еру,  но
амазонки уложили двоих из луков, и остальные поспешно отступили.
   Я спросил Ио, где она взяла меч.
   - Мне его дала Иппофода, - сказала она.
   - Ей не следовало этого делать, - заметил я. - А тебе не следовало  его
брать.
   Ио как раз закончила вытирать клинок (она  это  делала,  пожалуй,  даже
тщательнее, чем нужно, да еще подолом своего пеплоса). Она  опустилась  на
колени и принялась раздувать угли в костре,  притворяясь,  будто  меня  не
слышит. Потом все-таки пробормотала:
   - Я сама ее об этом попросила. Сказала, что из лука стрелять  не  умею,
но верхом ездить могу не хуже других. И могу пригодиться в бою,  например,
чтобы прикрыть тебя сзади, если ты захватишь царя  Котиса.  Она  спросила,
представляю ли я, что такое бой, и я ответила, что видела немало сражений,
хотя сама никогда в них не участвовала. Тогда  она  отыскала  среди  своих
вещей этот меч и дала его мне.
   - Но это, конечно, не ее собственный меч?
   - Нет, он принадлежал одной из амазонок;  она  погибла  давно,  еще  до
того, как мы с ними повстречались. Так мне Иппофода сказала.
   Мне очень хотелось отобрать у нее этот меч,  но  я  не  мог  лишить  ее
оружия, зная, что нам, видимо, вскоре снова придется биться не на жизнь, а
на смерть.
   - Мне кажется, Иппофода все еще горюет по той своей подруге, -  сказала
Ио. - Она плакала, когда отдавала  мне  этот  меч.  Я  и  не  думала,  что
амазонки тоже умеют плакать.
   Вот и все, что я хотел записать.  Теперь  надо  постараться  заснуть  -
Эгесистрат обещал разбудить меня на заре. Да, Ио сообщила мне, что забрала
плащ убитого жреца и хочет сделать себе из него хитон.
   - Жреца сперва кастрировали, - сказала она, - точно годовалого бычка! -
И жестом показала, как это делается.



16. КОНИ ГЕЛИОСА

   Белые кони, которых украли мы с Фаретрой, поставлены в конюшню вместе с
остальными. Они  так  хороши,  что  (подобно  самому  солнцу)  все  вокруг
затмевают своей красотой. Иппофода считает, что нам нельзя их убивать, что
бы ни случилось, и Эгесистрат  согласен  с  нею;  да  только  фракийцы,  к
сожалению, этого не понимают.
   Я спал, и мне снился сон, - наверное, тот самый, что я увидел,  написав
в дневнике последние слова о том, что мне надо поспать  и  что  Эгесистрат
обещал разбудить  меня  на  заре.  Но  разбудил  меня  не  Эгесистрат  (он
прорицатель, одна нога у него деревянная), а фракийцы. И даже  не  они,  а
амазонка, стоявшая на часах у входа в пещеру. Она так закричала, что я тут
же проснулся. Я видел, как она натянула лук и выстрелила, а потом отбежала
назад, к священному огню. На ходу она вытащила новую стрелу, обернулась  и
выпустила ее, не замедляя бега. Я  раньше  считал,  что  столь  виртуозное
владение луком смертным недоступно, однако видел все собственными глазами.
   Фракийцы ворвались в пещеру через узкий вход, но я к тому  времени  был
уже на ногах и держал в руке меч, на клинке которого написано  "Фальката".
В авангарде, видимо, шли высокородные фракийцы в  великолепных  шлемах,  с
расписными щитами и в дорогих кольчугах, пластины и кольца которых  нашиты
на кожу. За ними толпились пелтасты (*34);  некоторые  были  в  шлемах,  и
каждый имел по паре дротиков.
   Думаю, что со стороны фракийцев было бы умнее  построиться  в  фалангу,
ощетинившись копьями, но копья они  оставили  снаружи  и  в  бой  вступили
разрозненно, вооруженные мечами. Я лично сразу уложил  двоих  благородных.
После боя я хотел было снять с  одного  из  них  его  кольчугу;  но  удары
Фалькаты испортили ее, вмяв бронзу в тело.  Впрочем,  амазонки  нашли  еще
одного убитого - ему стрела попала прямо в глаз, - и Иппофода подарила мне
его кольчугу; теперь я ее ношу.
   Не знаю, скольких пелтастов я убил. На поле боя осталось много мертвых;
убитых чернокожим отличить было легко  -  он  сражался  мечом,  отнятым  у
жреца; но раны, нанесенные Фалькатой, было почти  невозможно  отличить  от
следов боевого топора Эгесистрата. Некоторые  из  амазонок  тоже  вытащили
мечи. Иппофода опасается, что у них скоро кончатся стрелы,  хотя  те,  что
были выпущены в этом бою, мы собрали. По крайней мере, большую их часть.
   У входа в пещеру со мной сразу могли драться не более троих  пелтастов;
я сразу уложил нескольких человек; луки амазонок  пели,  как  лиры.  Когда
пелтасты отступили, надеясь пустить в ход дротики,  амазонки  уложили  еще
многих, а дротики фракийцев лишь оцарапали камень. Потолок  здесь  местами
нависает так низко, что мне приходится пригибаться. Мы лишь посмеялись над
этой их попыткой.
   Когда бой затих и амазонки торжественно  преподнесли  мне  доспехи,  мы
решили, что Эгесистрату следует  обратиться  к  фракийцам  с  предложением
перемирия: у нас было мало дров, чтобы устроить  огненное  погребение  для
всех павших. И потом мы пришли к заключению, что, если Эгесистрату удастся
переговорить с царем Котисом, он, возможно, завершит  переговоры  успешно,
поскольку Арес явно на  нашей  стороне  -  он  так  хорошо  помогал  своим
дочерям, что ни  одна  из  них  в  этом  бою  не  получила  сколько-нибудь
серьезного ранения.
   Эгесистрат действительно переговорил с царем, после чего  мы  принялись
подтаскивать тела убитых фракийцев к выходу из пещеры,  откуда  их  должны
были забрать. Именно тогда мне и удалось потихоньку уйти еще до зари.
   В сотне шагов от священного огня, горевшего у алтаря,  мрак  был  таким
густым, как самой темной ночью. Я очень жалел, что не  прихватил  с  собой
факел, хоть и понимал, что все равно не сумел бы  воспользоваться  им,  не
привлекая внимания фракийцев; да и чернокожий тут же стал бы настаивать на
том, что пойдет со мною, хотя рана  на  щеке  причиняла  ему  значительные
страдания. Иппофода тоже, заметив, что я ухожу,  захотела  бы  послать  со
мною нескольких амазонок - что, как мне  кажется  (и  Эгесистрат  со  мною
согласен), только ослабило бы наш отряд. К тому же, будь нас больше,  вряд
ли мы добились бы лучшего результата. Если Эобаза и можно было спасти,  то
скрытно, ведь у нас все равно не хватило бы  сил  отбить  его  в  открытой
атаке.
   Пробираясь в темноте, я беспокоился об одном:  как  бы  чего-нибудь  не
забыть. Эгесистрат, разделяя мои опасения, предложил мне захватить с собой
свиток. Я заткнул его за  пояс  и  пообещал  Эгесистрату,  что,  если  мне
удастся обнаружить другой выход из пещеры, я непременно сделаю остановку и
прочту свои записи.
   Итак, на мне была кольчуга, подаренная амазонками, на поясе  висел  мой
меч, на голове красовался шлем, снятый с одного из высокородных фракийцев,
убитых мною, а еще я прихватил пару дротиков и  пелт.  Мне  казалось,  что
лучше постараться сойти за одного из знатных  фракийцев.  Особенно  я  был
рад, что взял шлем и дротики: шлем предохранял  мою  голову  от  ударов  о
низкие своды пещеры, а наконечниками дротиков я ощупывал перед собой  путь
во тьме. Щит, правда, пришлось бросить, потому  что  мне  дважды  пришлось
взбираться по  уступам,  дабы  не  потерять  ощущение  легкого  сквозняка,
которым я руководствовался. Я считал шаги и  успел  насчитать  две  тысячи
двести семнадцать,  когда  услыхал  рык  одного  льва  и  глухое  ворчанье
другого.
   Встреча с такими зверями в полной темноте означала верную  смерть  -  и
все же у меня не возникло желания повернуть назад. Хотя я, оставив  позади
более широкий коридор, свернул в более узкий, все равно впереди  слышалось
рычание львов. Интересно, думал я, что могло их привлечь столь глубоко под
землею? Известно, что днем львы часто спят в пещерах, но я никогда  бы  не
подумал, что они способны по собственной воле забраться так далеко.
   Насчитав более двух тысяч шагов, я заметил наконец  проблески  света  и
почувствовал себя полным дураком, ведь "разгадка" была очевидна: львы и не
думали забираться в глубь пещеры, они просто устроили себе логово у  входа
в нее, который, собственно, я и искал и откуда тянуло ветерком. И хотя мне
вовсе не улыбалось встречаться со львами даже при дневном свете, я  решил,
что парой камней и громким криком сумею прогнать их. Немногие дикие  звери
станут нападать на вооруженного человека,  если  у  них  есть  возможность
уйти.
   Как только я выбрался на освещенное пространство,  где  отчетливо  были
видны камни и жидкая грязь, то сразу вспомнил данное Эгесистрату  обещание
перечитать свой дневник. Однако,  вынув  свиток  из-за  пояса  и  развязав
шнурки, я понял, что не различаю слов; пришлось пройти еще немного вперед,
прежде чем я смог сесть на камень и прочитать все, что  записал  вчера.  С
этого камня выход из пещеры мне еще не был виден.
   Теперь, прочитав наконец о пророчестве, о волах, о ребенке и о том, как
это пророчество исполнилось, я, казалось, в эти мгновения  отлично  помнил
все это, даже то, как записывал об этом в  свой  дневник,  но  сейчас  уже
ничего не помню. Свернув свиток, я снова сунул  его  за  пояс  и  двинулся
вперед, держа в каждой руке по дротику.
   И тут передо мной предстало видение столь необычайное, что я,  наверно,
должен был бы сразу догадаться, что случится далее,  однако  догадался  не
сразу. Слева от меня  возвышался  сталагмит,  какие  часто  встречаются  в
пещерах, влажный от стекающей сверху воды.  Он  почти  достигал  каменного
свода у меня над головой и  блестел,  точно  жемчуг;  правда,  вряд  ли  я
обратил бы на него особое внимание, если бы он не показался мне  несколько
странным. Подходя к этой блестящей колонне, я решил, что она больше похожа
на те рукотворные колонны, какие часто воздвигают люди в честь своих богов
- из белого мрамора или из дерева, выкрашенного в белый цвет.
   Скользнув по ней взглядом, я пошел дальше, однако мне  снова  пришла  в
голову мысль, что эта колонна  сделана  людьми.  Я  остановился,  повернул
назад и стал на нее смотреть.
   И тут мне показалось вдруг,  что  вокруг  не  стены  пещеры,  а  дикая,
продуваемая всеми ветрами пустыня, а под ногами не камни и глина, а земля,
покрытая пожухлой травой, и над головой ярко-синее  знойное  небо.  Острые
выступы в стенах пещеры, похожие на хищные зубы, теперь  казались  мне  то
целым лесом колонн, то войском, грозно ощетинившимся пиками, а вокруг эхом
разносился львиный  рев;  звери  явно  ожидали  меня  снаружи,  у  низкого
округлого выхода из пещеры.
   На мгновение, правда, я усомнился в их существовании, поскольку в самой
пещере их не было. Ведь вполне вероятно, решил я, что это всего  лишь  рев
горной реки или шум водопада, и мне просто  почудились  эти  львы  -  ведь
видел же я портик какого-то храма там, где не  было  ничего,  и  не  менее
сотни вооруженных человек в совершенно  пустой  пещере.  Может,  я  просто
выдумал этих львов, как и все остальное?
   Но у выхода из  пещеры  появился  самый  настоящий  черногривый  лев  с
оскаленной пастью, желто-коричневый в ровном солнечном свете.  Подняв  над
головой дротик, я ринулся вперед.
   Солнце, видно, только что взошло. Передо мной лежало  узкое  каменистое
ущелье; в самой его теснине бежал поток; и я заметил, что  все  это  очень
похоже - и одновременно совершенно не  похоже!  -  на  то,  что  я  ожидал
увидеть снаружи. Я, например, ожидал увидеть стаю львов, возглавляемую тем
огромным самцом с черной гривой, который встретил меня у выхода из пещеры,
и матерой львицей, возможно, с детенышами. Там и  в  самом  деле  было  не
менее четырех львов, однако все они были самцами и  такими  же  огромными,
как и тот, первый. И они настолько походили один на другого, что я не смог
бы различить их.
   Рядом действительно стояла львица, но  в  женском  обличье.  Высокая  и
сильная, сильнее любой из  амазонок  Иппофоды,  она  обозревала  выход  из
пещеры с высокого помоста своей серебряной колесницы, в  которую,  однако,
не было запряжено никаких лошадей. В лице ее  безошибочно  читалась  сила,
могущество, сосредоточенность и  целенаправленность;  ее  огромные  желтые
глаза яростно светились - в этих глазах, как мне показалось, могла  гореть
и страсть, и жажда крови. В ее облике были возвышенность  и  благородство;
однако было в нем и еще что-то необычное (но тоже прекрасное!),  о  чем  я
так и не осмелился спросить, чего не сумел  ни  определить,  ни  измерить.
Казалось, за ее широкими плечами поднимается еще одно солнце - между нею и
каменистой стеной ущелья - и его восхитительное сияние окутывает  ее,  как
мантия, блестящая ярче самого чистого золота.
   - Подойди, - велела она мне. - Ты мне  нужен.  -  В  руке  она  держала
большой барабан, и,  хотя  ее  пальцы  вроде  бы  не  прикасались  к  туго
натянутой коже, он вздрагивал от каждого удара моего сердца.
   Я заколебался.
   - Ты боишься моих львов? - Она свистнула, и все  четыре  зверя  тут  же
подскочили к ней. Она погладила их, почесала им за ушами, точно они щенки;
но стоило мне поймать на себе взгляд  их  янтарных  глаз,  как  я  тут  же
вспомнил, что это настоящие львы.
   - Да, так будет-лучше. - Она благосклонно кивнула мне, когда я  подошел
ближе. - Знаешь, кто я? - Я покачал головой.
   - Можешь называть меня Кибелой. Мои жрецы сказали бы тебе, что я  самая
великая богиня на свете. - Она улыбнулась. Видя ее улыбку,  я  понял,  что
уже полюбил ее. - Впрочем, то же самое говорят о своих богах и все  прочие
жрецы.
   - Ты читаешь мои мысли? - спросил я, потому что мне показалось, что это
так.
   - Они же написаны у тебя на лице. Конечно, я легко  могу  их  прочесть.
Что же ты не преклонишь колена пред богиней?
   - Боюсь твоих львов, Кибела.
   - Да они же все равно что котята. Они и тебе не страшны - пока  ты  под
моей защитой. Ты когда-нибудь управлял такой колесницей, не помнишь? И что
это ты здесь делаешь?
   - Не помню, - отвечал я. - Фракийцы... то есть... царь Котис  держит  в
плену одного мидийца по имени Эобаз, которого намерен  принести  в  жертву
Плейстору. Храм этого бога я должен разыскать и спасти Эобаза, если смогу.
   - Вы как дети, - сказала Кибела. - И ты, и этот  ясновидящий  глупец  с
деревянной ногой. Он думает умолить бессмертных богов - с тем  же  успехом
игрок может молиться лошади, на которую поставил! Кстати, твой  чернокожий
друг в кровавом долгу предо мной. Он убил одного из моих жрецов, а тот был
юношей весьма многообещающим.
   - Я, конечно, не все понимаю, - сказал я, - но твой многообещающий жрец
как раз обещал тогда убить чернокожего.
   - И все же я ему не позволю расплатиться со мной шутками  и  остротами,
хотя это у него получается несколько лучше, чем у тебя. -  Кибела  махнула
рукой, и львы бросились прочь, взбираясь по  стенам  ущелья  и  выскакивая
наверх. Затем богиня встала, спустилась с колесницы и заняла  место  у  ее
высокого и изящного колеса. - Залезай! -  скомандовала  она.  -  И  возьми
поводья.
   Я  медленно  подчинился  ей.  Колесница   оказалась   выше,   чем   мне
представлялось, и значительно легче; казалось, ее сияющие боковины  совсем
ничего не весят. Поводьев было четыре пары - по две-для каждой  лошади.  Я
надел петли на пальцы, как положено, и, хотя  на  земле  перед  колесницей
лежала лишь пустая сбруя, в трепещущих кожаных ремнях  я  ощутил  огненный
темперамент четырех мощных коней.
   -  Да,  -  сказал  я  Кибеле.  -  Я  вспомнил,  что  когда-то  управлял
колесницами.
   - Тогда слушай внимательно.
   Я опустил поводья и повернулся к ней  лицом;  глаза  ее  находились  на
одном уровне с моими.
   - Если ты будешь действовать  так,  как  вы  надумали,  тебя  убьют,  -
сказала богиня. - Убью не я. И даже косвенным образом не  буду  виновна  в
твоей смерти; но ты погибнешь. Могу тебе это показать,  если  хочешь:  как
тебя обнаружат возле храма моего сына,  как  ты  будешь  бежать,  а  копье
пронзит тебе спину... Ну и все остальное. В точности как  на  самом  деле.
Хочешь поглядеть?
   Я покачал головой.
   - Очень умно с твоей стороны. Смотреть  на  собственную  смерть  до  ее
прихода - удел трусов. Что ж, хорошо. Ты ведь не помнишь своей  встречи  с
той узурпаторшей (*35), что присвоила себе мою славу? А ведь это моих  рук
дело.
   - Она обещала вернуть меня к моим друзьям - к тем из них, что еще живы,
- сказал я. - Мы с Эгесистратом недавно говорили об этом.
   - Но он не сказал тебе, какую цену она за  это  назначила.  А  ведь  он
прекрасно знает, какую  именно.  -  С  выражением  глубочайшего  презрения
Кибела отмахнулась, точно и слышать не  желала  об  этом.  -  Впрочем,  не
важно; она бы в конце концов все равно тебя  обманула.  Но  до  этого  еще
очень далеко. Я, например, могу быть не  только  жестокой,  но  и  доброй,
однако моя клятва нерушима, а мое возмездие  неотвратимо.  Я  спасла  тебе
жизнь сегодня - ведь если бы я здесь не оказалась, ты бы поступил так, как
вы с этим провидцем задумали, и погиб  бы.  Теперь  ты,  наверное,  должен
отплатить мне за это. Ты готов?
   - Конечно, - отвечал я. - Конечно, готов.
   - Отлично. Твоей наградой будет этот мидиец - делай так, как я скажу, и
он  сам  упадет  тебе  в  руки,  точно   созревшее   яблоко.   Узурпаторша
предупреждала тебя, что вскоре ты повстречаешь царицу. Ты  уже  повстречал
ее?
   - Да, это Иппофода, царица амазонок. - Я вздрогнул, внезапно все поняв,
и, не сдержавшись, воскликнул: - Значит,  они  твои  правнучки!  Ведь  они
дочери Ареса, а он - твой сын! (*36)
   - И чего же хочет царица Иппофода? Тебе известно, что привело ее в  эти
земли?
   - Священные лошади из храма Гелиоса. Она привезла самоцветы и золото  -
так мне говорил Эгесистрат, - чтобы купить этих коней.
   - Здешний царь никогда не продаст их - и  никогда  не  отпустит  твоего
мидийца. Но мы заставим его  сделать  и  то,  и  другое.  Ты  знаешь,  где
находится этот храм?
   Я не понял, о каком именно храме она говорит, и,  поскольку  ничего  не
знал об обоих, просто покачал головой.
   Кибела вновь улыбнулась - точно сдерживая бешеный хохот.
   - Солнце покажет тебе  дорогу.  Когда  выберешься  из  ущелья,  иди  по
солнцу. Храм будет прямо под ним. Там и ищи!
   - Я понимаю, - сказал я.
   - Вот и хорошо -  этот  бог  покровительствует  понятливым.  Его  стадо
пасется на лужайке перед храмом. Тебе  нужно  объехать  вокруг,  и  с  той
стороны храма ты увидишь священную дорогу.  Сворачивай  вправо  на  каждом
перекрестке и так доберешься до входа в мой храм. Пригони  туда  священное
стадо Гелиоса и передай его царице, а потом получишь своего мидийца  целым
и невредимым. Это я тебе обещаю.
   - Но разве коней никто не охраняет? - спросил я и прибавил: -  Ты  ведь
знаешь, что у входа в твой храм стоят вооруженные фракийцы.
   У меня просто не хватает слов, чтобы описать тот  взгляд,  которым  она
одарила меня при этом! В ее взгляде были и любовь, и сожаление, и  ярость,
и гнев, и чудовищная гордыня, и многие иные чувства.
   - Как ты думаешь, почему я выбрала именно тебя? - спросила она. -  Если
б коней мог пригнать ребенок, я послала бы ребенка. Не бойся, я не оставлю
тебя совсем без помощи. Трое, которых ты встретишь в  самом  начале  пути,
будут твоими помощниками. Можешь полностью доверять им,  ибо  они  посланы
мною. А теперь - вперед!



17. КЛЯТВА БОГАМ

   Клятва царя Котиса несомненно принесет погибель и  ему  самому,  и  его
народу, если он ее нарушит. Мы принесли в жертву одну из  лучших  лошадей,
принадлежавших амазонкам;  а  фракийцы  -  рыжую  телку.  Договорились  об
условиях: Иппофода  берет  четырех  коней,  за  которых  должна  заплатить
согласованную сумму. Остальных мы должны пригнать в целости и  сохранности
к  храму  Бога  войны,  где  нам  будет  передан   Эобаз.   А   потом   мы
беспрепятственно покинем пределы Апсинфии, уводя с собой мидийца и четырех
священных коней.
   Обмены произойдут завтра, а пока нам доставят  продовольствие  и  вино.
Вода нам не нужна - в глубине пещеры есть множество родников; эту  пещеру,
как сказал мне Эгесистрат, фракийцы  считают  дорогой  в  Страну  мертвых.
Амазонки напоили коней; мы с Ио им помогали.
   Я спросил Эгесистрата о Кибеле, прежде