ая.
     Подскочивший Женя  сунул  мне  в  руки  шприц  и  пузырек  с
сывороткой. Какое счастье, что я держал ее наготове и так  быстро
нашли!
     Но ведь змеи редки в этих  краях,  они  чаще  встречаются  в
низовьях Нила, недаром  изображение  кобры  служило  в  древности
эмблемой Нижнего Египта. Хотя здесь, в горных долинах,  их  тоже,
наверное, немало. Но как могла она забраться под подушку?..
     Эти отрывочные мысли чехардой мелькали у меня в голове, пока
я дрожащими руками набирал в шприц спасительной сыворотки.
     Павлик  вдруг  мягко  начал  валиться  набок.  Его  тут   же
подхватили, удержали. И я быстро сделал укол.
     Минуты две,  показавшиеся  нам  бесконечными,  Павлик  лежал
неподвижно на песке. Потом он  слабо  застонал  и  открыл  глаза.
Только теперь, видно, он испугался  по-настоящему,  лицо  у  него
побледнело, осунулось и приняло  какое-то  по-детски  растерянное
выражение.
     -- Грейте скорее воды, кипятите чай, -- распорядился я. -- И
готовьте машину.
     Самое  страшное,  кажется,  миновало.  Но  его  надо    было
немедленно  увозить  отсюда.  Наверняка  еще  потребуется  помощь
опытного врача. А где его взять? Добраться  бы  до  Нила,  а  там
можно по радио вызвать самолет из Асуана,  там  на  строительстве
опытные врачи.
     -- Быстро  матрац  в  машину,  устройте  его  поудобнее,  --
продолжал командовать я, направляясь в палатку, чтобы одеться. --
Мы поедем вперед, а вы свертывайте лагерь  и  следуйте  утром  за
нами.
     "Вот и  кончились  наши  поиски",  --  промелькнула  горькая
мысль, но тут же пропала, оттесненная массой неотложных забот.
     Когда я через несколько минут вышел из палатки, уже  готовый
в дорогу, ко мне подошел старый Ханусси, волоча за хвост по песку
большую кобру. Голова у нее была размозжена чем-то тяжелым.
     -- Ударил палкой, -- пояснил он. -- Я много их убивал, когда
работал в  Луксоре  и  Тель-аль-Амарне.  Как  увидел,  что  ганеш
выползает из палатки, сразу схватил палку и...
     Но у меня и на этот раз не  хватило  времени,  чтобы  узнать
поподробнее,  как  все  это  произошло.  Надо    было    спешить,
действовать. Я торопливо пожал старику руку, поблагодарил  его  и
пошел к машине, в которую уже уложили Павлика. Он был в сознании,
но все время стонал. Рука вздулась и посинела.  Поколебавшись,  я
на всякий случай сделал еще один укол, хотя и не знал,  нужно  ли
это.
     Мы напоили Павлика горячим чаем и тронулись в путь.
     Никогда, наверное, не забуду этой бешеной поездки по  ночной
пустыне. В слабом свете  фар  она  казалась  ровной,  как  крышка
стола. Но стоило прибавить скорость, как предательские рытвины  и
бугорки подбрасывали машину  с  такой  силой,  что  мы  стукались
головами о брезентовый тент  и  падали  друг  на  друга.  Останцы
призраками вырастали вдруг перед  самой  машиной,  и  шофер  едва
успевал выворачивать баранку. Но держался он молодцом: выжимал из
машины все, что было возможно.
     При  каждом  сильном  толчке  я  испуганно  поворачивался  к
Павлику. Ему доставалось трудно, но он  пытался  успокоить  меня,
приговаривая:
     -- Ничего, ничего, Алексей Николаевич. Я живучий...
     Потом вдруг спросил:
     -- Как же все-таки эта проклятая змея попала под подушку?
     -- Ну, брат, на то она и змея.
     Что я мог еще  ответить?  Кажется,  мы  принимали  все  меры
предосторожности: спали не на  земле,  а  на  раскладушках,  хотя
многие и ворчали: незачем, дескать, их таскать по пустыне,  мягче
спать прямо на песке. Но вот змея все-таки ухитрилась забраться в
палатку да еще каким-то образом вползла на койку и спряталась под
подушкой.
     Хорошо хоть сыворотка оказалась под рукой. А вот рацию мы не
захватили зря. Тогда можно было бы не мчаться  сейчас  по  ночной
пустыне, а вызвать самолет прямо сюда. Сесть он смог бы на  любой
площадке.
     "Ладно, -- оборвал я себя. -- Нечего сожалеть о том, что  не
сделано. В будущем постарайся действовать умнее, а пока  остается
одно -- как можно скорее добраться до базы".
     Мы приехали туда только к полудню.  Стремительно  промчались
по улицам селения, подняв тучу пыли, и сразу  взбудоражили  всех.
Навстречу нам из палатки выскочила Зиночка, заахала,  начала  тут
же зачем-то кипятить воду на примусе. Андрей Аккуратов  на  своих
руках только успел перенести Павлика из  машины  в  палатку,  как
вокруг уже собрались почти все наши рабочие во  главе  с  раисом.
Посмотрев на Павлика, снова  впавшего  в  забытье,  раис  покачал
головой и торопливо ушел куда-то.
     Быстро наладив рацию, мы начали вызывать Асуан. Он не  сразу
откликнулся сквозь треск разрядов и разноголосицу других станций.
Воздух был насыщен электричеством -- значит,  скоро  начнет  дуть
неистовый летний хамсин.
     Наконец связь удалось наладить. Я коротко  об®яснил,  в  чем
дело, и попросил  срочно  пригласить  к  микрофону  какого-нибудь
опытного врача и одновременно сообщить  о  нашей  беде  советским
специалистам на строительстве плотины.
     Теперь оставалось ждать. Я снял  наушники  и  увидел  раиса,
заглядывающего  в  дверь  палатки.  Он  поманил  меня.  Выйдя  из
палатки, я увидел стоящего рядом с  раисом  какогото  незнакомого
мне старика в белой чалме.  В  руках  он  держал  большую  чашку,
прикрытую пестрым платком.
     -- Это   наш  лучший  табиб,  йа  эфенди,  --  сказал  раис,
почтительно косясь на старика. -- Он может лечить все болезни. Он
принес очень хорошее лекарство...
     Старик сдернул платок с чашки и молча протянул ее  мне.  Она
была до половины наполнена какой-то темной пахучей жидкостью.
     -- Пусть выпьет -- и будет здоров,-- лаконично сказал старик
высоким, надтреснутым голоском.
     Я колебался недолго. Можно  ли  доверяться  опыту  какого-то
полуграмотного табиба, не то знахаря, не то колдуна? Но ведь  его
опыт основан на многовековой практике таких же  табибов,  отлично
изучивших все здешние болезни и местные лечебные  травы.  За  его
сгорбленными плечами --  весь  опыт  египетской  медицины,  самой
древней   на    земле...    Разве    он    не    наследник    тех
полузнахарей-получудотворцев, которые еще за две  тысячи  лет  до
нашей эры умели делать такие тончайшие операции,  как  трепанация
черепа?
     И потом мы сдружились с жителями селения,  старались  всегда
помочь  им,  чем  могли,  щедро  снабжали  лекарствами  из  своей
походной аптечки. Могу ли я теперь оттолкнуть  их  чистосердечную
помощь? Это будет кровная обида...
     Я молча приподнял полог  палатки,  пропуская  старика.  Раис
одобрительно закивал.
     Старик подошел к Павлику, привычным движением приподнял  его
голову и начал осторожно вливать  ему  в  рот  пахучую  жидкость.
Павлик сморщился, замотал головой, но старик властно удержал  его
сморщенной рукой.
     Павлик открыл глаза и удивленно посмотрел на старика,  потом
на меня.
     -- Пей! -- приказал старик.
     Павлик вопрошающе посмотрел на  меня.  Я  кивнул.  Тогда  он
начал пить темный настой,  время  от  времени  морщась  и  смешно
отдуваясь, -- видимо, лекарство было не из приятных. Зиночка даже
невольно морщилась, глядя на него.
     -- Асуан вызывает, -- окликнул меня Андрей.
     Я подсел к приемнику.
     -- Мы нашли хорошего врача, йа хавага, -- пропел в наушниках
молодой, веселый голос. -- Говорите, он слушает.
     Я подробно рассказал, что произошло, и какие меры мы приняли
ночью. А потом, поколебавшись, добавил:
     -- Сейчас, по совету местных жителей, больному дает какое-то
лекарство табиб.
     Некоторое время в наушниках ничего  не  было  слышно,  кроме
треска атмосферных разрядов. Потом  асуанский  радист  неожиданно
спросил:
     -- Как зовут табиба?
     Я повернулся к старику, но его уже не было в палатке.
     -- Мудрейший Али Хагам, устаз, -- подсказал мне шепотом раис.
     Я повторил его слова в микрофон.  Далекий  радист  в  Асуане
по-мальчишески присвистнул, а потом торопливо проговорил:
     -- Доктор сказал: вам повезло, йа хавага... Премудрый  устаз
Хагам -- очень опытный  табиб,  так  он  говорит.  Вы  можете  не
беспокоиться, все будет в порядке, ибо такова воля аллаха...
     "Черт его знает! --  невольно  улыбнувшись,  подумал  я.  --
Новейший приемник -- и тут же "воля аллаха".  До  чего  причудлив
мир, в котором мы живем, как ловко уживается в нем седая  старина
с последними достижениями техники! Взять хотя бы  этого  дряхлого
табиба, имя которого, оказывается, знает чуть не весь Египет... А
я даже не успел поблагодарить его".
     Посмотрев на Павлика, я удивился.  Он  уже  бодро  сидел  на
койке. Перехватив мой взгляд, раис подмигнул мне и  засмеялся.  А
Павлик как ни в чем не бывало сказал:
     -- Очень противное лекарство, -- и, покачав головой, сплюнул.
     Сидевшая рядом  Зиночка  тут  же  укоризненно  стукнула  его
кулаком по затылку.
     На  следующий  день,  когда  вернулись  остальные  участники
экспедиции, он уже был совершенно здоров, бодр  и  деятелен,  как
всегда. На руке не осталось никаких следов от укуса.
     Мы сразу же начали  собираться  домой,  в  Москву.  Упаковка
находок  для  дальнейшего  путешествия  заняла  три  дня.  И  вот
наступил последний вечер расставания...
     Все мы очень соскучились по дому и последние дни сборов жили
радостным ожиданием близкой дороги. Но теперь вдруг почувствовали
легкую грусть, словно, уезжая, оставляли здесь, на этих выжженных
солнцем берегах, кусочек своего сердца.
     С жителями селения у  нас  сразу  установились  превосходные
дружеские отношения. В каждом доме мы -- желанные  гости,  к  нам
запросто приходят,  когда  надо  посоветоваться  по  каким-нибудь
делам.  Женщины  селения  подружились  с  Зиночкой,  а  ребятишки
почему-то особенно полюбили Андрюшу Аккуратова. Стоит только  ему
появиться на улице, как его  немедленно  окружает  стая  галдящей
ребятни, среди которой он выглядит особенно монументальным.
     А местные жители повидали немало археологов из разных стран,
так что их дружеское расположение нам особенно дорого и  приятно.
Отсюда и грусть  расставания,  хотя  все  мы  знаем,  что  осенью
увидимся снова.
     Мне, пожалуй, было особенно  невесело,  потому  что  к  этой
грусти примешивалась и горечь оттого,  что  мы  так  мало  успели
сделать, а главная загадка  по-прежнему  остается  неразгаданной.
Единственным утешением служила моя твердая  решимость  непременно
вернуться сюда  осенью,  когда  спадет  жара,  и  довести  поиски
таинственной гробницы до победного конца.
     Но тут же возникала тревожная  мысль:  "А  ведь  Вудсток  со
своей шайкой пока остается здесь. Кто знает, не опередят  ли  они
нас..."
     Жители  селения  устроили  нам  торжественные  проводы.   До
глубокой  ночи  звучали  песни,  танцоры  сменяли  один  другого,
поднимая  пыль  босыми  пятками.  Даже  всегда  сдержанный   раис
пустился в пляс.
     И только старый. Ханусси остался  верен  себе.  Прощаясь  со
мной, он учтиво прижал обе руки к сердцу, но упрямо  назвал  меня
"господином":
     -- Счастливого пути и скорого возвращения, йа хавага...
     До Асуана мы плыли на большой самоходной барже. Река  плавно
несла нас мимо унылых берегов, лишь  кое-где  оживляемых  зеленью
редких селений. Если бы не деревья вокруг, дома  можно  бы  и  не
заметить: серая глина их стен сливалась с песками.
     Навстречу  нам,  тяжело  пыхтя,  шел   старенький    смешной
пароходик, похожий скорее на какой-то нелепый двухэтажный  паром.
Рядом с трубой, из которой густо валил жирный дым, печально поник
в неподвижном воздухе пестрый флаг.  В  бинокль  на  нем  все  же
удалось разобрать изображение богини Маат. Значит, наши  коллеги,
археологи. Мы помахали им шляпами и платками.
     И снова река пустынна. Только  важно  вышагивает  по  отмели
голенастая цапля, да на  верхушке  песчаного  бугра,  разглядывая
нас, стоит черная коза, зашедшая далеко от дома.
     Селения редки, зато  как  часто  попадаются  древние  руины.
Настоящий парад древних храмов и крепостей! Плывешь  мимо  них  и
словно листаешь страницы живой и трепетной истории.
     Проплывая мимо Дерра, мы все  столпились  на  правом  борту,
пытаясь получше рассмотреть высящуюся над самой  водой  величавую
колоннаду  пещерного  храма.  Как  и  храм  в  Абу-Симбеле,   его
построили во времена все того же Рамзеса II. Он  славится  своими
расписными чудесными рельефами из красного  песчаника.  Его  тоже
намечено сохранить, перенести  в  безопасное  место  подальше  от
реки. Вон у подножия колонн копошатся люди.
     Потом  мы  так  же  дружно,  вызывая  ярость  капитана,  все
бросаемся на левый  борт,  чтобы  полюбоваться  аллеей  сфинксов,
протянувшейся от реки к  двум  приземистым  башням.  Это  "Дорога
бога" -- вход в храм, наполовину упрятанный в скалу. И  построили
его  тоже  во  славу  неугомонного  Рамзеса.  Поразительный   был
все-таки честолюбец! Мало того,  что  он  буквально  весь  Египет
усеял  своими  памятниками,  храмами  или    просто    хвалебными
надписями, даже здесь, на границе Нубийской пустыни,  их  находят
десятками. Нет, он еще обожал и присваивать себе чужие памятники,
попросту приказывая стирать с них имя прежнего фараона и  ставить
свое. Задал он египтологам работки такими подлогами...
     А вот суровые башни другого храма, торчащие  прямо  из  воды
возле Дакки, -- страничка уже совсем иной эпохи. В  III  веке  до
нашей эры его построил один нубийский царь.
     Это уже свидетельство того, как Нубия, с  древнейших  времен
привлекавшая  своими  богатствами,  словно   золотым    магнитом,
алчность  фараонов,  поднимает  голову  и  сама    переходит    в
наступление.  Она  завоевывает  Египет   исподволь,    постепенно
перенимая  его  более  высокую  культуру:  сначала    дает    ему
непобедимых воинов для дворцовой стражи, потом ее отдельные  сыны
сами пробиваются к трону и  становятся  фараонами  всего  Египта,
хотя и на короткое время, как Хирен.  А  позднее  нубийский  царь
Шабака положит начало целой династии фараонов. Она так и войдет в
историю под названием династии "эфиопских царей".
     Постепенно река сужается, исчезают последние  клочки  зелени
на берегах. Ее сжимают угрюмые скалы, фиолетовые с одной стороны,
желтоватые на другом берегу. Они образуют теснину, которая  носит
весьма образное название  --  Баб  аль-Калябша.  В  переводе  это
значит "Наручники". Вот и селение Калябша, возле него --  древний
храм, восстановленный еще  во  времена  римского  владычества,  а
неподалеку, конечно,  полотняные  палатки  археологов  и  флаг  с
изображением богини Маат на высоком шесте.
     Кажется,  здесь  работают  немцы.  Очень  тянет  пристать  к
берегу, порасспросить о находках, осмотреть замечательные росписи
храма,  они  изображают  в  поразительных  по  своей  жизненности
рисунках древнюю легенду о юном нубийском боге солнца Мандулисе и
прекрасной богине Уаджит.
     Но надо спешить, и река властно несет нас дальше.
     И вот  в  расщелине  правого  берега  показались  знаменитые
каменоломни,  откуда  в  древности    добывали    розовато-черный
асуанский гранит. Уже близился вечер, и  я  с  трудом  отыскал  в
бинокль черневший  в  скале  вход  в  маленькое  святилище,  где,
говорят, сохранились до наших дней надписи мастеров-строителей  и
надсмотрщиков и даже их  бюсты,  изваянные  прямо  в  стенах,  --
своего рода маленький производственный музей.
     А немного ниже по  реке  перед  нами  возникла  во  всем  ее
грандиозном размахе картина  великой  современной  стройки.  Садд
аль-Аали, высотная Асуанская плотина, -- о ней уже сейчас слагают
легенды  и  песни  по  всей  стране.  Исполинской  стеной  в  сто
одиннадцать метров высоты  она  перекроет  скоро  русло  Великого
Хапи, и тогда площадь египетских полей сразу увеличится в полтора
раза, а города  и  новые  заводы  получат  дешевой  электрической
энергии в  десять  раз  больше,  чем  имеет  сейчас  Об®единенная
Арабская Республика.
     Мы проплывали мимо карьера стройки уже в темноте. Но над ним
сияло такое зарево бесчисленных огней, что казалось -- вот сейчас
оттуда, из-под земли, снова поднимется солнце. Огни на решетчатых
мачтах под®емных кранов сверкали ярче звезд.
     Темнота  скрыла  от  нас  священный  остров  Филе   с    его
прекрасными  храмами.  Сбавив  ход,  словно  ощупью,  наша  баржа
медленно пробиралась среди островков первого  порога.  Совершенно
голые,  источенные  ветрами,  они  были  в    свете    прожектора
нежно-розовыми, как забравшиеся в воду поросята. А потом  впереди
показалась цепочка фонарей на старой Асуанской плотине, а за  нею
-- городские огни, рассыпавшиеся по гористому берегу.
     В Асуане мы задерживаться не стали. Очень хотелось, конечно,
заглянуть на стройку, где трудились три  тысячи  наших  земляков,
советских специалистов -- целая  армия  мира  и  дружбы.  Но  уже
истекал срок наших виз, были заказаны билеты на  самолет,  а  еще
предстояло хорошенько запаковать  перед  морским  путешествием  и
сдать на пароход весь груз, -- мы поспешили в Каир.
     Поезд шел вдоль Нила, сначала по правому берегу, потом -- по
левому; и опять продолжался парад древних дворцов и храмов, снова
одна за другой открывались перед нами страницы  ожившей  истории:
Луксор и Карнак с развалинами "стовратых Фив",  Файюмский  оазис,
песчаная равнина Саккара, где Гонейм недавно раскопал  знаменитую
"потерянную пирамиду". Потом "рукотворными горами", как назвал их
наш   любознательный    земляк    Григорий    Григорович-Барский,
странствовавший по Египту еще в XVIII веке, поднялись  впереди  в
сероватой дымке пирамиды Гизе...
     Каир оглушил нас  после  вечной  тишины  пустыни  перезвоном
трамваев, гудками машин, выкриками разносчиков. Из  репродукторов
гремели зычные голоса муэдзинов, призывая правоверных к очередной
молитве, -- и я снова подивился, как поразительно  соседствует  в
этой стране новизна с самой древней, далекой стариной.
     -- Здравствуйте, дорогой коллега! --  вдруг  ктото  окликнул
меня по-французски на одной из улиц.  --  Как  я  рад  снова  вас
видеть!
     Я оглянулся и увидел профессора Меро,  приветливо  махавшего
мне из-под полосатого навеса уличной кофейни.
     Я подошел, поздоровался и присел за столик рядом с ним.
     -- Вы тоже собираетесь домой, профессор?
     -- О нет, я остаюсь. Я загорелся одной идеей... Надеюсь,  вы
не будете возражать? Ведь это честное научное соревнование.
     -- Не понимаю, о чем вы говорите?
     -- Помните, тогда,  во  время  той  романтической  беседы  у
фонаря на песке посреди ночной пустыни, вы упоминали про гробницу
Хирена? Я посетил его таинственную пирамиду и заболел,  форменным
образом заболел, дорогой мой! Это так таинственно, в этом столько
прелести, мистического очарования...
     -- Короче говоря,  вы  решили  искать  гробницу  Хирена?  --
пожалуй, не слишком вежливо перебил его я.
     -- Да.  Вот  именно.  Сейчас  я  добываю  тут    необходимые
разрешения, вы не поверите, как это  стало  сложно  за  последние
годы! Но скажите  мне  откровенно:  вы  не  возражаете,  чтобы  я
работал, так сказать, по соседству с вами?
     -- Ну что вы, как я могу возражать! Буду только  рад.  Разве
гробница Хирена или его пирамида -- моя вотчина?  --  ответил  я,
хотя с досадой  подумал:  "Ну  вот,  еще  один  соперник  на  мою
голову!.."
     -- Это благородно, весьма благородно, -- с  чувством  сказал
француз, крепко пожимая мне руку.  --  Хотя  с  вами  соперничать
трудно.  Сколько  молодых,  талантливых  специалистов  у  вас   в
экспедиции, какое совершенное оборудование!  Только  ваша  страна
может позволить себе такой размах для научных исследований.  А  у
нас? По  нескольку  раз  в  день  вспоминаешь  старую  пословицу:
"Отсутствие денег -- болезнь ни с  чем  не  сравнимая".  Придется
опять привлекать кого-нибудь побогаче, делить  славу  хотя  бы  с
теми же аргентинцами.
     Тогда я решился задать вопрос, который давно уже