пительным,  белый  холодильник  -- черным, рука
Герберта -- тоже черной, а бутылка -- прозрачной... В следующий
миг я  прижимал Герберта к полу, зажмурив изо  всех сил глаза и
ожидая испепеляющего жара, и в  то  же  время автоматически вел
счет секундам: семь... восемь... девять... десять...  одинна...
И тут врезало.
     Впрочем, я ожидал  большего. Я ждал -- кувалдой по голове,
и долгий звон  в  опустевшем черепе... оказалось: тугой толчок,
металлический протяжный удар  и  сходящий на нет далекий вой...
впрочем, в  ушах все равно была вата, и  что говорил Герберт, я
не слышал. Он  что-то говорил, кричал. Сиди, крикнул я, сейчас!
Я встал на ноги и повернулся к окну.
     В  половине   окна   стекло   уцелело,   и  там  отражался
холодильник, а на нем приемник со светящейся шкалой, но я никак
не  мог  понять, что это шкала,  и  смотрел на нее, как  баран,
ничего  не  понимая...  потом  все-таи понял и  смог  перевести
взгляд наружу,  в  темноту.  Сквозь  лиловые  пятна  проступила
красная  точка,  я  сощурился:  действительно,  красная  точка,
похожая  на  огонек  тлеющей  сигареты  --  в  небе,  невысоко,
неподвижно.
     Потом  от  нее полетели  искры,  вверх  и  вбок,  погасли,
полетели  снова  -- сноп искр... Это Измайловская игла,  сказал
рядом Герберт. Это взорвали Измайловскую иглу...
     Я  покрутил  настройку  приемника.  Не  было  слышно  даже
несущей волны. На коротких... на  коротких  по-прежнему  вой  и
скрежет. Взорвали, сказал Герберт, надо же...  Он тяжело, боком
опустился на стул и вдруг затрясся. Глаза у  него были закрыты,
рот  свело,  руки вцепились в край столешницы  --  мертво,  как
якоря. Кажется, он  что-то говорил, но на волю прорывались лишь
искореженные лающие звуки. Я сунулся в  холодильник: там стояла
еще  одна  бутылка вина. Нашел чайную чашку,  налил  до  краев,
поднес  ему  ко рту. С трудом, расплескав  половину,  он  выпил
вино. Чуть обмяк. Ничего, сказал я, все это ничего... пойдемте,
я вас  положу. Он дал увести себя в  комнату, показал на диван:
здесь.  Он  был слабый, как столетний старик. Разберетесь  тут,
что и как, сказал он, вон -- комната сына, там и ложитесь...
     Я  прибрался  на кухне  и  даже  помыл  уцелевшую  посуду.
Выстирал и развесил свою одежду.  Просто  постоял  у окна. Игла
полыхала,  как  свечка. Взрывом ей, похоже, срубило вершину,  и
образовалась  труба,  набитая  всякой  горючей  и   полугорючей
дрянью. Потушить  такой  пожар  невозможно.  Надо просто ждать,
когда  все  выгорит.  Да,  а взрыв-то был, по  всей  видимости,
мини-ядерный:  скажем,  рентгениевая  бомбочка  двадцатитонного
эквивалента...
     Ровно в пять  часов  раздался звонок  в  дверь, и голос  в
динамике сказал:
     -- Папка, открой, это я.

        16.06.1991. 11 час. Ул. Паулюса, 7/11, кв. 7.

     Сквозь сон  я видел: Герберт стоит  в дверях и  смотрит на
этот табор, смотрит долго-долго, и глаза  у  него  при  этом...
Умереть можно за такие глаза. В  комнате  сильно  пахло  гарью,
пылью, бензином, табаком,  потом  -- не было у  них  ни сил, ни
времени  отмываться...  они  повалились  на  брошенные  на  пол
одеяла,  как  срезанные  одной  очередью.  Семь  человек:  пять
мальчиков и  две  девочки,  лет  по  пятнадцать-семнадцать,  не
больше. Команда... Щенячья бригада.
     Потом откуда-то снизу  тяжело  и душно, как смрад, всплыло
ночное: кузов  грузовика  наклоняется,  и  через  борт в жидкую
грязь начинают  падать  кукольно-мягкие  белые тела... Я рывком
сел. Было очень светло.
     Я тихонько, стараясь никого не разбудить,  пошел в ванную.
Герберт лежал на своем диванчике лицом вниз. Возможно спал.
     Одежда моя просохла.  Не до конца, но надевать было можно.
Я снял с себя полосатые пижамные  брюки, сел на край ванны -- и
вдруг весь  застыл. Полное оцепенение, телесное и умственное...
я сидел, держа в руках свои  чуть влажные штаны, и изо всех сил
о чем-то думал.
     Когда это кончилось, лицо и ладони  мои  были  мокрыми  от
пота. Вот  так, переведя дыхание,  сказал я в пространство и не
знаю кому. Пространство  улыбнулось в ответ -- то ли рассеянно,
то ли как-то еще.
     Надо, надо умываться...  Я залез под душ и пустил холодную
воду.  Великое,   господа,   изобретение   --  холодный  душ...
гениальное  изобретение.   Куда  гениальнее,  чем   миниатюрные
бомбочки большой  разрушительной  силы...  Впрочем,  им тоже не
стоит злоупотреблять. Я растерся  полотенцем,  оделся, попрыгал
на  месте: не  гремит  ли что. Тут  же  сообразил, что  греметь
нечему,  оглянулся:   какой   гад  разыграл?  На  стене  ванной
показывала  толстый  язык  нарисованная   смешная   рожа.  Ага.
Один-ноль.
     Один?  Я  внезапно возмутился  собственным  лицемерием.  Я
проиграл уже все, что только мог, вон они лежат, мои проигрыши:
Командор, девочки, ребята, журналист  Валерий,  Анжелика Папст,
грузинские  мальчики,  княжна,  все  -- лежат... А  игра  идет,
ставки до небес, и все, что  я могу поставить -- это я сам. Ну,
что же... так тому и быть. Вдруг стало  страшно. Давно забытое,
подавленное чувство вернулось, и почему-то от  этого страха мне
стало легче. Как будто ощутил опору под ногами...
     После долгого отсутствия в меня возвращался я сам.
     Да,  сказал  я себе тому, который возвращался, да,  именно
так. Не пугайся, тут малость неприбрано и навалено по углам, но
мы разберемся. Мы понемногу разберемся  --  и  сам показал язык
развеселой морде на стене.

        16.06.1991. 12 час. Люблино, ул. Паулюса 7/11, кв. 7

     Мальчишки знали  и  видели  очень  мало, пожалуй, немногим
больше,  чем  я. Ну, что... три дня  назад  началась  стрельба,
поднялся  вой  в  эфире, прорезались неизвестные  радиостанции.
Призывали  к  вооруженному сопротивлению.  В  названных  местах
действительно были  какие-то  люди,  они  давали указания: идти
туда-то и  туда-то,  строить  баррикады, готовиться... пригнали
грузовик с карабинами и всем раздали карабины, но без патронов.
Кричали,  что  нельзя   стрелять   ни  в  каких  солдат,  кроме
рейхсгренадер,  а  тех,  как  назло,  не  было.  Потом  на трех
панцервагенах под'ехали  зулусы  и  открыли  огонь  --  сначала
поверх голов, а потом уж... но все равно многие успели убежать.
Сбились  в  кучку, человек тридцать, стали добывать оружие.  На
тридцать бойцов  пришлось  два  карабина,  девять  пистолетов и
граната. Стали  делать  зажигательные  бомбы. Назвались взводом
имени Савинкова, выбрали командира -- самого горластого. Решили
идти в Останкино -- там,  по  слухам,  окопались чешские полки.
Везде стреляли, кое-где  -- даже из пушек. Казалось, что только
у них какое-то  затишье. Ночью в темноте напоролись на патруль,
многих потеряли и, как бы это  правильно сказать... рассеялись.
Остались  вот  они и  еще  двое,  но  эти  потом  куда-то ушли:
сказали, что за едой, и не вернулись. По радио кричали  о боях,
о баррикадах, о сожженных танах. На другой день добыли автомат:
в подворотне спал пьяный  унтер.  На улице хватали всех подряд,
им чудом удалось  отсидеться в старом товарном дворе: там такой
кавардак, что можно  дивизию спрятать, и никто не найдет. Ночью
опять  начались   перестрелки,  непонятно,  между  кем  и  кем.
Забросали бензиновыми  бомбами  армейский грузовик. А в полночь
по   официальному   радио    об'явили:   восстание   подавлено,
обанкротившееся правительство  арестовано, партия берет  власть
непосредственно. Ну,  а  потом...  видели,  да?  Кто-то до них,
гадов, добрался.  И что интересно:  за все время не попалось ни
одного убитого солдата и ни  одного  сгоревшего  танка.  Убитых
штатских --  да, видели. А вот  солдат... Ни черта  не понятно,
говорили  мальчишки,   похоже,  что  из  нас  сделали  клоунов.
Выходит, мы воевали  за  партию? Я  слушал  и кивал. Герберт  в
полном отчаянии метался  по  комнате. Потом остановился и ткнул
пальцем за окно. А это? Обломленная на уровне смотровой палубы,
Игла все еще дымилась. Это  кто  мог сделать? Ну, сказал я,  не
все  ведь  в  восторге  от  такого  поворота  событий.  Вот  я,
например... и другие. А кто вы, Игорь?-- спросил Герберт совсем
другим голосом.  Я  поручик  егерских  войск  Сибирской  армии,
сказал я.  Мальчишки  уставились  на  меня  круглыми глазами, у
девочек одинаково приоткрылись  рты. Что-то такое я в вас чуял,
сказал Герберт. И какое же  отношение  ко  всему этому?.. Почти
никакого, сказал  я.  Мы  должны были обеспечивать безопасность
глав государств,  но  теперь, очевидно, встреча не состоится...
мою же группу  провалили, я скрываюсь... От гепо? Возможно, что
и от гепо тоже. Это надо запить, пробормотал Герберт и пошел на
кухню. Слушайте, Игорь, сказал Сашка, сын  Герберта, похожий на
него   неимоверно,   а   что   вы  думаете  по   поводу   всего
происходящего?  Я  помолчал. Они ждали. Я маловато знаю,  чтобы
делать серьезные выводы,  сказал я. Все равно, гнул свое Сашка,
маловато -- но больше, чем мы. Да?-- я почесал затылок. Скажите
хоть, на чьей вы стороне! Нет, не так: на чьей  стороне Сибирь?
Ну, ребята, сказал я, Сибирь большая... Наткнулся на его взгляд
и махнул рукой: ладно.
     Герберт с девочками расставили бокалы, откупорили бутылки.
Похоже было на то, что погреба здесь бездонны.  Я пригубил вино
и вдруг выглотал все до дна: такая приключилась  жажда. Мне тут
же налили еще.  Чтоб  егерские офицеры -- и  не  пили вино, как
воду? Ха!
     -- Давайте попробуем,-- сказал я.-- Попробуем разобраться.
Ну,  начнем  с  того  известного факта, что в  Москве  сплелись
интересы по  крайней  мере  десятка...  м-м...  носителей  этих
интересов.  Носителей...  да. Хорошее  определение. Перечисляю:
правительства  Японии  и  Союза  Наций,  правительство   Рейха,
правительство        России,        правительство       Сибири,
национал-социалистическая партия России, армии Рейха и  Сибири,
спецслужбы,  плюс   к   тому   всякого  рода  патриотические  и
национальные движения, плюс союзы предпринимателей... И вот все
это  сошлось  в  одной точке и  в  одно  время.  Вы же помните:
правительство Тихонова побило национал-социалистов  и  пришло к
власти, пообещав  добиться  воссоединения  России с Сибирью. На
том же держится правительство Толстого. Японцам безумно выгодно
ослабление Рейха, они  спят  и видят, как Россия поворачивается
задом  к  бывшей метрополии. Если это произойдет,  они  тут  же
начинают  копать  под  Иран,  не говоря уже об  Индии,  которая
просто упадет им в ладошки.  Они  уже  вложили много миллиардов
марок в ухудшение отношений между Рейхом и Россией. Союз Наций,
в  свою  очередь,  хочет  выгодно  сбыть  с  рук  Британию, ему
хотелось бы иметь  дело  с сильным и стабильным правительством.
НСПР при  воссоединении  имеет  шанс остаться легальной партией
только  в  том случае,  если  на  Сибирь  будет  распространено
государственное устройство  нынешней  России. Может быть, вы не
знаете:   в   Сибири   запрещены    и    преследуются   партии,
провозглашающие  национальное или  социальное  неравенство.  Ни
армии, ни предприниматели от воссоединения на любых условиях не
выгадывают  ничего:  слишком  много  сил  и  средств  уйдет  на
конвергенцию экономик, унификацию вооружений  и  тому подобное.
Похоже,  что  Толстой  на   несостоявшейся   встрече  готовился
предложить    некий    компромиссный    план:    восстановление
национального   единства   при    сохранении    государственной
самостоятельности...  создание некой  конфедерации  или,  может
быть, об'единение России и одновременное вступление ее в состав
Рейха...  не  знаю,  трудно  сказать. Понятно, что все  это  не
устраивало   ни   в  малейшей  мере  ни  патриотов,  ни   новых
националитов,  ни  партию. Это здесь. В Сибири свои  сложности.
Там, например,  очень  сильны  прояпонские  настроения.  "Мы --
азиаты..."  --  ну, и так далее. Есть  и  проамериканские,  так
сказать,  в   благодарность  за  прошлое  --  а  следовательно,
антигерманские. Толстой держится на  об'единительной  идее, его
германофильство  как  бы  входит  в  условия  игры -- но,  сами
понимаете, в такой ситуации ему необходим  чистый выигрыш. Даже
потеря темпа  для него сейчас -- почти поражение.  И вот в этой
заморочной ситуации к власти в России приходит партия, которая,
с одной стороны, желает отделения  от  Рейха, а с другой --  не
воссоединения с Сибирью, а присоединения Сибири...
     Я не успел договорить. Раздался страшный  треск, грохот, в
воздухе мелькнуло  что-то  красно-черное, полосатое -- я понял,
что, и успел зажмуриться, но даже сквозь веки пробился свирепый
розовый свет, опалило лицо, забило уши,  и  несколько  минут  я
ничего  не  слышал...  Это  была  шоковая  граната.  Нас  взяли
тепленькими. Я таращил глаза, делая вид,  что ослеплен начисто,
и видел, как  солдаты в черной  полевой форме собирают  с  пола
скорчившихся детей, вяжут им  руки  и выталкивают за дверь. Мне
тоже связали руки -- за спиной, подхватили под  локти и повели,
направляя, к двери,  к лестнице --  я думал, столкнут,  нет  --
дали нащупать ступеньки и спуститься нормально. Во дворе машины
не было, солдаты  брали  детей за шкирки, как  котят,  и вели к
подворотне --  той, через которую я  не смог пройти  ночью. Мне
вдруг показалось, что  это: здоровенный солдат, и в каждой руке
у него по мальчишке -- уже было, недавно... но потом сообразил,
что  это  вспомнился детдом. Решетчатые ворота были открыты,  в
них   просовывалась   задница  армейского   крытого  грузовика.
Унтер-офицер, худой, как  жердь,  негр, обшаривал всех с головы
до  ног,  а  два  солдата, подхватывая мальчишек  под  коленки,
перебрасывали  их  через  борт.  Девочек унтер обшарил  так  же
равнодушно, как и ребят.  Потом  принялся за меня. Закончив, он
вдруг двинул меня  кулаком в живот -- я непроизвольно напрягся,
и  удар  получился  как  по  доске.  Зольдат?--  спросил  негр.
Спортсмен, сказал я.  Он ухмыльнулся и что-то крикнул наверх, в
машину, невидимым мне охранникам. Потом  тем  же  манером  меня
перебросили  через   борт.  Через  минуту  за  мной  последовал
Герберт.
     Сидеть можно было  только на дне кузова. Кроме нас, взятых
только что, в машине было еще человек десять. Три автоматчика и
офицер надзирали  за  порядком.  Через  борт  заглянул еще один
офицер, что-то сказал -- кажется, по-португальски. Махнул рукой
и исчез. Машина тронулась и свернула направо.
     -- Он сказал, что  на  стадион заезжать не будем,-- сказал
Герберт.
     Я кивнул.
     -- Вы поняли, что это значит?-- с ужасом спросил он.
     -- Молчатье!-- приказал офицер.
     -- Прорвемся,-- сказал я.
     Освободить руки от веревочных пут  было  не  так трудно --
это вам не наручники. С  наручниками  приходилось  возиться  по
часу.  Я  посидел  немного,  держа  руки  за спиной, чтобы  как
следует восстановилось кровообращение.
     -- Куда нас везут, как  по-вашему?--  шепотом  спросил я у
Герберта.
     -- В котлован,-- сразу же ответил он.-- Говорят, там вчера
уже расстреливали.
     -- Какая туда дорога и сколько ехать?
     -- Дорога  по  полям... грунтовка... ехать минут десять...
вот мы на нее сворачиваем.
     Грузовик замедлил ход, свернул налево, кренясь,  преодолел
ухаб и покатился дальше, трясясь на мелких неровностях.
     -- Хорошо,-  сказал  я.--  Герберт, сосчитайте медленно до
двухсот, а потом постарайтесь привлечь внимание этого хмыря...

        16.06.1991. 17 час. Турбаза "Тушино-Центр".

     -- Сигарету...-- прошептал  я,  валясь на песок. Кто-то из
мальчишек  бросился  к  одежной  куче. В глазах у  меня  плыло,
вместо легких было по мотку колючей проволоки.
     -- Ну?-- нетерпеливо выдохнул Сашка.
     -- Нашел,- сказал я.-- Открыл. Пусто.
     -- Пусто?-- не поверил он.-- Как -- пусто?
     -- Абсолютно,-- сказал я.
     Алик,  бегавший  за  сигаретами, вернулся, раскурил  одну,
сунул мне в зубы.
     -- Спасибо,-- кивнул я.
     -- Там пусто,-- сказал Сашка.
     Алик с невыразимой обидой уставился на меня.
     -- Как же так? Вы же говорили -- никто не откроет...
     --  Если  не  знает  ключа -- то да.  Значит...  значит...
Парни,  это  значит  только одно --  еще  один  из  наших жив и
действует.  И,  видимо, не в одиночку  --  иначе он не стал  бы
выгребать все. Так что...
     -- Это  хорошо,--  сказал  Сашка.--  Но  нам-то что теперь
делать?
     -- Подумаем,-- сказал я.
     Я сел. Стряхнул песок со щеки. Я был в песке по самые уши.
На меня налип весь пляж.
     -- Но как же?-- не мог успокоиться Сашка. Алик хлопнул его
по плечу.
     -- Надо подумать,-- повторил я.-- Пошли в машину.
     Пацаны  подождали,  пока  я  окунусь,  смою  песок,  потом
оделись и потопали впереди меня по тропе. Я нес форму  в руках,
обсыхая на  ходу. Машина наша  так и стояла на обочине, часовые
прохаживались рядом, Герберт без фуражки сидел в кабине. Увидев
нас, он спрыгнул на землю и быстро пошел навстречу.
     -- Нашли?-- нервно спросил он.
     -- Пустой,-- сказал я.-- Опоздали.
     Он вопросительно поднял брови.
     -- Один из моих парней  уцелел,--  сказал  я.-- Думаю, что
это его рук дело. Больше некому.
     -- Ясно... Что ж, так, может быть... У нас все спокойно,--
резко переключаясь,  четко  отрапортовал  он.--  Один  раз мимо
проехал панцерваген, затормозил, но не остановился.
     -- Вам идет офицерская форма,-- сказал я.
     -- У нас в роду были офицеры,-- сказал Герберт.-- Был даже
генерал. Генерал Линевич, не слышали? Русско-японская.
     -- Не помню... Один мой дед был польский офицер. Он воевал
с  Гитлером,  но  расстреляли  его большевики. Другой  дед  был
испанский офицер, он воевал  за  Гитлера, потом со своей частью
перешел на  сторону  Сибири.  В  сорок  девятом его расстреляли
возрожденцы. Мой отец  был  на сборах, когда начался офицерский
мятеж шестьдесят первого года. Не знаю даже, на чьей стороне он
оказался...
     -- У вас есть дети?-- спросил Герберт.
     -- Нет.
     -- Это очень плохо...
     -- Иной раз  мне кажется, что долги моих предков достались
мне. И не хочу никого нагружать своими долгами...
     -- А у меня Сашка. И я не знаю, что делать.
     -- Надо уходить из города
     -- Как они могли узнать, что у нас... что дети...
     -- Телефон.
     -- То есть?
     -- Я слышал, что кто-то из девочек звонил родителям.
     -- О, боже. Какие же сволочи.
     -- Да уж.
     --  Слушайте,  Игорь!-- бешено  зашептал  Герберт.--  Надо
спрятать детей! Надо спасать детей!
     -- Спрячешь их, как же...
     -- В метро! Во внешнее кольцо!
     --  Я  не в том смысле.  И  внешнее кольцо не подходит  --
там-то уж точно будут искать.
     -- Ну придумайте хоть что-нибудь!
     -- Они просто  не захотят прятаться... если их не убедить,
что это засада...
     -- Я же знал, что вы придумаете.
     -- Подождите, я еще ничего не придумал...
     На   меня   вдруг   накатило:   нетерпение,   раздражение,
разочарование во всем на  свете  -- все вместе. Отвернувшись, я
стал одеваться.
     --  Мы  будем стоять тут или поедем дальше?--  напряженным
голосом спросил Герберт.
     -- Поедем,-- сказал я.-- На Черемисовскую...


        16.06.1991. 18 час. 15 мин. Ул. Черемисовская, 40.

     Мы постарались произвести побольше шума. Дверь, по крайней
мере, я вышиб очень громко --  автоматной  очередью.  Потом  те
ребята, которым досталась форма, стали вытаскивать  и грузить в
машину коробки и ящики, а  штатский  наш  контингент  незаметно
прошмыгнул  вниз.  Пока  все  это происходило, мы  с  Гербертом
обошли  дом  кругом. Под'езд меблирашек был заперт на  огромный
висячий замок, на стук никто не отозвался. Похоже было, что все
действительно смылись.
     -- Господа ищут владельцев?-- спросили сзади по-немецки.
     -- Да,-- я обернулся. У крыльца стоял старичок с зонтиком.
У старичка были пепельные волосы до плеч и пепельная бородка.--
Мы из военной комендатуры.
     --  Все  уехали  позавчера,--  сказал  старичок.--   Одних
грузовиков для перевозки в