оказался  черный  туранский  нож.  Возьми,  возьми,   испуганно
зашептали вокруг. На  меня никто не смотрел, все смотрели вниз,
на нее,  ловя  каждое  движение,  каждый  оттенок движения. Нож
оказался неожиданно тяжелым, я его  чуть  не  выронил.  Девушка
легко встала  с колен, не  встала даже, а всплыла, и неуловимым
движением сбросила цепи с плечей. Нагрудник передника со звоном
рухнул  вниз  и закачался. Она приложила окровавленный палец  к
ямке  между  ключиц.  Режь,  режь, зашептали все.  Я  осторожно
поднял руку и кончиком ножа коснулся ее кожи там, куда указывал
палец. Ощущение было такое, будто я  дотронулся  до  стекла.  С
безумной  улыбкой  она  стала  наклоняться  вперед,  я  захотел
отдернуть руку, но не  смог:  судорога свела мышцы. Девушка уже
просто лежала на ноже; наконец, чтобы сохранить равновесие, мне
пришлось  шагнуть  вперед  и,  кончиком ножа надавливая  на  ее
горло, вернуть ее в вертикальное положение.  Тогда,  с  той  же
безумной  улыбкой,  она  повела  пальцем  вниз,   и  моя  рука,
подчиняясь не  мне,  стала  спускаться,  скребя  сталью ножа по
остекленевшей коже.  Грудь  упруго прогибалась, но ни малейшего
следа  после  лезвия не  было.  Палец  миновал  точку  верхушки
сердца, и тут вдруг улыбка ее стала не такой -- я еще не понял,
какой  именно  -- палец быстрее заскользил вниз, к  подреберью,
нож следовал за ним  -- и звук железа по стеклу вдруг  исчез, а
кончик ножа стал  погружаться  в тело! Нечеловеческим усилием я
разжал пальцы -- нож, звеня, запрыгал по полу. Всеобщий "А-ах!"
-- девушка сомкнула веки, что-то сделала с собой, лицо ее стало
настоящим,  дрогнули  губы,  и  когда она открыла глаза,  то  в
глазах  этих  были испуг и неистовая жалость.  Бедный  ты  мой,
прошептала  она  и  вдруг  повалилась  вперед,  я еле успел  ее
подхватить  --  и тут  поймал  взгляд парня.  Он  так и  стоял,
вдавившись в  стену -- только  теперь спиной. У него был взгляд
человека, узревшего конец света.

        8.06.1991. 02 час.  55  мин. Дмитровское шоссе, 400 метров
до переезда через линию Ст.-Петербургской железной дороги.

     -- Не  придет,--  сказал,  наконец,  журналист.  Его звали
Валерий, и мы были уже на ты.-- Все. Не придет.
     Он поскреб пальцами скулы, потер глаза -- с такой яростью,
будто разрывал веки. Он страшно хотел спать.
     -- Паршиво,-- сказал  он через минуту.-- Мы платим. Да, мы
платим. Хорошо платим. Иногда -- очень хорошо. За информацию. И
люди,  в  общем-то,  знают, на что  идут.  И  все  равно -- так
паршиво...
     -- Мало ли что  могло  случиться,-- сказал я.-- Упал, ногу
сломал...
     -- Знаешь,-- сказал он,-- когда такое было в первый раз --
я тоже надеялся. Но когда в пятый...
     -- Кто-то знал еще?
     -- Нет.
     -- Тогда?..
     -- Следили. Пасли. Вряд ли  --  гепо.  Хотя... Впрочем, не
знаю. Только это уже пятый случай.
     --  Валера,--  сказал  я,--  тогда,  может  быть,  ты  мне
расскажешь все так -- без доказательств?
     -- Смысл?
     -- Н-ну... скажем так: есть смысл. Есть.
     --  Это   просто   бесполезно   --   без  документов.  Без
доказательств.
     -- Но ты же знаешь, что доказательства есть.
     -- Были. Не есть, а были.
     --  Есть.  Не  эти,  так  другие.  И  если  этим  займутся
профессионалы...
     -- У  меня тоже  есть контакты в гепо. Но  там без хотя бы
косвенных доказательств...-- он махнул рукой.
     -- Немцы всегда любили порядок в делах.
     -- Ладно. Значит, так: внезапно и без видимых причин резко
увеличились японские инвестиции  в  Индии. Причем в отрасли, не
приносящие сейчас существенного дохода. И без особых перспектив
на обозримое  будущее.  Не  буду  расписывать  подробно, это, в
конце концов, не так уж важно. Японцы вкладывают большие деньги
-- десятки миллиардов золотых марок --  причем через подставных
лиц --  туда, откуда ждать прибыли  не приходится ни  при каком
раскладе, за исключением единственного: что контроль над Индией
переходит к Японии. Полный и безраздельный  контроль. Такая вот
уверенность -- откуда? Мы стали  думать.  Получается  вот  что:
допустим, Россия выходит из Рейха, причем хлопая дверью. Теперь
все туранские эмираты и султанаты от  Рейха  отрезаны,  ну,  да
Господь  с  ними, главное -- отрезаны Туранская и  Тянь-Шанская
группы  армий.  Снабжать  их  через  Иран  трудно,  практически
невозможно. И все:  Индию можно брать голыми руками, потому что
защищать  ее  нечем.  Разве  что  флотом...  И  вот  вам японцы
упираются носом в  нефтяные  поля Ирана... Чуешь? Это страшнее,
чем валерьянка для кошки.  Значит,  так вот мы рассудили. Стали
оглядываться по  сторонам.  И  нашли.  Есть  такое  предприятие
"Эйфер",  смешанный  сибирско-российско-египетский  капитал,  в
прошлом году проявляло интерес к якутским алмазам, не выгорело,
но  это  неважно...  так  вот,  оказалось,  что  они  регулярно
переводят очень приличные  суммы, до миллиона марок в месяц, на
счета "Патриотического  фронта",  "Единства" и "Муромца". И они
же служат одним из каналов перекачки японских денег в Индию...
     Я присвиснул.  В  общих  чертах  что-то  такое намечалось,
"собиралось стать  известным", как говаривал Тарантул... но тем
не менее -- интересно.
     --  Это  интересно,--  сказал  я.--  Предприятие  "Эйфер".
Запомню.
     Мне  вдруг  стало  скучно.  Выключатель -- щелк...  и  все
вокруг заливает желтая скука. Бывает... и в последние месяцы --
все чаще.
     -- А все-таки -- зачем ты меня сюда  потащил?-- спросил я.
Скуке нельзя позволять  распоряжаться  собой, ее надо бить тем,
что подворачивается под руку...
     -- Мне нужен  был свидетель. Кроме того, меня не оставляет
чувство, что ты вовсе не инженер.
     -- Интересно.
     -- Нет, я просто увидел, как ты подышал из баллончика.
     -- У меня тяжелый отходняк. Впрочем,  где-то  ты  прав.  Я
инженер, но из подразделения "Таймыр".
     -- О! А я думал, вас давно распустили.
     --  Ну,  зачем  же  нас  распускать,  мы еще много  пользы
принесем.
     -- Скорее, не пользы, а добра.
     Мы  посмеялись.  Подразделение  "Таймыр", созданное еще  в
начале  пятидесятых,  занималось контрабандным  ввозом изделий,
технологий  и   прочих   секретов.   Сейчас  это  синекура  для
дожидающихся пенсий чинов из разведки и МИДа.
     --  Кроме  того,  ты  сибиряк,--  продолжал  Валерий,--  а
значит, патриотам заведомо не сочувствуешь.
     -- То есть?
     --  Ну,  вряд ли много сибиряков хотят,  чтобы  их  страна
снова стала российской колонией.
     -- М-м... да,  пожалуй, таких я  не встречал. Но,  как  ты
знаешь, азиатская партия у нас сильна.
     -- Это другое.
     -- Другое... Ты давно знаешь Кристу?
     -- Лет десять, наверное. А что?
     -- Да  мне может понадобиться человек, владеющий арабским.
Я хотел поговорить с ней самой, но -- видел сам.
     -- Что я тебе скажу? Язык она, конечно, знает превосходно,
но слишком много пьет и слабовата на передок. Если это  тебя не
смущает...
     --  Смущает.  Это  и  смущает.  А  других,  кто  владел бы
арабским, ты не знаешь?
     -- Пожалуй, нет. Но Криста должна знать. Поговори с ней.
     -- Поговорю... Ну, что? Четверть четвертого. Поедем?
     -- Да. Да, надо ехать.
     -- Куда тебе?
     -- На Трубную.
     -- Там живешь?
     -- Нет, там редакция. Надо еще поработать.
     Я  завел  мотор,  прогрел  его, потом оглянулся  --  чисто
автоматически  --  прежде  чем  выехать  на  полосу. Если бы  я
промедлил еще одну секунду, на этом все бы и кончилось.
     -- Прыгай!!!-- заорал я, выбрасываясь на дорогу.
     "Элефант"-тягач разгоняется  до ста сорока, думаю, с такой
скоростью он и шел. Наш "зоннабенд" смяло, как пустую жестянку,
и я уж  не  знаю, чем  меня  оглушило: грохотом, или  воздушной
волной, или это была просто психогенная  реакция  --  только  я
очнулся уже  тогда,  когда  "элефант" развернулся и надвигался,
ревя; я  столбом стоял на осевой и тупо  смотрел, как он быстро
увеличивается  в  размерах, и  на  душе  у  меня  было  легко и
спокойно, как бывало  разве  что в том семеновском подвальчике.
До тягача было рукой  подать,  когда я обманно вильнул корпусом
вправо, а сам прыгнул влево. Голый автоматизм, этому нас учили.
"Элефант" проскочил мимо  и больше не возвращался -- растаял во
мраке, растворился, как призрак.
     -- Валера!
     Он вылез из кювета -- еще один призрак. Я его еле видел. В
глазах плыли  лиловые круги -- и  от напряжения, и  от слепящих
фар "элефанта". И тут, понимаете, загорелся  наш "зоннабенд" --
сразу весь.
     --  А  реакция  у  тебя хорошая,-- сказал я.  Он  промычал
что-то в ответ.
     Даже в  том  красно-дымном  свете,  что  исходил от нашего
бедного "зоннабенда",  видно  было,  что Валера бледнее смерти.
Потом он сел прямо на асфальт.
     -- Ты что, ударился?
     -- Башкой... вот тут...
     На темени у него вздулась шишка никак не меньше кедровой.
     -- Ничего,  нормально,--  выдохнул,  наконец,  он, когда я
закончил осмотр.-- Нормально, обойдется. Бывало хуже...
     -- Значит, они не убили твоего агента,-- сказал я.
     -- Значит, так. Только ему вряд ли от этого лучше.
     -- Кто  он? Как зовут и  как выглядит? Говори  скорее, вон
уже полиция едет.
     -- Анжелика Папст. Тридцать лет, невысокая, полная, очки с
толстыми   стеклами,   очень   маленький  нос.  Специалист   по
налогообложению -- в этой самой "Эйфер"...
     -- Понятно,-- сказал я.
     Сразу  четыре  машины  --  по  две  с  каждой  стороны  --
подлетели к нам  с  визгом, ребята  в  черной коже выскочили  с
огнетушителями  наперевес...  Там  никого   нет!--   крикнул  я
по-немецки. Все живые!  Только  сейчас у меня началась реакция,
задрожали  колени,  зашумело  в  голове... все вокруг  я  видел
чрезмерно четко  и контрастно, но воспринимал полуосмысленно, и
вопросы, которые  мне задавал полицейский лейтенант, понимал не
с  первого  раза. Да,  стояли,  вот тут,  на  обочине: на  ходу
открылся багажник,  и  остановились,  чтобы  закрыть, закрыли и
только собрались ехать,  как  увидели... нет, еще не тронулись,
нет...  вот  здесь. Битые стекла и брызги  масла.  Потом  тягач
развернулся вон там -- и  пытался  наехать на меня, но я  успел
отскочить... нет, не ошибаюсь, он ехал прямо на меня, не снижая
скорости... не знаю. Не заметил. Тоже не знаю. Много странного.
Нет, у меня ни малейших подозрений...

        8.06.1991. Около 9 час. Турбаза "Тушино-Центр".

     Живцов  положили  в коттедже, где жили Панин и  Кучеренко.
Вся операция прошла гладко, если не  считать  огрехом  то,  что
самолюбивая Сашенька  обошлась-таки  без  "лонжи", и Крупицыным
осталось лишь перетащить  ничего  не понимающих грузин в другой
коттедж.  Тут  они и лежали рядышком на  сдвинутых  кроватях  и
спали  --  усатые  младенцы.  Саша  уколола  их  аббрутином  --
сильнейшим  психомиметиком;   в   малых   дозах  он  разгружает
подкорку, и его раньше использовали для  ускорения адаптации; в
больших дозах -- парализует волю, начисто отключая лобные доли.
Часто этот эффект остается необратимым...
     -- Просыпайтесь,-- сказал я негромко.
     Они одновременно  открыли  глаза.  Аббрутин мы между собой
называем "буратин". Сделай из него Буратино. Делаю, начальник.
     -- Садитесь.
     Они сели. Они  улыбались  мне. Искренние улыбки детей, еще
не  знающих,  что мир не слишком  добр.  Я подал одному из  них
блокнот, ручку, сказал:
     -- Пиши по-русски:  "Буря  мглою небо кроет, вихри снежные
крутя.  То,  как  зверь,  она завоет..." -- я  продиктовал  две
строфы.  Передай  блокнот  соседу.  Улыбка  --  он  сделал  мне
приятное.  У  соседа  тоже  улыбка  --  он  готов  сделать  мне
приятное. "Буря мглою небо кроет..." Передай... Улыбки... "Буря
мглою..." Дай ручку и  блокнот  мне. Шквал улыбок. Так... делая
поправку на "буратин"... вот этот.
     -- Вот этот,-- сказал я Панину.
     -- Как тебя зовут?
     -- Меня зовут Тенгиз,-- очень легкий акцент.
     -- А фамилия?
     -- Моя фамилия -- Гурамишвили.
     -- Хорошо, Тенгиз.  Меня зовут Сергей. Я твой лучший друг.
Лучший друг.  Ты должен делать все,  что я тебе  скажу. Запомни
меня. А теперь отдыхай.
     -- Отдыхайте все,-- сказал я.
     Они улеглись и закрыли глаза.
     Мы  вышли   на   застекленную  веранду.  Дверь  в  комнату
Крупицыных была приоткрыта. В душе обильно лилась вода.
     -- Очень  внушаем, мягок, послушен,-- сказал я.-- Неплохая
мышечная реакция. Прекрасная память,  легко  обучаем. Наверное,
круглый отличник. Чем они там занимались?
     -- Не знаю,-- сказал Панин.-- А зачем это?
     Я пожал плечами.
     --  Так,  может,  обойдемся  без  проволоки?--   предложил
Панин.-- Раз такая хорошая внушаемость...
     -- Не стоит рисковать,-- сказал я.
     Наверное, Панин  хотел возразить. По крайней мере, воздуху
набрал. Возразить  было  что:  введение  проволоки вручную было
никак  не   меньшим   риском,   а  следовательно  --  переводом
материала.  Внушение  же  под   аббрутином   давало  результаты
немногим худшие,  чем  с  проволокой.  Однако  в нынешнем нашем
положении  лучше  было истребить без пользы десять живцов,  чем
промахнуться в решающий момент. А кроме  того, Панин, наверное,
вспомнил "Самсон" -- вспомнил и  решил  не  связываться с таким
говном, как я. Я бы на его месте поступил так же.
     Вода в душе перестала литься, дверь открылась, и предстали
Дима Крупицын и Валечка,  мокрые  и очень веселые. Помахали нам
ручками и побежали вытираться.
     -- А где Серега?-- спросил я Панина.
     -- С Командором.
     -- Что -- не появлялись еще?
     -- Нет, и не  звонили.  Впрочем, мы и не договаривались...
Ха! Вон они идут.
     От реки шли, почти бежали, перебрасываясь на ходу мячом --
нет, не мячом, каким-то  тючком  -- Командор и Серега Крупицын.
Сзади шел Гера.
     -- Долго жить будешь,-- сказал я Сереге, когда он вошел.
     -- Вспоминали уже?
     -- Вспоминали. Ну, что? Все в порядке?
     -- Да, осталось только маячки и сирены пришабашить.
     -- Ну, это в багаже.
     -- Знаю.
     -- Слушай, Сережа. "Зоннабенд" ты брал?
     -- Я брал. А что?
     -- Я его гробанул вчистую. Уже на свалку увезли.
     -- Ну, Пан!-- Серега с уважением посмотрел на меня.-- Ты и
силен! Не напасешься на тебя...
     -- Держи,-- я подал ему копию  заключения дорожной полиции
об аварии не по вине водителя.-- Пусть оформят списание и дадут
подмену.
     -- Ладно,-- сказал Серега.-- Я хоть переоденусь...
     В дверях он притиснул выходящую Валечку. Валечка хихикнула
и тут же повисла на мне.
     -- Пан, как тебе наши красавцы,-- спросила она, жмурясь.--
Неужели за таких мальчиков тебе жалко поцелуя, Пан?
     -- Мне для  тебя ничего не жалко... никогда... и ничего...
о-о-о...--  я  изобразил последний  вздох.  Валечка  отхлынула,
глаза у нее были пьяные.-- Все, спать, спать,--  погнал я ее.--
До обеда -- даже  не  просыпаться. Нужна будет твоя снайперская
точность. Поняла?
     -- Будем вставлять им проволоку?
     -- Да, и потому...
     --  Поняла,  поняла.  Я  уже  паинька.  Так  можно?--  она
потупилась, сложила ручки на животике и ножкой заковыряла пол.
     -- Так можно. Беги.
     Из коттеджа  напротив  вышел Командор, осмотрелся -- будто
бы  любовался  пейзажем. Увидел Валечку, пошел ей навстречу.  О
чем-то спросил, кивнул, так же неторопливо продолжил путь.
     -- Какой будет об'ект?-- деловито спросил Панин.
     -- Скажу -- нэ повэриш, дарагой,--  я  достал  из  кармана
пачку открыток с видами Москвы, нашел нужную, протянул ему.
     --  Ни   хрена  себе...--  протянул  Панин.--  По  крупной
играем...
     -- По крупной,-- согласился я.
     Вошел Командор.  Свежий, как майская роза. Не представляю,
как нужно укатать Командора, чтобы чуть-чуть  помять ему морду.
Даже небритый, он выглядит элегантно, как мушкетер на балу.
     --  Телевизор  не смотрели?-- с порога спросил он.--  Зря.
Интереснейшие  вещи  творятся.  Побоище  в  редакции  "Садового
кольца". Шесть человек убито. Потом --  перестрелка с патрулем,
ранено два солдата. А?
     -- Имена убитых не говорили?
     -- Нет, а что?
     --    Надо    как-нибудь   узнать.    Валерий   Кононыхин,
обозреватель.
     -- Прямо сейчас?
     -- Как получится. Когда это было?
     --  В   шесть  тридцать.  Обещали  подробности  в  дневном
выпуске.
     -- Поздновато... Гривенник у тебя есть?
     -- У меня есть,-- сказал Панин.
     Я набрал  номер  Кристы.  После  дюжины  звонков она сняла
трубку.
     -- Да?
     -- Доброе утро, Криста. Это я, Игорь.
     -- Ты? Разве ты еще не  здесь? Вот здорово, а кто же тогда
спит с Анни?
     -- Понятия не имею.
     -- Подожди, сейчас посмотрю...
     --  Ради  всего святого, Криста! Пусть они спят.  Посмотри
лучше, нет ли где под столами Валерия, из газеты.
     -- Нет, он ушел ночью, это точно.
     -- А как мне его найти?
     -- Позвони в редакцию, он оттуда почти не вылазит.
     -- Я, наверное, неправильно записал телефон...
     -- Да? Знаешь что, мне лень искать телефонную  книжку, а в
памяти аппарата его номер есть -- давай, я ему позвоню и скажу,
что нужно. Что именно?
     -- Мы должны были встретиться  сегодня  --  пусть  уточнит
время и место.
     -- Понятно. Перезвони мне минут через десять.
     -- Спасибо, Криста.
     -- Да что ты, не за что. Зря ты так рано сбежал...
     Я дал отбой и по бесплатному номеру позвонил в полицейский
участок. Представился,  назвал  обстоятельства.  Да, да, сказал
приятный женский голос,  к  сожалению, результатов пока нет, по
этому же  делу  работает  бригада  крипо,  следователь хотел бы
побеседовать   с   вами,   позвоните  ему,  пожалуйста,   номер
такой-то...
     Так. Ответ, можно сказать, есть. Теперь крипо...
     Трубку взяли с полузвонка.
     -- Следователь Зайферт слушает,-- голос звонкий, четкий.
     -- Инженер Валинецкий. Как я понимаю, по делу...
     --  Да.  Не  нужно  по  телефону.   Давайте  встретимся  и
поговорим.
     -- Давайте. Где?
     -- Тот полицейский участок, где вы были ночью, подойдет?
     -- Вполне.
     -- Тогда там, скажем, в одиннадцать часов.
     -- Хорошо.
     Я повесил  трубку,  посмотрел  на  часы.  Через пять минут
позвонить Кристе...
     -- Так что произошло, Пан?-- спросил Командор.
     Я начал рассказывать.
        8.06.1991. 14 час. 30 мин. Лубянская площадь.

     Командор мягко  свернул  на Большую Лубянку, замедлил ход,
прижимаясь к тротуару; я, фиксируя в центре видоискателя черный
прямоугольник ворот,  дал наплыв об'ективом -- ворота бросились
мне  навстречу,  желая  принять  в  себя...  нет  уж,  спасибо,
постараемся  обойтись.  Опустил  камеру. Еще разок?--  спросил,
глядя вперед, Командор. Бог троицу  любит.  Мы  катились, как в
ущелье. Нет, хватит, сказал я.  Тормози.  Он  остановился.  Дуй
домой, настраивай аппаратуру, готовься. Я потолкаюсь тут.
     -- Хорошо,-- сказал Командор. Он был чем-то недоволен.
     Я постоял,  глядя  вслед  машине. "Оппель-зоннабенд", цвет
вайсснахт, номер 104299М... Мимо прошло машин пятнадцать -- все
незнакомые. Так  что, похоже, слежка нам померещилась. Впрочем,
в  этом  никогда нельзя быть уверенным до  конца:  наука  умеет
много  гитик.  Ладно,  забудем  пока  об  этом... Я вернулся  к
площади, прошел сквозь строй лотков  с  игрушками,  сластями  и
воздушными  шариками  -- вопили  дети,  вопили  родители  --  и
спустился в длинный, как трубопровод, подземный переход; дошел,
не  оглядываясь,  до эскалатора и спустился на второй  уровень,
где расположился  юберляден  "Охотный  ряд".  Здесь  было очень
светло и стояло  множество  зеркал. Я побродил между прилавков,
отшутился от  чересчур  назойливой продавщицы шляп, покопался в
обуви  и  уже   почти  на  самом  выходе  неожиданно  для  себя
прибарахлился: купил  куртку.  Куртка  была  из какой-то мягкой
синтетики:  "сейденледер",  "шелковая  кожа", как значилось  на
ярлыке, -- темно-серая, на молнии,  со  мно