чее  разобраться  с  пропихнувшими  этот  сюжет
журналистами. Но почему Ярослав  мнется? Обычно  он не теряется, когда  надо
сделать  выговор, и  за словом в  карман не лезет, если необходимо отклонить
чье-то предложение или отыскать виновника ЧП. У Ярослава было  бесценное для
любого руководителя  качество --  он умел помнить  то,  что выгодно в данный
конкретный  момент,  и  забывать о том, что не  выгодно,  в  том числе  свои
собственные посулы.
     Лизавета  вздохнула и решила  не  помогать растерявшемуся начальнику. С
какой, собственно, стати?
     -- ...И мы с ним не знаем, как быть... -- Ярослав опять замолк.
     "Точно, увольняет", -- подумала Лизавета.  Она даже не огорчилась. Если
журналиста прогоняют за умение работать, тут надо не плакать, а смеяться.
     --  Странная история... -- нерешительным басом  продолжал  начальник  и
наконец   выговорил:  --  Борис  Петрович  говорит,  что  кто-то   разгромил
редакционные  комнаты  --  твою  и  Саввы  Савельева.  Двери  взломаны,  все
разбросано... И мы не знаем, вызывать  милицию  или... вы не  предполагаете,
кто...
     Лизавета побелела и окаменела, подобно жене Лота. Дара речи, однако, не
лишилась:
     --  Вы не шутите,  Ярослав Константинович? --  У них  с  Ярославом были
неустоявшиеся  отношения  --  то на  "вы" и  с отчеством, то на "ты"  и  без
отчества.
     --  Какие  шутки!  Борис  утверждает,  что  разгром  настоящий.  Может,
приедешь?
     -- Приеду, но чуть  позже. Дело в  том, что вчера вечером разгромили  и
мою квартиру. Я полночи об®яснялась с милицией.
     --  Ах, вот как!  Тогда и мы вызовем милицию. -- Голос  Ярослава  вдруг
стал  напористым и энергичным. -- А то, понимаешь... не  знали,  что думать,
бывает  же,  что   и  сами  набедокурят...  --  Крапивин  явно  намекал   на
редакционные  нравы.  Действительно,   иногда  не  в  меру  расшалившиеся  и
разгоряченные крепкими напитками репортеры и операторы  вели  себя весьма  и
весьма буйно. Могли  и дверь сломать, если ключ потеряли, и посуду побить, и
бумаги раскидать. -- Я, конечно, не поверил, ты-то взрослый человек. Но если
и в твоей квартире, значит... -- возмущенно рокотал  Ярослав. -- Тогда пусть
занимаются! Я еще в Фонд защиты гласности позвоню! Тут не без умысла, не без
умысла. Ты, значит, дома разбирайся и приходи. Расскажешь. Жду! -- Начальник
твердо и шумно бросил телефонную трубку.
     Лизавета буквально "увидела" этот мужественный жест и пробормотала:
     -- Спасибо за содействие...
     -- Что случилось? -- поинтересовался Саша Байков.
     --  Ничего.  Кто-то  решил  быть  навязчивым.  --  Лизавета  решительно
откинула одеяло. Пора вставать, сегодня будет труднее, чем вчера.
     И  утро обещает быть точным повторением  вчерашнего  вечера  -- вечера,
который она вспоминала с ужасом и отвращением.
     ...Долговязый парень  в  черной куртке  оказался  оперативником из  сто
восемьдесят  пятого отделения  милиции.  Именно  туда  по  территориальности
переправили вызов Лизаветы. Парень улыбнулся и протянул хозяйке руку:
     --  Геннадий Васильев,  очень приятно  познакомиться с вами! Вот  уж не
думал, что придется!
     -- Я тоже не  думала, --  мрачно сказала  Лизавета,  однако пожала руку
милиционера,  явно незнакомого с  азами светского  этикета, -- кто  ж первым
подает  руку даме!  -- И не могу сказать, что мне это приятно. -- Она легким
кивком показала на окружающий ее разор.
     --  Да,  похозяйничали  основательно.  --  Долговязый  опер  достал  из
внутреннего кармана куртки небольшую папку, форматом в половину стандартного
листа,  раскрыл ее и  извлек несколько листов очень плохой бумаги  -- бланки
протокола осмотра места происшествия.
     Лизавета прочитала название протокола и  многозначительно посмотрела на
оперативника:
     -- Кому дом, а кому место происшествия.
     -- Жизнь противоречива, вот  сейчас я у вас,  а  полчаса  назад в таком
шалмане  заброшенном  был...  Там  только пыль  и  бутылки, -- жизнерадостно
согласился милиционер, явно склонный к домашней философии.
     Он  повертел   головой  в  поисках  подходящего  места  для  заполнения
протокола, подошел  к  столу, аккуратно  переступая через  книги  и  платья.
Именно платьев  и  книг в  доме  было  больше  всего, они  преимущественно и
валялись на полу. Оперуполномоченный аккуратно сдвинул в сторону стоявшую на
столе посуду и разложил свои канцелярские принадлежности.
     -- Лучше начнем. Что-нибудь пропало?
     Лизавета беспомощно пожала плечами.
     -- Так сразу трудно сказать!
     -- А вы не сразу, вы посмотрите, -- подсказал опер.
     Он привык общаться с ограбленными, обокраденными, обманутыми.  Он давно
усвоил милицейский сленг,  давно пользовался пренебрежительно-уничижительным
словечком  "терпила" -- так  в милиции  называют потерпевших. С ними следует
быть  жестким, деловитым, неуступчивым. Сначала  надо убедить "терпилу", что
не  такой  уж  он  и  пострадавший,  --  дабы  не  подавал  заявления. Потом
попробовать отказать в возбуждении уголовного дела -- мол, либо сам виноват,
либо ущерб невелик, либо содеянное не представляет общественной опасности. И
лишь потом тертый опер приступает к выполнению непосредственных обязанностей
-- начинает работать по делу.
     Но обращаться  с  Лизаветой, как  с  обычной  потерпевшей,  у  него  не
получалось. Во-первых, он частенько видел ее на экране, она была вроде как и
знакомой.  А  вешать  лапшу  на  уши  знакомым  не  так  удобно,  как чужим.
Во-вторых,  Лизавета помогала жить его коллегам,  и за это также заслуживала
особого внимания. Недавно Гена  Васильев встретился с приятелем, трудившимся
в  РУБОПе. Разумеется, они  отметили встречу, в  половине восьмого рубоповец
включил телевизор, увидел  Лизавету и страшно  обрадовался: "Если она сейчас
скажет что-нибудь об операции, которую проводит РУБОП, я  смогу  задержаться
подольше, моя благоверная тоже услышит". Лизавета тогда сообщила согражданам
об успешной операции по освобождению  заложников,  проведенной пятым отделом
Регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Рубоповец
удовлетворенно  кивнул,  и  почти до утра они пили водку и обсуждали былое и
думы по поводу этого "былого".
     -- Так что пропало? -- повторил вопрос Васильев. Он  решил обойтись без
первой и второй частей традиционной милицейской симфонии.
     -- Не знаю, -- наконец честно ответила девушка.
     -- Хорошо, деньги где лежали?
     -- Нигде. -- Лизавета улыбнулась  сдержанно  и лучезарно, как на экране
при прощании с телезрителями. -- Денег в доме не было.
     -- Вообще? -- Опер, трудившийся  в Центральном  районе уже третий  год,
привык работать с двумя категориями пострадавших. У одних не было ничего, ни
денег, ни имущества, -- не считать же за имущество откровенный хлам.  Другая
категория --  люди состоятельные, у тех и вещички были отменные, и денежка в
кубышке шевелилась.
     --  Да,  бабушка взяла  три  тысячи  в Москву, и  у меня  сколько-то  в
кошельке.
     Неопределенное  "сколько-то" больно  царапнуло  слух  профессионального
оперативника, он понял, что работа предстоит  непростая.  Тяжело допрашивать
насчет кражи человека, точно не знающего, сколько у него денег в кошельке.
     Лизавета немедленно подтвердила наихудшие его опасения:
     --  Никогда  не помню, сколько у меня денег. Это у  нас наследственное,
бабушка тоже не помнит.
     Так просто сдаваться Васильев не привык.
     -- Другие ценности были?
     --  Вот.  --   Лизавета  показала  на  стол,  за  которым  расположился
милиционер с протоколом.
     -- Что  --  "вот"?  --  Кроме фарфоровой  посуды,  стаканов,  какого-то
хрустального флакона и его собственных бумаг на столе ничего не было.
     -- Сервиз кофейный, саксонский, конец восемнадцатого века...
     -- А-а-а. -- Васильев подозрительно  оглядел  изящные хрупкие чашечки с
блеклыми сиреневыми цветочками  на боках. Рядом на  фарфоровом  же подносике
стояли кофейник, сахарница, молочник. -- Понятно, антиквариат. Не пропали?
     -- Как видите!
     -- Еще что-нибудь?
     Лизавета подошла к горке и заглянула в нее:
     -- Вот еще подставка для торта, тоже восемнадцатый век, бисквит. -- Она
достала из-за стекла  затейливый белый кругляш -- вроде тарелка, но плоская,
с этаким венком из рельефных розочек по краю.
     Васильев проводил Лизавету подозрительным взглядом.
     -- Она ведь на месте. А бисквит что -- с®ели? Это уголовно ненаказуемо.
     -- Бисквит -- это сорт фарфора, не покрытого глазурью.
     --   Тем  более  ненаказуемо!  Еще  что?   --  требовательно   повторил
оперативник.
     Лизавета пошарила  глазами вокруг.  Еще раньше, до прихода милиции, она
заметила на полу бабушкину заветную шкатулку.
     Вот  она!  Сундучок из  розового  дерева с серебряной  инкрустацией  на
крышке. Старый  мастер украсил  крышку шкатулки стилизованными букетиками --
ландыши,  ромашки, розы.  В таких шкатулках девицы хранили любовные записки,
засушенные бутоньерки,  медальоны, скрывающие прядь любимых  волос, и прочую
очень личную сентиментальную дребедень.
     Лизаветина бабушка тоже прятала в шкатулке розового дерева воспоминания
--  золотые  часы   ее  отца,   Лизаветиного  прадеда,   с  благодарственной
гравировкой "За проведение переписи населения в Самарской  губернии"; кольцо
с  бриллиантом,  подаренное  бабушке  первым мужем,  тогда еще  женихом,  на
помолвку; ожерелье с жемчугом и сапфирами -- свадебный подарок от его семьи;
такой  же  браслет и серьги -- их  Мария Дмитриевна  получила  от  умирающей
свекрови. Драгоценности передавались в семье из поколения в поколение. В той
же  шкатулке  лежали бабушкин диплом  и  аттестаты  из  Смольного  и  школы.
Дедушкины  деловые  бумаги, всевозможные справки, удостоверения, выписки  из
трудовых книжек, более ранние послужные списки -- дедушка был гораздо старше
Лизаветиной  бабушки  и успел поработать еще  при  царском  режиме. Туда  же
бабушка   складывала  все   прочие  документы,   в   том  числе   Лизаветино
свидетельство о рождении и ее университетский диплом.
     Кстати, положив в  шкатулку диплом, она извлекла из нее  дивное  кольцо
старинной работы, с гранатами, которое теперь Лизавета носила не снимая.
     Она подняла шкатулку, заглянула в нее, потом протянула оперативнику:
     -- Тут лежали бабушкины драгоценности. Вроде  все на месте... Документы
тут еще были. Я так, на глазок, не могу сказать, но тоже, кажется, ничего не
тронули.
     Васильев раскрыл футляры с ожерельем, браслетом и серьгами, полюбовался
игрой камней.
     -- Красиво! Вам, я должен сказать, повезло! Интересно, почему их это не
заинтересовало? --  Теперь  он смотрел на Лизавету пронзительно, словно  она
была в сговоре с преступниками и выторговала эти побрякушки.
     -- Не знаю...
     -- Еще что-нибудь исчезло? -- Васильев и спрашивал пронзительно,  почти
злобно.
     Лизавета пошла  в  свою комнату, осторожно  перешагивая  через  одежные
клубки и книжные горы.
     В  ее комнате  тоже все разбросали.  Точнее,  выкинули на пол  то,  что
обычно прячется в шкафах и  на полках. В Лизаветиной комнате  книжно-одежный
разор был присыпан исписанными листами -- неизвестные раскидали ее черновики
и  газетно-журнальные  вырезки.  Письменный стол  чернел  пустыми  провалами
ящиков и полок.  Стоящий  на нем компьютер был почему-то  включен.  Лизавета
выбрала в  качестве  заставки моментальный  снимок Андре Агасси. Фотограф не
просто  поймал  блестящий  удар великого  теннисиста, он  умудрился  поймать
победу  -- победу, сиявшую в его черных глазах и на полулысой голове, победу
в  напружиненных  мышцах рук и ног.  Как олицетворение победы и выбрала этот
снимок Лизавета. Но сейчас даже от него веяло поражением.
     --  Ага,  видеоаппартура на  месте,  и компьютер  тоже! --  Оперативник
прошел следом за Лизаветой.
     --  Не  могу  сообразить...  --  Лизавета  наткнулась глазами  на ворох
собственного бельишка,  валявшийся в центре  комнаты, и  совсем  обессилела.
Кто-то с липкими руками и глазами  ворвался в ее жизнь,  в жизнь ее бабушки,
кто-то копался в ее белье и в бабушкиных  девичьих  письмах, проверял, какие
файлы она прячет в компьютере, рассматривал косметику в ванной и лекарства в
аптечке.
     Косметика  --  Лизавета, если могла, покупала английскую продукцию -- и
ее  собственные украшения  были рассыпаны  рядом  с  письменным  столом. Она
нагнулась к коробочкам.
     -- Тоже вроде все на месте. Да здесь и  не было ничего особо ценного...
Хотя  нет, кое-что пропало. Вот сережки из Венгрии, серебряные, остались,  а
кольца,  тоже  серебряные, я  в  Португалии  покупала,  исчезли.  Еще  набор
бижутерии был... В сущности,  пустяки, все вместе долларов сто... Не больше.
Конечно, для меня это дорого -- воспоминания  о путешествиях,  о людях... --
Лизавета присела на корточки и принялась складывать бранзулетки в коробочки,
потом повернулась, чтобы поставить  их на стол. -- Ой,  нет, вот кольца, они
под стол закатились... Не знаю... В целом все на месте...
     -- Значит, ничего не пропало. Тогда в  чем  же состав преступления?  --
Этот  вопрос  оперативник  задал  совершенно  автоматически.  Слишком  долго
тренировался по одной и той же  схеме -- нет  преступления,  нет  дела,  нет
головной боли насчет плохой раскрываемости.
     Лизавета  вздрогнула  и  растерянно  улыбнулась.  Ее,  стоящую  посреди
разгромленной  квартиры,  представитель  правоохранительных  органов всерьез
спрашивал,  совершено ли какое-либо  преступление.  Обычно  бойкая  на язык,
Лизавета не сумела найтись с ответом. За нее вступился Саша Байков.
     --  Вас  Геной зовут?  --  жестко поинтересовался он.  И  не  дал оперу
ответить: -- Так вот, Гена,  у меня нет  юридического образования, но даже я
знаю, что нарушение неприкосновенности жилища карается законом. Так же,  как
хулиганство.  Значит,  с  вашей  точки  зрения,  ворваться  в  чужой  дом  и
похозяйничать там -- это не хулиганство? Тут минимум две статьи.
     -- Две, --  охотно согласился долговязый милиционер. -- Можно еще порчу
имущества  повесить, тогда три будет. Только толку-то! Когда кража, можно по
вещам доказать, а так...  Да нет,  я напишу протокол. И вы заявление пишите,
заодно укажите, как все было...
     Лизавета усмехнулась типично милицейскому выражению. Когда они получали
криминальные   сюжеты  из  ГУВД,  в  них,  конечно  же,  не  обходилось  без
стандартно-милицейских   оборотов:   "при   совместном   распитии   спиртных
напитков",  "на почве внезапно возникшей личной неприязни", "тайно  проник в
квартиру  с целью хищения личного имущества";  порой  к сюжетам  прилагались
синхроны -- интервью с преступниками, -- и тогда в тексте сюжета после имени
и  фамилии  преступника вместо  расшифровки  интервью следовало стандартное:
"рассказывает, как было".
     Лизавета  усмехнулась,  взяла  протянутый  опером  листок и,  отодвинув
клавиатуру  компьютера, села писать заявление,  предварительно узнав, на чье
имя она должна написать эту бумагу.
     Васильев  ушел в другую комнату -- заканчивать  протокол  осмотра места
происшествия.   Время  от   времени   он  появлялся   и   отвлекал  Лизавету
дополнительными  вопросами. К примеру, спросил,  не  пропали ли какие-нибудь
документы, дискеты или видеокассеты.
     -- Насчет документов не знаю... Это надо подробно разбираться. Дискет у
меня  дома  было две  -- вроде обе  на месте. Нужные материалы  хранятся  на
жестком диске, я их не дублирую, ленюсь. Хотя специалисты твердят,  что надо
бы. А видеокассеты...
     Лизавета  отложила  заявление и подошла к окну -- именно на  подоконник
взломщики решили сложить снятые со стеллажа кассеты.
     --  Здесь  у  меня, в  основном, бытовые  кассеты,  фильмы, мои  личные
записи, их много, я точно  не знаю, все ли  на месте. А бетакамовских кассет
тоже было две штуки, обе чистые, подарок на день рождения, и я до сих пор не
перетащила  их на студию. -- Лизавета взяла в руки две черные  пластмассовые
коробки с надписью "SONY" на боку. -- Вот они, обе здесь.
     -- А личные записи не пропали?
     --  Нет,  да и  кому интересно,  как я праздную  дни рождения и провожу
отпуск, или как мой кот ползает по шкафам?
     --  Всякое  бывает,  -- бросил в ответ  оперативник и опять  удалился в
соседнюю комнату.
     Лизавета, видимо, более привычная  к  писанине (почему все  милиционеры
обязательно сетуют на обилие бумажной работы?), справилась  со своей задачей
быстрее,  чем  Васильев.  Зажав  исписанный  листок  двумя  пальчиками,  она
осторожно подошла к  склонившемуся  над  протоколом оперу.  Тот  старательно
выводил: "Осмотром обнаружено, что замки на входных дверях отжаты при помощи
какого-то  предмета, возможно, лома или фомки,  что все шкафы в комнатах, на
кухне и в прихожей пусты,  дверцы  распахнуты, вещи, книги, продукты, посуда
вывалены на пол в полном беспорядке. Со слов хозяйки известно, что ценности,
находившиеся  в  квартире,  не исчезли".  Почерк у  оперуполномоченного  был
круглый, почти детский. Писал он медленно, Лизавете показалось, что Васильев
сейчас от усердия высунет язык.
     -- Почему вы ничего не написали насчет понятых и экспертов? -- Лизавета
сразу  заметила, что правая  часть протокола осталась почти  не заполненной.
Только  ее  адрес и правдивая  информация  о том,  что осмотр проводится при
искусственном освещении.
     --  А зачем они?  -- простодушно удивился оперуполномоченный. --  Какие
споры-то? Это ж не обыск и не убийство. При таких расследованиях...
     Лизавета  и Саша  Байков  давно  знали,  что  только в  кино  на  месте
преступления   или   происшествия  трудится   целая  бригада   следователей,
экспертов,  специалистов  и  консультантов.  Все  они  опрашивают   соседей,
рассыпают по столам и полкам волшебный порошок в поисках отпечатков пальцев,
снимают  при  помощи   фотоаппарата  или  даже   гипса  следы  ног  и   рук,
перетряхивают все в поисках необычной пыли или странных ниточек и лоскутков,
которые  непременно приведут их  к  преступнику.  Реальная  жизнь  проста  и
сурова. Один  молоденький  оперуполномоченный  призван  был  заменить  всех.
Заменить и поймать злоумышленников.
     Впрочем, сам он не слишком верил в собственные силы.
     -- Честно говоря,  шансы не очень хорошие, точнее, их почти совсем нет,
такие дела раскрываются редко...
     -- Особенно если ничего  не  делать, --  немедленно  отреагировал  Саша
Байков.  Он  опять  стоял  за Лизаветиной  спиной,  словно  атлант,  готовый
подставить плечо в трудной ситуации.
     -- Почему ничего?  -- обиделся оперативник. -- Мы делаем все возможное,
просто такие дела  плохо раскрываются, улик-то никаких... Сами посудите, они
же автограф не оставили. Ни гильз, ни пуль, ни...
     -- Обрывков билетов на самолет со своей фамилией и номером паспорта, --
очнулась  Лизавета   и  продолжила  казенным   голосом:   --  Так  же  плохо
раскрываются  заказные  убийства, рэкет,  вымогательство, организация банды,
взятка и подкуп должностного лица...
     --   Ну  почему,   --  промямлил  опер.   Так   юнцы  тянут  совершенно
бессмысленное "почему", когда девушка, которую они  подхватили  на  танцах и
проводили домой, вдруг, против  их ожиданий, говорит: "Спасибо, дорогой,  до
свидания".
     --  Потому   что   все   эти  преступления,   как   правило,   повисают
нераскрытыми... В  Москве  их  называют "висяки",  в Петербурге "глухари", и
милиция их  очень  не любит,  поскольку они  портят отчетность  и репутацию.
Особенно  портят отчетность и репутацию громкие нераскрытые  дела -- их и не
раскроешь,  и  не   прикроешь.  --  Лизавета  решительно   и  без  церемоний
демонстрировала свои познания в том, что касается изнанки милицейской жизни.
     Звонок в дверь помешал завершить лекцию.
     --  Может,  это  злоумышленники  вернулись?   --  сказала  Лизавета   и
отправилась открывать. Саша, естественно, последовал за ней.
     Появились не зл