о  не  производит впечатления
клинического идиота. И не стал  бы светится личиком, если собирался спрятать
в подвале труп.
     -- Да нет, -- досадливо поморщился Саша. -- Они  там что-то  хранили, а
потом надо было срочно спрятать тело,  и они бросили  его  в воду. Они же не
знали, что появятся эти работяги с помпой.
     Лизавета  задумчиво  смотрела  на  светофор,  мигающий  предупреждающим
желтым глазом.
     --  Может,  ты и прав,  но  все это  надо  еще доказать... А то  у  нас
чувства, подозрения и ощущения...
     -- Я и докажу, вот вернусь из Москвы и докажу. Есть идея.
     Они  распрощались  на  углу  Невского  и  Восстания.  Маневич пошел  за
билетом,  а  Лизавета  отправилась  в  магазин:  у  продуктов  есть   крайне
неприятное  свойство  -- сколько бы ты  ни накупил, они кончаются,  и запасы
надо пополнять.



         * ЧАСТЬ 2 * 

        КОНТРОЛЬНАЯ ОТМЕНЯЕТСЯ

     Саша  Маневич  шел-шагал по Москве, по проспекту, название которого для
приезжего с берегов Невы звучит  как "плюсквамперфектум", как знак из  давно
прошедшего  времени. Он шел по  Ленинградскому проспекту и втихую  завидовал
жителям столицы.
     Троллейбусы   по  Тверской  и   Ленинградскому  проспекту  ходили,  как
заведенные,  будто  зайцы,  снабженные  батарейками   "Энерджайзер".  Жители
Северной  Пальмиры  давно  усвоили немудрящую истину: если туда,  куда  тебе
надо, ты в силах  дойти пешком,  -- иди.  Сэкономишь время, силы и сбережешь
хорошее настроение.
     Дождавшись на остановке троллейбуса, Саша  вспрыгнул на заднюю площадку
и  поехал  в  сторону  Тверской. На  Тверском бульваре ему  назначил встречу
депутат Зотов.
     Сниматься Яков Сергеевич отказался категорически, чем несказанно удивил
журналиста  Маневича.  Все  телевизионщики  знали  Зотова  как  законченного
ликоблуда.  (Далеко  не  каждый знаком  с  телевизионным  жаргоном,  поэтому
следует  пояснить:  ликоблудом  именуется человек,  получающий  колоссальное
наслаждение  от вида собственного лица на экране и потому  готовый сниматься
где  угодно и в каком  угодно качестве.)  Раз с®емок  не  будет, Саша бросил
оператора  в телевизионной гостинице.  Машину  тоже  решил не заказывать  --
зачем  попусту  тратить  студийные  деньги?  Спасибо  за  бережливость  ему,
конечно,  никто  не  скажет,  но  про  себя  можно  гордиться   собственными
благородством и неприхотливостью.
     Разыскать парламентария Зотова  оказалось очень и  очень непросто, хоть
Саша  разжился  его думским  телефоном.  В своем  кабинете  Яков  Сергеевич,
видимо, бывал  крайне  редко.  Саша  названивал  ему все время,  пока снимал
встречу в верхах и подписание договора о Союзе между Белоруссией и Россией.
     С®емочные  дни были  суетливыми и бестолковыми. Так  всегда  бывает  во
время официозных с®емок. Толпы журналистов носились по Москве, отлавливая то
Лукашенко,  то  еще  кого-нибудь,  не менее влиятельного.  Саша, как  и  все
остальные    репортеры,   измотанный    постоянным    тоскливым    ожиданием
пресс-конференций  и  церемоний  официального фотографирования,  не  забывал
ежедневно названивать господам Зотову и Поливанову.
     С  Игорем  Ивановичем  Поливановым  не  повезло  сразу и  окончательно.
Секретарь депутата Думы  от  Новгорода и по совместительству  обладательница
приятного   голоса   предельно   корректно,   не   придерешься,   раз®яснила
корреспонденту "Петербургских новостей", что ее  многоуважаемый  босс  уехал
повидаться  с  избирателями  и  вернется  через  недельку,  не раньше.  Саша
засомневался  --  в  новой  Думе  кипел   очередной  парламентский  скандал,
разгорелись страсти, как это господин Поливанов покинул коллег-законодателей
в такой острый момент? Вышколенная девица поблагодарила представителя прессы
за интерес, проявленный к господину Поливанову, а заодно посоветовала больше
думать   о  качестве  телевизионного   вещания   и  меньше  --  о  проблемах
парламентского регламента.
     Дозвониться  до  Якова  Сергеевича  Зотова Саша  не мог в течение  двух
суток. Он звонил упорно  и настойчиво, в разное время,  и в шесть утра,  и в
одиннадцать вечера. Ответом ему  были  долгие заунывные гудки. Последний раз
он позвонил наудачу из холла  гостиницы -- в  номерах, отведенных Российским
телевидением  петербургским  гостям, телефонов не было. Позвонил в три  часа
ночи,  машинально, почти по привычке. Ответил депутат  Зотов  лично.  Беседа
получилась сюрреалистическая.
     Сначала Саша  от неожиданности молчал  в  течение долгой  минуты, потом
задал умнейший в данных обстоятельствах вопрос:
     -- Это вы, Яков Сергеевич?
     Думец Зотов тоже блеснул интеллектом:
     -- А кого вам надо?
     -- Это Александр Маневич, корреспондент...
     -- Ах, Маневич, как же, как же, помню такого... -- Тон депутата Саше не
понравился, сарказм не шел важному и велеречивому думцу-политологу.
     -- Я у вас интервью брал... -- Саша опять не успел закончить фразу.
     -- Я за свою жизнь раздал сотни интервью...
     -- Мне бы хотелось с вами встретиться, чтобы...
     --  Я не уверен,  что располагаю  временем для бесед с журналистами, --
опять перебил его Зотов.
     --  Я  имел  в  виду  нашу  последнюю  встречу,  хотелось  бы   кое-что
уточнить...
     -- Что уточнить, что?! -- вдруг взвизгнул Яков Сергеевич.
     Саша от  неожиданности  чуть не уронил трубку. Впрочем, собеседник  его
немедленно взял себя в руки и на три тона ниже спросил:
     -- Вы откуда звоните?
     -- Из гостиницы Российского телевидения.
     -- Наше интервью в эфире было?
     --  Пока нет. -- Саша приготовился оправдываться:  политические деятели
полагают, что их откровения должны  запускаться в народ  немедленно. -- Надо
кое-что уточнить, я бы под®ехал с оператором и...
     -- Я же сказал, времени для интервью у меня нет...
     -- Почему? Я не могу без уточнений выпустить в эфир прошлую запись.
     -- Тогда не выдавайте... -- охотно согласился Зотов.
     Саша  даже растерялся, столкнувшись с дивом дивным, чудом чудным в виде
политика,  вдруг  разлюбившего  шорох  газетных  страниц,   заполненных  его
статьями, и шуршание пленок с записями его интервью.
     -- Как же так, ведь вы...
     --  Вот  что, молодой человек, под®езжайте  завтра  к шести  вечера  на
Гоголевский бульвар.
     -- А как туда добраться?
     Саша,   подобно   большинству   петербуржцев,   вернее,   петербургских
журналистов,  конечно,  знал Москву,  но в общих чертах:  там  Кремль, здесь
Белый дом, тут Дума, а чуть дальше Останкино.
     --  Ах  да,  вы  же  приезжий,  --  сердито  буркнул  депутат  Думы  от
Петербурга, -- тогда на Тверском. Знаете, где Пушкин?
     Где Пушкин, Саша знал, и даже знал, как туда добраться от Третьей улицы
Ямского поля, на которой стоит Российское телевидение и прикрепленная к нему
телевизионная гостиница.
     -- Хорошо, в шесть, -- безропотно согласился он и, изрядно озадаченный,
повесил трубку.
     Депутат  Зотов  переродился, стал  другим от кончиков ногтей до  глубин
подсознания. Излечился от  мании величия и синдрома приобретенной чрезмерной
болтливости.  Почему?  Ответ  на  этот  вопрос  Саша  надеялся  получить при
встрече.
     В  условленное  время  Саша  Маневич  стоял  у  грустного   Пушкина   и
оглядывался  по сторонам.  Он приехал на  пятнадцать минут раньше срока.  Он
ждал уже полчаса. Вокруг памятника было много людей -- парни искали  глазами
подруг,  назначивших  здесь свидание,  средних лет  одинокие  дамочки парами
проходили  в   сторону  кинотеатра,   мимо  по  Тверской  шлялись   девы   с
профессиональными  лицами,  вышагивали  степенные  командированные,   бузила
молодежь. Депутата  Зотова не было.  Тоже  странно. Раньше журналисты ценили
его еще и за пунктуальность.
     -- Добрый вечер. -- От  этого тихого приветствия Саша вздрогнул,  будто
от выстрела базуки.
     Он обернулся и вздрогнул еще  раз. Депутат и впрямь  изменился почти до
неузнаваемости.  То есть все было прежним -- и  окладистая борода тороватого
купчины,  и  кепка-лужковка,  и стрижка  "а  ля рюсс", почти под  горшок,  и
клетчатое пальто. Но...  борода уже  не  лоснилась, волосы  торчали перьями,
пальто висело  мешком, глаза, раньше  уверенно смотревшие  в будущее, теперь
были  скрыты близоруким прищуром. Нынешний  Яков Сергеевич  Зотов походил на
безработного мэнээса, а не на преуспевающего демагога.
     -- Здравствуйте, Яков Сергеевич. Я и  не заметил, как вы подошли. Прямо
как агент какой подкрались.
     -- Не понимаю, не понимаю ваши шутки, -- поморщился депутат.
     Вот  и чувство юмора  куда-то  пропало, и  рефлексы не политические,  а
заячьи.... Просто  другой человек.  Но Саша не сомневался:  перед ним именно
Яков  Сергеевич, он столько раз  видел  его и  в  жизни, и  на  экране,  что
сомнений просто быть не могло. Только вылинявший, потрепанный в политических
или житейских боях. Скрутило его за эту неделю изрядно. Во время  последнего
интервью он еще ходил гоголем. А теперь блеет, словно барашек.
     -- Я и не шучу, уже двадцать минут вас высматриваю, заждался.
     -- Пойдемте, -- бросил Зотов журналисту и ринулся в сторону кинотеатра.
Причем невысокий кругленький думец  шел так быстро,  что  Саша  был вынужден
почти бежать следом. В прежние времена Яков Сергеевич не ходил, а шествовал.
     Они обогнули громаду храма социалистической кинематографии  и понеслись
собственно по бульвару, распугивая дамочек с детьми и дамочек с собачками.
     -- За вами не угнаться, -- тяжело дыша, сказал Саша.
     Депутат Зотов обернулся, посмотрел на журналиста, повращал глазами и не
ответил. Бег продолжался. Мелькали дома, деревья, люди, автомобили.
     -- Я  вовсе не против джоггинга, --  снова попытался  остановить  думца
Саша,  --  но  вы  бы меня  предупредили  заранее,  я  бы  форму  спортивную
захватил...
     -- Все-то  у вас шуточки, счастливые люди, пташки Божии...  --  депутат
совсем запыхался и еле выговаривал слова.
     -- Я не понимаю, куда и зачем мы бежим?
     -- Не отвлекайтесь, молодой человек. -- Зотов опять оглянулся и пошарил
глазами вокруг.
     -- Вы что-то ищете?
     -- Не отвлекайтесь, -- повторил свой странный совет депутат.
     -- От чего не отвлекаться?
     -- Вы хотели что-то уточнить, спрашивайте.
     Маневич чуть не застонал.
     --  Спрашивайте, спрашивайте, побеседуем  на ходу, --  ободрил его Яков
Сергеевич и опять зорко осмотрелся.
     -- Я не умею беседовать и бегать  одновременно, -- выдохнул  журналист,
-- вы хоть меня пожалейте.
     -- Ладно. -- Думец Зотов перешел с галопа на учебную рысь.  -- Так  что
вы хотели уточнить?
     Саша,  некогда  бегавший  кроссы  в  дивизии  Дзержинского,   с  трудом
налаживал дыхание. Пот капал и капал. Соленые струйки холодили лоб, стыли на
носу, текли вдоль позвоночника  и по ребрам. Испытание, устроенное депутатом
Думы,  ничуть  не отличалось от  излюбленного  наказания их  ротного, юного,
недавно  вылетевшего   из  рязанского   гнезда   лейтенанта.   Одно,  вполне
заслуженное  наказание  Саша  запомнил  на   всю  жизнь.  Тогда  он  лишился
сержантских  лычек  и  сорок  пять  суток  просидел  на  губе.  Но  если  бы
предоставилась возможность, повторил бы столь строго наказуемое деяние.
     Шел восемьдесят пятый год,  тянулось  лето. Перестройку уже об®явили, с
пьянством  бороться  начали,  но  экзотикой вроде  вооруженных  патрулей  на
дорогах еще  не пахло, так  же  как не пахло и межнациональными конфликтами,
практически  свободным  хождением  оружия  и  бандитизмом  на  междугородных
автотрассах.   Их   роту  отправили  на  поиски  дезертира   --   солдатика,
пострелявшего на  полигоне половину своего отделения и бросившегося в бега с
автоматом и ограниченным боезапасом. Это сегодня был бы об®явлен официальный
розыск, дали  бы  об®явление  по  радио  и  телевидению.  Но  тогда  военные
начальники предпочитали хранить в тайне отдельные негативные  проявления.  И
напустили  на несчастного беглеца роту дзержинцев. Бравый лейтенант, умевший
на американский манер носить малиновый  берет и научивший этому подчиненных,
разбил  роту  на  пятерки  и   распределил  поисковые  обязанности:  кого-то
отправили  в поле,  кого-то  -- патрулировать проселки.  Сашиному  отделению
досталось шоссе:  они  должны  были  расспрашивать  проезжающих  водителей и
пассажиров о коротко стриженном пареньке в форме или без таковой. Лейтенант,
сформулировав задание,  удалился. А Саша, как командир отделения,  несколько
усовершенствовал приказ.  И  решил разыграть небольшой эпизод из  боевика  с
Аленом Делоном. Выглядело все крайне патетически.
     Четверо  подчиненных  прятались  в  придорожной   канаве.  Сам  Саша  в
камуфляже  и  малиновом, лихо заломленном  к левому  уху берете --  воротник
пятнистой куртки  распахнут,  рукава закатаны  до  локтя, предплечья  и  шея
мускулистые,  --  завидев автомобиль, выходил  на середину дороги и картинно
поднимал  руку,  останавливая  проезжающее   транспортное  средство.   Пятна
камуфляжа, портупея,  полурасстегнутая  кобура,  грубое  лицо  и  подбородок
чемоданчиком производили на мирных проезжих достойное впечатление. Под скрип
тормозов  на  дорогу  из  канавы  выскакивали остальные  бойцы и вставали за
Сашиной спиной этаким грозным квадратом, береты  надвинуты  на лоб, автоматы
висят  в   положении   "свободно".  Саша  вежливо   и   негромко   предлагал
автомобилистам  выйти  из транспортного  средства.  Когда дисциплинированный
народ  послушно  выбирался  из  своих "москвичей" и "жигулят",  естественно,
брякала  дверца,  или  зажигалка,  или  ключи  в чьем-либо  кармане.  Бравые
дзержинцы тут же  приводили автоматы в  положение "к бою", а Саша пружинисто
сгибал ноги и дотрагивался до кобуры -- словно бы готовился открыть стрельбу
"по-полицейски". Патронов у грозной пятерки не было, их никому  не давали из
правильного опасения "как бы чего  не  вышло", но  мирные обыватели  это  не
знали,  и на всех  проезжих сия  акция  действовала  магически.  Более никто
никаких  вопросов  не задавал, все  послушно сгибались,  укладывали руки  на
капот, открывали багажники, показывали перевозимые чемоданы и мешки. Саша со
товарищи проводили беглый досмотр, после чего отпускали безвинные автомобили
с Богом. Даже если бы среди пассажиров и был искомый дезертир, они бы его не
нашли -- слишком уж их поглотила игра в "полицейских и гангстеров".
     Остановил  играющих  спецназовцев  лейтенант,  явившийся   с  заурядной
проверкой в самый  кульминационный момент, когда  бойцы  остановили  местный
рейсовый автобус. Высадили старух,  подростков, а также взрослых колхозниц и
колхозников. Выгрузили  их  корзины с  курами и  гусями, мешки с картошкой и
луком. Все безропотно выстроились  вдоль "лиазика" с  синей полосой на боку.
Только одна старушка, судя по  всему, помнившая еще налеты антоновских банд,
прошамкала: "Чавой-то вы, милки, с утра пораньше ищщиття? Мы  ж на  базар на
поспеем!" Лейтенант видел,  как его  расшалившиеся подчиненные перетряхивают
багаж, как Саша спрашивает водителя, не заметил ли тот  чего подозрительного
на  дороге, и  как  щедрым  взмахом руки  отпускает несчастную  пассажирскую
транспортину.
     Лейтенант не стал  сажать пятно на мундир дивизии имени  Дзержинского и
не  опустился до  прилюдного выяснения отношений.  Поселяне уехали  в полной
уверенности, что  хоть и случилось в  их краях  нечто  экстраординарное,  но
защитники  -- на  посту и  пропасть  не дадут.  Зато потом лейтенант показал
своим солдатушкам  и игру в американских  десантников,  и небо в алмазах. Он
вывел отделение в поле, по его команде все  пятеро надели противогазы, упали
и поползли.
     Ползали долго,  даже  не до седьмого,  а до семидесятого пота. Время от
времени  шествовавший  рядом  с  шалунами   офицер  разрешал  встать,  снять
противогаз и вылить пот, накопившийся за очередной ползучий рывок.
     С той счастливой поры прошло много лет. Три часа ползания по-пластунски
в резиновом наморднике с хоботом постепенно выветрились из памяти. Но сейчас
затяжной кросс по пересеченной местности и пот градом заставили вспомнить об
армейском наказании.
     О чем думал  депутат, Маневич  догадаться не  смог.  Зотов  хоть и  шел
помедленнее,  все  равно напоминал  престарелого рабочего  коня, нервного  и
оттого вздрагивающего всей шкурой. Но раз тот предложил уточнить, Саша решил
выполнить просьбу публичного политика.
     -- Я про интервью, там есть одно смутное место, про "не свою смерть"...
Что вы имели в виду?
     --  Ты  точно  без оператора?  -- почти  не  разжимая  губ, прошелестел
депутат. Дышал  он все  еще  прерывисто, говорил еле слышно, так что Саша  с
трудом разобрал слова.
     -- Конечно, с камерой  никто так шустро не бегает,  даже за президентом
Клинтоном, даже если тот выходит от любовницы,  даже  если любовница -- Маша
Распутина.
     -- Тогда вот что... Забудь об интервью! -- привычно приказал депутат.
     --  Почему  это? -- Когда  приказывает  человек  с  повадками  кролика,
подчиняться  не  хочется,  поэтому  Саша  начал спорить:  --  Очень  славное
интервью, ничего там такого нет, я просто хотел  узнать, кто еще в окружении
Поливанова считает, что Дедукова устранили.
     -- Ничего подобного я не говорил! -- взвизгнул Яков Сергеевич.
     -- Как же так? А "не своей смертью"? Это ваши слова!
     -- Я не имел в виду, что его убили.
     -- А что вы имели в виду? -- Саша знал, как вывести интервьюируемого из
себя при помощи дурацких вопросов.
     -- Ничего. Я и знаком-то с ним не был.
     -- А как же, мол, ничем не болел...
     -- Он действительно не болел...
     -- И смерть -- не своя...
     -- Я говорил, что это не типичная смерть. Совсем  молодой, в  сущности,
человек...
     -- И про школу  двойников вы  не  говорили? --  Саша катанул  следующий
пробный шар.
     Сергей  Яковлевич посерел,  зашатался и  чуть не рухнул.  Удержаться на
ногах  ему  помог журналист.  Депутат  вцепился  в  протянутую руку,  словно
осьминог,  -- не  вырвешься.  Притянул журналиста  к себе и зашептал  жарко,
щекоча бородой Сашино ухо:
     -- Молодой  человек, не  притворяйтесь глупее, чем вы есть! Вы что,  не
видите, что за нами следят?!
     Маневич инстинктивно оглянулся. Но разглядеть что-либо за  своей спиной
не  успел -- депутат Государственной думы Яков Зотов схватил свободной рукой
его подбородок, вернул в исходное положение.
     --  Прекратите,  вы  ничего не увидите.  Это  вам  профессионалы,  а не
детский сад. И слушайте меня внимательно, повторять я не намерен...
     -- Я не могу внимательно.  -- Саша попробовал выдернуть  подбородок. --
Кислорода не хватает, вы меня придушите.
     Депутат внял призыву и ослабил хватку:
     -- Так?
     Журналист,  сумевший  наконец  глотнуть  кислорода,   кивнул.  И  Зотов
проговорил, старательно артикулируя:
     -- Тогда слушайте. Никакого  интервью  я вам  не давал. Посмейте только
выпустить  его в вашей поганой  программе. Про меня  вообще забудьте,  и про
ваши дурацкие школы и убийства тоже. Ясно?
     Маневич опять вспомнил своего  лейтенанта, "ясно" было  его излюбленным
словечком. А еще он любил повторять:  "Не понял чего, спроси, не стесняйся".
Саша не стал стесняться и сказал:
     --  Послушайте,  вы,  верно,  сошли  с  ума!  Какие-то  угрозы!  Советы
странные: "забудь" и так далее.  Дурь какая-то,  я не я  и интервью  не знаю
чья. И  ужимки  несолидные.  Вы  меня  держите, как  ревнивый  любовник.  Не
пристало   как-то  депутату  Думы  седьмого   созыва.  --  Саша   попробовал
отстраниться, но  Зотов не разжимал пальцы. -- Взгляните на себя со стороны!
Дышите, как больная астмой крольчиха! И выглядите не лучше!
     -- Вот  что, мальчик, ты еще очень молод. У тебя вся жизнь впереди, так
береги  ее. Я, например, берегу. Этот свет мне еще не надоел, и на  тот я не
тороплюсь. --  Зотов кричал шепотом,  непонятно, как это ему удавалось. -- Я
тебе сказал:  я ничег