казала княжна,
верю в Бога-творца, который бессильно смотрит на мир, созданный
им когда-то, и в Христа, сына человеческого, однажды собравшего
на себя все грехи мира и унесшего их Господу... рассказать, что
там было на самом деле? Вы знаете это?--  удивился я.-- Откуда?
Просто знаю... просто поняла,  как  это было... как должно было
быть, чтобы  получилось  то,  что получилось... Рассказать? Да,
сказал я.  Иисус вовсе не  был божьим сыном, сказала княжна. Он
был нормальным мальчиком в большой семье плотника. Ему и самому
предстояло  стать  плотником...  времена  были  смутные,  семья
бежала в Египет, вернулась... Иосиф работал, Иисус помогал ему,
он уже многое умел, он был способным мальчиком... так бы  все и
шло, но  умер Август, а  в провинции было неспокойно, и однажды
несколько еврейских мальчиков напали на римский патруль и убили
солдата. Их  тут же схватили,  а может быть, схватили других --
какая  разница?  По закону  их  должны  были  передать  местным
властям, а  те -- осудить на  смерть, на побивание  камнями. Но
слишком  неспокойно  было в провинции, и комендант сделал  вид,
что  не  слишком  силен  в тонкостях законов...  На  территории
гарнизона  действовали   законы   Рима.   Комендант  послал  за
плотником, привели плотника с подмастерьем, и  комендант -- сам
или  через  кого-то из подчиненных -- велел  им  изготовить  по
чертежам  три   креста   для   распятия.   Им   дали  дерево  и
инструмент... а может быть, инструмент они  принесли с собой...
Римский крест для распятия, изготовленный по  всем правилам, не
так уж  прост: там и блок  для поднятия перекладины,  к которой
приколачивают руки,  там  и  специальный  колышек,  на  котором
распятый как бы сидит --  потому  что иначе, виси он только  на
руках, дыхание  остановится  через  три-четыре  часа -- слишком
быстро, по мнению римлян... Плотники сделали  то,  что  от  них
требовалось.  Комендант  посмотрел,  остался  доволен  и  велел
хорошо заплатить за работу: по десять  серебряных тетрадрахм за
крест. Мальчиков распяли. Они мучались несколько суток -- как и
положено по римской процедуре казни... Иисусу было четырнадцать
лет. Он рос -- и вдруг обнаружил, что случай этот растет вместе
с ним.  Проходили годы, а из  памяти ничего не  стиралось. Хуже
того: стиралось все остальное, а это -- занимало освободившееся
место. Иисус не  мог  больше смотреть на плотницкий инструмент.
Братья  и   сестры   раздражали  его.  Мать  казалась  мелочной
мещанкой.  Отец  -- чуть  ли  не  преступником.  Стоило  побыть
немного в тишине, и в  ушах  возникал тот звук, что исходил  от
распятых мальчиков и который мог бы быть стоном, если бы  у них
оставались силы стонать.  Он пытался пировать с друзьями -- это
было  еще  тяжелее. Он  просил  совета  у  раввинов  --  они не
понимали его. Тогда он уходил  в  пустыню  -- специально, чтобы
слушать этот звук.  Он  понял в  пустыне,  что Бог избрал  этот
способ, чтобы говорить  с ним. И  понял, что именно  он  должен
делать... потому что -- и это он тоже понял в пустыне -- каждый
из живущих отвечает за все. За все, что происходит в этом мире.
Да, он должен собрать у людей их грехи, предстать перед Богом и
сказать: Боже, мы ведь не просили Тебя создавать нас, Ты сделал
это по собственной  прихоти, так почему же теперь Ты отвращаешь
лицо  свое  от нас? Мы --  образ  Твой и подобие, значит,  наши
грехи  --  это  и  Твои  грехи, и  Ты,  когда  смотришь  в нас,
смотришься в зеркало; так на, возьми себе грехи  наши, ибо люди
виноваты лишь в том, что  пришли  в этот мир такими, какими  Ты
сотворил их. И Иисус ходил и  проповедовал  среди  людей  самых
низких, среди бродяг,  мытарей и блудниц, чтобы собрать на себя
их грехи, и многие ходили с ним, и среди всех -- его двоюродный
брат Иуда  и Симон по прозвищу  Петр, то есть  Камень. Помните,
что  все вы  есть  образ и подобие  Божие,  говорил Иисус,  так
будьте же достойны того: прощайте врагов  ваших, не противьтесь
насилию, ибо волос  не  упадет с головы без  воли  Божьей, и не
блудите  даже  в помыслах ваших... Так он  шел,  приближаясь  к
Иерусалиму, где и  должен был завершиться путь его. Была Пасха,
день освобождения  из  египетского плена, день, когда следовало
ждать нового мессию. И тогда  Иисус  открыл  свой страшный план
тем,  кому верил,  как  самому себе: Иуде  и  Петру. Ему  долго
пришлось  убеждать  их и доказывать, что без этого  последнего,
смертного шага все прочее  --  напрасно. Наконец, он их убедил.
Иуда  пошел  и  донес  на  него,  что он  называет  себя  царем
иудейским,  а   Петр   свидетельствовал   о   том  перед  судом
синедриона, потому что по  закону  никто не может быть обвинен,
если против него не будет двух  свидетелей. Остальное известно.
Иисус взошел  на крест и  принял ту смерть, которой желал, Иуда
отправился вслед за ним, а Петр  сумел  избежать  подозрений  и
проповедовал  именем   Иисуса   еще  много  лет...  Бог  принял
искупительную жертву Иисуса, назвал его своим  приемным сыном и
пообещал потом, когда в мире все придет к  концу, разобраться с
каждым в отдельности  и каждому воздать  по делам и  вере  его.
Пока же,  сказал  Бог,  вмешательство  нежелательно, потому что
каждый  случай  проявления божественной  воли  лишь  усугубляет
страдания людей, и с этим  уже  ничего  поделать нельзя, такова
структура этого  мира; а потом  Иисус -- если у него сохранится
это желание --  может создать свой  новый и прекрасный  мир  --
такой, каким  он его себе  представляет. Бог поможет ему в этом
деле...
     Гордая история, сказал я. Да, так оно и было... Так  оно и
было, подтвердила княжна, я вздохнул, гордая история... Не было
никакой ночи,  вечерние  сумерки,  утренние  сумерки,  и ничего
между ними,  солнце,  сказала  княжна,  солнце, оранжевый лучик
косо пополз по  стене... новый день, девочка, новый день... еще
один день,  подаренный  нам  для  наших  злодейств...  Спасибо,
сказала княжна. Помилуйте, за что? За то, что  не стали меня...
Соблазнять?-- догадался я. Да, сказала она,  вам ведь хотелось?
Еще бы. Мне тоже, сказала она. Только почему-то нельзя было, вы
чувствовали? Да. Все это странно  и  непонятно...  А разве есть
что-нибудь не  странное  и  понятное?--  спросила она. Пожалуй,
нет. Орали вороны. Немыслимое  воинство  "московских соловьев",
серых ворон,  встречало  возвращение  светила. Что-то зловещее,
сказала  княжна.  Да, согласился я, к этим  птицам  подошел  бы
набатный звон и  зарево на все  небо. И летящие  черные  хлопья
бумажного пепла,  сказала княжна. Видели? Да. Видела. Видела...
Зачем вам все это?-- спросил я. Не знаю, сказала она, почему-то
не получается  по-другому...  можно,  я повернусь чуть-чуть? Мы
так долго  лежали  неподвижно,  что  перестали чувствовать свои
тела. Она  отстранилась  слегка,  повернулась  на  спину, лицом
вверх.  На  щеке  отпечатался  уголок  воротника  моей  рубахи.
Наверное,  в этот  миг  я и уснул.  Проснулся,  ощущая боль  от
врезавшегося в тело ремня -- и острое, пронзительное чувство то
ли непоправимой ошибки,  то ли огромной утраты -- одно чувство,
без предмета его;  это было так  сильно и внезапно,  что  жаром
охватило лицо и  руки -- и  сердце, замерев, забилось  сразу  в
третьем режиме. Я лежал,  не  шевелясь, не меняя ритма дыхания,
но воздух надо мной дрожал, как над горячей крышей...

        12.06.1991. 10 час. 30 мин. Улица Черемисовская, 40. Фирма
"ЮП".

     --  Ты  как адмирал  Нельсон,--  сказал  я.--  Главное  --
ввязаться в схватку, а там -- Бог поможет Англии.
     -- Кац-Нельсон,-- поправил меня Командор.-- Да, прадедушка
Хаим был бы таки доволен этим сравнением, нет?
     Прадедушку Хаима Командор выдумал. Он чернявый -- так что,
может  быть,  и течет  в  нем еврейская  кровь.  А может  быть,
армянская. Или ассирийская. Он  сирота  -- как почти все актеры
"Трио". Он даже  не  знает, откуда  взялась  в метрике эта  его
фамилия: Резанов. Крупицыны вот знают... Похоже,  поэтому в нем
просыпается время от времени национальная озабоченность.
     А  может,  он  и  впрямь  потомок  того  самого  командора
Резанова, врага и соратника Крузенштерна?..
     Интересно, что Командор уверен, будто привлечение в "Трио"
сирот об'ясняется  только  экономикой:  не  надо  потом платить
пенсий.  Я  пытался  рассказывать  ему  об  янычарах, но он  не
очень-то слушал.
     Панин  потряс  сигаретной  пачкой,  порвал  ее,   заглянул
внутрь, потом  вопросительно  обвел  глазами  нас;  я отдал ему
свою. Панин закурил и откинулся на спинку стула. Стул угрожающе
заскрипел.
     --  По-моему,   Пан,--   сказал   Панин,  скося  глаза  на
сигаретный огонек,-- ты сам отворачиваешься от своих же правил.
Необходимый   минимум   информации  мы   имеем,--   он   кивнул
подбородком на стопку личных карточек,-- а все остальное -- это
праздное любопытство.
     Я курил и смотрел на них обоих. Конечно, они были правы. И
по  форме,  и   по   существу.  Нам  нужно  сорвать  покушение,
обеспечить безопасность четверки -- все прочее  не наше собачье
дело. Но, но, но... что-то не давало покоя.
     Эти триста миллионов в сейфах "КАПРИКО", о которых сообщил
Феликс? М-м... а что мне до них?
     -- Где у нас карта?-- спросил я.
     Панин подал карту.
     Так... Здесь найдена  псевдобомба...  здесь и здесь -- еще
две  квартиры,  снятые "пятимартовцами"...  Это  --  посольство
Союза  Наций,  это  --  Сибири.  Это  --  "КАПРИКО"  со  своими
сейфами...  Не  может   же  быть  случайным  то,  что  все  они
расположены на пятачке диаметром полтора километра?
     -- Сколько  могут  весить эти триста миллионов наличных?--
спросил я Командора.
     -- Тонны  две,--  сразу  же  ответил  Командор.-- Крупными
купюрами, разумеется.
     --  Крупными...  крупными...  конечно, крупными! О,  черт!
Парни, я все понял. Смотрите сюда: завтра кто-то звонит в гепо,
в  бургомистрат  -- неважно -- и говорит,  что  в  окрестностях
сибирского  посольства  установлена атомная  мина.  Что  делают
власти? Эвакуируют население  и  ищут мину. Находят. Прежде чем
всех не  эвакуируют,  за  обезвреживание саперы не принимаются.
Так? За  это время -- сколько пройдет? Час,  два, три? -- можно
вскрыть десяток сейфов. Что  дальше?  Надо вывезти -- две тонны
бумажек.  Как?  Ясно -- повязать саперов  и  в их форме, на  их
машине, при мигалках, при полицейских мотоциклистах... понятно.
Но это еще не все! Встреча четверки назначена на полдень. Утром
они  слетятся...  ладно. Если в городе будет об'явлена  атомная
тревога, их же спустят в  бомбоубежище  -- а как раз под  Иглой
проходит туннель Внешнего кольца  метро...  и вот здесь он тоже
проходит!-- я ткнул пальцем в то место Лосиноостровского парка,
где густыми штрихами отмечены были челночные рейсы легковушек.
     -- Внешнее же кольцо затоплено,-- сказал Панин.
     -- Ну и что? Если заряд от мины есть...
     -- Ребята,--  сказал  Командор,--  а ведь может оказаться,
что мы опоздаем...
     -- Да,-- сказал Панин.-- Тем  более  --  надо убирать всех
сегодня.
     -- Я думаю так же,-- сказал Командор.-- Времени уже нет. И
потом не забывай  -- на нас  в любую секунду  может  наткнуться
гепо. И тогда вообще -- все.
     -- Анекдот про обезьяну помнишь?-- спросил Панин.
     -- Про шкурку банана?
     -- Нет. "Не надо думать, надо трясти".
     -- И впрямь про нас.
     -- Про нас.
     Я разворошил стопку карточек. За сутки она пополнилась еще
четырьмя   выявленными   террористами.   Фотография   грузового
фургона, взятого ими в прокате. Фургон  второй  день  стоит  на
охраняемой  стоянке   в   трех  километрах  от  Иглы.  Впрочем,
дальность боя сташестидесятимиллиметрового миномета, состоящего
на    вооружении   Русского    территориального    корпуса    и
используемого, в  числе  прочего, для стрельбы атомными минами,
составляет семь с половиной километров... Ладно, грузовик можно
просто сжечь. Банальной бутылкой с бензином -- Командор бросает
их  на  восемьдесят  метров.  А  вот  всех зтих ребят  придется
убирать голыми руками... или почти голыми.
     -- Слушай,-- сказал  Панин,-- а может, все не так? Возьмем
этот муляж бомбы...  Нодар звонит на квартиру, ему не отвечают,
он звонит еще, потом посылает туда Иосифа. Иосиф видит, что нет
ни бомбы , ни парня. Возвращается к Нодару, вместе они звонят в
разные места, наконец, в кассы, и узнают, что  этот парень взял
билет в Бейрут. Но в аэропорт, чтобы узнать, улетел ли  он, они
уже не звонят.  Что, уверены, что улетел? А по-моему, наоборот:
они знают, что на  дорогах  радиационый контроль, а мина светит
-- и не проскочить... То есть они сами не подозревают, что мина
свинцовая...
     -- Думаешь,  если бы они знали об этом,  то позвонили бы в
порт?
     -- Думаю, да.
     -- То есть -- кто-то их с этой миной надул?
     -- Скорее всего, так.
     -- Интересный оборот... японские болваны... да.
     -- Чуешь, чем пахнет?
     -- Надувными танками пахнет... Но  все  равно  -- нам надо
доделывать дело.
     -- Придется.
     -- Придется, Сережа... А мне придется  постоять в сторонке
и подождать, пока вы там ковыряетесь.
     -- Не самая худшая участь.
     --  Да.  Ладно, тогда я с'езжу сейчас  в  Лосиный  Остров,
посмотрю там  на месте, что и  как. Оттуда вернусь  на турбазу,
отпущу Крупицыных. Ну, а вы -- можете начинать.
     -- Как  Яков  скажет,--  усмехнулся  Командор.-- Он теперь
главный...
     В подвале Гера возился с  правой  передней  дверью  нашего
"зоннабенда".  Мы  потому так  любим  "зоннабенд",  что  в  нем
огромное колличество  мест,  где  можно  устраивать  тайники --
причем такие тайники, что без автогена не доберешься -- если не
знать,  как  они открываются. В каждой дверце, например,  можно
спрятать по паре пистолетов, при  этом  даже  заводские  пломбы
останутся  на  месте.  Достать  же  пистолет  можно  секунд  за
пятнадцать. Я  перекинулся  с  Герой  парой  слов, взял большую
канистру с  "лешачьим  бензином"  --  жидкой  взрывчаткой очень
неплохой мощности, по запаху и консистенции действительно почти
неотличимой от бензина,  -- и взрыватель  к ней. Яков  сидел  в
своей конуре.
     -- Ну, как?-- спросил я.-- Скоро?
     -- Уже почти все. Шлифую. А что, надо быстро?
     -- Нормально, Яков. Не суетись. Времени  у  нас  вагон  --
делай хорошо.
     Времени у  нас, на самом  деле, почти не оставалось, но на
этой работе  его  экономить  не  следовало:  Яков  синтезировал
голоса Нодара, Иосифа  и княжны. Примерно такую фразу: "Молчи и
не о чем не спрашивай. Выходи из дома, тебя ждет  машина. Делай
все, что тебе  скажут..." Что-то в  этом духе. Командор  у  нас
большой спец по убедительным текстам. От  того, как убедительно
получится это после перевода и  обработки  на  яковом  раухере,
зависит наш  успех -- а также  целостность шкур и  Командора, и
всех остальных...
     -- Где там у нас Валечка?-- громко позвал я.
     -- Ту-ут...-- тоненький голосок из-за штабеля коробок.
     -- Минута на сборы. Форма одежды охотничья...

        11.06.1991. 13 час. 45 мин. Лосиноостровский парк.

     Валечка оказалась куда  лучшим  следопытом, чем я: это она
заметила  слегка  примятый и надломанный по низу куст.  Похоже,
волокли что-то  тяжелое. Если бы не этот след,  мы так ничего и
не нашли  бы: бетонная крыша этой  будки, или колпака,  или как
его еще  назвать? -- была вровень с землей,  заросла мохом, и с
трех шагов  ни черта не было видно. Яма,  в которой этот колпак
стоял, окружена была  кольцом  ломкой прошлогодней травы, и тут
"след волочения" виден был отчетливее.  Яма  как  раз  скрывала
человека,  а  между   земляным   ее  краем  и  стенкой  колпака
промежуток  не  превышал  одного  метра.  Валечка  осталась  на
стреме, я полез в яму.  Пришлось  встать  на четвереньки, чтобы
увидеть  отверстие,  примерно  шестьдесят  на  сто,   забранное
толстой решеткой. Судя по царапинам на темной ржавчине, решетку
недавно снимали. Я просунул между прутьями  булыжник и отпустил
его в свободный  полет. Раз... два... три... плюх. Метров сорок
-- и вода. Хорошо... Я сходил к машине за канистрой  и шведским
ключом.  Болты,  на которых крепилась решетка, были смазаны.  Я
поставил взрыватель  на  двухчасовую  задержку,  просунул его в
горловину канистры, намертво  запер  канистру и бросил ее туда,
вниз. Гросс-плюх!  Поставил  решетку на место. Атас, прошептала
Валечка, солдаты! Это было хреново.
     Извиваясь, как  змеи, мы ползком пробирались сквозь кусты,
стараясь как можно  более бесшумно как можно дальше убраться от
колпака. Наконец,  мы решили, что отползли достаточно, обнялись
и   начали   целоваться,  изображая   романтически  настроенную
парочку. В этой  имитации  любострастия мы зашли уже достаточно
далеко,   когда,   наконец,   над   нами   раздалось    дружное
жизнерадостное ржание  и  посыпались  советы нам обоим. Патруль
состоял из четырех солдат  и  офицера. Судя по акценту, солдаты
были венграми,  офицер  --  баварец.  Валечка  изображала дикий
стыд, я  -- бессильную ярость. В ответ на  мою гневную тираду о
том, что скоро к каждой койке поставят по  солдату с автоматом,
офицер поощрительно  похлопал  меня  по  плечу: уходим, уходим,
ничего не поделаешь, государственная служба.  А  то  бы мы тебе
помогли. Так что задай ей перцу и от нашего имени.  Кстати, там
ваша машина? Где? Во-он там. Должно быть, наша,  а что? Ничего,
просто уточнил.  Так что --  успехов вам обоим в вашем нелегком
деле... Они двинулись дальше, оглядываясь и делая поощрительные
жесты. Продолжим?--  предложила  Валечка.  Я посмотрел на часы.
Некогда, некогда, дорогая, надевай трусы -- и в машину. Чертовы
гансы,  сказала  Валечка,  всю  малину обгадили. Какие  же  они
гансы, когда они венгры?-- сказал  я.  Все  одно гансы, сказала
Валечка,  змеей  вползая  в  свои  узкие  обтягивающие  брючки,
помнишь, как у  Гоголя?  В машину,  в  машину, торопил я.  Что,
неужели эта  чернявка  лучше  меня?--  Валечка,  если можно так
выразиться, всем телом сделала непристойный жест; ее маленькие,
с лимон,  грудки  возмущенно  топорщились.  Что-о?  Да не делай
такого лица, сказала  Валечка,  поворачиваясь, видела я, как ты
на нее смотрел... Глупости какие-то городишь,  сказал  я  ей  в
спину. Черт-те что... Голос у меня был немыслимо фальшивый.

        11.06.1991. 15 час. Турбаза "Тушино-Центр".

     --  Алло,   справочная?   Дайте   мне,  пожалуйста,  номер
телефонной станции  сто  семьдесят  первой.  Да,  да, аварийную
службу. Спасибо, запомнил. Спасибо...
     Я  набрал  шесть  цифр,  до кнопки "7" дотронулся,  но  не
вдавил ее; естественно, никакого соединения ни с кем...
     -- Алло, аварийная? Я не  могу  дозвониться  по  телефо...
что?  Вас  плохо  слышно.  По  телефону  сто семьдесят один  --
шестьдесят пять -- шестьдесят пять...  Да.  Не  понял. Что? Как
это нет контакта? Что? Несколько часов? У меня  срочное дело, я
не  могу  ждать   несколько   часов.  Да,  именно  убытки.  Да,
пред'явлю. Да. Хорошо. До свидания.
     Я положил  трубку  и  повернулся  к  княжне. Она, наклонив
голову, стояла у окна.
     --  Я  все слышала,--  сказала  она.-- Но  как  же это  не
вовремя, о, боже...
     -- Предлагают  воспользоваться  услугами  телеграфа, -- за
счет телефонной компании,-- сказал я.-- Но, думаю...
     -- Нет-нет, это не годится... это совсем не то...
     --  Вряд  ли это  гепо,--  сказал  я.--  Они  предпочитают
устраивать телефонные засады.
     --  Кто  знает?  Может  быть, им проще  прервать  связь...
перекрыть дороги?..
     -- Вообще-то на их месте я бы так и сделал. Но, Кето... не
поймите меня  как-нибудь  не  так...  неужели нет какого-нибудь
запасного канала связи?
     -- Есть,-- сказала няжна.-- Но  еще  не  время прибегать к
нему. Нет ведь никакой спешки, не так ли?
     -- Спешки пока нет...
     --  В  конце  концов,  у  Грифа  есть  возможность  самому
связаться со мной.
     -- Об этом мы не договаривались.
     -- Не беспокойтесь, Иго