каким-то  образом
связанное с теми снами, которые он видел в последнее время - что-то насчет
бесконечных рядов кукурузы, среди которых скрывается какая-то опасность. И
он уже не мог оборачиваться, опасаясь, что увидит  позади  себя  фигуру  в
белом скафандре, у которой за плексигласовым окошком для лица нет  ничего,
кроме черной пустоты.
     Тяжело дыша, Стью завернул за угол, пробежал десять футов  и  налетел
на дверь с табличкой. На табличке было написано ВЫХОД.
     Он взялся за ручку, не сомневаясь, что дверь  не  откроется,  но  она
поддалась неожиданно легко. По ступенькам он спустился на  площадку  перед
следующей дверью. Еще один пролет вел с площадки вниз, в  густую  темноту.
Верхняя часть двери была стеклянной. За стеклом была восхитительная летняя
ночь и вся свобода, о которой человек мог мечтать.
     Стью все еще неподвижно  смотрел  сквозь  стекло,  когда  из  темноты
ведущего вниз крутого лестничного пролета высунулась рука и  ухватила  его
за лодыжку. Сдавленный крик  вырвался  у  Стью  из  горла.  Он  обернулся,
чувствуя, что его живот превратился в  глыбу  льда,  и  увидел  в  темноте
окровавленное, ухмыляющееся лицо.
     - Спускайся  ко  мне  и  поешь  со  мной  цыпленка,  радость  моя,  -
прошептала  тварь   надтреснутым,   умирающим   голосом.   -   Здесь   так
ТЕМНОООООО...
     Стью закричал и попытался  освободить  ногу.  Ухмыляющаяся  тварь  не
отпускала. Кровь или желчь капала у нее из уголков рта. Стью ударил  ногой
по руке, ухватившей его за лодыжку, а потом наступил на нее. Лицо скрылось
в темноте. Послышалась серия глухих ударов...  а  потом  раздались  крики.
Боли или гнева - Стью точно определить не мог. Он ударил дверь  плечом,  и
она с шумом распахнулась. Он выскочил наружу, размахивая руками, чтобы  не
потерять равновесие. Так или иначе, он его потерял и упал  на  асфальтовую
дорожку.
     Медленно  и  осторожно  он  приподнялся  и  сел.  Крики  позади  него
прекратились. Прохладный вечерний ветерок коснулся его лица и осушил  пот.
С удивление он заметил, что вокруг него трава  и  цветочные  клумбы.  Ночь
никогда не пахла так сладко и нежно, как сейчас. Месяц парил в небе.  Стью
благодарно посмотрел ввысь и пошел через  лужайку  в  направлении  дороги,
ведущей в Стовингтон. Трава была покрыта росой. Он слышал, как ветер шумит
в соснах.
     - Я жив, - сказал Стью Редман, обращаясь к ночи. Потом он заплакал. -
Я жив, слава тебе. Господи,  я  жив.  Слава  тебе.  Господи,  слава  тебе.
Господи, слава тебе...
     Слегка пошатываясь, он пошел по дороге в сторону города.



        29

     Кристофер Брейдентон выбрался из бреда, который засосал  его,  словно
зыбучий песок. Все тело его болело. Лицо было чужим, словно кто-то  сделал
ему дюжину ин®екций силикона, и распухло, как дирижабль. Воздух со свистом
вырывался у него из легких. Но хуже всего был жар. Он вспомнил, как меньше
двух лет назад он испытал нечто  подобное,  когда  вез  двух  политических
заложников, захваченных в Техасе к западу  от  Лос-Анджелеса.  Их  древний
"Понтиак" умер на шоссе N_190 в Долине Смерти, и тогда-то  его  и  охватил
жар. Но на этот раз дела обстояли хуже. Это был внутренний жар, словно  он
проглотил солнце.
     Он застонал и попытался сбросить с себя одеяла, но не хватило сил. Он
сам лег в постель? Вряд ли. Кто-то или что-то было в доме  вместе  с  ним.
Кто-то или что-то... он никак не мог вспомнить. Все,  что  Брейдентон  мог
вспомнить, сводилось к тому, что ужас овладел  им  еще  до  того,  как  он
заболел. Он знал, что кто-то (или что-то)  приближается,  и  он  должен...
должен что?
     Он снова застонал  и  помотал  головой.  В  памяти  возникали  только
картины бреда. Призраки с тупыми глазами. Его мать, умершая в  1969  году,
вошла в спальню с бревенчатыми стенами и сказала ему: "Кит, ой, Кит, я  же
тебе говорила, не связывайся ты с этими людьми, говорила я тебе.  Мне  нет
дела до политики, говорила я, но эти люди, с которыми ты  ошиваешься,  они
сумасшедшие, как бешеные собаки, а девушки - просто шлюхи. Я ведь говорила
тебе. Кит..."  А  потом  лицо  ее  распалось,  и  сквозь  трещины  полезли
могильные черви. И тогда он закричал и продолжал кричать до тех пор,  пока
вокруг вновь не сгустилась темнота. Из темноты послышались неясные  крики,
топот ног... потом  появились  огни,  вспышки,  запах  газа,  и  он  вновь
оказался в Чикаго в 1968 году. У входа в парк в водосточной канаве  лежала
девушка в джинсах, и в ее волосах застряли сверкающие  осколки  стекла,  а
лицо ее было окровавлено и напоминало мордочку  раздавленного  насекомого.
Он помог ей встать на ноги, и она вскрикнула и прижалась к нему,  так  как
из облака газа выходило космическое чудовище в сверкающих черных ботинках,
военной куртке  и  противогазе.  В  руке  оно  держало  дубинку.  А  когда
космическое чудовище сняло маску, обнажив свою пылающую  ухмылку,  то  они
оба вскрикнули, так это был кто-то или  что-то,  кого  он  ждал,  человек,
которого Кит Брейдентон всегда боялся. Это был Ходячий Хлыщ.
     Крики  Брейдентона  разорвали  ткань  этого  сна,  и  он  оказался  в
Боулдере, штат Колорадо, в квартире на бульваре Кэнион. Разгар лета, и так
жарко, что даже в шортах твое тело изнемогает от пота, а рядом стоит самый
красивый  парень  в  мире  в  лимонно-желтых  плавках,   которые   любовно
обрисовывают каждую выпуклость и впадинку его  драгоценных  ягодиц,  и  ты
знаешь, что если он повернется, то лицо у него будет как  у  рафаэлевского
ангела. Где  ты  его  подцепил?  На  университетской  сходке,  посвященной
обсуждению проблемы расизма? Или в  кафетерии?  Или  во  время  автостопа?
Какая разница? Ой, как жарко, но ведь есть вода, кувшин с  водой,  ваза  с
водой на которой вырезаны странные фигуры, а рядом лежит таблетка, нет - !
ТАБЛЕТКА! Которая поможет ему попасть в то место, которое  этот  загорелый
ангел в желтых плавках называет Хакслилендом, где цветы растут на  мертвых
дубах, ой, парень, что за эрекция разрывает изнутри твои  плавки!  Был  ли
когда-нибудь Кит Брейдентон настолько возбужден, настолько готов к  любви?
"Пойдем в постель", - говоришь ты этой гладкой коричневой спине, - "пойдем
в постель, и ты трахнешь  меня,  а  потом  я  трахну  тебя.  Так,  как  ты
захочешь". "Сначала прими таблетку", - говорит  он,  не  оборачиваясь.  "А
потом посмотрим". Ты принимаешь таблетку, и постепенно все вокруг начинает
принимать причудливые очертания и каждый угол в помещении становится  либо
чуть-чуть больше, либо чуть-чуть меньше девяноста градусов. Ты смотришь на
свое отражение в зеркале над комодом. Лицо  твое  выглядит  почерневшим  и
распухшим,  но  тебе  нечего  беспокоиться,  потому  что  это  ведь  из-за
таблетки, просто из-за !!!ТАБЛЕТКИ!!! "Шустрик,  -  бормочешь  ты,  -  ой,
парень, мы с Капитаном Шустриком тааак возбудились..." Он начинает  бегать
по кругу, и ты смотришь  на  его  бедра,  а  потом  переводишь  взгляд  на
плоский, загорелый живот, потом на прекрасную безволосую грудь  и  наконец
на лицо... и это его лицо, впалое и яростно ухмыляющееся, оно  принадлежит
не ангелу Рафаэля, а дьяволу Гойи, и из каждой  пустой  глазницы  на  тебя
смотрит морда гадюки; он подходит к тебе, и когда ты начинаешь кричать, он
шепчет: Шустрик, крошка. Капитан Шустрик...
     Потом снова темнота, голоса и лица, которых он не помнил,  и  вот  он
вынырнул здесь, в небольшом домике, который он построил своими  руками  на
окраине Маунтин Сити.
     Господи, неужели я умираю?
     Внезапно у него захватило дыхание: из-за двери спальни стал нарастать
непонятный звук. Сначала Брейдентон подумал, что это  сирена  полиции  или
пожарной машины. Звук становился  все  громче  и  ближе.  Сквозь  него  он
различал также звуки  тяжелых  шагов,  направляющихся  из  прихожей  через
гостиную и вверх по лестнице.
     Он прижался к подушке, и его распухшее и почерневшее лицо  застыло  в
неподвижной маске ужаса, а глаза  округлились.  Стало  ясно,  что  это  не
сирена, а крик, пронзительный и  подвывающий,  крик,  чернокожего  Харона,
который пришел перевезти его  через  реку,  отделяющую  царство  живых  от
царства мертвых.
     Теперь шаги направлялись прямо к нему через  залу  второго  этажа,  и
доски протестующе стонали и скрипели под этими  безжалостными  стоптанными
каблуками. Неожиданно Кит Брейдентон понял, кто это идет. Он  пронзительно
вскрикнул, когда дверь стремительно распахнулась и в комнату вошел человек
в потертых джинсах, с убийственной ухмылкой на губах, с  лицом  радостным,
как у безумного Санта Клауса, и с большим ведром на правом плече.
     - ХЕЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЙЙЙЙЙЙЙЙОООООООООУУУУУУУУ!
     - Нет! - вскрикнул Брейдентон, прикрывая руками лицо.
     - Нет! Нееет!!!
     Ведро наклонилось,  и  хлынула  вода.  Она  словно  застыла  на  одно
мгновение  в  желтом  электрическом  свете,  как  самый  большой  в   мире
необработанный алмаз, и сквозь нее он увидел  темное  лицо,  отраженное  и
преображенное в лицо снисходительно ухмыляющегося тролля,  который  только
что проделал долгий путь из забитых дерьмом адских кишок на  землю.  Потом
вода хлынула вниз. Она оказалась такой холодной, что его  распухшее  горло
на мгновение расширилось, а потом сжалось в спазме. Он промок с головы  до
ног, глаза его выпучились, а тело зашлось в припадке дрожи. Дышать  он  не
мог.
     - Я знал, что это охладит тебя! - весело закричал человек,  известный
ему под именем Ричарда Фрая. Со звоном он поставил ведро на пол. -  Говорю
тебе, говорю тебе, я знал, что это поможет. Жду благодарности, дружок.  Ты
скажешь мне спасибо? Не можешь говорить? Нет? Ну что ж, я знаю, что ты мне
благодарен в душе.
     - Йеэээ-ГААААААХХХХХ!
     Он подпрыгнул в воздух,  как  Брюс  Ли,  и  на  мгновение  завис  над
Брейдентоном как раз в том самом месте, что и  вода,  и  Брейдентон  слабо
вскрикнул. Фрай приземлился на колени, оседлав  его  грудную  клетку.  Его
лицо горело над Брейдентоном,  словно  фонарь  в  подвале  из  готического
романа.
     - Надо разбудить тебя, старина, - сказал Фрай. - Не  хочу,  чтобы  ты
отдал концы, не успев со мной поговорить.
     - ...слезь... слезь... слезь с меня...
     - Нам надо поговорить о документах, которые ты должен  был  для  меня
приготовить, и о машине, и о ключах от машины. Пока в твоем  гараже  стоит
только "Шевроле"-пикап, а насколько я знаю, киска, это  твоя  машина,  так
как же насчет всего этого?
     - ...они... бумаги... не могу... не могу говорить... -  Он  попытался
вдохнуть. Зубы его щелкнули, как птички на дереве.
     - Лучше бы тебе заговорить, - сказал Фрай.  -  Скажи  мне  все,  и  я
оставлю тебе таблетки. Я даже поддержу тебя, чтобы ты мог  проглотить  их.
Тебе будет хорошо, парень. Таблетки решают все проблемы.
     Брейдентон, трясущийся и от холода, и  от  страха,  выдавил  из  себя
несколько слов:
     - Документы... на имя Рэнделла Флегга.  Валлийский  туалетный  столик
внизу.
     - Машина?
     Брейдентон попытался сосредоточиться. Достал  ли  он  этому  человеку
машину? Все это было так давно, его отделял от того времени  пожар  бреда,
похоже, спаливший всю его память.
     Фрай мягко положил одну руку  Брейдентону  на  рот,  а  другой  зажал
ноздри. Брейдентон забился. Из под руки Фрая раздались приглушенные стоны.
Фрай отнял руки и сказал:
     - Помогает вспомнить?
     Как ни странно, это действительно помогло.
     - Машина... - сказал он, и судорожно стал хватать ртом воздух.  Потом
он отдышался и смог продолжать. - Машина стоит... за  заправкой  Коноко...
сразу за городом. Шоссе N_51.
     - На север или на юг от города?
     - Ю... ю...
     - Ю! Я понял. Продолжай.
     - Накрыта брезентом... "Бьюик". Права в бардачке. На имя...  Рэнделла
Флегга.
     - Ключи?
     - Под ковриком...
     Фрай лишил  Брейдентона  дальнейшей  возможности  говорить,  усевшись
поплотнее к нему на грудь. Последнего дыхания Брейдентона  хватило  только
на одно слово:
     - ...пожалуйста...
     - И спасибо, - сказал ему Ричард  Фрай  -  Рэнделл  Флегг  с  суровой
усмешкой. - Скажи "спокойной ночи", Кит.
     Кит Брейдентон мог лишь вращать глазами.
     - Не думай обо мне плохо, - мягко сказал темнокожий человек, глядя на
Брейдентона. - Просто нам надо торопиться. Начинается карнавал. И это  моя
счастливая ночь, Кит. Я чувствую это. Я не могу ошибиться.  Так  что  надо
торопиться.


     До заправки Коноко было около полутора миль, и  он  добрался  туда  к
четверти четвертого. По дороге он повстречал четыре трупа - трех  собак  и
одного мужчину. Брезент, укрывавший "Бьюик", был туго укреплен  вбитыми  в
землю колышками. Когда Флегг выдернул колышки, брезент был унесен  ветром,
словно огромное серое привидение, движущееся на восток. Вопрос  состоял  в
том, в каком направлении двигаться ему?
     Он постоял рядом с "Бьюиком", вдыхая  летний  ночной  воздух,  словно
койот. Прошло время. Он усмехнулся. Теперь он знал.
     Он скользнул за руль "Бьюика" и пару раз нажал на педаль газа,  чтобы
подготовить  карбюратор.  Мотор  заурчал,  и  стрелка  индикатора  бензина
качнулась до отказа вправо. Он тронулся с  места  и  об®ехал  заправку.  В
свете фар сверкнули два изумруда - глаза кошки, зажавшей в зубах маленькое
безвольное мышиное тельце. При виде его ухмыляющегося, луноподобного лица,
кошка выронила свою добычу и убежала. Флегг громко расхохотался - это  был
искренний смех человека, у  которого  на  уме  только  хорошее.  Выехав  с
заправки, он повернул направо и отправился на юг.



        30

     - Мама, - донесся хриплый, протяжный крик. - Мама!
     Скрестив ноги, Ллойд сидел на полу своей камеры. Обе его руки были  в
крови, словно он надел красные перчатки. Легкая голубая рубашка также была
испачкана кровью, так как он вытирал об нее руки. Было десять  часов  утра
двадцать девятого июня. Сегодня в  семь  часов  утра  Ллойд  заметил,  что
правая передняя ножка его койки шатается. С тех пор он  пытался  отвернуть
болты, которые крепили ее к полу и к  кроватной  раме.  Роль  инструментов
исполняли его пальцы. Ему удалось  выковырять  пять  из  шести  болтов.  В
результате руки его  стали  похожи  на  раскрошившиеся  сырые  гамбургеры.
Шестой болт оказался упрямой штучкой, но он начинал думать,  что  в  конце
концов ему удастся его вытащить. О том, что будет дальше, он  не  позволял
себе думать. Единственный способ избежать паники - это поменьше думать.
     - Мамаааа...
     Он вскочил на ноги, роняя на пол капли  крови  со  своих  израненных,
дрожащих пальцев, и высунул голову в коридор так далеко, как  только  мог,
схватившись руками за решетку и яростно выкатив глаза.
     - Заткнись, мудила! - закричал он. - Заткнись, ты меня достал!
     В воздухе повисла долгая пауза. Ллойд наслаждался тишиной. Молчание -
золото. Эта поговорка всегда казалась ему глупой, но теперь он  готов  был
признать, что в ней есть доля правды.
     - МАААААААМААААААА... - донесся снизу протяжный вопль.
     - Господи, - пробормотал Ллойд. - Господи Боже.  ЗАТКНИСЬ!  ЗАТКНИСЬ!
ЗАТКНИСЬ, ЧЕРТОВ МУДАК!
     - МААААААААААМАААААААААААААА...
     Ллойд с яростью принялся за ножку своей койки,  пытаясь  не  обращать
внимания на дрожь  в  пальцах  и  панику  в  голове.  Он  попытался  точно
вспомнить, когда он в последний раз видел своего адвоката - подобные факты
быстро тускнели в памяти Ллойда, которая удерживала  хронологию  прошедших
событий не лучше, чем решето - воду. Три дня назад.  Да.  Когда  его  вели
мимо дверного охранника, тот чихнул Ллойду прямо  в  лицо,  забрызгав  его
слюной. Я тут припас для тебя несколько вирусов, пидор  ты  гнойный;  все,
начиная с директора, у нас больны, а я  верю  в  то,  что  богатство  надо
делить поровну. В Америке даже такие подонки, как ты, имеют право заболеть
гриппом. Его ввели к Девинзу.  У  Девинза  были  хорошие  новости.  Судья,
который должен был  председательствовать  на  слушании  дела  Ллойда,  был
скошен гриппом. Двое других судей  также  были  больны.  Может  быть,  они
добьются отсрочки. Постучи по дереву, -  сказал  ему  адвокат.  Когда  это
будет точно известно? - спросил  Ллойд.  Все  может  выясниться  только  в
последнюю минуту, - ответил Девинз. Я дам тебе знать, не беспокойся. Но  с
тех пор Ллойд его не видел, и сейчас, думая об их последней встрече, Ллойд
вспомнил, что у адвоката был насморк и...
     - ОооооуууууааааГосподи!
     Он засунул пальцы правой руки себе в рот и ощутил вкус крови. Но этот
задроченный болт немного подался, а это значило, что  он  обязательно  его
отвернет. Даже крикун снизу теперь не  выведет  его  из  себя.  Сейчас  он
открутит болт. А потом просто подождет и посмотрит, что у него получилось.
Он посасывал пальцы во рту, давая им отдохнуть. Когда все  будет  кончено,
он разорвет свою рубашку на полосы и забинтует их.
     - Мама?
     - Имел я твою маму в рот, - пробормотал Ллойд.
     Вечером того дня, когда он в последний раз  виделся  с  Девинзом,  из
камер стали выносить тяжело больных заключенных. Человек в  камере  справа
от Ллойда - его звали Траск - обратил внимание на то, что и сами охранники
набиты соплями. Может, нам обломится с этого какая-нибудь выгода? - сказал
Траск. Какая? - спросил Ллойд. Не знаю, - сказал Траск, отсрочка, скажем.
     Под матрацем у Траска было спрятано шесть косяков. Четыре из  них  он
отдал одному из охранников, который был еще в состоянии  рассказать  им  о
том, что происходит снаружи. Охранник сказал, что люди бегут  из  Феникса.
Многие больны,  и  люди  загибаются  с  бешеной  скоростью.  Правительство
говорит, что скоро будет вакцина, но большинство думает, что это  наколка.
Многие  калифорнийские  радиостанции  передают  всякие  ужасы  о   военном
положении, армейских блокадах, обезумевших дезертирах с оружием в руках  и
о десятках тысяч умерших. Охранник сказал, что не удивится,  если  узнает,
что  какой-нибудь   длинноволосый   коммунист   подмешал   чего-нибудь   в
водопровод.
     Охранник сказал, что сам он чувствует себя прекрасно,  но  собирается
убраться куда подальше, как только окончится его смена. Он слышал,  что  с
завтрашнего утра армия собирается заблокировать выезды из города, так  что
он забирает жену с ребенком и как можно больше еды и  отсидится  в  горах,
пока все это не кончится. Охранник сказал, что у него там  есть  домик,  и
если кто-нибудь попытается приблизиться  к  нему  на  расстояние  тридцати
ярдов, он всадит ему пулю в лоб.
     На следующее утро  у  Траска  потекло  из  носа,  и  он  сказал,  что
чувствует жар. Он чуть не помешался от страха - Ллойд помнил, как он сосал
свои пальцы. Каждому проходившему мимо охраннику  Траск  кричал,  что  его
надо скорее выпустить отсюда до тех пор, пока он действительно не заболел.
Охранники  не  обращали  никакого  внимания  ни  на  него,  ни  на  других
заключенных,  которые  бродили  по  камерам,  как  львы  из  зоопарка,  не
получившие вовремя  еду.  Тогда  Ллойд  впервые  по-настоящему  испугался.
Обычно на этаже бывало двадцать охранников, так почему же теперь он  видел
сквозь решетку лишь около пяти различных лиц?
     В тот день, двадцать седьмого, Ллойд  стал  с®едать  только  половину
полагавшейся ему еды. Вторую половину он прятал под матрацем.
     Вчера Траск неожиданно упал в конвульсиях. Его лицо стало черным, как
туз пик, и он умер. Ллойд жадно посмотрел на недоеденный ленч  Траска,  но
достать его он не мог. Вчера на этаже еще было  несколько  охранников,  но
они уже никого не переносили в лазарет. За Траском никто так и не пришел.
     Вчера во второй половине дня  Ллойд  задремал.  Когда  он  проснулся,
коридоры крыла особого режима были пусты. Ужин не принесли.  Позже,  когда
автоматически   включилось   освещение,   Ллойд   поел   немного    бобов,
сэкономленных два дня назад. Вкус был ужасный, но он все равно с®ел их. Но
запасы его были ограничены. Если бы он знал,  что  все  это  действительно
произойдет, о