ком  вечере,
Фрэнни. Я просто вижу перед собой Фреда. Он был весь исковеркан внутри.  У
него не было никакого шанса. Жизнь дешево стоит, а  аборт  делает  ее  еще
дешевле. То, что мы делаем, и то, что мы  думаем...  эти  вещи  так  часто
основываются на произвольных суждениях. Я просто не могу перешагнуть через
себя. У меня словно кирпич застрял в глотке. В истоке  любой  справедливой
логики лежит что-то иррациональное. Вера. Что-то я совсем запутался, да?
     - Я не хочу  делать  аборт,  -  сказала  она  спокойно.  -  По  своим
собственным причинам.
     - Что это за причины?
     - Ребенок - это часть меня, - сказала она, слегка подняв подбородок.
     - Ты откажешься от него, Фрэнни?
     - Я не знаю.
     - Но ты хочешь этого?
     - Нет, я хочу оставить его с собой.
     Он молчал. Ей показалось, что она чувствует его неодобрение.
     - Ты думаешь о моем образовании, так? - спросила она.
     - Нет, - сказал он, поднимаясь. Он потер руками  поясницу  и  скорчил
довольную гримасу, когда затрещал его позвоночник. - Я думаю о том, что мы
с тобой уже достаточно поговорили. И что  пока  тебе  не  стоит  принимать
окончательное решение.
     - Мама вернулась, - сказала она.
     Он повернулся,  чтобы  проследить  ее  взгляд.  Машина  завернула  на
под®ездную  дорожку,  хромированные   поверхности   засверкали   в   свете
заходящего солнца. Карла заметила их, посигналила и весело махнула рукой.
     - Я должна сказать ей.
     - Да, но подожди денек-другой, Фрэнни.
     - Ладно.
     Она помогла ему собрать садовые инструменты, и они вместе направились
к машине.



        7

     В мягком свете, который озаряет землю сразу же после  захода  солнца,
но до настоящей темноты,  и  который  киношники  называют  "режимом".  Вик
Палфри на короткое время вернулся в сознание.
     "Я умираю", - подумал он, и слова странно залязгали у него  в  мозгу,
убеждая его в том, что он произнес их в слух, хотя на самом деле это  было
не так.
     Вокруг его шеи  был  повязан  нагрудник,  покрытый  сгустками  слизи.
Голова его болела. Странные мысли плясали у него в мозгу. Он знал, что был
в бреду...  и  скоро  вернется  в  прежнее  состояние.  Он  был  болен,  и
выздоровления не предвиделось: это была лишь краткая передышка.
     Он поднес руку ко лбу и отдернул ее, как от печки. Весь  раскаленный,
и к  тому  же  напичкан  трубками.  Две  чистеньких  пластиковых  трубочки
выходили из ноздрей. Еще одна змеилась из-под больничной простыни к бутыли
на полу, и он мог точно сказать, к _ч_е_м_у_ присоединен другой ее  конец.
Две капельницы были закреплены в штативе, их трубки соединялись в одну,  а
та в свою очередь впивалась в его руку чуть пониже локтя.
     На мой взгляд, этого вполне достаточно, - подумал он. Но на нем  были
и провода. Они были укреплены у - него на черепе, на груди, на левой руке.
Один из них, похоже, забрался к нему в пупок. И ко всему  прочему  он  был
абсолютно уверен, что какая-то штука сжимает его задницу. Что бы это могло
быть? Радар для определения дерьма?
     - Эй!
     Он собирался издать громкий, негодующий вопль.  Но  изо  рта  у  него
вырвался еле слышный шепот смертельно больного человека.
     "Мама, Джордж завел лошадь в стойло?"
     Опять  начинается  бред.  Иррациональная  мысль,  пронесшаяся  сквозь
сознание как метеор. Долго ему не продержаться. Эта штука убьет его. Мысль
о том, что он умрет, бормоча всякую чушь,  как  выживший  из  ума  старик,
наполнило его ужасом.
     "Джордж уехал на свидание с Нормой Уиллис. Ты  заведешь  лошадь  сам.
Вик, и повесишь ей торбу. Будь хорошим мальчиком."
     "Это не моя работа."
     "Виктор, ты ведь любишь свою мать."
     "Люблю. Но это не значит..."
     "Ты должен любить свою маму. У мамы грипп.
     Нет, мама, у тебя не грипп. У тебя туберкулез, и  он  убьет  тебя.  В
девятнадцать сорок семь. А Джордж умрет ровно через шесть дней после того,
как попадет в Корею. Этого времени как раз хватит на одно письмо, а  потом
- бах-бах-бах."
     "Вик, ты поможешь мне  и  заведешь  эту  лошадь  сейчас,  и  это  мое
последнее слово."
     - Это у меня грипп, а не у нее, - прошептал он,  вновь  выныривая  на
поверхность.
     Он смотрел на дверь и  думал  о  том,  что  даже  для  госпиталя  она
выглядит чертовски забавно. У нее были закругленные углы, по краям которых
шли заклепки, а нижний косяк поднимался  над  кафельным  полом  дюймов  на
шесть.
     Даже такой плотник, как Вик Палфри мог бы
     (дай мне комиксы, Вик, ты уже насмотрелся вдоволь)
     (мама, он отнял у меня комиксы! Отдай назад! Отдааай, говорю тебе)
     соорудить дверь и получше. Да она ведь
     (стальная)
     Мысль вонзилась ему гвоздем в  мозг,  и  он  попытался  приподняться,
чтобы разглядеть дверь получше. Ну да, так и  есть.  Именно  так  и  есть.
Стальная дверь. Зачем это в госпитале нужна  стальная  дверь?  Почему  его
здесь заперли? Что случилось? Действительно ли  он  смертельно  болен?  Не
пора ли ему подумать о том, как он предстанет перед Господом? Господи, что
с_л_у_ч_и_л_о_с_ь_? Он безуспешно попытался проникнуть сквозь серый туман,
но лишь голоса доносились  до  него,  очень  далеко,  голоса,  обладателей
которых он не мог вспомнить.
     "А я вам говорю,  что...  им  просто  надо  сказать...  на  хрен  эту
инфляцию-мудацию..."
     "Лучше отключить колонки, Хэп."
     (Хэп? Билл Хэпском? Кто это такой? Я знаю это имя)
     "твою мать..."
     "абсолютно мертвы..."
     "Дай мне руку, и я вытащу тебя отсюда..."
     "Дай мне комиксы, Вик, ты уже..."
     В комнате Вика зажегся свет.  При  свете  он  увидел  два  ряда  лиц,
напряженно наблюдавших за ним сквозь двойное стекло, и  вскрикнул,  сперва
подумав, что это те самые люди, которые ведут разговоры у  него  в  мозгу.
Один из них, в белом докторском халате, делал  энергичные  знаки  кому-то,
кто оставался за пределами поля зрения Вика, но  Вик  уже  преодолел  свой
страх.  Он  был  слишком  слаб,  чтобы  долго  оставаться  испуганным.  Но
внезапное потрясение расчистило часть завалов в его мозгу, и он понял, где
находится. Атланта. Атланта, штат Джорджия. Они приехали и забрали  его  -
его и Хэпа, и Норма, и жену  Норма,  и  детей  Норма.  Они  забрали  Хэнка
Кармайкла. Стью Редмана. И одному Богу известно,  сколько  еще  людей  они
увезли с собой. Вик был напуган  и  негодовал.  Конечно,  у  него  обычный
насморк, конечно, он чихает,  но  уж  наверняка  у  него  нет  холеры  или
какой-нибудь другой заразы, которая была у бедняги Кэмпиона и  его  семьи.
Он вспомнил, как Норм Брюетт споткнулся,  поднимаясь  на  самолет,  и  ему
пришлось оказать помощь. Жена его была напугана  и  плакала,  и  маленький
Бобби Брюетт тоже плакал - плакал и кашлял. Скрежещущий, крупозный кашель.
Самолет поджидал их на небольшой взлетной полосе за пределами Брейнтри, но
чтобы выбраться из Арнетта, им пришлось проехать дорожный  пост  на  шоссе
N_93, и  люди  там  натягивали  колючую  проволоку...  натягивали  колючую
проволоку прямо в пустыне...
     Красная лампочка вспыхнула  над  странной  дверью.  Раздался  шипящий
звук, а потом словно заработал насос. Когда все смолкло, дверь  открылась.
Вошедший человек был одет в огромный белый скафандр с  прозрачным  окошком
для лица. На спине у него были баллоны с кислородом, и когда он заговорил,
то его голос оказался металлическим, лишенным всех человеческих интонаций.
Этот голос был похож на тот, что раздается из  видеоигр,  что-нибудь  типа
"Попытайся  снова.  Космический  Курсант",  когда  ты   использовал   свою
последнюю попытку.
     Голос проскрежетал:
     - Как вы себя чувствуете, мистер Палфри?
     Но Вик не смог ничего ответить. Вик погрузился обратно в свои зеленые
бездны. За прозрачным окошечком белого костюма он видел свою мать. Мамочка
была одета в белом, когда папочка отвез  его  и  Джорджа  в  санаторий  на
последнее свидание с ней. Ей пришлось поехать в санаторий, чтобы никто  из
них не мог заразиться от нее. Туберкулез заразен. От него можно умереть.
     Он разговаривал с мамой... сказал,  что  будет  послушным  и  заведет
лошадь в стойло... сказал, что Джордж отнял комиксы.... спросил, не  лучше
ли ей... спросил, скоро ли она сможет приехать домой... и человек в  белом
костюме сделал ему укол, и он еще глубже погрузился в бездну, а слова  его
стали бессвязными. Человек в белом костюме оглянулся на лица за стеклом  и
покачал головой.
     Подбородком он включил переговорное устройство и произнес:
     - Если это не подействует, к полночи его не будет в живых.
     Для Вика Палфри "режим" закончился.


     - Просто закатайте рукав, мистер Редман, -  сказала  ему  хорошенькая
темноволосая медсестра. - Это не займет и минуты. - Она  держала  в  руках
браслет для измерения  кровяного  давления.  Руки  были  в  перчатках.  За
пластиковой маской лицо ее улыбалось, словно  у  них  был  какой-то  общий
секрет.
     - Нет, - сказал Стью.
     Улыбка частично сошла с ее лица.
     - Нам надо только измерить давление. Это не займет и минуты.
     - Нет.
     - Распоряжение доктора, - сказала она, переходя  на  деловой  тон.  -
Прошу.
     - Если это распоряжение доктора, то дайте мне поговорить с ним.
     - Боюсь, что сейчас он занят. Если б вы только...
     - Я подожду, - сказал Стью ровно.
     - Это просто моя работа.  Вы  ведь  не  хотите,  чтобы  у  меня  были
неприятности, не правда ли? - Она снова улыбнулась. -  Если  б  вы  только
позволили мне...
     - Не позволю, - сказал Стью. - Идите и скажите им. Пусть они  пришлют
кого-нибудь.
     С обеспокоенным видом сестра подошла к стальной двери и  повернула  в
замочной скважине ключ квадратной формы. Когда дверь снова  закрылась,  он
встал и подошел к окну - но на улице было уже  совсем  темно.  Он  был  не
против того, чтобы его подвергли обследованию. Но он был против того,  что
его держат в страхе и неведении. Он не чувствовал себя больным, по крайней
мере пока, но он был очень напуган.
     Они ожидали, что он станет расспрашивать их раньше - он прочитал  это
у них в глазах. Они умеют скрывать от тебя правду, когда  ты  в  больнице.
Четыре года назад его жена умерла от рака в возрасте двадцати семи лет. Он
зародился у нее в матке, а потом распространился  с  быстротой  молнии  по
всему организму. Стью видел, как они обходили ее вопросы, либо меняя тему,
либо пускаясь в долгие, пересыпанные терминами об®яснения. Поэтому он и не
спрашивал ни о чем, отмечая про себя,  как  это  их  беспокоит.  А  сейчас
настало время спросить и время получить ответы. Выраженные  в  односложных
словах.
     Некоторые пробелы он мог заполнить самостоятельно. У Кэмпиона с женой
и ребенком была какая-то чертовски опасная  болезнь.  Начиналась  она  как
обычный грипп или летняя простуда, но дальше дело шло все хуже и  хуже  до
тех пор, пока, по всей видимости, ты не захлебывался в собственных  соплях
или тебя не испепеляла лихорадка. Болезнь была чрезвычайно заразной.
     Он терпеливо сидел на стуле рядом с больничной койкой  и  ждал,  пока
сестра приведет кого-нибудь. Но скорее всего никто не придет. Может  быть,
к утру они наконец-то пришлют к нему кого-нибудь, кто сможет сообщить  ему
то, что он должен знать. Он может подождать. Терпение всегда было  сильной
чертой Стюарта Редмана.
     Красная лампочка вспыхнула над дверью.  Когда  компрессор  или  насос
(или что там у них за штука?) наконец прекратил  работать,  внутрь  шагнул
человек в белом скафандре. Доктор Деннинджер. Он был молод.  У  него  были
темные волосы, кожа оливкового цвета, резкие черты лица и бледные губы.
     - Патти  Греер  говорит,  что  вы  доставляете  ей  много  хлопот,  -
донеслось из динамика на груди у Деннинджера. - Она очень расстроена.
     - Не из за чего  ей  расстраиваться,  -  сказал  Стью  непринужденно.
Трудно  было  сделать  так,  чтобы  голос  звучал  непринужденно,  но   он
чувствовал, что очень важно скрыть свой страх от этого человека.
     - Я хотел бы получить кое-какие ответы, - сказал Стью.
     - Извините, но...
     - Если вы хотите, чтобы я с вами сотрудничал,  ответьте  мне  на  мои
вопросы.
     - Со временем вам...
     - Я могу причинить вам много неприятностей.
     - Мы знаем это, - сердито произнес Деннинджер. - У  меня  просто  нет
возможности сообщить вам что-либо, мистер Редман. Я и сам знаю очень мало.
     - Думаю, вы брали на анализ мою кровь. Все эти иголки...
     - Это так, - осторожно сказал Деннинджер.
     - Для чего?
     - Повторяю, мистер Редман, я не могу сказать  вам  то,  чего  сам  не
знаю. - Вновь в его голосе появились сварливые нотки, и Стью  склонен  был
ему  поверить.  В  этой  работе  его  использовали  просто  как   хорошего
специалиста, и все это, похоже, ему не слишком-то нравилось.
     - Мой город сейчас в карантине.
     - Об этом мне также ничего не известно. - Но  Деннинджер  отвел  свой
взгляд в сторону, и Стью подумал, что на этот раз он лжет.
     - Почему об этом  до  сих  пор  ничего  не  передали?  Он  указал  на
привинченный к стене телевизор.
     - Прошу прощения?
     - Когда блокируют  выезды  из  города  и  натягивают  вокруг  колючую
проволоку, то это из ряда новостей, - сказал Стью.
     - Мистер Редман,  если  б  вы  только  позволили  Патти  смерить  вам
давление...
     - Нет. Если вам что-нибудь от меня понадобится, то вам лучше  послать
ко мне двух здоровых мужиков. Но сколько бы вы их не послали, изо всех сил
постараюсь проделать несколько дырок в ваших  защитных  костюмах.  Они  не
выглядят слишком уж прочными, вы об этом знаете?
     Он шутливо протянул руку к костюму Деннинджера. Тот отскочил, чуть не
упав.
     - Думаю, вы можете подсыпать мне что-нибудь в еду, чтобы я отрубился,
но ведь это скажется на результатах анализов, разве нет?
     - Мистер Редман, вы ведете себя неблагоразумно! - Деннинджер старался
держаться на приличном удалении. -  Ваше  нежелание  сотрудничать  с  нами
может причинить всей стране много вреда. Вы понимаете меня?
     - Нет, - сказал Стью. - В настоящий момент  похоже  на  то,  что  моя
страна причиняет мне много вреда.  Меня  заперли  в  больничной  палате  в
Джорджии в компании с кретином-доктором, который не может отличить  дерьмо
от  шоколада.  Уноси  отсюда  свою  грязную  задницу  и  пришли  мне  сюда
кого-нибудь, кто поговорит  со  мной,  или  пришли  сюда  дюжих  молодцов,
которые  смогут  силой  добиться  того,  что  вам   нужно.   Но   я   буду
сопротивляться, это уж точно.
     Когда Деннинджер ушел, он продолжал неподвижно сидеть на стуле. Страх
внутри него разрастался. Два дня он ждал, что  начнет  чихать,  кашлять  и
отхаркивать желтую слизь. Он думал и о других - о людях, которых  он  знал
всю свою жизнь. Он думал о том, чувствует ли кто-нибудь из них себя так же
плохо, как Кэмпион. Он вспоминал  мертвую  женщину  с  ребенком  в  старом
"Шевроле". У женщины было лицо Лилы Брюетт, а у ребенка  -  Черил  Ходжес,
какими он запомнил их во время перелета в Атланту.
     Он чувствовал, как страх извивается и ворочается под его бесстрастным
лицом. Иногда он был огромным и паническим, сокрушающим все на своем пути,
как слон. Иногда он был маленьким  и  гложущим,  с  острыми  зубками,  как
крыса.
     Только  через  сорок  часов  к  нему  прислали  человека,  согласного
отвечать на вопросы.



        8

     Они напали на него через некоторое время после  наступления  сумерек,
когда он шел по обочине шоссе  N_27.  Через  одну-две  мили  он  собирался
повернуть  на  запад  по  N_63.  Возможно,  чувства  его  были   несколько
притуплены двумя порциями  пива,  но  он  сразу  понял,  что  дело  пахнет
керосином. Он как раз  вышел  на  шоссе,  вспоминая  о  четырех  или  пяти
здоровяках в дальнем  конце  бара,  когда  они  оставили  свое  укрытие  и
бросились за ним.
     Ник дрался изо всех сил, украсив одного  из  нападавших  фингалом,  а
другому сломав нос. В один из счастливых моментов ему даже показалось, что
он сможет победить. То обстоятельство, что он дрался, не издавая ни звука,
слегка их встревожило. Они дрались вяло, может быть,  потому,  что  раньше
такие  победы  давались  им  без  труда,  и  они  не  ожидали   серьезного
сопротивления от тощего сосунка с рюкзаком.
     Потом один из них сумел ударить его  в  подбородок,  рассекая  нижнюю
губу чем-то вроде университетского перстня, и теплый вкус  крови  наполнил
его рот. Он оступился, и кто-то схватил его за  руки.  Он  как  раз  успел
освободить одну из них, когда кулак, словно покинувшая свою  орбиту  луна,
врезался ему в лицо. Прежде чем кулак закрыл его  правый  глаз,  он  успел
заметить все то же кольцо, тускло мерцающее в свете звезд. Из глаз у  него
посыпались искры,  и  сознание  стало  медленно  растворяться,  уплывая  в
неизвестном направлении.  Испугавшись,  он  стал  драться  еще  отчаяннее.
Человек с кольцом вновь оказался напротив него, и Ник ударил его в  живот.
У Перстня захватило дух, и он согнулся пополам.
     - Держите его, - сказал Перстень, с  трудом  поднимаясь  на  ноги.  -
Держите его за волосы.
     Кто-то запустил обе руки в жесткие черные волосы Ника.
     -  Почему  он  не  орет?  -  спросил  один  из  них   с   беспокойной
заинтересованностью. - Почему он не орет, Рэй?
     - Я же сказал не называть имен, - сказал  Перстень.  -  Мне  плевать,
почему он не орет. Сейчас я его отхерачу. Сосунок ударил меня. Он  за  это
поплатится.
     Кулак понесся на него.  Ник  отдернул  голову  в  сторону,  и  кольцо
оставило борозду у него на щеке.
     - Я же говорю, держите его, - сказал Рэй. - С  кем  я  имею  дело?  С
компанией шлюх?
     Кулак опустился. Нос Ника  превратился  в  лопнувший  помидор.  Кулак
опустился снова. Два передних  зуба  искрошились,  приняв  на  себя  таран
школьного перстня.
     - Рэй, кончай! Ты что, хочешь его убить?
     - Держите его. Сосунок ударил меня. Сейчас я его отхерачу.
     На шоссе показались огни приближающейся машины.
     - О, Господи!
     - Швыряй его, швыряй!
     Это был голос Рэя, но самого Рэя перед ним не было.  Ник  был  смутно
благодарен за это судьбе, но большая часть сохранившегося у него  сознания
была занята агонией у него во рту. Он ощущал на языке осколки своих зубов.
     Чьи-то руки  тянули  его  на  середину  дороги.  Приближающиеся  фары
осветили его, как актера на сцене. Завизжали тормоза. Он тупо ждал  удара.
Во всяком случае, это положило бы конец боли во рту.
     Он смотрел на шину, остановившуюся меньше чем в футе от его лица.  Он
видел застрявший в покрышке белый камешек.
     - Кусок кварца, - подумал он отрывочно и потерял сознание.


     Когда Ник пришел в себя, он обнаружил, что лежит на койке. Койка была
жесткой, но за последние три года ему приходилось испробовать и похуже.  С
огромным усилием ему удалось открыть глаза.
     Над ним был серый потрескавшийся цементный потолок. Под потолком  шли
зигзаги труб, обернутых  теплоизоляционным  материалом.  Его  поле  зрения
пересекала цепь. Он слегка  приподнял  голову,  которую  тут  же  пронзила
чудовищная молния боли, и увидел другую цепь, которой  койка  крепилась  к
стене.
     Он повернул голову налево (еще один приступ боли, но на этот  раз  не
такой убийственный) и увидел шероховатую бетонную стену.  Она  была  густо
исписана  разными  надписями.  Там  были  изображения  фаллосов,  огромных
грудей, грубо нарисованных влагалищ. Ник понял, где он находится. Он был в
тюремной камере.
     Он осторожно приподнялся на локтях, а потом  присел.  Переждав  новый
приступ боли, Ник дотащился до решетчатой двери и выглянул в  коридор.  На
стене выросла чья-то тень, а затем массивный человек в шортах  цвета  хаки
появился в конце коридора. Подойдя к камере Ника, он остановился  и  молча
смотрел на него почти целую минуту. Потом он сказал:
     - Когда я был мальчишкой, мы выследили в горах пуму и застрелили  ее.
На обратном пути в город м