оложен на одном из притоков где-то  вниз
по течению. В первой же пай-вайской деревушке мы раздобудем проводников.
     Каноэ сооружали из коры. Три дня ушло  на  то,  чтобы  отыскать  четыре
прямых дерева подходящего возраста и свалить их. Обрабатывали деревья  прямо
на месте. Кору обдирали ножами с широкими лезвиями; на это ушла еще  неделя.
Индейцы работали терпеливо, но сноровки у них не было, и,  снимая  с  одного
дерева кору, они повредили ее.
     Тони и доктор Мессингер ничем не  могли  помочь  им:  они  провели  эту
неделю, охраняя от женщин сахар. Мужчины  бесшумно  двигались  по  лагерю  и
близлежащим зарослям.  Они  беззвучно  раздвигали  голыми  плечами  дремучий
подлесок; под их босыми ногами не  шуршали  опавшие  листья;  речи  их  были
коротки и почти  неслышны,  они  никогда  не  присоединялись  к  болтовне  и
хихиканью женщин; за работой они иногда  ухали  в  такт;  развеселились  они
всего раз: у одного индейца - он обдирал ствол - соскользнул нож и  врезался
в мякоть пальца. Доктор Мессингер обработал рану йодом и  забинтовал.  После
этого женщины не давали ему проходу, они то и дело показывали  ему  царапины
на руках и ногах и просили помазать йодом.
     С двумя деревьями удалось покончить за один день; на третье  ушел  весь
следующий день (это  было  то  самое,  у  которого  повредили  кору),  а  на
четвертое - еще два: оно было больше других. Когда  последние  волокна  были
обрублены, четверо мужчин встали вокруг ствола и сняли кору целиком. Она тут
же скрючилась, образовав полый цилиндр, который мужчины  отнесли  к  реке  и
спустили на воду, привязав лозой к дереву.
     После того как кору подготовили, сделать из нее каноэ было  не  слишком
сложно. Четверо мужчин растягивали кору, двое других укрепляли распоры.
     Концы  оставляли  незаделанными  и  слегка  загибали  так,  чтобы   они
вздымались над водой (при полной загрузке каноэ должно  было  погружаться  в
воду лишь на один-два дюйма).
     Потом мужчины принялись за однолопастные весла; это тоже было  довольно
несложно.
     Доктор Мессингер ежедневно спрашивал Розу:
     - Когда лодки будут готовы? Спроси мужчин. И она отвечала:
     - Вот сейчас.
     - Сколько еще дней понадобится? Четыре? Пять? Сколько?
     - Нет, совсем мало. Лодка кончать, совсем сейчас. Когда стало ясно, что
работы близятся к концу, доктор Мессингер занялся подготовкой к от®езду.  Он
разобрал запасы, разбив грузы первой необходимости на две группы; они с Тони
должны были сидеть в разных лодках, каждый брал с  собой  ружье  и  патроны,
фотоаппарат, рацион консервов, товары для обмена и личные  вещи.  На  третье
каноэ, где должны были плыть  одни  индейцы,  грузились  мука,  рис,  сахар,
фаринья и еда для индейцев.  Каноэ  явно  не  могло  увезти  все  товары,  и
"аварийный фонд" свалили в кучу неподалеку от берега.
     - С нами пойдут восемь человек. Четверо останутся с женщинами  охранять
лагерь. Главное, добраться до пай-ваев, дальше  все  пойдет  как  по  маслу.
Тогда макуши  могут  отправляться  домой.  Думаю,  они  не  разграбят  наших
запасов. Здесь нет ничего такого, на что бы они позарились.
     - А не взять ли нам с собой Розу, чтоб она служила переводчиком?
     - Да, надо бы взять. Я ей скажу.
     К вечеру было готово все, кроме весел. И едва наступила  благословенная
тьма, Тони и доктор Мессингер сбросили перчатки и  сетки,  действовавшие  им
весь день на нервы, и затребовали Розу на ту половину лагеря, где они  спали
и ели.
     - Роза, мы решили взять тебя с собой вниз по реке. Ты нам  нужна,  чтоб
об®ясняться с мужчинами. Поняла?
     Роза молчала; на лице ее, освещенном снизу стоявшим на  ящике  фонарем,
ничего не отразилось; тень от высоких скул скрывала  глаза;  прямые,  рваные
космы, редкая вязь  татуировки  на  лбу  и  губах,  бочкообразная  фигура  в
засаленном ситцевом платье, коричневые ноги колесом.
     - Поняла?
     Она снова промолчала; казалось, она всматривается в темную чащу  поверх
их голов, но глаза ее крылись в тени.
     - Дослушай, Роза, все  женщины  и  четверо  мужчин  останутся  здесь  в
лагере. Восемь человек поплывут на лодках до деревни пай-ваев. Ты поедешь на
лодке. Как только мы придем к пай-ваям, ты  и  восемь  мужчин  вернетесь  на
лодках назад в лагерь. И потом все вместе назад к  макуши.  Поняла?  Наконец
Роза заговорила:
     - Макуши не ходить с пай-вай.
     - Я вас не прошу ходить с пай-ваями. Ты и мужчины  дойдете  с  нами  до
пай-ваев, а потом вернетесь к макуши. Поняла?
     Роза подняла руку и  очертила  в  воздухе  круг,  охватывающий  лагерь,
дорогу, по которой они пришли, и широкие просторы саванны позади.
     - Макуши там, - сказала она. Потом подняла  другую  руку  и  махнула  в
сторону далекого края, лежащего где-то вниз по течению реки. - Пай-вай  там,
- сказала она. - Макуши с пай-вай не ходить.
     - Послушай, Роза. Ты разумная, культурная женщина. Ты прожила два  года
с черным джентльменом мистером Форбсом. Ты любишь сигареты...
     - Да, дай сигарета.
     - Ты поедешь с мужчинами в лодках, и я дам тебе много-много сигарет.
     Роза безучастно смотрела перед собой и молчала.
     - Послушай. С тобой едут твой муж и еще семь мужчин они не дадут тебя в
обиду. Как же мы будем разговаривать с мужчинами без тебя?
     - Мужчина не ходить, - сказала Роза.
     - Разумеется, мужчины пойдут с нами. Вопрос только в  том,  пойдешь  ли
ты?
     - Макуши с пай-вай не ходить, - сказала Роза.
     - Господи, - устало сказал доктор Мессингер, - ладно поговорим об  этом
утром.
     - Дай сигарета...
     - Мы попадем в хороший переплет, если она не пойдет.
     - И еще в лучший, если никто из них не пойдет, - сказал Тони.

     Назавтра лодки были готовы. К полудню их спустили на воду  и  поставили
на прикол. Индейцы  молча  занялись  приготовлением  обеда.  Тони  и  доктор
Мессингер ели язык, вареный рис и консервированные персики.
     - С запасами все в порядке, - сказал доктор Мессингер, - нам их  хватит
по меньшей мере на три недели, а мы доберемся до пай-ваев  за  день-два,  не
больше. Выходим завтра
     Ружья, рыболовные крючки и рулоны ситца  -  жалованье  индейцам  -  они
оставили в деревне.
     Но у них было с собой еще с полдюжины ящиков с  "обменным  фондом"  для
использования на последующих стадиях путешествия.  По  местной  системе  цен
нога кабана стоила  пригоршню  дроби  или  двадцать  ружейных  пистонов;  за
упитанную птицу требовали бусы.
     Около часа, когда с обедом было  покончено,  доктор  Мессингер  призвал
Розу.
     - Завтра выходим, - сказал он.
     - Да, прямо сейчас.
     - Передай мужчинам, что я сказал тебе  вчера  вечером.  Восемь  человек
едут в лодках, остальные ждут здесь. Ты тоже едешь в лодке. Все  эти  запасы
грузятся в лодки. Передай это мужчинам.
     Роза ничего не сказала.
     - Поняла?
     - Мужчина не ходить лодка, - сказала она. - Наша вся ходить туда,  -  и
она указала рукой на тропинку, по которой они пришли.
     - Завтра-послезавтра мы ходить назад деревня.
     Последовала долгая пауза, наконец доктор Мессингер сказал:
     - Скажи мужчинам, пусть идут сюда... Не имеет  смысла  им  угрожать,  -
сказал он Тони, когда Роза, переваливаясь, пошла к  костру.  -  Народец  они
чудной и боязливый. Если им угрожать, они перепугаются и удерут оставив  вас
на мели. Не беспокойтесь, я сумею их убедить.
     Они видели, как Роза что-то говорила у костра; но никто из индейцев  не
сдвинулся с места. Передав  поручение,  Роза  тоже  замолкла  и  уселась  на
корточки, положив к себе на колена голову одной  из  женщин.  Она  искала  у
подруги вшей, когда доктор Мессингер, призвав ее, прервал это занятие.
     - Надо подойти к ним, поговорить.
     Некоторые индейцы лежали в гамаках. Другие сидели на корточках;  набрав
земли, они засыпали ею костер. Они уставились на Тони и  доктора  Мессингера
щелочками свинячьих глазок.
     Только Роза осталась безразличной; она отвернулась и вся ушла в работу,
ее пальцы деловито шныряли, извлекая из волос подруги вшей и давя их.
     - В чем дело? - спросил доктор Мессингер.  -  Я  тебя  просил  привести
мужчин. Роза молчала. - Значит, макуши трусы. Они боятся пай-ваев;
     - Все маниок, - сказала Роза, - надо ходить копать маниок. А  то  будет
плохой.
     - Послушай. Мне нужны мужчины на  одну-две  недели.  Не  больше.  Потом
конец, они могут идти домой.
     - Пора копать маниок. Макуши копать маниок до большой Дождь. Мы  ходить
сейчас домой.
     Мессингер и Тони вскрыли один из ящиков и разложили товары  на  одеяле.
Они выбирали эти вещи вместе в дешевой лавке  на  Оксфорд-стрит.  Индейцы  в
полном молчании следили за  демонстрацией.  Из  ящика  появлялись  бутылочки
духов и пилюль, яркие целлулоидные гребенки, утыканные стекляшками, зеркала,
перочинные ножи с узорными алюминиевыми ручками,  ленты,  ожерелья  и  более
солидный обменный товар в виде топоров, мелких  патронных  гильз  и  плоских
красных пороховниц с черным порохом.
     - Дай мне, -  сказала  Роза,  выбрав  бледно-голубую  розетку,  сувенир
лодочных гонок, - дай мне, - повторила  она,  покапав  на  ладонь  духами  и
вдыхая их запах.
     - Каждый, кто пойдет на лодках, может взять три вещи из этого ящика.
     Роза монотонно отвечала:
     - Макуши прямо сейчас копать маниок.
     - Ничего не получается, - сказал доктор Мессингер, потратив полчаса  на
бесплодные переговоры. - Придется пустить в ход мышей. Я хотел  попридержать
их для пай-ваев. Жаль. Но вы увидите, против мышей им не устоять. Я индейцев
знаю как свои пять пальцев.
     Мыши обошлись довольно дорого: в три шиллинга  шесть  пенсов  штука,  и
Тони живо вспомнил, какой конфуз он пережил в отделе  игрушек,  когда  мышей
запустили по полу.
     Мыши немецкого производства размером с крупную крысу были весьма броско
расписаны зелеными и белыми пятнами; у них были выпученные стеклянные глаза,
жесткие усы и кольчатые бело-зеленые хвосты; мыши передвигались  на  скрытых
колесиках, и при беге внутри корпуса  у  них  звенели  колокольчики.  Доктор
Мессингер вынул одну мышь из коробки, развернул папиросную бумагу и подержал
игрушку для всеобщего обозрения в воздухе. Аудитория следила за  ним  затаив
дыхание. Тогда он завел мышь. Индейцы заметно насторожились.
     Лагерь  располагался  на  застывшей,  как  камень,  глиняной  площадке,
которая затоплялась при разливе реки. Доктор Мессиигер поставил  игрушку  на
землю и запустил: весело позванивая, мышь покатилась к индейцам. На какой-то
миг Тони испугался, что  она  перевернется  или  застрянет  у  какого-нибудь
корня, но механизм работал отлично, и, к счастью, мышь не встретила на своем
пути никаких помех.
     Эффект превзошел все  его  ожидания.  Сначала  у  индейцев  перехватило
дыхание.  Затем   раздались   сдавленные,   полные   ужаса   вздохи,   потом
пронзительный женский визг -  и  вдруг  индейцы  пустились  врассыпную;  еле
слышный  топот  босых  коричневых  подошв  по  опавшей  листве;  голые  ноги
неслышно, как нетопыри, продираются через подлесок, ветхие  ситцевые  платья
клочьями повисают на колючих кустарниках. Не успела мышь, звеня всеми своими
колокольчиками, домчать до ближайшего индейца, как лагерь опустел.
     - Фу ты черт, - сказал  доктор  Мессингер,  -  результат  оправдал  все
ожидания.
     - Во всяком случае, он их явно превзошел.
     - Все в порядке. Они вернутся. Я индейцев знаю как свои пять пальцев.
     Но к закату они не появились.  И  весь  день  напролет  Тони  и  доктор
Мессингер, обмотавшись сетками от кабури, провалялись в гамаках, изнывая  от
жары. Пустые каноэ лежали на глади реки; заводных мышей убрали в ящик. Когда
солнце зашло, доктор Мессингер сказал:
     - Пожалуй, надо развести костер. Они вернутся, как только стемнеет.
     Они смели землю со старых углей,  принесли  сучьев,  развели  костер  и
зажгли фонарь.
     - Не мешало бы поужинать, - сказал Тони. Они вскипятили воду и  сварили
какао, открыли банку, лососины и прикончили  оставшиеся  с  обеда-  персики.
Потом закурили трубки и натянули на гамаки противомоскитные сетки, И все это
почти без слов.
     Немного погодя они решили лечь спать.
     - К утру они все будут здесь, - сказал доктор Мессингер. - Это  нравный
народец.
     Вокруг раздавался свист и хрип лесных обитателей;  и  с  каждым  часом,
пока ночь переходила в утро, одним голосам приходили на смену другие.

     В Лондоне  занимался  рассвет,  прозрачный  и  нежный,  сизо-голубой  и
золотистый,  предвестник  хорошей  погоды;  фонари  бледнели  и  гасли,   по
пустынным  улицам  струилась  вода,   и   восходящее   солнце   расцвечивало
извергающиеся из водоразборных кранов потоки; мужчины в комбинезонах крутили
жерла шлангов, и струи взлетали фонтанами и ниспадали водопадами в сверкании
солнечных лучей.
     - Давай попросим открыть окно, - сказала Бренда. - Здесь душно.
     Официант отдернул занавески, распахнул окна.
     - Смотри, совсем светло, - добавила она.
     - Шестой час. Не пора ли по домам?
     - Да.
     - Еще неделя - и конец приемам, - сказал Бивер.
     - Да.
     - Ну что ж, пошли.
     - Ладно. Ты не можешь заплатить? У меня совсем нет денег.
     Они зашли после гостей позавтракать в клуб к Дейзи. Бивер  заплатил  за
копченую селедку и чай.
     - Восемь шиллингов, - сказал он. - И Дейзи еще хочет, чтобы ее  лавочка
имела успех. Это с такими-то ценами.
     - Да, и впрямь недешево... Значит, ты все-таки едешь в Америку?
     - Приходится. Мать уже взяла билеты.
     - И все, что я тебе сегодня говорила, не играет никакой роли?
     - Дорогая, не заводись. Ну сколько можно. Ты же знаешь, иначе нельзя. К
чему портить нашу последнюю неделю?
     - Но ведь тебе было хорошо летом, правда?
     - Разумеется... Ну так как, пошли?
     - Пошли. И можешь не трудиться меня провожать.
     - Ты, правда, не обидишься? Придется делать большой крюк, и  потом  уже
поздно.
     - Как знать, на что я обижусь.
     - Бренда, дорогая, ради  бога...  Зачем  ты  заводишься.  Это  на  тебя
непохоже.
     - А я никогда особенно не набивала себе цену.

     Индейцы вернулись ночью, пока Тони и доктор Мессингер спали;  маленький
народец молча выполз из укрытий; женщины оставили платья в кустах,  чтоб  ни
одна задетая ветка не выдала их;) обнаженные тела бесшумно пробирались через
подлесок, луна зашла, и тлеющие угли костра и  фонарь  служили  единственным
освещением. Они собрали плетеные корзины, свою долю фариньи, луки и  стрелы,
ружье и ножи; свернули гамаки в  тугие  тючки.  Они  взяли  только  то,  что
принадлежало им. И уползли, пересекая тени, назад во тьму.
     Проснувшись, Тони и доктор Мессингер сразу поняли, что произошло.
     - Положение серьезное, - сказал доктор Мессингер, - но не безнадежное.

        IV 

     Четыре дня подряд Тони и доктор Мессингер гребли вниз по  течению.  Они
сидели на концах шаткого каноэ, изо всех сил стараясь сохранить  равновесие;
между ними лежали грудой жизненно необходимые  запасы;  остальные  вместе  с
двумя каноэ были оставлены в лагере: они пошлют  за  ними,  когда  заручатся
помощью пай-ваев. Но  даже  этот  необходимый  минимум,  выбранный  доктором
Мессингером, был слишком тяжел для каноэ,  и  оно  дало  низкую  осадку;  от
любого неосторожного движения вода  переплескивалась  через  планшир,  грозя
потопом; править было  нелегко,  и  они  продвигались  крайне  медленно,  по
большей части довольствуясь тем, что плывут по течению. На пути  они  дважды
натыкались на водопады, и тут им приходилось  подтягивать  лодку  к  берегу,
разгружать и, придерживая ее руками, идти рядом по воде, то проваливаясь  по
пояс, то переползая через скалы. Когда течение  становилось  спокойным,  они
ставили каноэ на прикол и переносили  грузы  сквозь  заросли.  Дальше  русло
расширялось, и  река  утихомиривалась;  на  темной  поверхности  воды  четко
отражались  стоящие  по  обоим  берегам  стволы  деревьев,  вырастающие   из
подлеска, которые где-то в вышине, в сотне, а то и больше футов над  головой
венчали цветущие кроны. Кое-где  река  вдруг  оказывалась  сплошь  усыпанной
опавшими лепестками; они  долго  плыли  среди  них,  лишь  немногим  быстрее
течения; казалось, будто  они  отдыхают  на  цветущем  лугу.  По  ночам  они
растягивали брезент на сухих участках берега или вешали гамаки в лесу.  Лишь
мухи кабури да изредка застывшие словно статуи  аллигаторы  нарушали  мирное
течение их дней. Они внимательно оглядывали  берега,  но  никаких  признаков
человеческого жилья не появлялось.
     А потом  Тони  подхватил  лихорадку.  Она  напала  на  него  совершенно
неожиданно, на четвертый день. Когда они остановились в полдень  на  привал,
он прекрасно себя чувствовал и даже  подстрелил  маленького  оленя,  который
пришел, на другой берег на водопой, а через час его так  трясло,  что  весло
пришлось отложить; голова у него горела, руки и  ноги  окоченели,  к  заходу
солнца он начал бредить.
     Доктор Мессингер смерил ему температуру, оказалось 104  по  Фаренгейту.
Он дал Тони двадцать пять гранов хинина  и  развел  костер  совеем  рядом  с
гамаком, так что к утру тот обуглился и закоптился. Он велел Тони закутаться
как следует в одеяло и не раскрываться, и ночью Тони то и  дело  просыпался,
обливаясь потом; его мучила  жажда,  и  он  хлебал  речную  воду  кружка  за
кружкой.
     Ни вечером, ни  на  следующее  утро  он  не  мог  есть.  Однако  наутро
температура опять упала. Он чувствовал себя слабым и изможденным, но все  же
смог сесть в лодку и даже понемногу грести.
     - Это ведь просто приступ, он  пройдет?  -  сказал  Тони.  -  Завтра  я
совершенно поправлюсь, правда ведь?
     - Надо надеяться, - сказал доктор Мессингер.
     В полдень Тони выпил какао и с®ел чашку риса.
     - Чувствую себя молодцом, - сказал он.
     - Вот и прекрасно.
     В эту ночь его снова трепала лихорадка. Они разбили лагерь на  песчаной
отмели. Доктор Мессингер грел камни и  прикладывал  их  Тони  к  ногам  и  к
пояснице. Он почти всю ночь не спал; подбрасывал дрова в костер  и  снова  и
снова наполнял водой  кружку  Тони.  На  рассвете  Тони  подремал  с  час  и
почувствовал себя лучше;  он  то  и  дело  принимал  хинин,  отчего  в  ушах
раздавался глухой звон, словно он припал ухом к раковине, в которой, как ему
говорили в детстве, слышен шум прибоя.
     - Надо ехать, - сказал доктор Мессингер. -  Мы  наверняка  недалеко  от
деревни.
     - Ужасно себя  чувствую.  Может,  лучше  подождать  денек,  пока  я  не
поправлюсь окончательно?
     - Ждать тот смысла. Надо ехать.  Доктор  Мессингер  понимал,  что  Тони
прихватило надолго. Почти все утро Тони пролежал без движения на носу. Грузы
передвинули так, чтобы он мог вытянуться  во  весь  рост.  Потом  его  снова
затрясла лихорадка, да так, что застучали зубы; Тони сел,  уткнув  голову  в
колени, его било мелкой дрожью,  лоб  и  щеки  обжигало  полуденное  солнце.
Деревня по-прежнему не показывалась.

     День уже клонился к концу, когда он  впервые  увидел  Бренду.  Какое-то
время он разглядывал странный  предмет  в  средней  части  судна,  где  были
свалены товары, потом понял, что это человеческая фигура.
     - Значит, индейцы вернулись? - спросил он.
     - Да, по-видимому. Постарайтесь лежать тихо.
     - Вот дура-то, испугалась заводной мыши, - презрительно обратился  Тони
к женщине в лодке. И тут он увидел, что это Бренда.
     - Извини, - сказал он. - Я не  знал,  что  это  ты.  Ты  б  никогда  не
испугалась заводной мыши.
     Она не отвечала. Она сидела сгорбившись, как частенько сидела над своей
миской хлеба с молоком, когда возвращалась в былые дни из Лондона.
     Доктор Мессингер отвел лодку к берегу. Он помог Тони выйти на берег - и
они чуть не перевернули каноэ. Бренда самостоятельно  вышла  на  берег.  Она
ступала изящно и уверенно, не колебля лодки.
     - Вот -что значит уметь держать себя, -  с