сказать,  не  удостоен.  Но  издали  частенько
доводилось наблюдать за ихней работой.  На  берегу  озера,  с  мольбертом.
Сказывали, на конкурсах  красоты  до  войны  она  неоднократно  избиралась
местной "королевой побережья". Только я, так  сказать,  в  те  времена  не
очень бывал зван на эти самые конкурсы...
   - Да, в молодости она была очень хороша собой, -  подтвердил  Шалго.  -
Вы, конечно, слышали и о том, что  после  войны  Бланка  Табори  усыновила
ребенка из сиротского дома.
   - Еще бы! Знаю, конечно, я этого месарошского мальчонку, так сказать.
   Шалго изумленно уставился на Чордаша.
   - Месарошского? Значит, у мальчика был отец?
   - У всякого ребенка должен быть отец, так сказать. Только Месарошем его
прозвали не по отцу, а потому, что подкинули его  в  дом  к  Месарошам.  В
сорок первом это было, если  меня  память  не  обманывает.  Однажды  ночью
позвонил кто-то в калитку к Месарошам.  Господин  Месарош  -  наш  здешний
адвокат. Вышел он к калитке, а там никого. Только корзина  плетеная  стоит
на земле, и в ней младенчик, так сказать, месяцев  трех-четырех  от  роду.
Господин Месарош ту корзину в руки и с ней в полицейский  участок.  Винце,
наш тогдашний участковый, сам дежурил в тот вечер. Составил он протокол по
всей форме, и все дела. От него я и слышал эту, так сказать, историю...
   - А где этот Винце живет?
   - Не живет он, так сказать, больше нигде. Помер. В  прошлом  году  еще.
Хороший был человек. Он все проверки  после  Освобождения  чистым  прошел.
Никаких к нему претензий не было. Потом он еще  долго  у  нас  в  дорожном
отделе работал.
   -  А  что  этот  ваш  Винце  с  тем  найденышем  сделал?  -   продолжал
допытываться Шалго.
   - А что ему делать? Вызвал наутро господина адвоката к себе и поладил с
ним, договорился, так сказать, что господин Месарош сам отвезет  мальчонку
вместе с полицейским протоколом  в  Веспрем,  в  сиротский  приют.  Это  я
совершенно точно знаю.
   - Интересно, - заметил Шалго. - Но откуда вам  известно,  что  приемный
сын художницы Табори и есть тот самый подкидыш господина Месароша? Это вам
сам адвокат говорил?
   - Нет, товарищ. Адвокату Месарошу  сказали  потом  в  приюте,  что  его
подкидыш помер. А я про это знаю опять-таки от самого Винце. Он и  прозвал
инженера Казмера Табори  "месарошским  мальчонкой".  Потому  как  он,  так
сказать, запомнил в свое время, что у  мальчонки  родимое  пятно  было  на
левой лопатке. Большое пятно. Со сливу величиной. Это  он  и  в  протоколе
записал. Так вот, Винце как-то случайно увидел  Казмера  Табори  летом  на
пляже и сразу про тот ночной случай вспомнил.
   Совершенно верно, мелькнуло в голове Шалго, у Казмера на левой  лопатке
большое родимое пятно!
   - Очень интересно, - вслух проговорил он. - А где сейчас живет  адвокат
Месарош? Если он, так сказать, еще живет?
   - На улице Петефи. В той же самой  вилле,  что  и  до  войны.  Уже  лет
пятьдесят. В пятьдесят первом, правда у него, как  у  человека  одинокого,
эту  виллу  национализировали.  Тогда  адвокат  в