должен приставать к берегу, по крайней мере, через день - ведь  на
нем столько народу, что даже воды вволю на всех не напасешься.
   - Понятно, - сказал я.
   - Флотом командовал Фемистокл, и он велел своему рабу переплыть пролив,
испросить аудиенции у Великого царя и сказать, что  его  послал  Фемистокл
(как оно и было в действительности), который желает  стать  сатрапом  всей
Аттики, а потому спешит донести Великому царю, что афинские  суда  спустят
на воду завтра и они пойдут в Коринф для  укрепления  тамошнего  флота.  -
Гиперид захихикал. - И Великий царь всему этому поверил! И загнал все свои
корабли в Коринфский залив, желая перекрыть нам  путь  к  Коринфу.  А  тем
временем наши стратеги - Фемистокл и спартанец  Эврибиад  (*57)  -  вывели
несколько кораблей из коринфской гавани, чтобы египтяне не напали на нас с
тыла. Многие жители города и до сих пор думают,  что  те  коринфские  суда
попросту  дезертировали.  Ты  уж,  наверно,  и  сам  догадался,  что   раб
Фемистокла нарочно пустил этот слушок, к  тому  же  корабли  действительно
куда-то ушли, якобы бросив основной флот.
   Чернокожий мотнул подбородком, указывая на матроса, который бежал к нам
по берегу. Гиперид выслушал моряка и предложил нам вернуться в палатку.
   - Дайте мне слово, что не вздумаете бежать,  -  сказал  он  нам.  -  Уж
больно не хочется держать вас в цепях. Впрочем, если  попытаетесь  удрать,
придется все-таки заковать вас. Понятно?
   Я сказал, что вполне.
   - Ах да, ты же и об этом забудешь!  -  Гиперид  обернулся  к  моряку  и
сказал: - Оставайся пока с ними, а потом  я  пришлю  кого-нибудь  тебе  на
смену. Вряд ли они станут причинять беспокойство, только  не  отпускай  их
далеко от палатки.
   И вот теперь  этот  моряк  сидит  рядом  с  нами;  имя  его  Лисон.  Он
поинтересовался, рассказывал ли  мне  Гиперид  о  битве  при  Саламине.  Я
ответил, что начал, но закончить не успел, так как его  отозвали,  и  я  с
нетерпением жду продолжения рассказа.
   Тут Лисон улыбнулся и сказал, что вчера Гиперид уже показывал нам  свои
корабли и рассказывал о том сражении. Сам  же  он  в  это  время  как  раз
заготавливал деревянные гвозди, так что большую часть вчерашнего  рассказа
Гиперида слышал.
   - А потом Гиперид повел вас  взглянуть  на  других  пленных.  Он  хотел
расспросить вас о них. И  среди  пленных  была  одна  девочка,  которая  с
разрешения Гиперида передала тебе эту  книгу.  А  еще  он  позволил  этому
чернокожему парню оставить при себе ножик - у меня у  самого  почти  такой
же, - потому что тот хотел вырезать из дерева какую-то игрушку.
   Я спросил, почему нас с чернокожим не заковали в  цепи,  как  остальных
пленных.
   - Так ведь они беотийцы! К тому же вы полюбились  нашему  Гипериду:  вы
идеальные слушатели, а он без конца может рассказывать всякие  истории.  -
Лисон засмеялся.
   - Наверно, все ваши матросы смеются надо мной? - спросил я.
   - Вот уж нет. У нас и без тебя дел хватает. Да если  уж  смеяться,  так
над Гиперидом, а не над тобой. Впрочем, если мы  над  ним  и  посмеиваемся
порой, так только любовно.
   - Хороший он командир?
   - Очень хороший! Хотя, пожалуй, слишком беспокойный, - ответил Лисон. -
Очень много всего знает - о ветрах, о всяких течениях.  И  я  скажу,  даже
хорошо, когда на судне есть человек, который обо всем беспокоится. Гиперид
очень удачливый и богатый торговец - ему потому такое ответственное дело и
поручили - да к тому же он умеет достать продовольствие  по  более  низкой
цене, но на команде никогда не экономит, как часто делают  хозяева  других
судов.
   - А по-моему, странно, когда торговец командует  боевыми  кораблями,  -
сказал я. - Может, кавалерист с этим справился бы лучше?
   - А что, в вашей стране именно так принято?
   - Не знаю. Возможно.
   - У нас, в Афинах, кавалерия всегда воюет верхом на лошадях,  и  больше
ее никак не используют. Но послушай: если ты  говорил  Гипериду  правду  и
действительно не помнишь, откуда ты родом, так нужно всего  лишь  поискать
такую страну, где  кавалеристы  могут  командовать  и  боевыми  кораблями!
Может, это где-то в империи?
   Я спросил, где расположена упомянутая империя.
   - Разумеется, на востоке! С кем, по-твоему, мы сражались при Саламине?
   - С Великим царем. Так мне сказал Гиперид.
   - Ну вот! Великий царь и правит империей! И  ты,  видно,  в  его  армии
служил - меч у тебя персидский и латы. Как ты думаешь, где тебя ранили?
   Я покачал головой, ибо не  помнил  этого,  и  вдруг  заметил,  что  еще
недавно мне было больно делать это движение.
   - В бою, наверное. Но я ничего не помню.
   - Ах ты, бедняга! Неплохо было бы пригласить к тебе лекаря  да  сделать
перевязку - на твоих бинтах грязи, что песку на берегу.
   Чернокожий все это время прислушивался к нашему  разговору  и,  похоже,
понимал, о чем речь, хотя сам не сказал ни слова. Теперь он  знаками  стал
объяснять, что, если б ему позволили  выстирать  мои  бинты  (он  живейшей
пантомимой изобразил, как трет их о камень и отбеливает с-помощью  другого
камня), он высушил бы их на солнце и снова забинтовал меня.
   - Ну хорошо, -  сказал  Лисон,  -  а  как  же  оставить  одного  этого,
забывчивого? Вдруг он уйдет куда-нибудь и заблудится?
   В ответ чернокожий знаками пояснил, что никогда со мной не расстанется.
   - А если он забудет про тебя и все же уйдет?
   Чернокожий сделал вид, что не понял.
   Лисон показал на свою голову, что-то написал пальцем на  песке  и  стер
написанное.
   Чернокожий кивнул и тоже стал рисовать на песке, изображая, как  солнце
обходит небосклон и заходит на западе, а затем стер рисунок.
   - Ага, значит, тебе потребуется целый день?
   Чернокожий кивнул и размотал мои бинты, и они с Лисоном быстро пошли  к
воде. Они явно быстро нашли общий язык. А я пока решил дочитать свиток  до
конца.
   Они уже давно вернулись, а я все еще пишу, и вот что странно: теперь  я
вроде бы знаю о  своем  прошлом  еще  меньше,  чем  прежде,  -  так  много
невероятного описано в моем дневнике, так много упомянуто каких-то  людей,
которых я совершенно не помню. Ио я  знаю  -  это  она  отдала  мне  вчера
свиток. Но еще упоминаются какой-то Пиндар, Гилаейра и  Кердон...  И  куда
делась та женщина-змея? И каким образом мы с чернокожим оказались здесь?



8. В МОРЕ

   Наш  корабль  так  качает,  что  мне  трудно   писать,   но   я   учусь
приспосабливаться к любым условиям. Моряки утверждают,  что  часто  бывает
куда хуже, и мне нужно научиться ходить, есть, пить, делать записи  и  все
остальное, пока море не разбушевалось совсем. "Когда обогнешь  мыс  Малея,
забудь о доме", - говорят моряки.  Ну,  дом-то  свой  я  помню,  зато  все
остальное совершенно позабыл.
   Наша триера "Европа" - самая большая из трех. А  у  гребцов  в  верхнем
ряду самые длинные весла, и они считают себя самыми  важными  на  корабле,
как бы поплевывая  на  других  свысока.  Однако  же  платят  всем  гребцам
одинаково. Сейчас мы идем под парусом,  так  что  у  гребцов  работы  нет,
только один-двое вычерпывают воду. Впрочем,  говорят,  скоро  им  придется
потрудиться. А пока кое-кто даже уснул прямо на  скамье,  хотя,  по-моему,
вчера ночью выспались все.
   Я пишу, сидя на носу корабля и удобно прислонившись  к  высокой  прямой
мачте. Ниже ватерлинии (я знаю это, хотя в данный момент его  и  не  вижу)
находится наш таран. Моряки считают, что он похож на барана  -  во  всяком
случае, таким его попытался изобразить художник, однако, по-моему, черные,
узко поставленные глаза  делают  это  чудовище  из  позеленевшего  металла
похожим скорее на рассерженную хищную птицу. Когда я стою на носу и  гляжу
вниз, то таран хорошо виден  под  водой.  Вода  небесно-голубого  цвета  и
совершенно прозрачная, однако  в  ней  отражаются  облака  и  дно  увидеть
невозможно.
   Длинный канат-растяжка тянется от носа, где я сижу, до  самого  кончика
мачты; такие же растяжки расходятся от мачты  к  обоим  бортам  корабля  и
ахтерштевню, удерживая мачту,  когда  ветер  надувает  парус.  Этот  парус
укреплен немного наклонно, а  остальные  совершенно  прямо.  Сейчас  ветер
попутный, и гребцы бездельничают, а широкий парус трудится вместо них.
   Парус крепится на длинной рее, поднятой почти к самой  верхушке  мачты.
На парусе нарисован бык, но не просто голова, вроде той, что  вырезаны  на
ахтерштевне, а целиком; и  мне  этот  рисунок  нравится  чрезвычайно.  Бык
черный, нос у него золотой, копыта тоже золотые, а голубым своим глазом он
дико косится назад, точно желая взглянуть  на  сидящую  у  него  на  спине
женщину. Мощный хвост быка задран, и, по-моему, с другого  корабля  должно
казаться, что великолепный зверь бежит прямо по волнам.
   У женщины, что сидит на нем верхом, рыжие волосы, синие глаза и двойной
подбородок. Она улыбается и гладит быка между рогами.
   Длинная узкая палуба судна начинается от того  места,  где  я  сижу,  и
тянется до ахтерштевня, где находятся два рулевых и кибернет,  наблюдающий
за парусом. Пленные прикованы цепями к мачте возле люка, ведущего в трюм.
   Нашего капитана зовут Гиперид. Это  мужчина  средних  лет,  не  слишком
моложавый, толстый и лысый, однако держится молодцом и  весьма  энергичен.
Ростом он пониже меня. Когда он снова  подошел  ко  мне,  я  спросил,  как
называется страна по левому борту, и он ответил:
   - Пелопоннес, Глиняный остров (*58), мальчик мой.
   Меня удивило такое название, и я рассмеялся.
   - Странное название, правда? - Гиперид тоже засмеялся. - Но именно  так
он и называется. Назван в честь старого Пелопса, который правил там  много
веков назад.
   - А что, у него лицо было красное, как глина?
   - Так говорят. Сатирики любят над ним подшучивать; одни утверждают, что
лицо у него было багровое из-за чрезмерной любви к вину, другие  намекают,
что Пелопс, когда гневался, краснел, топал ногами  и  чихал.  Если  хочешь
знать мое мнение, то не правы все. Разве его мать могла знать заранее, что
он, например, станет пьяницей? Возможно, младенцем он действительно  часто
капризничал и сердился - у богов такое частенько случается,  -  да  только
разве кому-нибудь из-за этого давали имя Сердитый? Я вот что  думаю:  этот
Пелопс просто родился с огромным красным пятном во все лицо  -  знаешь,  у
некоторых детей бывают такие родимые пятна? В  общем,  это  не  важно.  На
Пелопоннесе как раз и находятся Коринф и Спарта.
   Потом Гиперид рассказал мне о Саламинском сражении и  о  том,  как  его
корабли были спрятаны в бухте у берегов острова Саламин.  Рано  поутру,  в
густом тумане, корабли варваров вошли в пролив, однако  вахтенный  услышал
пение их гребцов и подал сигнал. Тогда-то триеры Гиперида и другие корабли
Афин и Спарты и вышли варварам навстречу.
   - Стоило на нас посмотреть в эти мгновения,  мальчик  мой!  Все  громко
выкрикивали слова победного гимна, каждое весло взлетало в  воздух,  точно
стрела из натянутого лука!
   Афиняне и спартанцы ударили варварам в  лоб,  а  корабли  Саламина  тем
временем обошли Песий хвост, узкую песчаную косу, и  ударили  по  врагу  с
фланга. Но у персов было так много кораблей,  что,  даже  когда  часть  их
отступила,  персидский  флот,  казалось,  ничуть  не  уменьшился.  Остатки
вражеского флота рассеялись меж островов, и многие военные корабли Афин  и
Спарты, а также почти весь флот Коринфа по-прежнему охотятся за ними.
   Гиперид уверен, что я служил в войсках  Великого  царя,  и  я  спросил:
может быть, я тоже варвар?
   - Да нет, вроде бы на варвара (*59) ты не похож, - задумчиво  промолвил
он. - Говоришь как мы. Да и, честно сказать, многие эллины тоже  сражались
на стороне Великого царя - почти столько же, сколько и против него. Видишь
вон тех людей, которых я велел заковать в цепи? Они из  Фив  -  это  легко
определить по их выговору. Так вот,  их  полис  был  союзником  Персидской
империи, и мы непременно сожжем Фивы дотла, как  Великий  царь  сжег  наши
родные города.
   Солнце поднялось уже высоко и сильно припекало, однако основание  мачты
было скрыто тенью от паруса.  Когда  Гиперид  отошел  обсудить  что-то  со
шкипером, я приблизился к  пленным,  к  которым  был  приставлен  один  из
лучников. Этот лучник все посматривал в сторону Гиперида: вдруг тот  будет
недоволен моим появлением, но Гиперид стоял к нам спиной, ничего не видел,
и лучник ничего ему не сказал.
   Сперва опишу, пожалуй, этих лучников, пока не забыл. Они носят штаны  в
обтяжку и высокие шапки из лисьего меха. По-моему, одежда эта  чрезвычайно
неудобна в нашем  климате  -  пока  я  разговаривал  с  пленными,  лучник,
стоявший на страже, снял свою шапку и стал ею обмахиваться.
   Их изогнутые луки из дерева и рога  сейчас  спокойно  висят  у  них  за
спиной. По-моему, за спиной удобнее носить колчан со стрелами,  но  колчан
они почему-то носят на поясе.  Колчан  украшен  густой  бахромой,  которая
предохраняет стрелы от брызг.
   У всех лучников очень высокие острые скулы, похожие на пластинки шлема.
Глаза светлые и свирепые, волосы тоже светлые, светлее, чем у  эллинов,  а
бороды - гуще и  длиннее.  Они  срезают  волосы  у  поверженных  врагов  и
привязывают на пояс, чтобы вытирать о них руки. Они не знают  того  языка,
каким я, как умею, пользуюсь в разговорах с  Гиперидом  и  остальными;  не
знают они и того языка, на котором я пишу  свой  дневник.  От  них  пахнет
потом. Вот, пожалуй, и все о них.
   Да, чуть не забыл еще одну  важную  деталь:  лучник,  который  сторожит
пленных, как-то странно поглядывает на меня. Порой  мне  кажется,  что  он
чего-то боится, порой - что добивается каких-то льгот или благодарности. Я
так и не понял, что означают его взгляды, но на  всякий  случай  запишу  -
может быть, потом сумею разобраться.
   Пленные из Фив - это мужчина, его жена и их дочка. Когда  я  подошел  к
ним, они назвали меня "латро". Сперва я решил, что они просто считают меня
разбойником или наемником, но потом понял, что украсть у них нечего, да  и
у кого, с другой стороны, я мог бы здесь  быть  наемником?  Чуть  позже  я
догадался, что Латро - это мое имя, а эти люди меня хорошо  знают.  Я  сел
рядом с ними на палубу, объяснив, что так прохладнее, и предложил принести
им воды.
   - Латро, ты перечитывал свой дневник? - спросил вдруг мужчина.
   Я огляделся, заметил, что моя книга лежит на носу триеры, где  я  сидел
раньше, и ответил ему, что  осматривал  корабль  и  еще  ничего  не  успел
прочесть.
   Женщина тоже увидела мой свиток и испугалась:
   - Латро, твою книгу ветер унесет!
   - Не унесет, - успокоил я ее. -  Стиль  достаточно  тяжелый,  а  я  его
засунул под тесемки.
   - Для нас очень важно, чтобы ты поскорее прочитал свои записи, - сказал
мужчина. - Вот ты предложил принести нам воды, но  воды  нам  дали  совсем
недавно, и пить мы не хотим. Лучше бы ты принес сюда свою  книгу.  Клянусь
Светлым богом, никакого вреда я ей не причиню!
   Я колебался, но девочка тоже попросила:
   - Пожалуйста, господин мой! - В  голосе  ее  было  что-то  такое,  чему
противиться я не мог, и я принес книгу, и мужчина взял ее у меня и написал
на внешнем листе несколько слов.
   - Так делать не следует, - сказал я ему. - Разверни лист,  вот  так,  и
можно писать  на  его  внутренней  стороне.  Тогда,  если  книгу  закрыть,
написанное не сотрется.
   - Но ведь иногда писцы пишут и на внешней стороне листа! - возразил он.
- Особенно когда хотят на что-то обратить внимание того, кто  возьмет  эту
книгу в руки, но совсем необязательно откроет ее.  Например,  писец  может
написать здесь: "Свод законов такого-то полиса" - или что-либо подобное.
   - Это верно, - согласился я. - Я об этом совсем позабыл.
   - Ты очень хорошо говоришь на нашем языке, - сказал он. -  А  прочесть,
что я написал, сможешь?
   Я покачал головой:
   - По-моему, я когда-то видел  похожие  буквы,  но  прочитать  слова  не
смогу.
   - Ну так напиши здесь сам, на своем языке: "Читай меня каждый день".
   - А теперь раскрой книгу и сразу поймешь, кто ты такой и кто мы  такие,
- сказала девочка.
   Приятный у нее был голосок, и я погладил ее по головке.
   - Но здесь ведь так много уже написано, малышка!  -  Я  уже  достаточно
развернул свиток, чтобы убедиться, что это так и есть, причем  почерк  был
очень мелкий, писали свинцовым стилем, а не чернилами, так что буквы  были
серые, а не черные (*60), и разобрать их, наверное, было бы нелегко.  -  А
может, ты сама знаешь, что здесь написано? В таком  случае  расскажи  мне,
это будет куда быстрее, чем мне читать все сначала.
   - Ты должен попасть в святилище Великой Матери-богини,  -  торжественно
сообщила мне девочка. А потом прочитала какое-то стихотворение.  Закончив,
она пояснила: - А вел тебя туда Пиндар.
   - Пиндар - это я, - пояснил мужчина. - Жители  нашего  Светлого  города
назначили меня тебе в провожатые. Я знаю, ты сам не помнишь,  но  клянусь:
все это правда.
   Какой-то чернокожий человек, что спал  на  скамье  вместе  с  гребцами,
вскарабкался к нам на палубу. Мне он показался знакомым, да и выглядел  он
таким дружелюбным и веселым, что я улыбнулся при виде его.
   Заметив мою улыбку, он торжествующе воскликнул:  "Ха!",  так  что  даже
спящие гребцы беспокойно зашевелились, а те,  кто  бодрствовал,  изумленно
уставились на нас. Лучник, стороживший  нас,  тут  же  схватился  за  свой
кинжал, висевший у него на поясе.
   - Ты бы поменьше шумел, дружок! - заметил Пиндар.
   Чернокожий в ответ лишь ухмыльнулся и радостно показал сперва  на  свое
сердце, потом на мое, а потом снова на свое.
   - Ты хочешь сказать, что он  тебя  узнает?  -  спросил  Пиндар.  -  Да,
возможно, ты прав. Немного помнит, похоже.
   - Он что, моряк? - спросил я. - Он не похож на остальных.
   - Он твой друг. Это он заботился о тебе до того, как Гилаейра, Ио  и  я
познакомились с тобой. Может быть, ты спас ему жизнь  во  время  сражения.
Однако, что очень дурно, он заставлял тебя попрошайничать, когда я впервые
тебя увидел. - Пиндар обернулся к чернокожему и сказал ему: -  А  ведь  ты
немало денег собрал тогда! Впрочем, вряд ли они у тебя сохранились.
   Чернокожий покачал головой и изобразил, будто ему отрезают руку ножом и
кровь льется ему в подставленную ладонь. Потом  как  бы  пересчитал  капли
крови, как считают деньги, прищелкивая языком и изображая этим звон монет,
которые якобы одну за другой клал на палубу. Закончив свое  представление,
он указал на меня. Девочка пояснила:
   - Он отдал деньги тем рабам в лагере, пока ты, Пиндар, писал свои стихи
и беседовал с Латро. Латро сперва убил нескольких рабов, а потом они  сами
решили убить его, когда доберутся до Лаконики.
   - Вряд ли спартиаты позволили бы им это. Впрочем, не важно. Важнее  то,
что у меня было десять "сов", но их у меня отняли в  Коринфе.  А  для  нас
даже Коринф был бы предпочтительнее Афин. - Пиндар вздохнул. - Ведь Фивы и
Спарта - старинные враги (*61).
   Когда Гиперид рассказывал  мне  о  победе  военного  флота  афинян  над
варварами, он намекнул, что я тоже,  возможно,  варвар;  и  вот  теперь  я
спросил Пиндара, насколько серьезна вражда  между  его  родным  городом  и
Афинами и серьезнее ли она вражды эллинов с варварами.
   - Куда серьезнее! - горько рассмеялся он. - Ты все забываешь, Латро,  а
потому, наверно, забыл и то, что родные братья могут быть куда более злыми
врагами, чем чужие люди. Наши поля богаты, а их бедны; поэтому они издавна
завидовали нам  и  пытались  отнять  наше  добро  силой.  Затем  принялись
торговать. Они выращивали оливки и виноград, обменивали  масло,  фрукты  и
вино на зерно, а также делали на  продажу  замечательные  амфоры,  вазы  и
кувшины. А затем Хозяйка Афин, которая в делах очень  практична,  показала
им настоящую "золотую жилу".
   Глаза чернокожего широко раскрылись, он даже наклонился  вперед,  чтобы
не пропустить ни единого слова, хотя,  по-моему,  понимал  рассказчика  не
слишком хорошо.
   - Они к этому времени уже были бога