к ним, чем когда-либо, да и вообще все воспринимаю  иначе...  Именно
поэтому я и приняла участие в вакханалии.
   - Ну разумеется, можно, - ответил Пиндар. - К тому же с  нашей  стороны
было бы очень дурно начать путешествие с отказа  в  защите  столь  горячей
поклоннице наших богов!
   - Ну вот и спасибо! - Гилаейра вскочила и чмокнула поэта в  губы.  -  Я
мигом соберусь.
   Я надел хитон, кирасу и опоясался странным,  похожим  на  серп,  кривым
мечом в бронзовых ножнах. Ио говорит, что это  мой  меч  и  называется  он
Фальката, и это имя действительно написано на клинке.  Рядом  я  обнаружил
разрисованную маску; Ио сказала, что это жрец дал мне ее  вчера,  когда  я
изображал сатира. Я повесил маску на шею.
   Мы остановились позавтракать в одном из крестьянских домов; нам  подали
лепешки, соленые маслины и сыр, а также  вдоволь  вина.  После  трапезы  я
сразу расположился на широкой скамье, где можно было развернуть свиток,  и
постарался побыстрее все записать. Но вот Пиндар  уже  предупреждает,  что
пора выходить.
   Подняв голову, я увидел, как из-за холма  появляются  какие-то  смуглые
люди, вооруженные дротиками и длинными ножами.



5. СРЕДИ РАБОВ СПАРТЫ (*39)

   Обычай велит избивать  и  оскорблять  пленников.  Пиндар  говорит,  это
потому, что спартанцы своих рабов презирают;  нас  они,  впрочем,  считают
равными или, по крайней мере, близкими себе по статусу, хотя вряд ли такое
вообще возможно с их точки зрения для тех, кто рожден не в Спарте.
   Меня они били сильнее, чем Пиндара или чернокожего, пока я  не  заметил
на обочине дороги того спящего старика. Теперь меня  вообще  не  бьют.  Не
слишком сильно бьют и Гилаейру с  дочкой;  сейчас  обе  они  спят,  однако
спартанцы что-то сделали с ногами девочки, и она еле ходит. Когда  с  меня
сняли путы, я до самого привала нес малышку на руках.
   Недавно часовой взял да и отнял у меня мой свиток. Я  стал  следить  за
ним и, когда он отошел в сторонку  по  малой  нужде,  поговорил  со  своей
знакомой  женщиной-змеей;  она  скользнула  следом  за  часовым  и  вскоре
вернулась, неся в пасти мою книгу. Длинные, полые  внутри  зубы  ее  полны
яда. Она говорит, что с их помощью высасывает из  других  жизнь  и  сейчас
свою долю уже получила.
   Теперь я должен поскорее описать случившееся  вчера,  пока  еще  что-то
помню, не то все снова канет в окружающий меня туман: и сияние  солнца,  и
облака серой мягкой пыли, взлетающей  при  каждом  шаге,  и  мои  насквозь
пропыленные до колен ноги... Вчера  чернокожий  шел  впереди,  я  за  ним.
Оглянувшись, я увидел позади Пиндара и свою черную  тень  -  она  была  не
менее черной, чем у нашего чернокожего. Обе наши тени тоже двигались вдоль
дороги. Потом меня избили древком копья, чтоб не оглядывался, и чернокожий
что-то кричал, наверное, просил не бить меня, ну так  они  и  его  побили.
Руки у нас  были  связаны  за  спиной.  Я  все  боялся,  что  заденут  мою
израненную голову, ибо ничем не мог  прикрыть  ее,  однако  бить  меня  по
голове они не стали.
   Мы прошли еще немного, и  тут  я  заметил  на  обочине  дороги  спящего
чернокожего старика и спросил Пиндара (это имя я знал), не возьмут ли наши
мучители этого старика в плен. Пиндар спросил,  кого  я  имею  в  виду.  Я
мотнул в ту сторону головой, как это  обычно  делает  наш  чернокожий,  но
Пиндар так и не смог ничего разглядеть  -  наверное,  старика  плохо  было
видно в густой красноватой тени виноградных лоз.
   Один из рабов Спарты спросил, о каком старике идет речь. Я пояснил,  но
он мне не поверил и сказал, что в тени ничего нет. Я настаивал на своем  и
сказал, что готов показать ему спящего,  если  он  позволит  мне  сойти  с
дороги. Я говорил уверенно, ибо надеялся, что,  проснувшись,  тот  старик,
возможно, захочет помочь нашему чернокожему, а заодно и всем нам, или хотя
бы сообщит кому нужно, что нас взяли в плен.
   - Ладно, - согласился раб, - покажи, да не вздумай бежать! Но если  там
никого не окажется, пощады не жди.
   Я сошел с дороги и присел на корточки возле спящего.
   - Отец, - прошептал я, - отец, проснись! Помоги нам! -  Поскольку  руки
мои были связаны, растормошить его я не мог, однако  сумел  опуститься  на
одно колено и вторым коленом толкнуть спящего.
   Старик открыл глаза и сел. Был он лыс, а курчавая борода до пояса  была
белее инея.
   - Клянусь Двенадцатью (*40), он сказал правду! -  воскликнул  тот  раб,
что отпустил меня к старику.
   - Что случилось, мой мальчик? - густым басом спросил у меня  старик.  -
Что здесь происходит?
   - Что происходит, не знаю, - сказал я, - но, по-моему,  нас  собираются
убить.
   - О нет! - Он посмотрел на маску, что висела у меня на шее. -  Ведь  ты
же друг моего ученика. Не могут они так поступить с  тобой!  -  Он  встал,
покачиваясь, и явно только теперь понял,  что  так  и  заснул  на  обочине
дороги в тени виноградника, будучи пьяным в стельку. У нашего  чернокожего
кожа тоже будто лоснилась, но этот толстый старик еще и страшно  потел,  а
потому прямо-таки весь сверкал на солнце; казалось, у него за спиной горит
свет.
   Рабу, который позволил мне сойти с дороги, он сказал:
   - Я потерял свою флейту и кубок. Не поищешь ли ты их, сынок? Мне что-то
стало трудно наклоняться.
   Флейта тут же нашлась; это была самая простая флейта  из  полированного
дерева. Кубок тоже был деревянный и лежал рядом с флейтой на траве.
   Кое-кто из  илотов  остановился  неподалеку  поглазеть.  По-моему,  мой
приятель был первым чернокожим человеком, которого они видели в  жизни,  и
вот теперь появился еще один такой. Один из рабов сказал:
   - Если хочешь, чтоб тебе отдали флейту и кубок, старик, говори  скорей,
кто ты такой.
   - Почему бы не сказать - скажу конечно! - Старик негромко рыгнул.  -  С
удовольствием скажу. Я царь Нисы.
   На это девочка пропищала:
   - Так, значит, ты и есть Юный бог? Сегодня утром жрец говорил, что Юный
бог - это царь Нисы.
   - Нет, нет, нет! - Старик затряс головой и налил  себе  темного,  цвета
заката, вина. - Уверен, что ничего подобного тот  жрец  не  говорил,  дитя
мое! Ты должна запомнить... - Он снова рыгнул. -  Да,  запомнить:  слушать
старших нужно внимательно, иначе никогда не поумнеешь. Я уверен, он сказал
тебе, что мой ученик - Царь Нисы. Да, запомни: Царь и царь. Видишь ли, его
поручили моим заботам, когда он был еще совсем маленьким.  Я  сам  и  учил
его, ну а он меня за это щедро вознаградил... - Он в третий раз рыгнул.  -
Как ты и сама видишь.
   Один из рабов рассмеялся:
   - Еще бы, напоил тебя допьяна! Что ж, неплохо! Хотел бы  я,  чтобы  мой
хозяин наградил меня так же.
   - Вот именно! -  воскликнул  старик.  -  Именно!  Должен  сказать,  это
удивительно тонкое замечание, сынок!
   И тут я заметил, что рядом  стоит  Пиндар,  почтительно  склонив  перед
стариком голову.
   - Хорошая у тебя флейта, старик, - заметил самый старший  из  рабов.  -
Ладно, слушай мою команду, ибо командую здесь я: ты должен непременно  для
нас сыграть. Если сыграешь хорошо, отдадим  тебе  флейту,  ибо  не  отдать
хорошему музыканту его инструмент - значит обидеть богов. Если же сыграешь
плохо, флейту назад не получишь, а мы еще и побьем тебя.  Если  же  вообще
играть не пожелаешь, то учти: это была твоя последняя в жизни  пирушка.  -
Остальные рабы громко поддержали старшего.
   - С радостью сыграю, сынок.  С  превеликой  радостью.  Но  как  же  мне
играть, если некому под мою музыку спеть? Может, этот несчастный  юноша  с
пробитой головой подпоет мне? Ведь это он нашел меня - вот пусть  и  споет
со мной вместе.
   Старший из рабов кивнул.
   - На тех же условиях. И чтоб пел как следует, не  то  живо  завизжит  у
нас.
   Старик кивнул мне и улыбнулся,  показав  белоснежные  зубы,  еще  более
белые, чем борода.
   - Глотка  твоя,  должно  быть,  забита  дорожной  пылью,  мой  мальчик.
Глотни-ка, промой горло. - Он поднес к моим губам свой кубок,  и  рот  мой
наполнился дивным вином. Невозможно описать его вкус - вкус земли, дождя и
солнечного света!
   Затем старик заиграл.
   А я запел. Не могу привести здесь слова той песни - я пел на  неведомом
мне языке, однако все понимал, пока пел; в песне говорилось об утре нашего
мира, о тех днях, когда рабы Спарты были  свободными  людьми  в  свободных
странах и служили своим правителям и Великой Матери-богине.
   В песне говорилось также о Царе Нисы, о его величии и  о  том,  как  он
передал своего воспитателя, царя Нисы, Великой богине-матери, и  тот  стал
приемным сыном ей и Каменному столбу (*41).
   Рабы танцевали, пока я пел,  размахивали  своим  оружием  и  резвились,
точно ягнята на лугу; мой чернокожий спутник, Пиндар и та молодая  женщина
с дочкой тоже присоединились к ним и стали танцевать, ибо узлы на их путах
были завязаны плохо, и стоило тряхнуть ими, как они развязались.
   Едва песнь замерла на моих губах, смолкла и музыка.
   Позже, когда мы с Пиндаром остались сидеть у костра, а остальные  легли
спать, он сказал мне:
   -  Сегодня  воплотились  в  жизнь  целых   две   строки   божественного
пророчества. Помнишь его?
   Я только головой покачал.
   - "Пой же  тогда,  и  пусть  холмы  тебе  отвечают!  Пусть  вкруг  тебя
соберутся царь, жрец и нимфа". Этот бог - а это был настоящий бог,  Латро!
- был некогда царем Нисы. Гилаейра вчера  ночью,  во  время  вакханалии  в
честь Дважды рожденного (*42), изображала нимфу. Сам же  я  жрец  Светлого
бога, поскольку являюсь поэтом. Устами оракула Светлый бог  сказал  также,
что ты должен петь, когда тебя призовет Царь Нисы. Ты спел, и  он  снял  с
нас путы. Так что все получилось как надо!
   Я спросил, что от нас потребуется теперь.
   - Пока не знаю, - развел он руками. - Возможно, пока ничего.  Однако...
- Он поворошил угли; по-моему, ему  не  очень  хотелось  отвечать  мне;  я
заметил, как дрожит его рука. - Прости,  но  я  никогда  прежде  не  видел
никого из Бессмертных! Ты-то видел, я знаю. Ты еще в Фивах как-то говорил,
что видел бога Великой Реки, а может, Посейдона, верно?
   - Не помню, - сказал я.
   - Ну, разумеется, не помнишь. Но, возможно, записал в своей книге. Тебе
следовало бы постоянно перечитывать ее.
   - Непременно так и поступлю, как только запишу все, что еще осталось  в
моей памяти из сегодняшних событий.
   - Ты прав, - вздохнул он, - это конечно же куда важнее.
   - Я сейчас как раз писал об этом царе Нисы - что он чернокожий,  как  и
наш спутник.
   - Именно поэтому он и появился, - кивнул Пиндар. - Ведь,  будучи  царем
Нисы, он является повелителем нашего друга, а тот, в свою очередь,  -  его
верным подданным. Армия Великого царя, которая теперь отступает на  север,
набирала рекрутов из многих загадочных стран. - Пиндар помолчал, глядя  на
пылающие угли. - Впрочем, возможно, он всего лишь  спешил  вслед  за  Юным
богом. Говорят, этот учитель  вечно  догоняет  своего  ученика,  ну  а  те
мистерии, в которых мы участвовали вчера, вполне могли  привлечь  внимание
самого Юного бога. В конце  концов,  для  этого  они  и  устраиваются.  По
слухам, там, где побывал Юный бог, всегда можно  потом  обнаружить  спящим
его старого  учителя;  и  если  успеть  связать  старика,  прежде  чем  он
проснется, то можно заставить его открыть будущее. - Он  вздрогнул,  будто
от холода. - Я рад, что мы этого не сделали. Не  хотелось  бы  мне  узнать
свою грядущую судьбу, хотя однажды и я ходил к оракулу. Однако услышать  о
будущем из уст бога я бы не хотел - ведь с богами не поспоришь.
   Я все еще обдумывал то, что он сказал вначале.
   - Мне казалось, я знаю, что означает слово "царь". Теперь же не  уверен
в этом. Когда ты говоришь "царь Нисы", то это слово  звучит  так  же,  как
когда ты говоришь "армия Великого царя отступает".
   - Бедный  Латро!  -  Пиндар  ласково  похлопал  меня  по  плечу  -  так
успокаивают коня, однако в жесте  Пиндара  было  столько  доброты,  что  я
возражать не стал. - Как, должно быть,  прискорбно,  когда  не  можешь  не
только запомнить новое, но еще и забываешь понемногу старое!  Я,  конечно,
могу объяснить тебе, но ты все равно вскоре и это забудешь.
   - А я сразу же запишу! - сказал я. - Я же как раз  пишу  об  этом  царе
Нисы. А завтра прочту и, надеюсь, смогу разобраться.
   - Что ж, прекрасно,  -  Пиндар  откашлялся.  -  В  самом  начале  всеми
народами  и  государствами  правили  боги.  У  нас,  например,   верховным
правителем был Громовержец - в точности как Великий царь в своей  Империи.
Громовержца люди тогда могли видеть чуть ли не каждый день, и многие  даже
заговаривали с богом, если осмеливались. Примерно так же,  не  сомневаюсь,
правил своими подданными и царь Нисы, страны, что лежит к югу  от  Египта.
Если б, к примеру, Одиссей добрался туда во время  своих  странствий,  то,
возможно, встретился бы  с  ним;  нубийский  царь  сидел  бы  на  троне  в
окружении своих чернокожих, как и он сам, сограждан.
   Естественно, боги брали в жены богинь, любили  их,  и  рождались  новые
боги. Так  учат  нас  Гомер  и  Гесиод  -  поистине  замечательные  поэты,
просвещеннейшие люди, певцы нашего Светлого бога.  Но,  кроме  того,  боги
часто удостаивали своей любовью и нас, смертных; родившиеся от такой любви
дети вырастали героями - более могущественными, чем простые люди,  но  все
же не совсем богами. Так рожден был Геракл, сын Алкмены. - Я кивнул в знак
того, что понимаю. - Но  вскоре  боги  увидели,  что  больше  не  осталось
незанятых тронов для их детей или внуков... - Пиндар умолк,  посмотрел  на
звездное небо и снова задумчиво поворошил угли.  -  Помнишь  тот  сельский
дом, где мы завтракали, Латро? - Я  покачал  головой.  -  У  стола  стояло
кресло хозяина дома, однако в него забралась его дочка - кудрявый бесенок,
носившийся по всему дому с криками. И все же отец  не  только  не  наказал
девочку, но даже и слезть  не  заставил;  просто  потрепал  по  головке  и
поцеловал. Так баловали своих любимых детей и боги,  и  дети  богов  стали
занимать места царей среди простых смертных. Правители  Спарты,  куда  нас
ведут сейчас эти рабы, не забывают о своем родстве с Алкменой и ее  сыном.
А если б тебе довелось сейчас отправиться на Восток, в Персидскую империю,
ты обнаружил бы  там  множество  мест,  где  гераклиды,  то  есть  потомки
Геракла, правили еще совсем недавно; а в некоторых странах они правят и по
сей день, теперь уже будучи вассалами Великого царя.
   Я спросил: а  что,  если  тот  земледелец  когда-нибудь  захочет  снова
посидеть в своем кресле?
   - Кто знает? - прошептал Пиндар. - Будущее покажет. - После  этих  слов
он надолго умолк и сидел, поглаживая подбородок да глядя в костер.



6. ЭОС

   Заря-царица сияет в небесах.  Я  знаю,  как  ее  зовут,  ибо  несколько
мгновений назад, когда  я  развертывал  свой  свиток,  она  коснулась  его
розовым перстом, и на листе запечатлелось ее имя, а я обвел  буквы  -  так
что смотрите сами: Эос.
   Я помню, что вчера ночью долго писал,  однако  подробности  уже  успели
исчезнуть из моей памяти. Надеюсь, что ничего не  выдумываю,  когда  пишу.
Мне очень важно знать  правду  -  слишком  быстро  мои  записи  становятся
единственным моим ориентиром в окружающем мире.
   Спать я лег очень поздно,  но  тем  не  менее  не  поленился  аккуратно
свернуть этот прекрасный папирус и связать его  тесемками.  Разбудил  меня
один из илотов; он сидел рядом со мной, скрестив ноги, и тряс за плечо.
   - Помнишь меня? - спросил он.
   Я сказал, что нет.
   - Я Кердон. Это я позволил тебе сойти с дороги, когда ты увидел...  Ну,
кого? - Он выжидающе посмотрел на меня.
   - Я устал, - сказал я. - И очень хочу спать.
   - Между прочим, я ведь могу и побить тебя. Или, может, тебя ни  разу  в
жизни по-настоящему не били?
   - Не помню.
   Гневное выражение исчезло с его  лица,  хотя  выглядел  он  по-прежнему
мрачноватым.
   - Это верно, - вздохнул он. - Ты действительно ничего не  помнишь.  Тот
поэт нам рассказывал о тебе. А ты хоть помнишь, кого видел при  дороге,  в
тени виноградных лоз?
   Ничего я не помнил, но только что прочитанного еще не забыл.
   - Какого-то толстого чернокожего старика, кажется.
   - Бога! - прошептал Кердон, благоговейно  воздев  очи  к  небесам,  где
сияли мириады звезд. - Я, например,  раньше  никогда  богов  не  видел.  И
никогда даже знаком не был с человеком, который бы видел  хоть  одного  из
них. Духов - да, многие их видели, но не богов.
   - Тогда почему же ты так уверен, что это был бог? - спросил я.
   - Мы все танцевали. И я тоже - я не мог устоять на месте.  О,  это  был
настоящий бог! Но ты увидел его, когда никто из нас  его  еще  увидеть  не
мог. А потом ты его коснулся,  и  мы  тоже  его  увидели.  Все  это  могут
подтвердить.
   Рядом  со  мной  тихонько  зашипела  та  женщина-змея.  Она   старалась
держаться подальше от огня, однако языки пламени отражались в ее  зеленых,
точно изумруды, глазах, настойчиво требовавших: "Отдай его мне!" Я слышал,
как шуршит ее чешуя - точно из ножен то вынимали,  то  вкладывали  обратно
кинжал, - когда она нетерпеливо елозила по молодой траве.
   - Нет, - сказал я.
   - Да что ты, все помнят! - настаивал Кердон. - Сам-то я видел  его  так
же хорошо, как тебя сейчас. Вот только выглядел он не как обычный человек.
   - Нет, - снова сказал я женщине-змее, и глаза мои сами собой  закрылись
от усталости.
   - Ты знаешь, кто такая Великая Мать-богиня?
   Я снова открыл глаза  и,  поскольку  лежал  на  животе,  подпер  голову
руками, чтобы снова не уснуть. Я видел  ноги  Кердона  и  примятую  траву,
казавшуюся в свете костра черной.
   - Нет, не знаю, - сказал я и прибавил: - Хотя где-то я о ней,  кажется,
слышал.
   - Спартанцы называют нас рабами, однако были  и  мы  некогда  свободны.
Многие из нас служили гребцами на галерах Миноса,  однако  делали  это  за
деньги и во имя его славы, которую делили с ним.
   Кердон, и без того говоривший шепотом, теперь совсем понизил голос, и я
с трудом мог его расслышать, хотя он почти касался губами моего уха.
   - Мы поклонялись тогда Великой Матери-богине (*43) и теперь остаемся ее
верными почитателями. Считается, что  ее  сместил  Громовержец.  Он  силой
овладел ею, и такова была его мощь, что она родила ему две Пятерни -  пять
мальчиков и пять девочек. И все же она ненавидит его, хотя он одаривает ее
ливнями и расщепляет молниями ее дубы, демонстрируя свою  силу.  Спартанцы
говорят, правда, что дубы принадлежат Громовержцу, однако  этого  быть  не
может. Если б они были его, разве он стал бы их ломать?
   - Не знаю, - сказал я. - Возможно.
   - Все деревья принадлежат ей, - прошептал Кердон. -  Ей  одной.  Именно
поэтому  спартанцы  заставляют  нас  срубать  их,  выкорчевывать   пни   и
распахивать поля. Весь Лакедемон был покрыт дубами и соснами, пока мы были
свободны. А теперь спартанцы утверждают, что не только Спартой, но и  всем
Пелопоннесом правит Охотница, потому что она любимая дочь  Громовержца,  и
требуют, чтобы мы забыли о Великой Матери-богине. Но мы ее не забываем.  И
никогда не забудем.
   Я попытался кивнуть, но голова была точно свинцом налита.
   - Да, мы считались их рабами, но теперь нам пришлось стать воинами.  Ты
ведь видел мои дротики и пращу?
   Я не мог припомнить, но сказал, что да, видел.
   - Еще год назад они бы просто убили меня, если б только я до кого-то из
них дотронулся. Только они имели  право  носить  оружие,  и  все  арсеналы
тщательно ими охранялись. Но потом  пришли  войска  Великого  царя,  и  мы
понадобились спартанцам в качестве воинов. А разве можно заставить  воинов
оставаться рабами? Грядет восстание!
   - А для начала ты, видно, хочешь, чтобы я, будучи твоим рабом,  восстал
против тебя, - сказал я. Мне было совершенно ясно, что именно за этим он и
пришел.
   - Конечно! - И он плюнул мне в лицо.
   - Но ведь сейчас здесь никаких спартанцев нет. - Я сел, протирая глаза.
- Или есть? Или все-таки эта страна тоже принадлежит им?
   -