н откладывал бы больше.  В  глубине  его  сознания  пряталось
нечто, что ему не хотелось видеть. Какой-то отдаленный уголок  был  словно
завешан драпировками,  а  за  ними  что-то  скрывалось.  Виднелись  только
костлявые, скелетоподобные ноги. Лучше не заглядывать. Потому что там,  за
драпировками, стоял исхудалый труп по имени ГОЛОД.
     - О нет, - сказал Ллойд. - Кто-нибудь придет сюда. Разумеется придет.
Это так же верно, как и то, что дерьмо прилипает к одеялу.
     Но он все вспоминал о  своем  кролике.  Он  ничего  не  мог  с  собой
поделать. Он выиграл кролика  с  клеткой  в  школьной  лотерее.  Отец  был
против, но Ллойду как-то удалось убедить его, что он  будет  ухаживать  за
кроликом и кормить его из своих денег. Он любил кролика и заботился о нем.
Сначала. Но увы, он быстро обо всем забывал. И  однажды,  раскачиваясь  на
шине, подвешенной на заднем дворе их маленького домика  в  Марафоне,  штат
Пенсильвания, он внезапно подскочил на месте, вспомнив о  кролике.  Он  не
вспоминал о нем за последние... ну, недели две или немного больше.  Просто
это как-то выскочило у него из головы.
     Он побежал в небольшой сарайчик, пристроенный к амбару. Стояла  жара,
совсем как сейчас, и когда он шагнул внутрь, вкрадчивый запах наполнил его
ноздри. Мех, который он так любил  гладить,  свалялся  и  почернел.  Белые
личинки деловито копошились в глазницах,  где  когда-то  были  хорошенькие
розовые глазки. Лапы кролика были изранены  и  окровавлены.  Он  попытался
убедить себя в том, что лапы были покрыты кровью из-за  того,  что  кролик
царапал ими по стенкам клетки, и несомненно так оно и  было,  но  какая-то
болезненная, темная часть его  сознания  шептала  ему,  что,  может  быть,
кролик, доведенный голодом до последней степени отчаяния, попытался с®есть
самого себя.
     Спустя некоторое время после полуночи он заснул, а этим утром он стал
трудиться над ножкой своей койки. Теперь, посмотрев на свои  окровавленные
пальцы, он с новым ужасом подумал о том давнишнем кролике, которому он  не
хотел принести никакого вреда.


     К часу дня двадцать девятого июня он открутил ножку  койки.  В  конце
концов болт стал выкручиваться с глупой легкостью, ножка  звякнула  о  пол
камеры, и он посмотрел на нее, удивляясь, зачем же она  ему  понадобилась.
Ножка была длиной около трех футов.
     Он взял ее в руки и принялся колотить по стальной решетке.
     - Эй! - завопил он. - Эй, выпустите меня  отсюда!  Я  хочу  выбраться
отсюда, вы поняли? Эй, черт вас побери, эй!
     Он замолчал и прислушался. На мгновенье воцарилась полная  тишина,  а
потом с нижнего этажа донесся хриплый, восторженный отклик:
     - Мама! Я здесь, внизу, мама! Я внизу!
     - Господи! - завопил Ллойд и швырнул ножку в угол. В  течение  долгих
часов он трудился, практически искалечил свои пальцы,  -  и  все  это  для
того, чтобы разбудить этого мудака.
     Он сел на койку, приподнял матрац  и  вынул  оттуда  кусок  черствого
хлеба. Он подумал, не добавить ли к этому горсть фиников,  решил  их  пока
оставить и все равно вынул их из-под матраса. Он с®ел их один  за  другим,
оставив хлеб напоследок, для того чтобы перебить  этот  вязкий,  фруктовый
вкус.
     Когда он покончил со своей жалкой трапезой, он  бесцельно  подошел  к
правой стенке своей камеры. Взглянув вниз, он издал крик отвращения. Траск
наполовину сполз со своей койки, и его  брюки  слегка  задрались.  Лодыжки
обнажились. Большая лоснящаяся крыса обедала ногой Траска.  Отвратительный
розовый хвост был аккуратно изогнут вокруг ее серого тела.
     Ллойд пошел в другой угол своей камеры и подобрал ножку. Он  вернулся
и какое-то время стоял неподвижно, думая, не решит ли крыса, заметив  его,
отправиться в менее людные места. Но, похоже, крыса его не замечала. Ллойд
глазом смерил расстояние и решил, что длины ножки как раз хватит.
     Ллойд крякнул и с силой опустил ножку. Она  придавила  крысу  к  ноге
Траска, и тот упал со своей койки с  глухим  звуком.  Крыса  с  удивленным
видом лежала на боку и слабо дышала. На усах у нее были крошечные капельки
крови. Задние ноги ее двигались, словно маленький крысиный мозг приказывал
ей убежать куда-нибудь, но, проходя по  позвоночнику,  сигналы  безнадежно
путались. Ллойд стукнул ее снова и убил ее.
     - Вот ты и попалась,  дура,  -  сказал  Ллойд.  Он  положил  ножку  и
вернулся к своей койке. Он был разгорячен, напуган и чуть  не  плакал.  Он
обернулся через плечо и закричал: - Как тебе нравится крысиный яд, грязная
шлюшка?
     - Мама! - радостно отозвался голос. - Мааамааа!
     - Заткнись! - взвизгнул Ллойд. - Я не твоя мама! Твоя мама сосет член
в борделе города Задница, штат Индиана!
     - Мама? - отозвался голос, на этот раз  исполненный  сомнения.  Потом
все затихло.
     Ллойд заплакал. Плача, он тер глаза кулаками, совсем  как  маленький.
Он хотел сэндвич с ветчиной, хотел поговорить со  своим  адвокатом,  хотел
выбраться отсюда.
     Наконец он  лег  на  койку,  прикрыл  глаза  одной  рукой  и  занялся
мастурбацией. Во всяком случае, это был неплохой способ уснуть.


     Проснувшись в пять часов утра, Ллойд снова принялся барабанить ножкой
по решетке.
     - Эй, есть кто-нибудь? - закричал Ллойд срывающимся голосом.
     Ответа не последовало. Не было даже крика "Мама!" Теперь  он  был  бы
рад и этому. Общество сумасшедшего лучше общества мертвеца.
     Ллойд вернулся к койке, поднял матрас  и  произвел  опись  оставшейся
еды. Два куска хлеба, две горсти фиников,  наполовину  обглоданная  свиная
косточка, один кусок болонской колбасы. Он разделил кусок колбасы  и  с®ел
большую часть, но это лишь разожгло его аппетит.
     - Больше не буду, - прошептал он и доел остатки свинины. Обозвав себя
разными нехорошими словами, он еще немного поплакал. Он умрет  здесь,  как
кролик в клетке, как Траск в своей камере.
     Траск.
     Он посмотрел в камеру Траска долгим и задумчивым  взглядом.  На  лице
старины Траска был настоящий международный Лос-Анджелесский  аэропорт  для
мух. Спустя долгий промежуток времени Ллойд взял ножку, подошел к  решетке
и просунул ее между прутьев. Встав на цыпочки, он как раз сумел дотянуться
до крысы, зацепить ее и подтащить к своей камере.
     Когда крыса оказалась достаточно близко,  Ллойд  встал  на  колени  и
перетащил крысу на свою сторону. Он взял ее за хвост и долгое время держал
у себя перед глазами ее раскачивающееся тело. Потом он положил  крысу  под
матрас, чтобы мухи  не  могли  до  нее  добраться.  Безвольное  тельце  он
разместил отдельно от еды. Он долго-долго смотрел на крысу  и  лишь  потом
опустил матрац, милостиво скрывший ее от глаз Ллойда.
     - Просто на всякий случай, - прошептал Ллойд  Хенрид  окружавшей  его
тишине.
     Потом он забрался на другой конец койки, подтянул колени к подбородку
и застыл в неподвижности.



        31

     В двадцать две минуты  девятого  по  часам,  висевшим  над  дверью  в
кабинете шерифа, свет погас.
     Ник Андрос читал книжку в бумажной обложке, которую он взял с полки в
аптеке. Готический роман об испуганной гувернантке,  которая  подозревала,
что в уединенном поместье, где она должна  была  учить  сыновей  красивого
хозяина, завелось привидение. Хотя он не дочитал еще и  до  середины,  Ник
уже знал, что привидение было  на  самом  деле  женой  красивого  хозяина,
запертой где-нибудь на чердаке и сумасшедшей, как мартовский заяц.
     Когда свет погас, он почувствовал, как сердце затрепетало  у  него  в
груди, и услышал исходящий из глубины сознания шепот. Шепот раздавался  из
того самого места, где прятались в ожидании своего часа посещавшие его  по
ночам кошмары: Он пришел  за  тобой...  сейчас  он  на  улице,  на  ночных
дорогах... на тайных путях... темнокожий человек...
     Он выронил из рук книжку и вышел на улицу. Остаток дня еще догорал на
горизонте, но ночь уже почти наступила. Все фонари погасли. Лампы дневного
света в аптеке, которые горели днем и ночью, также потухли.
     В кабинете была целая коробка свечей, но мысль об этом не  слишком-то
успокоила Ника. Он стоял и смотрел на запад, немо умоляя свет не оставлять
его одного на этом темном кладбище.
     Но свет не зажигался. Ник вернулся в кабинет и как раз обшаривал одну
из полок в поисках  нужной  коробки,  когда  дверь  позади  него  с  шумом
распахнулась, и внутрь ввалился Рэй Бут с почерневшим и распухшим лицом  и
с перстнем, сверкающим у него на пальце. С ночи двадцать второго  июня  он
прятался в лесах  недалеко  от  города.  К  утру  двадцать  четвертого  он
почувствовал себя больным. И наконец, этим вечером голод и боязнь за  свою
жизнь погнали его обратно в город, где он не  нашел  никого,  кроме  этого
чертового немого, из-за которого все и произошло. Рэй  увидел  его,  когда
тот шел через городскую площадь с таким видом, будто город, в котором  Рэй
прожил большую часть своей жизни, принадлежит ему одному.
     Ник стоял спиной к двери и  не  подозревал  о  том,  что  кто-то  еще
появился в кабинете шерифа Бейкера до тех пор, пока руки не  сомкнулись  у
него на шее. Коробка, которую он только что нашел, выпала у него из рук, и
свечи рассыпались по полу. Когда он сумел преодолеть первый приступ ужаса,
он уже был наполовину задушен. Он почувствовал внезапную уверенность,  что
черная  тварь  из  его  снов  ожила:  какой-то  бес  из  адских   подвалов
преследовал его и схватил за горло сразу же после  того,  как  отключилась
электроэнергия.
     Инстинктивно он попытался  оторвать  чужие  руки  от  шеи.  Он  сумел
поймать немного  воздуха,  прежде  чем  руки  снова  сомкнулись.  Оба  они
раскачивались в темноте, как танцоры. Рэй Бут  чувствовал,  как  силы  его
убывают. Если он не кончит немого быстро, то он не кончит его уже никогда.
Он сжал тощую шею мальчишки со всей силой, на которую был способен.
     Ник почувствовал,  как  мир  куда-то  проваливается.  Боль  в  горле,
которая вначале была очень сильной, теперь  стала  какой-то  отдаленной  и
почти  приятной.  Он  с  силой  наступил  каблуком  на  ногу  Рэю  Буту  и
одновременно толкнул его весом своего тела. Бут был вынужден  сделать  шаг
назад. Одной ногой он наступил на свечку. Она покатилась  под  ним,  и  он
рухнул на пол, увлекая за собою Ника. В конце концов его руки разжались.
     Ник откатился в сторону,  судорожно  ловя  ртом  воздух.  Все  вокруг
казалось каким-то отдаленным и призрачным, за исключением  боли  в  горле,
которая возвращалась медленными,  тупыми  толчками.  Глубоко  в  горле  он
чувствовал вкус крови.
     Чей-то массивный силуэт поднимался на ноги. Ник вспомнил о револьвере
и схватился за него. Он оказался на месте, но вытащить Ник  его  не  смог.
Каким-то образом револьвер застрял  в  кобуре.  Обезумев  от  страха,  Ник
дернул за рукоятку изо всех сил. Револьвер подался. Пуля чиркнула  ему  по
бедру и застряла в полу.
     Силуэт надвигался на него, как смертельный рок.
     Белые руки нашарили его лицо и  надавили  большими  пальцами  ему  на
глаза. В тусклом свете луны Ник заметил  на  одном  из  пальцев  пурпурный
блеск. Правой рукой он продолжал тащить револьвер из кобуры. Он  почти  не
чувствовал обжигающей боли в бедре.
     Большой палец Рэя Бута уперся в правый глаз Ника.  В  голове  у  него
вспыхнула и рассыпалась искрами чудовищная  боль.  Наконец-то  он  вытащил
револьвер. Мозолистый большой  палец  Бута  резко  повернулся  по  часовой
стрелке, а потом в обратном направлении.
     Ник дико вскрикнул и, прижав револьвер  к  дряблому  боку  Рэя  Бута,
спустил курок. Ник увидел вспышку и мгновение  спустя  почувствовал  запах
пороха. Рэй Бут напрягся, а потом обмяк.
     Ник выбрался из-под тела  Бута,  зажимая  одной  рукой  изуродованный
глаз. Долгое время он лежал на полу, и его горло горело  огнем.  Казалось,
голова  его  приобрела  гигантские  размеры,  а   в   виски   вкручивались
безжалостные шурупы.
     Наконец он нашарил свечу и зажег ее зажигалкой с письменного стола. В
ее слабом желтом свете он увидел распростертое на полу  тело  Бута,  лицом
вниз. Он был  похож  на  мертвого  кита,  выбросившегося  на  берег.  Пуля
проделала в его  рубашке  отверстие  размером  с  небольшой  блин.  Вокруг
натекло много крови.
     Мыча от боли, Ник проковылял в  маленькую  ванную,  все  еще  зажимая
рукой глаз, и посмотрел на себя в зеркало. Он увидел, как кровь сочится  у
него между пальцев, и неохотно отвел руку. Он не был уверен,  но,  похоже,
теперь он стал не только глухонемым, но и одноглазым.
     Он вернулся в кабинет и пнул ногой безвольное тело Рэя Бута.
     Ты меня изувечил, - сказал он мертвецу. Сначала мои зубы, а теперь  и
мой глаз. Ты доволен? Ты бы и два глаза мне  выдавил,  если  б  смог,  так
ведь? И оставил бы меня глухим, немым и слепым в мире мертвых.
     Он снова пнул Бута ногой и ощутил, как  его  ботинок  тонет  в  груде
мертвого мяса. Ощущение было омерзительным. Потом он подошел к койке,  сел
на нее и обхватил голову руками. Снаружи по-прежнему было темно. Все  огни
мира погасли.



        32

     Долгое время, в течение многих дней  (сколько  дней?  кто  знает?  во
всяком случае, не Мусорный Бак,  это  уж  точно)  Дональд  Мервин  Элберт,
известный своим школьным друзьям  под  кличкой  Мусорный  Бак,  бродил  по
улицам  Поутенвилля,  штат  Индиана,  пугаясь  голосов  в  своей   голове,
уворачиваясь и заслоняя себя руками от  камней,  которые  бросали  в  него
привидения.
     Эй, Мусорный Бак!
     Эй, Мусорный Бак, черт тебя побери! Поджег что-нибудь крупное на этой
неделе?
     Что сказала старая леди Симпл, когда ты сжег ее пенсионный чек?
     Эй, Ведрышко, не хочешь ли прикупить керосина?
     Как тебе понравилась шокотерапия в Терр От, Мусор?
     Мусор...
     Эй, Мусорный Бак...
     Иногда он понимал, что эти голоса звучат в его воображении, но иногда
он громко кричал им, чтобы они перестали, в конце  концов  осознавая,  что
единственный существующий голос принадлежит ему, и этот голос  возвращался
к нему эхом, отразившись от  домов  и  фасадов  магазинов,  отскакивая  от
шлакоблочной стены мойки машин "Скрубба-Дубба", где он когда-то работал  и
где сегодня, тридцатого июня, он сидел, поедая большой неряшливый  сэндвич
с арахисовым маслом, студнем, помидорами и  горчицей.  Только  его  голос,
отражающийся от домов и магазинов и, словно незваный гость, возвращающийся
к нему в уши. Потому что по непонятной причине  Поутенвилль  опустел.  Все
куда-то ушли... но ушли ли они на самом деле? Они всегда  утверждали,  что
он сумасшедший, а это как раз подходящая мысль для сумасшедшего -  о  том,
что все ушли из города и он остаются один. Но  его  взгляд  возвращался  к
нефтяным резервуарам на  горизонте,  огромным,  белым  и  круглым,  словно
низкие облака. Они были расположены между Поутенвиллем и дорогой на Гэри и
Чикаго, и он знал, что он хочет сделать и что это -  отнюдь  не  сон.  Это
было ужасно, но это не было сном, и он ничего не мог с собой поделать.
     Обжег пальцы. Мусор?
     Эй, Мусорный Бак, разве ты не  знаешь,  что  из-за  игр  с  огнем  ты
мочишься в постель?
     Были ли это сны? Когда-то был жив его отец, и шериф убил его на улице
прямо перед Методистской церковью, и с этим он  должен  прожить  всю  свою
жизнь.
     Эй, Мусорный Бак, шериф Грили пристрелил твоего старика, как  бешеную
собаку, ты знаешь об этом, чертов мудак?
     Его отец был у О'Тула, и там произошла какая-то ссора. Тогда  Уэнделл
Элберт выхватил револьвер и убил бармена, а потом пришел домой и убил двух
старших братьев Мусорного Ведра, а заодно и сестру -  да,  Уэнделл  Элберт
был странным парнем с неважным характером, и ум у него поизносился задолго
до того вечера, это вам любой поутенвиллец скажет, а еще  он  скажет  вам,
что яблоко от яблони недалеко падает - он убил бы и мать, но Салли  Элберт
с криком выбежала на улицу с пятилетним Дональдом (впоследствии  известным
под именем Мусорного Бака) на руках. Уэнделл Элберт  стоял  на  ступеньках
парадного крыльца и стрелял  им  вслед.  Пули  визжали  и  отскакивали  от
дороги. Во время последнего выстрела дешевый  револьвер,  купленный  им  у
негра в баре на улице Штата Чикаго, взорвался  у  него  в  руках.  Осколки
стерли большую часть его лица. Он побрел по улице, истекая кровью, крича и
размахивая остатками дешевого пистолета. В  тот  самый  момент,  когда  он
подошел к Методистской церкви, под®ехал  шериф  Грили  на  единственной  в
городе полицейской машине.  Он  приказал  ему  немедленно  остановиться  и
бросить оружие. Вместо этого Уэнделл Элберт навел на шерифа остатки своего
револьвера, и Грили то ли действительно не заметил, что  ствол  расщеплен,
то ли сделал вид, что не заметил, но так или иначе результат был один.  Он
разрядил в Уэнделла Элберта оба ствола своей двустволки.
     Эй, Мусор, твой ЧЛЕН еще не сгорел?
     Он огляделся вокруг в поисках того, кто прокричал эти слова -  похоже
на Карли Йейтса или какого-нибудь мальчишку  из  его  компании  -  правда,
Карли не был больше мальчишкой, как и он сам.
     Может быть, теперь он станет просто Доном  Элбертом,  а  не  Мусорным
Баком. Ведь стал же Карли  Йейтс  Карлом  Йейтсом,  торгующим  машинами  в
фирменном магазине "Крайслер-Плимут". Правда, Карл  Йейтс  куда-то  делся,
все куда-то делись, и, возможно, теперь для него  уже  поздно  становиться
кем-либо.


     Он уже больше не сидел у стены "Скруббы-Дуббы" - он уже  прошел  милю
или даже  больше  по  шоссе  N_130  на  северо-запад.  Поутенвилль  теперь
расстилался под ним внизу, словно масштабная модель для  детской  железной
дороги. Нефтяные резервуары были теперь всего лишь в полумиле от  него.  В
одной руке он нес набор инструментов,  а  в  другой  -  канистру  с  пятью
галлонами бензина.
     Это было ужасно, но...


     После  смерти  Уэнделла  Элберта  Салли   Элберт   нашла   работу   в
поутенвилльском кафе, и время от времени, в первом или втором  классе,  ее
единственный оставшийся в  живых  ребенок,  Дональд  Мервин  Элберт,  стал
поджигать чужие мусорные баки, а потом убегать.
     Смотрите, девочки, вот идет Мусорное Ведро, он подожжет ваши платья!
     Только когда он перешел в третий класс, взрослые обнаружили, кто  это
делает, и  тогда  появился  шериф,  старина  Грили,  и,  наверное,  так  и
получилось, что человек, пристреливший его  отца  у  Методистской  церкви,
стал его отчимом.
     Эй, Карли, хочешь загадку: Как может твой отец убить твоего отца?
     Не знаю. Пяти, а как?
     Я и сам не знаю, но если ты - Мусорный Бак, то это очень просто!
     Хи-хи-хи-ха-ха-ха-хо-хо-хо!


     Теперь он стоял в самом начале посыпанной гравием под®ездной  дороги,
и плечи его болели от тяжести набора инструментов и  бензина.  На  воротах
была надпись: НЕФТЯНАЯ КОМПАНИЯ ЧИРИ ИНКОРПОРЕЙТЕД. ВСЕ ПОСЕТИТЕЛИ  ДОЛЖНЫ
ОТМЕТИТЬСЯ В КОНТОРЕ! СПАСИБО!
     Мусорный Бак проскользнул в полуоткрытые ворота. Его голубые глаза не
отрывались от тонкой лесенки, обвивающей спиралью ближайший  резервуар.  В
самом низу лесенка была перегорожена цепью, и  на  цепи  висела  табличка:
ПРОХОДА НЕТ! НАСОСНАЯ СТАНЦИЯ ЗАКРЫТА. Он перешагнул через  цепь  и  пошел
вверх.


     Его мать не должна была выходить замуж за шерифа Грили.  В  четвертом
классе он стал поджигать почтовые ящики. Именно тогда он  сжег  пенсионный
чек старой миссис Симпл и  снова  попался.  Салли  Элберт  Грили  впала  в
истерику при первых же словах ее мужа о том,  что  мальчика  надо  послать
полечиться в Терр От (Ты думаешь, он сумасшедший? Как  может  десятилетний
мальчик сойти с ума? Мне кажется, ты просто хочешь избавиться от него!  Ты
избавился от его отца, а теперь хочешь избавиться от него!)  Единственное,
что оставалось сделать Грили, - это взять мальчика на поруки,  потому  что
вы не можете послать десятилетнего ребенка в исправительную  школу,  если,
конечно, вы не хотите, чтобы у него существенно увеличился диаметр заднего