, разумеется, потому что мы  слишком  рассеяны
по поверхности земли. Но человек - это стадное, социальное животное,  и  в
конце концов мы соберемся вместе. Когда мы  соберемся  вместе,  мы  сможем
рассказывать друг другу истории о том, как мы  пережили  великую  эпидемию
1990 года. Большинство сформировавшихся обществ будут  представлять  собой
примитивные диктатуры, возглавляемые маленькими Цезарями. Несколько  будут
представлять  собой  просвещенные,  демократические  общества,  и  я  могу
сказать точно, что будет необходимым условием возникновения таких  обществ
и девяностых годах и в самом  начале  двадцать  первого  века:  это  будут
общества технически грамотных людей, способных снова  включить  свет.  Это
вполне возможно, и без особых  проблем.  Это  ведь  не  ядерная  война,  в
которой все уничтожается. Вся техника до сих пор стоит на своих  местах  и
ждет людей - нужных людей  -  которые  знают,  как  зачистить  контакты  и
заменить несколько  перегоревших  предохранителей.  Вопрос  в  том,  какой
процент  оставшихся  в  живых  понимают,  как  устроена  техника,  которую
остальные могут только потреблять.
     Стью отхлебнул еще пива.
     - Вы так думаете?
     - Разумеется. - Бэйтмен в свою очередь  сделал  глоток  из  банки,  а
потом подался вперед и мрачно улыбнулся Стью. - А  теперь,  мистер  Стюарт
Редман из  Восточного  Техаса,  позвольте  вам  вкратце  обрисовать  такую
гипотетическую ситуацию. Предположим, существуют Сообщество А в Бостоне  и
Сообщество Б в Утике. Они знают о существовании друг друга и  об  условиях
жизни в чужом сообществе. Сообщество А процветает, так  как  в  числе  его
членов  оказался  электрик.  Этот  парень  знал  ровно  столько,   сколько
необходимо для того, чтобы снова запустить  местную  электростанцию.  Надо
только представлять себе, на какие  кнопки  нужно  нажать,  чтобы  вывести
станцию из режима автоматического  отключения.  После  того,  как  станция
снова  заработает,  она  будет  продолжать  действовать  также   почти   в
автоматическом режиме. Электрик сможет научить других членов Сообщества А,
за какие рычаги дергать и на какие стрелки смотреть. Станция  работает  на
нефти, а ее вокруг предостаточно. Так  что  в  Бостоне  полный  рай.  Есть
отопление, чтобы бороться с холодом, есть свет, чтобы читать  по  вечерам,
есть холодильник, чтобы пить  свой  скотч  со  льдом,  как  цивилизованный
человек. Жизнь почти идиллическая. Нет загрязнения окружающей  среды.  Нет
проблемы наркотиков. Нет расовой проблемы. Нет ни  в  чем  недостатка.  Не
существует проблемы денег или бартера, потому что вокруг достаточно  любых
товаров, чтобы их хватило резко уменьшившемуся обществу  на  три  столетия
вперед. Здесь не будет диктатуры.  Такие  условия  диктатуры,  как  нужда,
нехватка, неуверенность, просто не будут существовать. Возможно,  Бостоном
снова будет управлять городское собрание.
     Но вспомним о Сообществе Б в  Утике.  Там  нет  никого,  кто  мог  бы
запустить электростанцию. Все технари умерли.  И  им  понадобится  слишком
много времени, чтобы самим во всем разобраться.  А  пока  они  мерзнут  по
ночам (а впереди - зима), они  едят  консервы,  они  несчастны.  К  власти
приходит сильная личность. Они рады приветствовать  его,  потому  что  они
сбиты с толку, замерзли и больны. Пусть он принимает решение.  Разумеется,
он так и делает. Он посылает кого-нибудь в Бостон с просьбой.  Не  пришлют
ли они кого-нибудь в Утику, кто мог бы  запустить  электростанцию?  Другой
вариант  для  них  -  долгое  и  опасное  путешествие  на  юг.  Ну  и  что
предпринимает Сообщество А, получив такое послание?
     - Посылают своего парня? - спросил Стью.
     - Клянусь мошонкой Иисуса Христа, _н_е_т_! Возможно,  и  даже  весьма
вероятно, что его удержат против воли. В мире после  эпидемии  технические
знания заменят золото в роли идеального обменного эквивалента.  Ну  и  что
предпринимает Сообщество Б?
     - Думаю, они пойдут на юг, - сказал Стью и затем усмехнулся. -  Может
быть. А может быть, они будут угрожать бостонцам ядерной боеголовкой.
     - Правильно, - сказал Стью. - Запустить электростанцию они не смогут,
но смогут запустить ядерную ракету.
     - На их месте, - сказал Бэйтмен, - я  бы  даже  не  стал  возиться  с
ракетой, а просто попробовал бы отсоединить боеголовку  и  привезти  ее  в
Бостон на автофургоне. Как вы думаете, получилось бы?
     - Черт меня побери, если я знаю.
     - Ну а если даже и не получилось бы, то ведь вокруг -  горы  обычного
оружия, которое ждет, чтобы  его  подобрали  и  пустили  в  дело.  А  если
специалисты окажутся в обоих сообществах, то  они  могут  затеять  ядерный
конфликт  из-за  религии,  территориальных  претензий  или   какого-нибудь
ничтожного идеологического расхождения. Вы только подумайте, вместо  шести
или семи  ядерных  держав  мира  у  нас  может  появиться  шестьдесят  или
семьдесят прямо здесь, в центральных районах США. Если  бы  ситуация  была
иной, то могла бы начаться война  с  использованием  камней  и  палиц.  Но
ситуация такова, что армия исчезла и оставили на земле все  свои  игрушки.
Тяжело  об  этом  думать,  особенно  после  всего  того,  что  уже  успело
произойти... но я боюсь, что в этом нет ничего невозможного.
     Воцарилось  молчание.  Далеко  в  лесах  лаял  Коджак.  День  начинал
клониться к вечеру.
     - Знаете что, - сказал наконец Бэйтмен, - по основе я оптимист. Может
быть потому, что у меня низкий порог удовлетворяемости.  По  этой  причине
меня здесь терпеть не могли. У меня есть свои недостатки: я слишком  много
говорю, я - ужасный художник и ужасно легко  транжирю  деньги.  Мне  часто
приходилось за три дня до зарплаты переходить  на  диету  из  сэндвичей  с
арахисовым маслом, и я приобрел  печальную  славу  в  Вудсвилле  благодаря
тому,  что  через  неделю  закрывал  открытые  мною  в  банке  счета   для
сбережений. Но я никогда не позволял себе падать духом из-за этого,  Стью.
Эксцентричный оптимист - это обо мне. Единственное проклятие моей жизни  -
это сны. С детства меня осаждают удивительно явственные сны. Многие из них
были кошмарными. Когда я был мальчиком, это были спрятавшиеся под  мостами
тролли,  которые  выскакивали  и  хватали  меня  за  ногу,   или   ведьма,
превращавшая меня в птицу... я открывал рот, чтобы  закричать,  но  оттуда
вырывалось только карканье. Вам когда-нибудь снились кошмары, Стью?
     - Иногда, - сказал Стью, вспоминая о  том,  как  Элдер,  пошатываясь,
идет за ним в его снах, и о коридорах, которые никогда  не  кончаются,  но
лишь замыкаются сами на себя.
     - Тогда  вы  поймете  меня.  Когда  я  был  тинэйджером,  мне  снился
определенный процент эротических сновидений, как "мокрых", так и  "сухих",
но иногда среди них попадались сны, в которых девушка, с  которой  я  был,
превращалась в жабу, змею  или  даже  разлагающийся  труп.  Когда  я  стал
старше, мне начали сниться сны о неудачах, распаде,  самоубийстве,  сны  о
кошмарных  несчастных  случаях,  приводивших  к  смерти.  Чаще  всего  мне
снилось, как меня медленно раздавливает в лепешку под®емник на заправочной
станции. Все это, наверное, лишь вариации на тему сна о тролле. Но я  верю
в то, что такие сны играют  роль  обычного  психологического  рвотного,  и
люди, которым они снятся, скорее благословенны, чем прокляты.
     - Когда это снится, то не накапливается внутри.
     - Совершенно  верно.  Существует  столько  гипотез  о  роли  снов,  и
гипотеза  Фрейда   пользуется   наибольшей,   но   несколько   скандальной
известностью, но я всегда считал, что они выполняют обычную  гигиеническую
функцию, и не более того.  Сны  отражают  потребность  души  в  регулярной
разгрузке. И люди, которые не видят снов -  или  не  могут  вспомнить  их,
когда проснутся - страдают своего рода умственным запором. В конце  концов
единственная практическая компенсация за  приснившийся  кошмар  -  это  то
чувство, которое мы испытываем, когда просыпаемся и понимаем, что это  был
только сон.
     Стью улыбнулся.
     - Но недавно мне стал сниться чрезвычайно отвратительной сон.  Он  не
похож ни на один из прежде виденных мною снов,  но  каким-то  непостижимым
образом он напоминает их все. Как будто... Как будто это _с_у_м_м_а_  всех
кошмарных снов. Когда я просыпаюсь, у меня появляется  нехорошее  чувство,
что это был вовсе не сон, а скорее видение. Я знаю, что  звучит  это  все,
наверное, как бред сумасшедшего.
     - О чем он?
     - О человеке, - тихо сказал Бэйтмен. - Во всяком случае, я думаю, что
это человек. Он стоит то ли на крыше небоскреба, то ли на утесе. Но чем бы
ни была эта штука, она такая высокая, что  подножье  ее  тонет  в  тумане.
Близится закат, но он смотрит в другую сторону - на восток. Иногда на  нем
надеты синие джинсы и куртка из грубой хлопчатобумажной ткани, но чаще  на
нем бывает ряса с капюшоном. Мне никогда не удается увидеть его лицо, но я
вижу его глаза. Они красного цвета. И у меня такое чувство,  что  он  ищет
м_е_н_я_ - и что рано или поздно он меня найдет или я  сам  буду  вынужден
пойти к нему... и это будет моя смерть. Тогда я пытаюсь закричать  и...  -
Он запнулся, недоуменно пожав плечами.
     - И в этот момент вы просыпаетесь?
     - Да. - Они посмотрели на бегущего назад Коджака.
     - Ну, наверное, это  просто  сон,  -  сказал  Бэйтмен.  -  Если  меня
подвергнуть психоанализу, то в результатах,  думаю,  будет  записано,  что
этот сон является выражением моего подсознательного страха  перед  лидером
или лидерами, которые придут и попытаются начать все  с  начала.  А  может
быть, страх перед техникой вообще. Потому что я верю, что  во  главу  угла
всех новых обществ, во всяком случае, западных, будет поставлена  техника.
Жаль, конечно, и лучше бы этого не было, но так _б_у_д_е_т_, потому что мы
- на крючке. Они не вспомнят - или не захотят вспомнить -  о  загрязненных
реках, дыре в озоновом слое, атомной  бомбе,  испорченной  атмосфере.  Они
смогут вспомнить только то, что когда-то без особых усилий  с  их  стороны
они могли проводить ночи в тепле. Вы видите, что в довершение всего я  еще
и луддит. Но этот сон... он преследует меня, Стью.
     Стью ничего не ответил.
     - Ну ладно, пора домой, - отрывисто произнес Бэйтмен.  Он  отошел  за
кусты и вернулся с тележкой.
     - Вы прикатили ее сюда из дома? - спросил Стью.
     - Я качу ее до тех пор, пока  не  увижу  что-нибудь,  достойное  моей
кисти. В разные дни я выбираю  разные  маршруты.  Это  хорошее  физическое
упражнение. Если вы идете на восток, то почему бы вам  не  прогуляться  со
мной до Вудсвилля и провести ночь у меня дома? Мы можем катить тележку  по
очереди, а в реке у меня  осталась  еще  одна  упаковка  пива.  Так  будет
веселее идти.
     - Предложение принимается, - сказал Стью.
     - Отлично. Возможно, всю дорогу я буду болтать. Когда я  вам  надоем,
просто скажите мне, чтобы я заткнулся. Я не обижусь.
     - Мне нравится слушать, - сказал Стью.
     - Тогда вы - один из Божьих избранников. Пошли.
     Они отправились по шоссе N_302.  Пока  один  из  них  катил  тележку,
другой попивал пиво. Бэйтмен говорил безостановочно, перескакивая с  одной
темы на другую и почти не  делая  при  этом  пауз.  Коджак  трусил  рядом.
Какое-то время Стью слушал,  потом  его  ум  отдавался  своим  собственным
мыслям, а потом снова сосредоточивался на словах Бэйтмена. Его обеспокоила
нарисованная  Бэйтменом  картина  сотен  крошечных  колоний,  возникших  в
стране, где смертоносные  вооружения  рассыпаны  повсюду,  как  детали  от
детского конструктора. Но странным образом ум его постоянно возвращался  к
сну Глена Бэйтмена - к человеку без лица на вершине  высокого  здания  или
утеса, к человеку с красными глазами, повернувшегося спиной  к  заходящему
солнцу и без устали глядящему на восток.


     Он проснулся незадолго до полуночи, весь в поту,  опасаясь,  что  мог
кричать во  сне.  Но  дыхание  Глена  Бэйтмена  в  соседней  комнате  было
медленным и спокойным, и Стью мог  видеть  Коджака  в  прихожей,  спящего,
положив голову на лапы. Луна светила сюрреалистически ярко.
     Проснувшись, Стью приподнялся на локтях, а теперь он вновь  опустился
на влажную простыню, не желая вспоминать свой сон, но  не  в  силах  этого
избежать.
     Он снова был в Стовингтоне. Элдер был мертв.  Все  были  мертвы.  Это
была гулкая могила. Он был единственным оставшимся в живых и не мог  найти
выход. Сначала он попытался обуздать овладевшую  им  панику.  "Надо  идти,
нельзя бежать", - повторял он себе снова и снова, но  вскоре  он  вынужден
был пуститься бегом. Он бежал все  быстрее  и  быстрее,  и  им  овладевало
непреодолимое желание оглянуться и убедиться в  том,  что  его  преследует
одно лишь эхо.
     Мимо  него  мелькали  оранжевые  надписи:  РАДИОЛОГИЯ,  КОРИДОР  Б  К
ЛАБОРАТОРИЯМ и ВХОД РАЗРЕШЕН ТОЛЬКО ДЛЯ  ИМЕЮЩИХ  СПЕЦИАЛЬНОЕ  РАЗРЕШЕНИЕ.
Потом он оказался в другой части здания, где он никогда не был. Краска  на
стенах отслаивалась. Некоторые лампы  перегорели,  а  другие  гудели,  как
застрявшие в сетке мухи. Некоторые матовые дверные стекла были разбиты,  и
сквозь звездообразные дыры он мог видеть тела, искореженные от  боли.  Там
была кровь. Эти люди умерли не то гриппа, они были убиты. На их телах были
колотые и огнестрельные  раны,  нанесенные  тупыми  предметами.  Глаза  их
вылезли из орбит и смотрели на Стью.
     По неподвижному эскалатору он сбежал вниз  и  оказался  в  длинном  и
темном выложенном плиткой коридоре. В конце  его  снова  стали  попадаться
двери,  но  теперь  они  были  выкрашены  в  черный  цвет.  Стрелки   были
ярко-красными. Надписи гласили:  ПРОХОД  К  ХРАНИЛИЩУ  КОБАЛЬТА,  ЛАЗЕРНЫЙ
АРСЕНАЛ, РАКЕТЫ  БОКОВОГО  УДАРА,  ЧУМНАЯ  КОМНАТА.  Потом,  всхлипнув  от
облегчения, Стью увидел стрелку с единственным благословенным  словом  над
ней: ВЫХОД.
     Он завернул за угол и оказался перед открытой  дверью.  За  ней  была
сладкая, нежная ночь. Он бросился к двери, но путь ему преградил человек в
джинсах и грубой хлопчатобумажной куртке. Стью замер и крик застрял у него
в глотке, словно кусок ржавого  железа.  Когда  на  человека  упал  отсвет
мигающих ламп, Стью увидел, что вместо  лица  у  него  -  только  холодная
черная пустота, пронзенная взглядом бездушных красных глаз. Бездушных,  но
насмешливых. В них было какое-то пляшущее безумное ликование.
     Человек вытянул руки, и Стью увидел, что с них капает кровь.
     - Небо и земля, - раздалось из той черной дыры, где должен  был  быть
его рот. - Все небо и вся земля.
     Стью проснулся.
     Коджак постанывал и тихо скулил в прихожей. Лапы его подергивались, и
Стью пришло в голову, что даже собаки могут видеть сны. Такая естественная
вещь - сон, пусть даже иногда и кошмарный.
     Заснуть ему удалось не скоро.



        36

     Ллойд Хенрид стоял на коленях. Он хихикал и  напевал  песенку.  То  и
дело он забывал, что он напевает, усмешка таяла на его лице, и он  начинал
плакать, но потом он забывал о том, что плачет, и снова начинал  напевать.
Он напевал песенку под названием "Загородные скачки". То  и  дело,  вместо
песенки и плача, он тихо шептал: "Ду-ба,  ду-ба".  Единственным  звуком  в
камере, помимо песенки, плача и "ду-бы, ду-бы", было позвякивание ножки от
койки в руках у Ллойда. Он пытался развернуть тело Траска, чтобы добраться
до ноги. Пожалуйста, официант, принесите мне еще капустного салата  и  еще
одну ногу.
     Ллойд выглядел как  человек,  севший  на  самую  суровую  диету.  Его
арестантская одежда болталась на нем, как обвисший  парус.  Последний  раз
ему принесли ленч восемь дней назад. Кожа Ллойда прочно прилипла к черепу,
обрисовав каждый изгиб и  выступ.  Глаза  его  сверкали.  Губы  обвисли  и
обнажили ряды зубов. Волосы его стали вылезать целыми прядями. Вид у  него
был абсолютно сумасшедший.
     - Ду-ба, ду-ба, - прошептал Ллойд, орудуя ножкой от  койки.  Когда-то
он не знал, зачем ему понадобилось калечить пальцы,  чтобы  отвернуть  эту
проклятую штуку. Когда-то он думал, что знает, что такое настоящий  голод.
Но тот голод в сравнении с этим оказался всего лишь легким позывом к еде.
     - Скачи всю ночь... Скачи весь день... ду-ба...
     Ножка зацепилась за  штанину  Траска,  но  ненадолго.  Ллойд  положил
голову на пол и заплакал, как ребенок. Позади него  в  углу  лежал  скелет
крысы, которую он убил в камере Траска пять дней назад, двадцать  девятого
июня. Длинный розовый хвост по-прежнему остался на  том  же  месте.  Ллойд
несколько раз пытался с®есть его, но это оказалось ему не под силу.  Почти
вся вода в унитазе была выпита. В  камере  воняло  мочой,  так  как  Траск
мочился в коридор, не желая расходовать небольшой  запас  воды.  Облегчать
свой кишечник - и это было вполне понятно исходя из его теперешней диеты -
ему не приходилось.
     Он с®ел весь свой запас еды. Слишком быстро. Теперь он  это  понимал.
Он ведь думал, что кто-то придет. Он не мог поверить.
     Ему не хотелось есть Траска. Сама мысль об этом была ужасна.  Прошлым
вечером ему удалось поймать таракана и с®есть его живьем.  Прежде  чем  он
перекусил его пополам, он успел почувствовать,  как  таракан  заметался  у
него во рту. В сущности, это было не так уж плохо, куда вкуснее, чем  есть
крысу. Нет, Траска ему есть  не  хотелось.  Он  не  хотел  превращаться  в
каннибала. Это было вроде крысы. Он подтащит Траска поближе...  но  просто
на всякий случай. На всякий случай. Он слышал о том,  что  человек  долгое
время может обходиться без еды, если у него есть вода.
     (воды не так уж и много, но я не буду  об  этом  думать,  не  сейчас,
только не сейчас)
     Он не хотел умирать. Он не хотел голодать. Он был исполнен ярости.
     Ярость его росла наравне с чувством голода. Он подумал, что  если  бы
его кролик был способен мыслить, он точно также возненавидел  бы  его  (он
много спал теперь, и во сне его всегда  преследовал  кролик,  с  распухшим
тельцем, с побитым мехом, с личинками в пустых глазницах и, самое ужасное,
с окровавленными лапками:  просыпаясь,  он  завороженно  смотрел  на  свои
собственные пальцы).  Ненависть  Ллойда  концентрировалась  вокруг  одного
простого образа, и этим образом был КЛЮЧ.
     Он был заперт. Когда-то ему казалось, что  это  справедливо.  Он  был
одним из несимпатичных парней. Не  совсем  уж  несимпатичный,  конечно,  в
отличие от Поука. Без Поука он оказался бы способен разве  что  на  мелкое
хулиганство. Но все-таки и на нем лежала  частичная  ответственность.  Ему
казалось, что он действительно заслужил небольшой  срок.  Нельзя  сказать,
что он сам просился в тюрьму, некогда тебя берут на месте преступления, то
приходится смириться. Он сказал адвокату, что  заслужил  двадцать  лет  за
соучастие в убийстве. Но уж никак не электрический  стул,  это  уж  точно.
Мысль о том, что Ллойда Хенрида можно усадить  верхом  на  молнию  была...
просто безумной.
     Но у них был КЛЮЧ, вот в чем все дело.  Они  могли  запереть  тебя  и
делать с тобой все, что им заблагорассудится.
     За последние  три  дня  Ллойд  стал  смутно  понимать  символическую,
волшебную силу КЛЮЧА. КЛЮЧ был наградой за то, что ты играешь по правилам.
Если ты нарушаешь правила, то тебя могут запереть. КЛЮЧ означал  обладание
некоторыми правами.  Они  могут  отнять  у  тебя  десять  лет  жизни,  или
двадцать, или сорок. Они даже могут усадить тебя на электрический стул.
     Но даже КЛЮЧ не давал им права уйти и обречь тебя  на  голод.  Он  не
давал им права заставлять тебя есть дохлую крысу и паклю из матраса. Он не
давал им права оставлять тебя в таком месте, где, для того  чтобы  выжить,
тебе вполне возможно придется с®есть человека из  соседней  камеры  (если,
конечно, тебе удастся до него дотянуться, вот какая штука - ду-ба, ду-ба).
     Есть какие-то вещи,  которые  просто  нельзя  делать.  Есть  какая-то
граница тех прав, которые дает  вам  КЛЮЧ.  Они  обрекли