азыгрывал глухого.
Когда общался с простыми смертными
     -- Конечно. -- Витя если и встречал Маневича,  то,  вечно погруженный в
себя, не обращал на него внимания. Но  не знать кого-то "самого знаменитого"
он не мог по определению. Мужчины обменялись рукопожатиями.
     -- Мы  не  мешаем? --  Лизавета умела найти  верный  подход  к чересчур
творческим индивидуумам.
     -- Да нет, я буду продолжать клеить.
     "Клеить"  в  переводе  с  телевизионного  --   это  монтировать.  Явный
анахронизм,  пережиток  кино,  а  не  видеос®емок.  Теперь  никто  не  режет
ножницами пленку и не  подклеивает  один кадр к  другому.  Нынче это  делают
умные  машины.  Кое-где  уже и  пленки  как  таковой  нет --  все  сгоняют в
компьютер. Пленки нет, клея нет, а термин остался.
     --  Работай,  работай,  --   успокоила  его  Лизавета.  Кто  ж  посмеет
остановить поэта, которого посетила муза?
     Рядом с Новоситцевым муза видеоклипа жила всегда.
     --  Так,  второй  куплет.  --  Витя  повернулся к  экрану и заглянул  в
монтажные листы:  там,  как  и  положено, было расписано все происходящее на
экране -- слева видеоряд, справа текст.
     Новоситцев прочел первую фразу:
     -- "И вновь я слышу голос,  он твердит: "Старик, оставь любовь ханжам".
--  Витя  отыскал глазами,  вернее,  стеклами  очков,  ассистента.  --  Так,
посмотри, где у нас "любовь".
     Парень, забившийся в дальний угол, мгновенно ответил:
     -- Кассета "В-26", нужный дубль на двадцать шестой минуте, -- и передал
Новоситцеву серую коробочку.
     Видеоинженер   запихнул  протянутую  Витей  кассету  в  плейер  и  стал
отматывать до нужной точки. Витя же отдал свободную минуту посетителям.
     -- Так что вас интересует?
     -- Леночка Кац у тебя работала?
     -- Да, визажа много было. Клиент хотел, чтобы сделали красиво.
     -- Получилось, -- искренне сказала Лизавета.
     Режиссер  Новоситцев  расцвел,  даже   по-девичьи  зарделся.  Вероятно,
потупил  глаза,   спрятанные  за   круглыми  темными  очками.   Витя   носил
непроницаемые  очки,  как  и  полагалось  (он в  это свято верил)  подлинной
звезде.  Одевался и  причесывался  он  так же,  как  голливудско-европейская
кинознаменитость. Вернее, так,  как с точки  зрения российской околокиношной
тусовки должна одеваться знаменитость столь высокого ранга. Витя носил очень
яркие шелковые  рубашки,  пестренькие жилетки,  черные  пиджаки как  бы  "от
Кензо",  мешковатые  брюки  и либо  черные,  либо яркие -- красные, зеленые,
карамельно-розовые   --  замшевые  ботиночки  "о   натюрель".  В  мочке  уха
поблескивала маленькая  золотая  сережка. Вот за  сережку  он  и  схватился,
услышав Лизаветино "получилось":
     -- Стараемся, старуха, стараемся. Ты  же понимаешь, в нашем деле просто
снять -- значит ничего не снять...
     Держался Витя Новоситцев также  очень по-звездному,  громко,  звонко, с
апломбом. Знал все, что  должна знать в наши дни истинная знаменитость -- от
культового  Кастанеды  до культовых  Тарантино и  Родригеса. Конечно, он  по
нескольку раз видел все их фильмы и мог часами описывать монтажные склейки в
"Отчаянном" или "Криминальном чтиве".  Впрочем, его кругозор был шире просто
"культового".
     Витя умел ориентироваться на рынок, умел набивать себе цену и нравиться
клиентам, которым по большому  счету было  начихать на тусовочный  культ, им
требовались иные знаки.
     Поэтому Витя провел немало часов и дней у голубого экрана, рассматривая
рекламные   ролики.  Ролик  потенциального  петербургского  претендента   по
сценарию  был  похож  на  рекламу  шампуня "Хед энд Шоулдерз",  а  отдельные
фрагменты повторяли ролики телевизоров "Сони", прокладок "Олвэйз  ультра"  и
памперсов "Хаггиз". Куплет номер два был склеен по мотивам "Сони".

     Старик, оставь любовь ханжам,
     Сегодня сердце так горит,
     А завтра плюнешь, и погас пожар!

     -- грустил за кадром весельчак из трио.
     В  качестве  иллюстрации Витя показывал  красивую девушку в  белом,  ту
самую, что вместе с красивым юношей шагала по Невскому  в светлую даль, но в
этом  случае она грустно  смотрела в эту самую даль, положив  наманикюренные
пальчики на капот автомобиля  марки "Мерседес", видно, любимый пострадал при
тушении пожара.

     Такое возможно вполне!
     Но все же кажется мне!
     Если кругом горят мосты,
     Есть сомнение в том, что заря на Востоке.

     Витя умудрился снять пустынный Невский  так, что он неуловимо напоминал
длинное американское шоссе, которое правильней называть хайвей -- скоростная
трасса. Зато  не было  сомнений, где заря и где солнце. Солнцем, несомненно,
был новорожденный политический мессия местного разлива.
     Лизавета  дождалась,  пока  Витя в  очередной раз распорядится  сделать
очень медленный мягкий микшер, и спросила:
     -- Сколько дней она у вас проработала?
     -- Пять дней, от начала до конца с®емок.
     -- И где снимали?
     -- Натуру -- часть здесь, часть в Выборге. Павильон -- в Выборге.
     -- Вот и командировка, ведь  в павильоне работы для гримера больше, чем
на натуре, -- вмешался в разговор Саша Маневич.
     --  Мы и  на натуре светили, так  что... --  горделиво заметил Витя. Он
даже встал в сознании собственного величия.
     Действительно, видеомастера, даже творцы, занятые высокохудожественными
с®емками,  благополучно  похоронили  киношное умение  подсвечивать  натурные
кадры,  в  том числе и при свете дня.  А  зря. При подсветке  картинка  и на
видеопленке получается гораздо вкуснее. Витя это знал и, не обращая внимания
на стоны операторов и осветителей, широко  пользовался "устаревшим" приемом.
Подсвеченный день был лишь одним из незамысловатых секретов его  мастерства,
которые  и  превратили  ничем  не  примечательного  ассистента режиссера  на
телевидении в великого Новоситцева.
     Саша нашел свободный стул и принес его Лизавете. Она благодарно кивнула
и продолжила допрос:
     -- Леночка в Выборге работала?
     Витя   сел,  ответил  утвердительно  и   перешел  к   третьему  куплету
предвыборного эстрадного клипа.

     И скажет кто-то --
     Ведь нельзя же быть таким наивным, старина!
     Оставь гитару, нашим людям не нужна она!

     Молчаливый ассистент подал голос:
     -- Двадцать  седьмая кассета.  Второй  дубль самый  удачный, это шестая
минута.
     --  Шестая   минута,  двадцать  седьмая   кассета!   --   продублировал
Новоситцев.
     Видеоинженер послушно выполнял распоряжения режиссера.
     -- Так сколько дней она там с вами... -- договорить Лизавета не успела.
     -- Все три дня.
     -- А  потом  с вами же  и вернулась в город? --  нетерпеливо вмешался в
неспешный  допрос Саша Маневич.  За это  Зорина  наградила  его укоризненным
взглядом   --   пока   они   ехали   до   "Ленфильма",   Лизавета   подробно
проинструктировала  спутника   и  попросила  не  подавать  голоса  во  время
разговора  с  Новоситцевым.  Не  потому,  что  не  доверяла  Саше,  а  из-за
самолюбивой нервности мэтра: он мог неожиданно обидеться, и тогда -- прощай,
информация.
     Опасения  Лизаветы  оказались  напрасными.  Витя  охотно  общался  и  с
Маневичем. Скорее всего,  доброе расположение духа видеомаэстро было связано
с успешным завершением  прибыльного заказа. Предвыборные недели --  страдная
пора для многих журналистов и  телевизионщиков, некоторые потом год живут на
то, что собрали с кандидатов во властители города или страны.
     -- Нет, она уехала раньше. С продюсером.
     -- С Ольгой? -- уточнила Лизавета. Все знали, что бессменным продюсером
при  Новоситцеве  трудилась Ольга Петрова, его  любовница, жена и подруга. А
заодно  -- девушка пробивная и  настырная, что  и требуется  для того, чтобы
работать продюсером.
     -- Нет, с продюсером нашего кандидата.
     Саша тихонько присвистнул. Лизавета тоже удивилась, продюсер  кандидата
в президенты -- это нечто новенькое в телевизионно-рекламном репертуаре.
     -- Ты его знаешь?
     Ответа  пришлось  ждать довольно долго -- третья  часть клипа оказалась
самой  ответственной, поскольку героем был сам  заказчик.  Именно ему  некий
голос свыше растолковывал  за кадром, что  нужно или не  нужно  нашим людям.
Герой в этот момент ехал по улицам Петербурга в автомобиле, и те проспекты и
переулки, асфальта  которых  коснулись шины его  демократичной отечественной
"Волги", неуловимо преображались:  становились чище, светлее, радостнее. Как
раз тут и работал секрет с подсветкой на натуре.
     Наконец  город стал  чище  и веселее,  и Витя  опять оторвал  глаза  от
монитора.
     -- Конечно. Престранный дядечка. Или скорее парень. Он  ее увез. С®емки
еще не  закончились,  ну да мне все равно было -- оставалась Маринка, второй
наш гример. А  нам  там ничего  особого и  не  требовалось.  Ну,  попудрить,
подмазать...  Я Ленке за полные дни  заплатил,  и адью. Она мне хорошо этого
деятеля  нарисовала.  --  Новоситцев  кивнул  в  сторону  монитора,  где   в
стоп-кадре застыл портрет кандидата. -- Он ведь на лицо --  серый монах, а я
попросил,  чтобы  в  нем  проступало  что-нибудь  от Франклина  Рузвельта  и
Рональда  Рейгана. И  проступает. Причем не  навязчиво. Без явного сходства.
Это, конечно, не то что полный портрет сделать, но тоже  работа для мастера.
А Ленка мастером была. И правильно, что дорого брала...
     Витя  успешно справился со сложным монтажным фрагментом. Явно довольный
собой, он решил устроить перерыв. Встал, потянулся и  пригласил всех  попить
кофе.
     В  ленфильмовской кофейне Саша  и  Лизавета быстро  выведали то, что их
интересовало. Лизавета даже  умудрилась  вытянуть из  Новоситцева координаты
продюсера.  Обычно  такую   информацию  не  разглашают   --  зачем  снабжать
конкурентов потенциальными клиентами?
     -- А что вы  так  все выспрашиваете? У вас заказ какой-нибудь денежный?
-- ревниво спросил мэтр, продиктовав имя и фамилию продюсера.
     -- Нет, заказа нет, просто Леночка исчезла. Неделю назад!
     Новоситцев ничуть не забеспокоился.
     -- Ерунда, неделю назад она была со мной в Выборге.
     -- А теперь ты здесь, а ее нигде нет!  -- Лизавета  отодвинула подальше
пепельницу, переполненную окурками.
     -- Значит, работает! Ленка -- она до работы страсть жадная. Да и понять
ее можно. Мужик-то у нее -- не сеет, не пашет.  Так... декоративная собачка.
Может, этот помощник  ей работу предложил. По-моему, клиент был доволен, как
она  его подмазала.  --  Витя допил кофе. --  Не волнуйтесь.  Ленка  -- баба
четкая, в историю не впутается. А я побежал, работа...
     -- Ладно, спасибо за помощь, милый!  -- Лизавета нежно чмокнула маэстро
в щеку, пусть "великий" потешится.
     Саша и Лизавета выкатились из кофейни и тут же попали в иной мир. Замер
от ужаса перед будущим  пустой, темный и тихий коридор,  который  за  долгие
кинематографические десятилетия привык к шуму массовки, к грохоту  машинерии
и актерским шуткам. Теперь миру являлось черное безмолвие, лишь иногда тенью
воспоминаний мелькал  поселившийся  на территории  кинофабрики  бомж,  будто
герой  фильма  конца  восьмидесятых  из   той  серии,  что  получила  гордое
наименование  "чернуха-мрачнуха".  "Ленфильм"  давно  превратился  в городок
контрастов.
     Правда,  кое-что  кое-где  еще успешно работало -- та же высококлассная
аппаратная,  занятая  сейчас  политико-музыкальным  монтажом. Еще  теплилась
жизнь  в  кофейне  и столовой,  еще висели таблички с названиями  фильмов на
некоторых  дверях...  Но  даже директор  киногиганта не  знал, в  каком году
приступили к  с®емкам той или иной ленты и  завершат ли их в  последнем году
нынешнего тысячелетия.
     Лизавета  обернулась, провожая взглядом живописного бродягу в лохмотьях
под бурлака. Вероятно, он пополнил свой гардероб в местной костюмерной.
     --  Как  ты думаешь, зачем  этому продюсеру  понадобилась  Леночка?  --
спросила она Маневича.
     -- Ума  не  приложу. -- Менее впечатлительный Саша шел с  ней рядом, не
обращая внимания на бомжей и  прочую экзотику, -- Может, и впрямь  кандидата
пудрить, а может... Видишь, и Новоситцев про этот портретный грим говорил. А
Зотов... он очень странно себя повел, когда я спросил про "школу".
     -- С какого перепугу ты вдруг стал интервьюировать Зотова?
     --  Я же с ним  не о текущем  моменте беседовал, -- об®яснил  Саша свой
необ®яснимый с точки зрения профессионала поступок: говорливый депутат Зотов
давно намозолил глаза всем -- и телезрителям, и теленачальству.
     -- О чем же тогда? И зачем ты к нему поехал?
     -- Чтобы  спросить.  --  Маневич  опять  скорчил  загадочное  лицо.  --
Спросить о смерти соратника! И не торопи  события, все покажу, все расскажу.
Ты  лучше   раз®ясни,   что   должен  означать  сей   видеосон,   показанный
Новоситцевым?
     -- Что свято  место пусто  не бывает, -- рассмеялась Лизавета. --  Этот
мужичок  в  белом  -- не первый  и не последний политик,  решивший  улучшить
собственный имидж посредством всенародно любимых  артистов  и мелодий. А то,
что в клипе снимается, -- тоже ничего удивительного. С одной стороны, дивный
промоушн в молодежной  среде --  как иначе  юнцы запомнят  его физиономию? С
другой,  -- Лизавета назидательно помахала  тонким наманикюренным пальчиком,
--  возможность практически бесплатно попорхать  по голубым экранам. Ведь за
показ музыкального клипа не платят, как за политическую рекламу! Музыкальный
клип  можно впихнуть в любой молодежный эстрадный бардак по  весьма  сходной
цене.  И  контроль не  такой суровый.  Оттуда  про политику  не ожидают. Это
своего рода обходной маневр.
     -- Ты о том, что во всех этих музпрограммах за показы клипов не платят?
-- возмутился всегда болеющий за справедливость Саша.
     --  Платят,  но  не  все,  не  везде  и  не  всегда  официально.  А  за
политическую  рекламу  берут по полному  тарифу,  без  скидок! Вообще же эту
смычку поп-музыки и большой политики придумала одна практичная думская дама.
Она сама все сочинила, сама сыграла  главную роль -- не то принцессы, не  то
ясна-солнышка  в  шлягере  из  Бременских  музыкантов.  Там,  кстати, совсем
нахально  экономили. Витя  хотя  бы все сам  снял.  А  на  том  клипе только
"думицу"  собственной персоной и запечатлели. Все остальное --  фрагменты из
мультика. Без затей.
     --  Чудовищный опус, что мы  видели, -- та  еще затея!  --  не унимался
Саша.
     --  Остынь,  ты присутствовал  при  рождении жанра.  Это первые, робкие
опыты. "Приезд поезда" тоже, знаешь, отличается от шедевров Чаплина, Феллини
и Тарковского.
     Переговариваясь таким образом, они дошли до выхода с "Ленфильма", он же
вход.  Фасад  увеселительного  сада  "Аквариум"  и   "Дворца  льда"  немного
почистили.
     Маневич покачал головой:
     -- Нет, все-таки политика губит искусство. Мрак!
     Саша не боялся быть банальным. Лизавета улыбнулась:
     -- Зато погода, погода какая! Совсем не мрачная!
     Маневич не был настроен любоваться пейзажем.
     -- Зато жизнь темная. Люди пропадают, или умирают от странных болезней,
или немыми становятся.
     -- Это кто немым стал?
     -- На  студии расскажу. Сначала посмотришь интервью. Ты же этого Зотова
лучше меня знаешь. А пока  наслаждайся погодой. --  Саша наконец-то взглянул
на небо. -- По-моему, первый день без снега...
     До студии они дошли пешком. Прогулка доставила им удовольствие.


        ЗАМЕЧАНИЕ В ДНЕВНИКЕ

     -- Я  хочу сделать  спецрепортаж. Тут  есть материал --  видела, как он
губы кусал? А потом еще  твои  декабрьские с®емки подверстаем...  -- Маневич
поймал убегающий Лизаветин взгляд и переспросил: -- Ты не согласна?
     -- Не знаю, милый... Специальный  репортаж  -- дело серьезное. Если ты,
конечно, хочешь сделать  действительно специальный репортаж, а не  суррогат,
который у нас называют спецухой...
     Саша  и Лизавета  сидели за шкафами в шестой аппаратной. Именно здесь в
укромном углу выгородили отсмотровый уголок для корреспондентов и операторов
"Новостей".  В  закутке  было  тесно и  уютно,  на обшарпанном,  исчерченном
пылкими надписями столе стояли  бетакамовский  плейер, динамик  и телевизор,
временно исполняющий обязанности монитора. Также в закуток влезли  два стула
и корзинка для мусора. Многие корреспонденты приходили сюда писать тексты --
кабинетов в  редакции не хватало. Писали, а  заодно поедали конфеты, яблоки,
бананы и бутерброды. Для  об®едков и разорванных в творческом порыве бумаг и
поставили пластиковую корзину.
     Там,  за  шкафом,   техники  и  режиссеры  готовились  к  эфиру  ночных
"Новостей". Готовились  активно, если  не сказать суетно. За десять минут до
выхода  в  эфир на пульте вылетел  звук, исчез неведомо куда, как в пропасть
сгинул.  Началась  обычная  суета.  Народ  бегал из одной комнаты  в другую,
отделенную от первой стеклянной  перегородкой,  дергал и двигал всевозможные
рычажки и  давил на всяческие кнопки. Настоящей боевой тревоги, по сути,  не
было  -- все давно привыкли, что  пульт, или  магнитофон,  или  плейер,  или
кабель,  или  еще что-нибудь крайне  важное постоянно выходит  из  строя  --
причем, как правило,  в  самое неподходящее время.  То один из телевизионных
котов написает  в режиссерский пульт и срочно приходится сушить  аппаратуру.
То на время эфира назначат еще и перегон сюжета  из  Нижнего или  Мурманска,
при этом видеоинженеры должны, в  нарушение всех  правил,  перекоммутировать
магнитофоны  на  прием  и  передачу  в течение десяти  минут,  тогда как  на
подобную  операцию отводится минимум  полчаса.  То  кто-то острым  каблучком
перебьет  кабель,  связывающий студию  "Новостей" с программной  аппаратной,
которая передает сигнал  собственно  в эфир, и картинка исчезает на глазах у
тысяч изумленных телезрителей. К чрезвычайным происшествиям привыкают, как и
ко   многому  другому,  и   они  становятся   рутиной.  Конечно,   несколько
утомительной рутиной, но не более того.
     Старые, тертые сотрудники  "Новостей" --  Саша Маневич и Лизавета -- не
обращали внимания на  суету за спиной. Тихонько бубнил магнитофон, в который
Саша зарядил отснятую у депутата Зотова кассету,  а молодые люди так же тихо
и ожесточенно спорили.
     --  Я возьму твою картинку из парламентского центра, интервью Зотова, и
это будет репортаж! -- громким шепотом твердил Саша Маневич.
     Лизавета в ответ шипела:
     --  Никакого  материала  я не  вижу, это пустое  место,  пшик!  И планы
парламентского центра я тебе не дам!
     -- Жадина!
     --  Я бы дала для  дела.  А для  удовлетворения амбиций,  твоих и думца
Зотова, -- не дам!
     --  Послушай!  Это не  амбиции...  Он  же  сказал:  возможно,  помощник
Поливанова  умер  не  своей  смертью.  Он  подозревает.  Видела,  как  пасть
захлопнул,  когда  я начал  спрашивать  про  детали?  Он  что-то  знает  или
подозревает. Но молчит, как рыба об лед! Или у него самого  рыло в пуху, или
его запугали до полуобморочного состояния, но что-то тут есть! Задницей чую!
-- Саша отмотал кассету  минуты на четыре  назад и  снова запустил интервью.
Картинка  была  самая  обыкновенная:  он  разговаривал  с думцем  Зотовым  в
помещении  для  приема избирателей,  в  маленькой  комнатке,  выделенной  на
депутатские нужды в здании Красносельской администрации.
     Мебель здесь осталась  прежняя, вполне по-советски  казенная -- никаких
дорогостоящих  причуд,  вроде офиса  из  Италии: то ли Зотов  пока  не нашел
достаточно богатых спонсоров, то ли не хотел раздражать посетителей, ходоков
с прошениями.  Зато на низеньком столике стоял довольно приличный компьютер,
а рядом красовался цветной принтер -- любую листовку Зотов мог отшлепать, не
отходя от рабочего стола. Чуть поодаль пищал хорошенький факс. На оргтехнику
бывший  знаток истории КПСС денег не пожалел.  Стены депутатского кабинетика
были украшены портретами  Фрейда и  Фромма,  а  также натюрмортом с гладким,
воспрянувшим к новой жизни рублем и мятым, тертым от долгой жизни долларом.
     -- Фрейд