ить. Они
качественные и дороги мне как подарок.
     -- И вообще, не бить, а пить надо, -- схватился за бутылку Славик.
     После второй  рюмки они перешли к  обсуждению  местных новостей. Славик
поведал  о  новом  невиданном   драконстве,  учиненном   главным  режиссером
"Новостей".
     -- Он теперь требует, чтобы мы постоянно сидели в операторской комнате.
Причем все, кто стоит в расписании.  Даже если сюжетов нет и не предвидится,
а  до окончания смены двадцать минут.  Вовка  ушел  в  столовую, ему влепили
выговор.
     -- А  что,  в  столовую  тоже  нельзя?  -- с  интересом  посмотрела  на
оператора Лизавета. Славик грустно покачал головой.
     -- Не-а, он говорит, мы все время  должны  быть под рукой.  Потому  что
пора горячая -- выборы.
     -- Он КЗОТ читал? -- задал риторический вопрос Савва и  сам же ответил:
-- Впрочем, КЗОТ давно уже не в моде. Но он все-таки зверь.
     Очередное  зверство,  учиненное  главным  режиссером, казалось  вдвойне
противным потому, что было бессмысленным. Можно понять и если не принять, то
об®яснить  любые  мероприятия  по укреплению  дисциплины.  В  "Петербургских
новостях",  как  и везде, достаточно  халявщиков  и любителей прокатиться на
чужом  горбу. Операторский батальон -- не исключение.  Бывали  случаи, когда
с®емки срывались из-за того, что операторы  разбегались, словно тараканы при
зажженном  свете, а потом  долго лепили  душераздирающие  истории о том, что
выпускающий  не  нашел их  в кафе или в туалете.  Но  с  некоторых  пор всех
операторов оснастили милыми и удобными устройствами под названием "пейджер",
и теперь при желании найти любого  -- не  проблема. Так что решение посадить
их едва ли не на цепь в операторской было чистой воды садизмом и произволом.
     -- Он,  правда,  два компьютера  поставил, чтоб нам не скучно  было, но
есть-то все равно хочется! -- жалобно добавил Славик Гайский.
     -- А ты торт ешь, -- заботливо посоветовала ему Лизавета. Славик кивнул
и взял большой ненецкий нож, который Лизавете прислали почитатели из Тюмени.
Осторожный стук в дверь прервал светскую беседу.
     --  Да, -- солидно  крикнул  Савва и недоуменно посмотрел  на Лизавету.
Китайские  церемонии  в  "информации" не в ходу. Даже  когда  здесь  правила
склонная  к чинопочитанию номенклатура,  все  -- от  главного  редактора  до
машинистки -- были на "ты", а кабинеты стояли с распахнутыми дверями. -- Да,
открыто,  -- повторил  приглашение Савва,  а Лизавета встала, чтобы  открыть
дверь застенчивому посетителю.
     На пороге стояла гримерша. Марина выглядела усталой и измученной -- под
глазами  тени,  в уголках  рта  глубокие морщины.  Разительная  перемена  за
какие-нибудь  три  дня,  ведь  Марина всегда  была  веселой и разговорчивой.
Сейчас она явно пыталась найти нужные слова.
     --  Добрый  день,  Мариночка, --  поприветствовала гостью Лизавета,  --
проходите, пожалуйста. Хотите чаю?
     --  И  коньяку! -- Савва, сидевший  в самом удобном  кресле, пересел на
стул, уступая лучшее место даме.
     --  Даже не  знаю... --  выдохнула Марина и бочком  пробралась к креслу
мимо выдвинутого на середину комнаты столика.
     -- Ну пожалуйста. -- Гостеприимный  Савва чуть не насильно вложил ей  в
руки стопку. -- А то мы будем чувствовать себя законченными алкоголиками.
     Марина не заставила себя уговаривать и сделала глоток коньяка.
     --  Я  что пришла...  мы тут деньги собираем  Леночке на похороны. И  я
подумала... -- Она опустила глаза. Продолжения никто ждать не стал. Лизавета
и Савва,  которые  были в  курсе,  сразу бросились  к кошелькам. Их  примеру
последовал и Славик Гайский, который о Леночке Кац услышал впервые.
     -- Ой,  спасибо, ребята. -- Гримерша достала наполовину исписанный лист
и  внесла  еще  три  фамилии, предварительно  поинтересовавшись,  как  зовут
молодых  людей.   Покончив  с  формальностями,  Марина  выпила   еще  рюмку,
раскраснелась  и  затараторила:  --  А я  тут хожу,  хожу...  Да  у  нас все
замотались.  Валерка, Ленин  муж, совершенно вялый и беспомощный. Его понять
можно, он Леночку  очень  любил, она ему и жена, и  мать  была. Заботилась о
нем. У него же со здоровьем неладно.  И  ничего не  знает, не умеет,  совсем
непрактичный.  --  Марина  говорила  захлебываясь,  почти  без  пауз,  будто
боялась, что ее перебьют. Но никто  гримершу не  прерывал. -- Сначала, когда
разрешили  хоронить,  мы   хотели  крематорий,   я   вообще-то   против,  не
по-христиански это, но  Леночка не религиозная была,  а  крематорий  все  же
дешевле.  У  них  ведь совсем  денег  не  оказалось.  А  вчера пришлось  все
переиграть,  позвонили из этой... прокуратуры, что ли?  Говорят,  по  закону
нельзя  сжигать,  пока  дело  не закончено.  -- Марина не  заметила,  какими
взглядами  обменялись  Савва и Лизавета -- ведь именно вчера они  ездили  на
Екатерининский к  экспертам.  -- Валерка сразу  паниковать, пришлось  заново
договариваться. А  денег  кот наплакал.  Мы просили  у  начальства  выделить
пособие на погребение  -- как  положено, из соцстраха. Они отвечают,  что по
месту работы  родственников.  Ужас  какой  цинизм  --  Валерка не  работает,
Леночка сама из Брянска,  у нее  там старенькая мама  и брат, разве пособие?
Ирина, наша старшая, пыталась об®яснить ситуацию, а там ни в какую. В общем,
выделили  матпомощь  в размере  оклада,  полторы  тыщи,  все равно  что  кот
наплакал. А Леночка на студии двадцать лет проработала.  Вот мы  и собираем.
Так что  спасибо  вам, ребята.  -- Марина  совершенно  неожиданно  закончила
говорить и встала. -- Я пойду, попробую еще кого-нибудь поймать, расходов-то
тьма.
     --  А  торт  с  чаем?  -- попробовал  удержать  гримершу  Савва,  но та
решительно отказалась и стала быстро пробираться к выходу из кабинета.
     -- Во сколько похороны? -- успела спросить Лизавета.
     -- Автобус в десять, от морга Мечниковской  больницы, ее тело почему-то
туда перевезли... --  Марина  уже стояла в дверях. -- Похороны в одиннадцать
на Южном кладбище. Еще раз спасибо, ребята.
     -- Я всегда знал, что чиновники  сволочи, но чтоб такие... -- задумчиво
произнес  Славик,  едва за  Мариной  захлопнулась  дверь. -- За двадцать лет
работы -- пятьдесят долларов, по два с полтиной в год. Вот так подохнешь под
забором, и всем на тебя чихать. Кроме родственников и друзей. Ладно, помянем
Леночку...
     Лизавета не  стала рассказывать Славику, что  Леночка, возможно, умерла
так  же, как тот человек в парламентском центре,  когда  они с  Гайским  там
снимали. А может быть, и из-за той же школы двойников.

     ...До  Южного кладбища  они добирались  на  Саввиной  машине.  Лизавета
позвонила ему утром и  предложила с®ездить на похороны, а то получается, что
они  просто откупились. Савва отменил ранее  запланированный визит в комитет
по культуре,  и в одиннадцать они уже  добрались  до  места. Автобус еще  не
приехал.
     Вдвоем  они  стояли  у входа,  где  ловкие старушки торговали  цветами.
Лизавета  сжимала  букет  лиловых  гвоздик.  Савва  держал  ее под руку.  Он
заметил,  что Зориной  явно  не  по  себе.  Потом  под®ехал  автобус,  вышли
немногочисленные провожающие.  Марина  помогла  выбраться мужчине  в  черном
костюме, с детским, растерянным лицом. Лизавета догадалась, что это Валерий,
Леночкин муж. Еще было человек двенадцать --  гримеры,  парикмахеры, пожилая
женщина, одетая в дутое китайское пальто, на голове большой черный платок. В
ней  сразу можно  было  узнать  провинциалку  --  вероятно,  Леночкина  мать
все-таки  успела  на  похороны.  Могильщик  погрузили  гроб  на  тележку,  и
печальная процессия потянулась на кладбищенскую окраину, где уже подготовили
могилу.
     Священника не  приглашали,  раввина тоже. Леночка Кац не была еврейкой:
фамилия досталась  ей от первого мужа.  Когда началось нечто вроде панихиды,
Лизавета закусила губу. К гробу  подошла начальница гримерного  цеха, милая,
чуть  полноватая  брюнетка  с  круглым  лицом.  Она  начала   говорить  чуть
задыхаясь:
     --  Леночка  пришла  к  нам  совсем молоденькой,  училась  у  старейших
мастеров, потом  сама стала мастером. Но  мы знали ее не только как мастера,
мы знали, что она была добрым и  отзывчивым человеком, про которого никто не
мог сказать плохого слова.
     Это была правда,  точнее, половина правды.  О Леночке порой говорили не
очень хорошо, хотя реальных оснований для этого не было -- просто  многим не
нравилось, что  на  халтуры чаще  приглашают именно  ее,  что  у  нее  лучше
получается, что она  умеет  найти подход и к капризным эстрадным дивам, и  к
замотанным  хозяйством народным артисткам,  что она умеет то, чего  не умеют
другие,  и что один  раз ее даже пригласил поработать голливудский режиссер,
из  эстравагантности снимавший  на натуре  эпизод своего  фильма про русскую
шпионку.
     -- Она  была очень хорошим  человечком. -- Место начальницы заняла Вера
Семеновна. -- Хорошим, добрым, светлым и талантливым, сильным...
     Неожиданно громко начал рыдать Валерий. В  его рыданиях слышалось бабье
повизгивание, и от этого стало особенно жутко.
     Вера Семеновна продолжала:
     -- ...И она очень рано ушла.  Мы  ведь  даже  не  знали,  что  она  так
больна...  --  Тихо  заплакали  женщины-коллеги,  и  только  Леночкина  мама
смотрела куда-то вдаль, и глаза ее были сухими.
     Погода неожиданно испортилась. За пять  минут небо заволокло тучами,  и
могила сразу стала выглядеть,  как бездна. Цветов было до слез мало. Правда,
стояли, воткнутые в  снег, два пышных венка от тех,  кого Леночка делала для
сцены  красивыми, --  от одной  петербургской и одной  московской  эстрадной
звездочки.  А  ведь таких звездочек, преображавшихся под руками Леночки Кац,
было довольно много. "Наверное, не всем сообщили", -- утешила себя Лизавета.
     Она с трудом  сдерживала  слезы. Ей хотелось плакать  и  от безысходной
жалости  к Леночке, и от того, что студия решила поскорее о ней забыть, и от
того,  что  веселую,  недавно полную  жизни  женщину пришло проводить  всего
полтора  десятка человек,  и  еще  от  того,  что  утрачен  торжественный  и
многозначительный   ритуал  проводов.   Лизавете   не  хватало   проникнутых
будущностью слов: "Мы провожаем ту,  что умерла с верой в Христа  в душе и с
надеждой на Спасение". Хотя это глупо. Леночка, да, впрочем, и сама Лизавета
не были верующими. Откуда тогда эта тоска по утешению? Почему щемит сердце?
     Когда Лизавету спрашивали, верит ли она в Бога, она отвечала цитатой из
Канта: "Я верю в звездное небо над нами и в нравственный закон внутри  нас!"
Ей казалось, что именно закон, возможно, душевный инстинкт заставил человека
придумать  десять  заповедей,  выработать  жизненные   правила,  чуть  более
сложные, чем "выживает сильнейший". И придумывали их повсюду  -- и там,  где
верили  в  Христа,  и там,  где  признавали пророка  Мухаммеда, и  там,  где
возносили молитвы Будде. Так нужно ли выбирать определенное вероучение? Если
в сухом остатке -- все то же звездное небо и все тот же нравственный закон.
     Только  почему-то  именно  сейчас Лизавете не  хватало  веры и надежды,
которые даруют  молитвы!  И хотелось плакать горько и не останавливаясь.  Не
потому  ли,  что  она  знала, была почти уверена -- Леночка ушла из жизни не
из-за внезапной болезни, а потому, что где-то перестал работать нравственный
закон, кто-то растоптал законы  человеческие, а значит, и Божеские? Ведь нет
законов Бога без человека. А потому и звездное небо может рухнуть.
     Лизавета  вздрогнула  от внезапного деревянного  стука  --  это о  гроб
стукнулся первый комок мерзлой земли. Лизавета с трудом подавила всхлип. Она
не будет плакать -- слезы бессмысленны.
     Над могилой установили деревянную дощечку с лаконичной надписью:

     Елена Михайловна Кац
     6 июня 1962 -- 18 февраля 2000

     Последней,  кто положил букет на  неправдоподобно  маленький  могильный
холмик,  была Лизавета. Шесть  лиловых  гвоздик. Она, присев, замешкалась, и
Савва тут же испуганно спросил:
     -- Что с тобой?
     -- Ничего, все в порядке. Просто думаю об этих гадах, которые ее убили,
и еще о  милиции -- я  здесь  никого  от них не заметила!  А в фильмах любят
показывать, как те даже на похоронах ловят убийц.
     -- В кино не бывает столько глухих убийств, -- тихо заметил Савва.
     Лизавета кивнула.
     -- Ты не падай духом, -- сказал Савва, когда они шли к его "жигуленку".
-- Вот вернется Сашка, и мы обязательно разберемся в этом деле.
     Лизавета опять кивнула.
     -- Да. Когда вернется...  Он что-то пропал. Его отпустили на три дня, а
прошла уже неделя.


        ПЕРЕВОД НА ШЕСТИДНЕВКУ

     ...Лизавета  повернулась  к монитору  и  приготовилась смотреть  сюжет,
который  стоил ей, Савве и Саше Маневичу пяти лет жизни, что не очень много,
но, может, будет стоить  и очень дорого,  и расплачиваться придется работой,
любимой работой.
     Саша  в Москве задержался. И привез потрясающий  материал. Он умудрился
познакомиться с тем самым следователем  прокуратуры, который работал по делу
бывшего мэра Петербурга, не так давно вернувшегося в Россию после нескольких
лет  пребывания  "в  бегах".  Об этом взяточном  деле в Петербурге  говорили
долго,  потом  разговоры угасли, дело вроде бы закрыли, почему бывший мэр  и
решился пересечь границу в обратном направлении, но внезапно выяснилось, что
старое не забыто. И вот чиновник прокуратуры предложил Саше сделать репортаж
о  ходе  возобновленного   следствия.  Неслыханная   удача.  Неслыханная   и
невиданная в обычные дни, но вполне возможная в период предвыборной войны. И
Саша привез дивный материал о том, как, кто, где и за что получал квартиры в
городе на Неве, не  имея прописки, не мучая семью и себя долгими очередями и
не откладывая из зарплаты по зернышку, чтобы накопить требуемые  для покупки
квартиры двадцать, тридцать или сто тысяч долларов.
     Следователь  Генпрокуратуры показал  Саше  лишь кусочек дела,  разрешил
снять   некоторые  документы   и   дополнил  все  это  вполне   современными
расшифровками телефонных переговоров. Санкционированных.
     Хитрый  Маневич,  знавший, какие директивы  даны высшему телевизионному
руководству, никому, даже  Лизавете, о припасенной бомбе ничего не сказал. И
еще  неделю  полуподпольно  доснимал  необходимый  видеоматериал:  квартиры,
вывески разных контор, портреты чиновников.
     Сразу  после Дня  защитника Отечества  он  решил,  что к  бою  готов, и
показал материалы сначала другу-сопернику Савве, а потом Лизавете.
     -- Мы решили, что  ты захочешь пропихнуть  это  в эфир, -- сказал Саша,
когда Лизавета закончила отсмотр сенсации.
     Лизавета усмехнулась:
     -- Это супер. До выборов -- месяц. Очень своевременный фугас. Только не
пропустят!
     -- А  надо сделать  так, чтобы пропустили. -- Маневич выщелкнул кассету
из  плейера и запихнул ее в карман куртки. -- Пока об этом знаем мы трое. И,
конечно, тот человек, который подпустил меня к "секретным материалам"...
     -- Пустил козла в огород, -- поправила его Лизавета.
     -- Но согласись, что видео убойное! -- с  нескрываемой завистью  сказал
Савва. Они с Маневичем  уже давно, словно два гладиатора,  бились за  звание
самого талантливого журналиста-расследователя. С переменным успехом.
     -- И текст тоже, -- охотно  поддержала его Лизавета.  --  Только  нужен
очень хитроумный план для того, чтобы достоинства этого сюжета могли оценить
не только мы с вами.
     --  Во-первых, нужен выходной день... -- начал перечислять Савва. Все в
редакции "Петербургских новостей" знали, что в голодные  выходные дни, когда
события приходится  высасывать из пальца, вставить в верстку нужный репортаж
значительно проще.
     -- Во-вторых, я в эфире, -- снова поддержала Савву Лизавета.
     -- А кто выпускающий редактор? Кто верстку сделает? Верейская?
     -- Лана может раскричаться, и тогда пиши пропало, -- задумчиво произнес
Саша.
     -- Другие и кричать не будут, сразу побегут консультироваться.
     У  Лизаветы  опыт  работы в  "Новостях"  был больше,  чем у  Маневича и
Савельева, и она знала выпускающих несколько лучше.
     -- Можно  время потянуть. Рассказать  в общих  чертах, о чем сыр-бор, а
готовый сюжет поднести прямо во время эфира.
     -- Тут и общих черт хватит для грандиозного скандала.
     -- А что ты все критикуешь? -- не выдержал Савва, предложивший потянуть
время. -- Лучше сама что-нибудь дельное придумай!
     В результате сошлись на том, что пойдут в ход все известные им  уловки:
и выходной, и время  потянуть, и поспорить, и показать редактору  смягченный
вариант текста, с не полностью расшифрованным синхроном, и все прочее.
     Все  равно сюжет  проталкивался  со  скрипом и  чуть  не застрял  из-за
полученного Ланой строжайшего указания все предвыборные сюжеты показывать на
самом верху.
     Лана  Верейская  --  в выбранный заговорщиками  день  выпускающим  была
именно она  --  сначала  попыталась апеллировать к разуму  приставших к  ней
журналистов.
     --  Зачем оно вам  надо, а?  --  устало спросила Верейская, когда стало
ясно,  что  молодежь,  притащившая  сомнительный  репортаж,  просто  так  не
отстанет. --  Это ж сведение  счетов там,  наверху... Зачем  вам лезть в эту
сомнительную историю?
     --  В  каком смысле --  сомнительную,  Светлана Владимировна? У Саши на
видео  все документы, как говорится: адреса, пароли, явки. Или вы  считаете,
что это подделки? -- Лизавета выключила кофеварку.
     Спорили   они   в  комнате  выпускающего,  когда-то,  лет  пять  назад,
оборудованной  по последнему на ту пору  слову западноевропейской  науки  об
организации труда.  Тогда выпускающим торжественно выдали кофеварки и чашки,
приобретенные  за  казенный  счет.  С тех пор кофеварки  фирмы "Мулинекс" ни
единого дня не использовались по прямому  назначению -- кофе, сваренный с их
помощью,  российские  журналисты  считали недопустимо хилым пойлом.  Поэтому
"мулинексы" использовали как обычные кипятильники, а кофе  пили растворимый.
По возможности, хороший. Вот  и в этот раз Савва со словами "если дарить, то
самое лучшее" принес банку "Голд".  Лизавета насыпала кофе в чашки. Они пили
кофе вместе так часто,  что спрашивать, кому какой, нужды не  было. Лане  --
послабее и с сахаром,  Маневичу подавай очень крепкий  -- три  ложки и  одну
сахара, а Савва любит  средний и  сладкий,  хотя и говорит, что предпочитает
крепкий и без сахара.
     -- Ваш кофе. -- Лизавета протянула чашку Лане.
     -- Спасибо. -- Верейская  зазвенела ложечкой. --  Так вот, я  знаю, что
это не подделка, я верю, что все  эти  квартиры, миллионы, фиктивные заказы,
взятки и прочее --  чистая правда.  Но,  может, это  -- простая человеческая
ошибка.  Ошибся человек, и  все. Бывает? А вы теперь  на костях  пляшете. --
Лана с торжествующей улыбкой оглядела присутствующих и дотронулась губами до
кофейной чашки.
     -- Политик -- как сапер: не имеет права на ошибку, -- мрачно улыбнулась
Лизавета. -- Политическая смерть ничуть не привлекательнее настоящей.
     -- А если одна ошибка, и все? -- упорствовала Лана.
     -- Да  тут же  не  одна!  Посмотрите...  Он  ведь настаивает  на  своих
правах... --  возмущенно выкрикнул  Маневич и собрался  зачитать вслух особо
эффектный фрагмент. Савва не дал ему закончить:
     -- И вообще неизвестно, когда он ошибся. Может, когда в ЗАГС пошел...
     Лана, да и Лизавета оценили его загадочную улыбку.
     -- Хорошо, политики ничуть не  лучше саперов. А вы не  задавались таким
вопросом -- почему именно сейчас Саше выдали эту информацию?
     --  Потому что  выборы,  --  невозмутимо  ответила придумавшая  саперов
Лизавета.
     --  То  есть  вы  согласны,  что этот ваш следователь вышел на  Сашу не
случайно?
     -- Конечно, не случайно. Они без разрешения никого к делу не подпустят.
-- Саша не первый год работал  со следователями МВД и прокуратуры и знал  их
обычаи.
     -- Вот! Значит,  вами  м