и  в  частности  мало  ее
интересовали,  но  перекрыть  поток  Петиного   тусовочного   сознания  было
практически  невозможно. Поэтому  оставалось  ждать,  пока  он  удовлетворит
собственное тщеславие,  после чего только и  можно  будет ввернуть несколько
вопросов о присутствующих здесь думских деятелях второго плана.
     Петя не подкачал. Он выдал всем братьям по портсигару и всем сестрам по
серьгам. А начал с  того, что красочно расписал крепких молодцев из ближнего
и дальнего окружения фракции либерал-демократов:
     --  Большинство  из  них имеют очень  удобное  удостоверение  помощника
депутата  Государственной  думы  и   личные  средства,  которых  хватает  на
безбедную жизнь.  И помощнику хорошо, и депутату --  один имеет  возможность
тереться вокруг политики  и устраивать свои коммерческие  делишки, другой не
только  экономит  на  ассистентах,  но  и  имеет  своих  агентов  влияния  в
специфических  предпринимательских  кругах. Этим  все пользуются, не  только
соколы Жирика. Только  у каждого -- свои бизнесмены. У кого-то вот такие. --
Петя небрежным кивком обозначил, о ком идет речь, -- на лестнице кучковались
четверо пухлых юношей в разноцветных пиджаках, одинаковых черных брюках и  с
одинаковыми стрижками  не то под бокс, не то под полубокс. -- Кто-то любит с
перчиком  и  поострей.  У  них  помощники  более  изысканные,  преуспевающие
продюсеры или модельеры, вроде этого фрукта. -- Теперь в качестве наглядного
пособия был выбран худощавый тридцатилетний мужчина с разболтанной  походкой
и в шейном платке от Версаче.
     Петя осмотрел найденное наглядное пособие, остался доволен и продолжил:
     -- А вот душа и сердце "Женщин России",  -- он  перешел на шепот, --  у
нее чертовская интуиция и очень тонкий слух.
     Лизавета оглянулась и увидела даму в черном заношенном платье и с лицом
народоволки -- истовым, серьезным. Платье и  выражение лица отличали  ее  от
всех присутствующих, она сразу бросалась  в глаза, словно красный стяг среди
унылых триколоров. Петя опять тарахтел:
     -- Ищет  своего шефа, мадам -- единственная из  лидеров фракций явилась
сюда  заблаговременно.  Остальные  отсиживаются по  штаб-квартирам --  ждут,
когда верные  птички-осведомители принесут на хвосте  вести о первых итогах.
Никто не  хочет  прилюдно  переживать  неудачу. Вот когда  начнут побеждать,
тогда и появятся.
     -- Мужественная женщина, -- с уважением заметила Лизавета.
     -- Скорее отчаянная и отчаявшаяся, у нас  баб не  балуют, парламент  не
исключение.
     Потихоньку,  не прерывая светских пересудов, они добрались  до  буфета.
Молодой человек тут же нашел в очереди знакомых, пристроился сам и пристроил
Лизавету.  Одним  из   знакомых   оказался  давешний   парень,  раз®яснивший
руководителю  пресс-центра,  чем  отличается  "Огонек"  от  стенной  газеты.
Лизавета  сразу его узнала --  не  так часто встречаешь журналистов с легкой
походкой атлета и  хорошей осанкой. Загадка природы -- все  более  или менее
преуспевающие  прогрессивные журналисты  умудряются  размордеть и  забыть  о
таком  архитектурном  украшении,  как тонкая талия, за два-три года.  Видно,
этот парень был из начинающих.
     -- Привет,  Глеб! Здравствуйте, Нинель Семеновна! Здравствуйте, Валерий
Леонтьевич!  --  поприветствовал  знакомых  Петя  Рюмин.  --  Можно  к   вам
присоединиться? А то если всю очередь выстаивать, свой стакан пепси с водкой
получишь, когда начнет заседать уже новая Дума!
     --  Вечно  телевидение  куда-то спешит,  --  сварливо  заметила  Нинель
Семеновна и посторонилась,  освобождая для Пети пространство внутри очереди.
Блондинка с пышной шевелюрой, изрядно потертая  и  порастратившая свежесть и
красоту в боях за  место под солнцем,  она благосклонно относилась к молодым
коллегам  мужского  пола  и  недолюбливала  младших  коллег-женщин.  Поэтому
Лизавету она подчеркнуто не заметила. Зато ее заметил Глеб из "Огонька".
     -- Петечка, -- имя Петечка куда больше  подходило Рюмину, чем грубовато
звучавшее "Петр", -- я терпеливо жду, когда ты познакомишь нас...
     Рюмин  очнулся  и  даже постарался  улыбнуться.  Он  не любил  делиться
знакомствами, особенно  когда  речь  шла о  провинциалах из  Петербурга,  но
выхода у него не было.
     --  Рад представить очаровательную  Елизавету... -- Рюмин  на мгновение
запнулся, отыскивая в кладовых памяти отчество бывшей  сослуживицы; память у
каждого сплетника превосходная,  что Петя и  доказал: --  Алексеевну Зорину,
ведущую "Петербургских новостей".
     -- А  я-то  думаю, почему  лицо знакомое!  Вы одна из немногих,  кто не
разучился склонять числительные! -- вдруг просиял тот, кого назвали Валерием
Леонтьевичем.  Петя слегка смутился. Видимо, Валерий  Леонтьевич  считался в
здешних кругах "журналистом в законе", и то,  что он знал Лизавету, огорчило
ревнивого карьериста Рюмина.
     --  Тише, кажется, об®являют, как проголосовала  Чукотка, -- остановила
разговор Нинель Семеновна. -- Ничего не слышно! Черт знает что такое!
     Динамики в  информационном  парламентском  центре  работали  препогано,
наверное, техника сохранилась со времен политического просвещения, разобрать
что-либо  среди  хрипов  и  сипов  сумел бы  только  высококвалифицированный
радист. Лизавета, привыкшая к плохому звуку -- у них на студии тоже работала
аппаратура  времен   царя  Гороха,  --  решила  утешить   огорченную  Нинель
Семеновну. Она подняла руку, призывая к тишине, и начала "переводить" текст.
     -- Эко!  --  восхищенно  выдохнул  Валерий Леонтьевич,  когда  Лизавета
замолкла.  -- Вашим  слуху и памяти можно  позавидовать!  Но чукчи-то, чукчи
каковы! Большинство за партию власти -- и никаких гвоздей! А Явлинский им не
по  нраву --  знай  наших! -- Он  просто захлебывался.  --  И коммунисты  на
Чукотке подзамерзли, Геннадий Андреевич расстроится, ох расстроится.
     -- Еще бы! КПРФ очень рассчитывала на голоса в тех краях,  -- поддакнул
знаменитости Петя  Рюмин. В том, что Валерий Леонтьевич  был  знаменитостью,
Лизавета уже не сомневалась. И, как выяснилось чуть позже, она не ошиблась.
     --  Ничего  подобного,  Петечка,   --  резко   остановил  его   Валерий
Леонтьевич,  --  в национальных  округах  им  ловить  нечего,  там  привыкли
голосовать  за тех,  кто у  власти. Коммунисты  это прекрасно  знают, и тебе
такого рода познания не повредили бы!
     --  Вот-вот,  а   то  совсем  молодежь  страх  потеряла.  --  В  сугубо
профессиональный  разговор  неожиданно  вмешался толстяк в бежевом  костюме,
мирно попивавший водочку за соседним столиком.
     Буфетный зал был забит, а толстяк почему-то прозябал  в одиночестве вот
уже минут  десять -- с той  поры, как его  покинули сотрапезники: две шумные
дамочки, одна худая и длинная, другая низенькая  и  полноватая,  и мужчина с
никакой внешностью. Лизавета их заметила по  чистой случайности -- пока Петя
Рюмин втирался в очередь, она приотстала и остановилась  как раз возле этого
столика. Бежевый костюм  она  запомнила.  Это он полчаса  назад  толкался  у
полиэкрана, а потом доказывал что-то охране.
     -- Страх  потеряла!  -- повторил толстяк.  -- А все почему? Потому  как
святого не осталось ни в душах, ни в сердцах. Почему святого нет? -- Толстяк
очень органично проповедовал при помощи риторических вопросов. -- Потому что
сыновья топтали  веру и идеалы отцов, и так из поколения в поколение! Почему
же они крушили идеалы?
     -- О каких идеалах вы говорите? -- истерично спросила Нинель Семеновна.
     -- Какая разница о каких, -- мужчина помахал рукой со стаканом перед ее
носом, -- правые, левые... Это ж все  равно идеалы!  И если  их топтать,  то
душа задубеет. Вот она и задубела. Теперь у нас как? -- Он опять стал трясти
рукой. Водку, однако, не расплескал. -- Теперь все средства хороши! Все!
     Валерий Леонтьевич  пожал  плечами  и  попробовал  урезонить человека с
водкой:
     -- Ну уж и все. Вы преувеличиваете!
     -- Я?! --  возмутился тот. -- Да я только что, вот этим говорил... Если
любые средства  хороши, то я в такие игры  не играю, мне не все равно, как и
что делать, я не иезуит!
     -- Вся ясно, папаша! -- Петя Рюмин первым устал от проповеди.
     --  Папаша!  Молоко  на губах...  --  Толстяк  потянулся было  к  юнцу,
посмевшему  нахамить  убеленному сединами мудрецу, и  вдруг, как-то нехорошо
захрипев,  уронил  пластиковый  стаканчик.  Здесь все  пили  из  одноразовых
пластиковых    стаканчиков   --   местные   буфетчики   не   видели   ничего
предосудительного  в том,  чтобы разливать в них  и российскую пшеничную,  и
шведскую смородиновую. Но  толстяк  уже  не обращал внимания на  пролившуюся
водку, он  посинел, в уголках  рта  появилась  розоватая  пена. Ноги  его не
слушались.  Он попробовал зацепиться за край  стола,  вернее, за  долгополую
скатерть  алого искусственного  шелка, но  ткань не  выдержала немалого веса
мужчины в бежевом, и он упал на спину. Сверху его накрыл алый шелк.
     Первыми  оправились  от  шока  и бросились  к мужчине Глеб и  Лизавета.
Валерий  Леонтьевич  практично   побежал   за   доктором.  Нинель  Семеновна
нервически  кричала или, скорее, визжала. Побледневший Петя Рюмин озирался и
явно старался запомнить -- что, где, когда.
     Лизавета стояла ближе к проповеднику, поэтому  она  первая  наклонилась
над ним и схватила за руку,  пытаясь нащупать пульс. Она никогда не попадала
в подобные ситуации и действовала интуитивно -- точнее, так, как действовали
героини  американских  боевиков:  только  на с®емочных  площадках  Голливуда
толстые  солидные гости парламентских центров теряют  сознание, ввязавшись в
диспут с прогрессивными журналистами.
     -- Что, что  с вами? --  Вопрос  она  задала  почти  машинально, уже не
ожидая ответа.
     Мужчина повернул к Лизавете голову, веки его дрогнули.
     -- Значит, они все-таки откроют школу двойников!
     -- Что? -- ошалело переспросила Лизавета.
     Ответом  было  молчание.  Молчание, в котором  присутствовала  какая-то
страшная  тайна. Тайна, несущая смерть. Ведь  человек в бежевом костюме умер
или вот-вот умрет. Но Лизавете отчего-то померещилась цепочка, в которой это
была не  первая и  не последняя  смерть. Может, потому, что слишком алым был
шелк скатерти, так быстро превратившейся в саван.


        НА ПРИВИВКУ ПЕРВЫЙ КЛАСС

     Через несколько минут появились лекари, причем не  в белых халатах, а в
голубых "пижамах". Они уложили рухнувшего на носилки и немедленно скрылись в
неизвестном направлении.
     "Что с ним? Куда его унесли?" -- растерянно хлопала ресницами Лизавета.
Рядом  крутился не менее растерянный  Глеб.  Их успокоил пришедший вместе  с
врачами Валерий Леонтьевич:
     --  Это  местные  врачи. Здесь  на втором этаже медпункт.  Выборы  дело
нервное, непредсказуемое, люди в Думу лезут с ослабленным здоровьем. Вот для
них и держат бригаду кардиологов.
     -- Но этот человек, кажется, умер... -- заикаясь, пролепетала Лизавета.
Она искренне не понимала,  почему доктора  столь быстро  и безмолвно утащили
мужчину в бежевом костюме. В таком темпе действуют рабочие сцены, когда надо
за  минуту  сменить  декорации   за  кулисами.   Буфетчики   тоже  сработали
оперативно.  Рассыпавшиеся стаканы убрали, скатерть опять постелили на стол.
Никаких следов.
     -- Они  даже не спросили,  что,  собственно, с ним  случилось. Не взяли
стакан, из которого он пил,  не  поинтересовались, сколько человек выпил и с
кем. Если это инфаркт... Если он  умер от инфаркта... -- Лизавета не  успела
закончить фразу, ее остановил пренебрежительный взгляд маститого журналиста.
Петюня Рюмин заметил этот взгляд и не преминул вмешаться в разговор:
     -- Я и не знал, Лизонька, что ты  такая слабенькая, даже со склонностью
к  истерии. --  Рюмин, проработавший  бок о бок с  Зориной  почти два  года,
прекрасно знал, что когда Лизавету называли "Лизонькой", она  превращалась в
фурию.
     --  Я  тоже  решил, что  он  скончался, -- вступился  за даму  Глеб  из
"Огонька".  Лизавета  поблагодарила его  взмахом ресниц. Впрочем, она и сама
могла за себя постоять.
     -- Ты уже  пришел в себя,  Петюня?  Я-то думала, придется  за нашатырем
бежать. Ты замер, прямо как жена Лота. Очень походил на соляной столб.
     --  Не  горячитесь,  молодые  люди,  --  примирительно  сказал  Валерий
Леонтьевич.  -- Да, Нинель, где наши  годы, наши страсти... -- Он элегически
вздохнул.  --  Я,  честно говоря,  понятия  не  имею, что  случилось с  этим
товарищем. Я даже не знаю, господин он или товарищ. И это странно. Вообще-то
я имею представление практически  обо всех  здесь  присутствующих, с  годами
обрастаешь знакомствами...
     -- Он умер, я уверена.
     -- Лучше было бы поинтересоваться у докторов.
     -- Так идемте! -- Лизавета не любила откладывать дела в долгий ящик. --
Где тут...
     --  Не  порите горячку.  Не хватало еще  завалиться  в  медпункт шумной
ватагой!  --  оборвал  ее старший  товарищ по  перу.  --  К  тому  же, чтобы
проникнуть  в служебные  помещения Центра,  такой вот аккредитации  мало. --
Валерий  Леонтьевич  дотронулся  до  запаянной в  пластик карточки  на груди
Лизаветы. -- Обещаю все разузнать и рассказать вам. Но при одном  условии --
ответьте, почему вы так всполошились?
     -- Не знаю... Просто  это же ЧП. Вы  сами сказали,  люди здесь нервные.
Это может пригодиться и для репортажа -- инфаркт на выборах и так далее.
     Лизавете  не  хотелось рассказывать  всем  присутствующим  о  последних
словах подвыпившего толстяка.
     -- А-а-а,  --  многозначительно  протянул  Петюня Рюмин  и не  поверил.
Остальные приняли Лизаветино об®яснение без комментариев.
     А она, даже когда всех пригласили  в зал, чтобы послушать окончательные
цифры по Дальнему  Востоку,  вспоминала странного мужчину в бежевом костюме.
Он  так печалился  об  утраченных идеалах, а когда  ему стало плохо,  вместо
вполне  уместной  патетической  фразы  вспомнил  какую-то  школу  двойников.
Лизавета  не  переставала  удивляться. Слова  о молодежи, которая не  должна
топтать  прошлое, были бы куда уместнее. Ведь он так горячился, что его даже
удар хватил.
     Но школа... Двойников... Казалось, тень тайны повисла над большим залом
парламентского  центра.  Лизавета  всю ночь  вспоминала эти  два  загадочных
слова.
     А  ночь после  выборов была долгой. Утомленные журналисты  и  не  менее
утомленные политики второго ряда уныло слонялись по просторным залам и фойе.
Ежечасно  их  собирали  в зале, чтобы  поведать, как  проголосовали Иркутск,
Пермь или Вологда. В  перерывах  народ перемещался в  буфет.  Так что  толпа
голодных и жаждущих не редела.
     В  один  из таких  перерывов  Лизавета  подошла к  охраннику у  входа и
спросила, увезли  ли  в  больницу человека,  которому стало  плохо. Охранник
посмотрел на нее,  как новые ворота на барана. А когда она повторила вопрос,
упомянув происшествие в буфете, ответил металлическим голосом:
     -- Никаких происшествий не зарегистрировано, в том числе в буфете.
     Тут он  явно солгал.  Пусть  даже  охранник  не  знал  об  инциденте  с
толстяком в  бежевом  костюме, происшествий  в буфете хватало и без этого. В
очередях всегда что-нибудь да случается.
     Всего лишь два раза за всю ночь желающие могли получить чашку кофе  или
чая без очереди. Первый раз -- когда около часа ночи в  пресс-центр заявился
господин  Жириновский, окруженный  могучей  кучкой  телохранителей, и  толпа
рванула его встречать.
     Все сентенции  мастера парадоксов  и  аса  политических  скандалов были
записаны и засняты от начала до  конца. Все стало  достоянием публики -- как
он  спорил  с  охраной,  как пересчитывал свою  преторианскую  гвардию,  как
рассуждал  об относительной неудаче на этих выборах.  Растиражировали и  его
"добрые слова" о товарищах по Думе.  Журналисты  весело выкрикивали вопросы,
главный  либерал-демократ  России  отвечал   легко,  с  выдумкой.  Лизавета,
сумевшая   протолкнуть   своего  оператора  в  первые  ряды   снимающего   и
спрашивающего  клубка и соответственно сама  оказавшаяся  в почетном  втором
ряду, поняла, почему пишущая братия любит Владимира Вольфовича. Он -- живой,
в   отличие    от    многих   других    российских   политиков,    прошедших
партийно-аппаратную школу. Они разучились думать и излагать свои мысли ярко,
не банально.
     Глава ЛДПР смотрелся словно павлин, и перо из его хвоста могло украсить
страницы любого издания.
     Второй   раз   буфет  опустел  при  появлении  лидера  коммунистов.  Он
материализовался, когда стало очевидно, что КПРФ получит большинство в Думе.
Новость  облетела  парламентский центр  за считанные  секунды,  и журналисты
бросились к победителю. Так мотыльки летят к свече. Так цыплята пищат вокруг
наседки. Так  придворные несутся к наследному принцу, едва  услышав  роковое
"король  умер,   да  здравствует  король".   Лидер   красных  блаженствовал.
Царственно  и  одновременно  демократично  улыбался,  ласково  приветствовал
знакомых журналистов,  благосклонно откликался на вопросы тех, кого не знал.
Особенно бережно он обращался с посланцами иностранной прессы и телевидения.
     Славик  Гайский благополучно снял и второго героя "ночи после выборов".
Лизавета умудрилась задать эксклюзивные вопросы еще  трем партийным лидерам,
которые не убоялись общения с журналистами.
     Дальше  возникла  пауза --  все ждали лидеров "Яблока"  и "правых сил",
которые тоже  набрали очень хорошие очки, но  демократы и реформаторы то  ли
задерживались, то ли по каким-то  причинам не сильно спешили в парламентский
центр.
     Лизавета демонстративно скучала, а на самом деле все время прокручивала
в памяти происшествие в буфете и ответы охранников, к которым она обращалась
уже  несколько  раз.  Этим людям очень  хотелось, чтобы  Лизавета  перестала
верить собственным глазам. Они, словно сговорившись, повторяли: того, о  чем
она спрашивает, вовсе не  происходило. Так... мираж. Вполне могло оказаться,
что они просто не в курсе. Но Лизавета знала:  в России  официальные лица, а
также все  к  ним приближенные, до  сих пор  считают, что простое  отрицание
очевидного -- самая  правильная политика. И в  ее  воображении  обыкновенный
сердечный  приступ превратился чуть ли не  в центральное  событие  ночи. Она
дала волю воображению. А что еще делать, когда делать нечего?
     Центральная  избирательная  комиссия  стала  проводить  предварительные
пресс-конференции, дабы  хоть как-то утихомирить журналистов, нуждавшихся  в
бурлении страстей.  Но  бормотание председателя  ЦИК и  его  заместителей не
заменяли живой политической борьбы. Народ потихоньку переселился в фойе, где
стоял  телевизор.  Некий  мудрец,  возглавляющий  общественное  телевидение,
распорядился показать советский киношлягер -- "Белое солнце пустыни". Именно
он развлек и отвлек публику лучше чем что бы то ни было.
     Наконец представитель ЦИК пригласил всех на итоговую пресс-конференцию.
По парламентскому центру прокатился  вздох облегчения, постепенно переросший
в стон или в вопль, как кому  нравится. Журналисты, заслышав сулящее свободу
слово "итоговая",  скоренько  собрались в зале.  Не заставили  себя ждать  и
компьютерщики,  и  труженики  Центризбиркома. Они  тоже устали,  тоже хотели
поскорее уйти домой, и они, как никто другой, хотели  избавиться  от шумной,
свободолюбивой  репортерской  орды,  которая  всегда  рада  схватить  первое
попавшееся лыко и  вставить его в подобающую строку. ЦИК намеревалась выбить
из  бюджета  немалые  деньги  на  развитие  компьютерно-выборных технологий,
поэтому лишняя ругань и насмешки в прессе никоим образом не устраивали  тех,
кто профессионально  служил  процедуре  вольного  народного  волеиз®явления.
Избирательные комиссии  в  России работают постоянно,  а  самая  постоянная,
естественно,  --  Центральная. Лизавета, смотревшая бессмертное  кино,  тоже
прошла в зал.
     Итоговая пресс-конференция была такой же нудной, как  и