ее глубоким по тону, чем шея и руки.
     - Ну как? - сказал Тони.
     - Целуй.
     Он сел рядом с подносом, у изголовья, она наклонилась к нему  (нереида,
выныривающая из бездонной глуби прозрачных вод). Она не  подставила  губ,  а
потерлась щекой о его щеку, как кошка. Такая у нее была манера.
     - Что-нибудь интересное? Он взял несколько писем.
     - Ничего. Мама просит няню прислать мерку Джона. Она ему что-то вяжет к
рождеству. Мэр просит меня что-то там открыть в следующем месяце.  Можно,  я
не буду, ну пожалуйста?
     - Нет, по-видимому, придется согласиться: мы давно для него  ничего  не
делали.
     -  Ладно,  только  речь  напишешь  сам.  Я  уже  состарилась  для   той
девической, которая у меня была на все случаи жизни. Еще Анджела спрашивает,
не хотим ли мы приехать к ней на Новый год.
     - Тут ответить просто: ни за что на свете.
     - Я так и думала... хотя, похоже, у нее будет забавно.
     - Если хочешь, поезжай, а я никак не смогу вырваться.
     - Все в порядке. Я знала, что ты откажешь, еще  до  того,  как  вскрыла
письмо.
     - Не понимаю, что за радость тащиться в Йоркшир посреди зимы...
     - Милый, не злись. Я знаю, мы не едем. Я ничего не говорю.  Просто  мне
казалось, что было б занятно для разнообразия посидеть на чужих хлебах.
     Горничная Бренды принесла второй поднос. Тони велел  поставить  его  на
подоконник, и стал вскрывать письма. Он выглянул в окно.  В  это  утро  были
видны только четыре шпиля из шести.
     - Кстати, я, наверное, смогу вырваться в этот уикенд,  -  вдруг  сказал
он.
     - Милый, это не слишком большая жертва?
     - Пожалуй, нет.
     Пока он завтракал, Бренда читала ему газеты.
     - Реджи опять  произнес  речь...  Вот  потрясающая  фотография  Бейб  и
Джока... Женщина в Америке родила  близнецов  от  двух  разных  мужей.  Как,
по-твоему, это возможно? Еще два парня отравились газом...  девочку  удавили
на кладбище шнурком... пьеса, которую мы с тобой видели, та, о ферме, сходит
со сцены...
     Потом она ему читала роман с продолжением. Он закурил трубку.
     - Я вижу, ты не слушаешь.  Отвечай:  почему  Сильвия  не  хочет,  чтобы
Руперт получил это письмо?
     - А? Что? Видишь ли, она на самом деле не доверяет Руперту.
     - Так я и знала. Там нет никакого Руперта. Никогда больше не стану тебе
читать.
     - По правде говоря, я задумался.
     - Вот как?
     - Я думал, как замечательно, что сегодня  суббота  и  к  нам  никто  не
приедет.
     - Ты так думаешь?
     - А ты?
     - Знаешь, мне иногда кажется  бессмысленным  содержать  такой  огромный
дом, если не приглашать время от времени гостей.
     - Бессмысленным? Не понимаю, о чем ты. Я содержу этот дом вовсе не  для
того, чтобы сюда приезжали разные зануды перемывать друг другу косточки.  Мы
всегда тут жили, и я надеюсь, что после  моей  смерти  Джону  Эндрю  удастся
сохранить дом. В конце концов у  меня  определенные  обязательства  и  перед
служащими и перед самим Хеттоном... Поместья составляют  неот®емлемую  часть
английского образа жизни, и мы нанесли бы непоправимый урон...  -  тут  Тони
осекся и посмотрел на кровать. Бренда зарылась лицом  в  подушку,  и  теперь
из-под простынь выглядывала только ее макушка.
     - О господи, - сказала она. - За что?
     - Кажется, я опять ударился в пафос? Она повернулась на  бок,  так  что
из-под одеяла показались только один глаз и нос.
     - Ох нет, милый. Это даже не пафос. Это бог знает что такое.
     - Извини. Бренда села:
     - Ну не сердись. Я не то хотела сказать. Я  тоже  рада,  что  никто  не
приедет.
     (За семь лет супружеской жизни такие сценки случались нередко.)
     Стояла мягкая английская погода; туман в лощинах и  бледное  солнце  на
холмах; заросли высохли - безлистые ветки не удержали недавнего дождя,  зато
подлесок, влажный и темный в тени, сверкал и переливался там,  где  на  него
падало солнце; лужайки под ногами чавкали, по канавам бежала вода.
     Джон Эндрю сидел на своем пони торжественно и прямо, как телохранитель,
пока Бен ставил препятствие. Громобоя он получил в подарок от дяди  Реджи  в
день своего шестилетия. После долгих совещаний Джон сам выбрал имя для пони.
Первоначально пони звали Кристабель, но Бен сказал,  что  это  имя  подходит
criopee для собаки, чем  для  пони.  Бен  знал  когда-то  чалого  по  кличке
Громобой, который убил двух всадников и четыре года кряду побеждал в местных
скачках с препятствиями. Отличный был конек, рассказывал Бен, пока на  охоте
не пропорол себе брюхо и его не пришлось  пристрелить.  Бен  знал  множество
историй о разных лошадях. На одном коне, по кличке  Нуль  он  как-то  раз  в
Честере выиграл пять монет при ставке десять к трем. А еще он во время войны
видел мула по кличке Одуванчик, который сдох оттого, что выпил запас рома на
всю роту. Но Джон не хотел давать  своему  пони  кличку  какого-то  пропойцы
мула. Так что в  конце  концов,  несмотря  на  миролюбивый  нрав  пони,  они
остановились на Громобое.
     Это был темно-гнедой пони с длинным хвостом  и  гривой.  Ноги  ему  Бен
оставил лохматыми. Он щипал траву, невзирая на  попытки  Джона  поднять  ему
голову. До Громобоя уроки верховой езды проходили  совсем  по-другому.  Джон
трусил по загону на шетлендском  пони  по  кличке  Кролик,  а  няня,  пыхтя,
тащилась рядом, вцепившись в уздечку. Теперь он ездил как настоящий мужчина.
Няня усаживалась на складном стульчике  с  вязаньем  в  руках  вне  пределов
слышимости. Бен соответственно получил повышение. Из рабочего  на  ферме  он
прямо на глазах преобразился в конюшего. Шейный платок он заменил галстуком,
который закалывал булавкой в форме лисьей головы. Бен был  человек  бывалый,
он много чего повидал на своем веку.
     Ни Тони, ни Бренда не охотились, но им очень хотелось приучить к  охоте
Джона. Бен предвидел время, когда конюшни заполнятся лошадьми, а управляющим
назначат его; непохоже, чтоб мистер Ласт взял на такое место чужака.
     Бен раздобыл два шеста с просверленными дырками и  побеленную  жердь  и
соорудил с их помощью посреди поля препятствие вышиной в два фута.
     -  Теперь  полегонечку!  Давай  галопом  и  помедленней,  а  когда  она
снимется,  пригнись  -  и  перелетишь,  как  птичка.  Держи  ей  голову   на
препятствие.
     Громобой прорысил вперед, прошел два  шага  легким  галопом,  но  перед
самым препятствием сробел и,  снова  перейдя  на  рысь,  обогвул  его.  Джон
удержался в седле, бросив повод и  обеими  руками  вцепившись  в  гриву;  он
виновато посмотрел на Бена, тот закричал: "На кой черт тебе ноги дадены,  а?
Вот, держи, хлестнешь ее, когда до дела дойдет". И передал Джояу хлыст.
     У ворот няня перечитывала письмо от сестры.
     Джон отвел Громобоя назад и снова попытался взять препятствие. На  этот
раз они пошли прямо на жердь.
     Бен крикнул: "Ноги!", Джон  ударил  пятками  и  потерял  стремена.  Бен
воздел руки к небу, словно ворон пугал. Громобой прыгнул,  Джон  вылетел  из
седла и шлепнулся на траву.
     Няня в ужасе вскочила.
     - Что случилось, мистер Хэккет? Он убился?
     - Ничего ему не будет, - сказал Бен.
     -  Ничего,  мне  не  будет,  -  сказал  Джон.  -  Громобой,   по-моему,
споткнулся.
     - Еще чего, споткнулся. Просто ты распустил ноги, ядри их в  корень,  и
сел на жопу. В другой раз не бросай повод. Так ты всю охоту загубишь.
     С третьей попытки Джон взял препятствие и,  взволнованный  и  дрожащий,
потеряв стремя и вцепившись, как прежде, одной рукой в гриву, обнаружил, что
усидел в седле.
     - Ну, каково? Перелетел что твоя ласточка. Повторим?
     Еще дважды Джон с Громобоем перепрыгивали через  жердь,  а  потом  няня
велела идти домой пить молоко. Они отвели пони в конюшню. Няня сказала:
     - О господи, курточку-то как измазал. Бен сказал:
     - Ты у меня вскорости на скачках призы будешь брать.
     - Всего вам хорошего, мистер Хэккет.
     - И вам, миссис.
     - До свиданья, Бен. Можно, я вечером приду на ферму, посмотрю,  как  ты
чистишь лошадей?
     - Не мне решать. У няни спроси. Но знаешь что: у серой  ломовой  глисты
завелись. Хочешь посмотреть, как я лекарство ей даю?
     - Очень хочу. Нянь, можно я пойду, ну можно?
     - Спроси у мамы. А теперь идем, хватит с тебя на сегодня лошадей.
     - Не хватит, - сказал Джон, - совсем не хватит.
     Дорогой он спросил:
     - А можно, я буду пить молоко у мамы в комнате?
     - Посмотрим.
     Няня всегда давала уклончивые ответы вроде: "Поживем  -  увидим",  "Это
еще  что  за  вопрос?",  "Подрастешь  -  узнаешь",  резко  отличавшиеся   от
решительных и грубоватых суждений Бена.
     - А что смотреть?
     - Мало ли что...
     - Ну, например?
     - Например, посмотрим, будешь ты задавать глупые вопросы или нет.
     - Глупая потаскуха, старая потаскуха.
     - Джон! Как ты смеешь? Это еще что такое?
     Вдохновленный успехом своей вылазки,  Джон  вырвался  у  няни  из  рук,
пустился перед ней в пляс, распевая: "Старая потаскуха, глупая потаскуха", и
таким манером дошел до боковых дверей. Когда они поднялись  на  порог,  няня
молча сняла с него гамаши; ее мрачный вид несколько отрезвил Джона.
     - Ступай прямо в детскую, - сказала  няня.  -  А  я  поговорю  о  твоем
поведении с мамой.
     - Няня, прости меня. Я не знаю, что это  значит,  но  я  не  хотел  это
сказать.
     - Ступай прямо в детскую.

     Бренда наводила красоту.
     - С тех пор, как Бен Хэккет стал его учить ездить верхом, ваша милость,
с ним просто сладу нет.
     Бренда плюнула в тушь.
     - И все же, няня, что именно он сказал?
     - Ой, да мне и выговорить стыдно, ваша милость.
     - Чепуха, говорите. Иначе я могу подумать,  что  он  сказал  что-нибудь
похуже.
     - Уж хуже некуда... он назвал меня старой потаскухой, ваша милость.
     Бренда поперхнулась в полотенце.
     - Он вас так назвал?
     - И не раз. Он выплясывал передо мной до самого дома и распевал во весь
голос.
     - Понятно... Что ж, вы совершенно  правильно  сделали,  сказав  мне  об
этом.
     - Благодарю вас, ваша милость, но раз уж зашел разговор, я  вам  скажу,
что, по моему разумению, Бен Хэккет очень уж торопится  с  этой  ездой.  Так
недалеко и до беды. Сегодня утром мальчик упал с лошади и чуть не убился.
     - Хорошо, няня. Я поговорю с мистером Ластом. Она  поговорила  с  Тони.
Оба хохотали до упаду.
     - Милый, - сказала она, - поговорить с ним надо тебе.  Ты  в  серьезном
жанре выступаешь куда лучше.

     - А я считал, что "потаскуха" очень хорошее слово, - возражал Джон, - и
потом Бен всех так называет.
     - И напрасно.
     - А я больше всех на свете люблю Бена. А он всех вас умнее.
     - Ты же понимаешь, что не можешь любить его больше мамы.
     - Все равно люблю больше. Куда больше.
     Тони почувствовал,  что  пора  прекратить  пререкания  и  приступить  к
заранее приготовленной проповеди.
     -  Послушай,  Джон.  Ты  поступил  очень  плохо,  назвав  няню   старой
потаскухой. Во-первых, ты ее обидел. Вспомни, сколько она  для  тебя  каждый
день делает.
     - Ей за это платят.
     - Помолчи. И, во-вторых, люди твоих лет и твоего положения  в  обществе
не употребляют таких слов.  Люди  бедные  употребляют  известные  выражения,
которые не подобают джентльменам. Ты джентльмен. Когда  ты  вырастешь,  этот
дом и много других вещей станут принадлежать тебе.  И  ты  должен  научиться
разговаривать как будущий владелец всего этого, научиться быть  внимательным
к тем, кто не так счастлив, как ты, и в  особенности  к  женщинам.  Ты  меня
понял?
     - А разве Бен не такой счастливый, как я?
     - Это к делу не относится. А теперь иди наверх, извинись перед няней  и
пообещай никого так не называть.
     - Ладно.
     - И раз ты сегодня так скверно себя вел, я не разрешаю  -  тебе  завтра
кататься верхом.
     - Завтра воскресенье.
     - Ладно, тогда послезавтра.
     - Ты сказал "завтра", так нечестно.
     - Джон, не препирайся. Если ты не возьмешься за ум, я  отошлю  Громобоя
дяде Реджи и скажу ему,  что  не  считаю  возможным  оставлять  пони  такому
нехорошему мальчику. Тебе бы это было неприятно, верно?
     - А зачем дяде Реджи пони? Он на  нем  не  сможет  ездить,  он  слишком
тяжелый. И потом он всегда за границей.
     - Он ее отдаст другому мальчику, и вообще это не относится  к  делу.  А
теперь беги, попроси у няни прощения.
     Уже в дверях Джон сказал:
     - Так мне можно кататься в понедельник? Ты же сказал "завтра".
     - Да, видимо, так.
     - Ура! Громобой сегодня прекрасно шел. Мы  прыгнули  высоко-высоко.  Он
сначала закинулся, а потом перелетел, как птичка.
     - И ты не упал?
     - Ага, один раз. Но Громобой тут ни при чем. Просто я  распустил  ноги,
ядри их в корень, и сел на жопу,

     - Ну как твоя лекция? - спросила Бренда.
     - Ужасно, просто ужасно.
     - Беда в том, что няня ревнует к Бену.
     - Боюсь, и мы станем к нему ревновать в самом скором времени.
     Они обедали за маленьким круглым столиком,  стоявшим  посреди  огромной
столовой. Обеспечить ровную  температуру  в  этой  комнате  оказалось  делом
невозможным: даже когда один бок поджаривался в непосредственной близости  к
камину, другой леденили десятки перекрестных  сквозняков.  Бренда  поставила
множество опытов с ширмами и переносным электрорадиатором, но особых успехов
не достигла. Даже сегодня,  когда  повсюду  было  тепло,  в  столовой  стоял
пронизывающий холод.
     Хотя  Тони  и  Бренда  отличались  прекрасным  здоровьем  и  нормальным
телосложением, они сидели на диете. Это сообщало  некоторую  пикантность  их
трапезам и спасало от двух варварских крайностей, грозящих одиноким  едокам,
- всепоглощающего обжорства и бессистемного чередования яичниц и бутербродов
с непрожаренным мясом.
     Сейчас они придерживались системы, которая исключала сочетание протеина
и крахмала в  одной  трапезе.  Они  завели  себе  каталог,  в  котором  было
обозначено, какие продукты содержат протеин и какие крахмал;  в  большинство
нормальных блюд входило и  то  и  другое,  так  что  Тони  и  Бренда  немало
забавлялись, выбирая меню. Обычно кончалось тем, что они заказывали какое-то
блюдо "в порядке исключения".
     - Я убежден, что оно мне очень полезно.
     - Да, милый, а когда нам это прискучит, мы сможем перейти на алфавитную
диету и каждый день есть продукты, начинающиеся на другую букву. На  "з"  мы
здорово наголодаемся: весь день ничего, кроме заливных угрей и  земляничного
желе.. Ты что собираешься делать днем?
     - Ничего особенного. В пять придет Картер просмотреть еще раз счета.  А
после  обеда  я,  может,  с®езжу  в  Пигстэнтон.  Похоже,  у  нас   арендуют
лоуотеровскую ферму, она долго пустовала, и мне надо посмотреть,  какие  там
нужны переделки.
     - А я б не отказалась от киношки.
     - Идет. Лоуотер вполне подождет до понедельника.
     - А потом мы можем зайти к Вулворту,  ну  как?  Так  что,  принимая  во
внимание милую обходительность Бренды и здравый смысл  Тони,  не  приходится
удивляться,  что  друзья  считали  их  примерной   парой,   весьма   успешно
разрешившей  проблему  совместного  существования.  Пуддинг   без   протеина
оказался неаппетитным. Пять минут спустя принесли телеграмму. Тони вскрыл ее
и сказал:
     - Вот чертовщина.
     - Гадости?
     - Гораздо хуже. Вот погляди.
     Бренда прочла: "Приезжаю  три  восемнадцать  нетерпением  жду  встречи.
Бивер".
     - Кто такой Бивер? - спросила она.
     - Один молодой человек.
     - А что, звучит заманчиво.
     - Вот уж нет. Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его.
     - А зачем он к нам приезжает? Ты его приглашал?
     - Наверное, приглашал, но вполне неопределенно. Я зашел как-то  вечером
к Брэтту, кроме него, там никого не оказалось, мы с ним выпили, и  он  вроде
сказал, что хотел бы посмотреть наш дом...
     - Ты, наверное, был пьян.
     - Не очень, и потом я никак не предполагал, что он мне это припомнит.
     - Ну и поделом тебе. Вот что получается, когда ты уезжаешь по  делам  в
Лондон, а меня оставляешь одну. Но кто он такой все-таки?
     - Просто молодой человек. У его матери еще эта лавка.
     - Я была с ней когда-то знакома. Она гнусная баба. Кстати, помнится, мы
ей должны деньги.
     - Слушай, давай сразу же позвоним ему и скажем, что мы заболели.
     - Поздно, он уже давно в поезде и поедает железнодорожный завтрак,  без
удержу смешивая крахмал и протеин за свои три шиллинга  шесть  пенсов..  Его
можно сунуть в Галахада. Еще не было случая, чтобы гость провел там  ночь  и
приехал снова: видно, тамошнюю кровать никто не выдерживает.
     - И все-таки что мы будем с ним делать?
     - Ты поезжай в Пигстэнтон. А  я  займусь  им.  В  одиночку  это  проще.
Вечером его можно довести в кино, а завтра ты покажешь  ему  дом.  Если  нам
повезет, он уедет вечерним поездом. Ему надо на работу в понедельник утром?
     - Понятия не имею.

     3.18 - далеко не самый удобный поезд. Приезжаешь без четверти четыре, и
если ты, как Бивер, не свой человек в доме, не знаешь, куда девать время  до
чая; однако в отсутствие стеснявшего ее Тони Бренда  справлялась  со  своими
обязанностями не без грации, а Бивера настолько редко принимали радушно, что
он не заметил некоторой сдержанности встречи.
     Она ждала его в комнате, по старой памяти называвшейся курительной; это
было, пожалуй, наименее мрачное место в  доме.  "Как  мило,  что  вы  к  нам
выбрались. Я должна вас с ходу предупредить, что вы наш единственный  гость.
Боюсь, вам у нас будет скучно... Тони пришлось уехать по делам, но он  скоро
вернется... Поезд был переполнен? По субботам всегда так... Не хотите  выйти
на воздух? Скоро стемнеет, так что давайте ловить солнце, пока не поздно..."
и так далее. При Тони ей было б куда  труднее  -  она,  перехватила  бы  его
взгляд, и все  ее  манеры  хозяйки  замка  дошли  бы  насмарку.  Бивер  умел
поддерживать разговор, так что они вышли через французские окна на  террасу,
спустились в голландский садик, обогнули оранжерею и  вернулись  в  дом,  не
испытав и минутной неловкости. Бренда вдруг услышала, как  она  рассказывает
Бивсру, что его мать одна из ее стариннейших приятельниц.
     Тони успел к чаю. Он извинился, что не смог встретить  гостя,  и  почти
сразу же удалился в кабинет совещаться с  управляющим  Бренда  расспрашивала
Бивера о Лондоне и о том, какие за последнее время состоялись приемы.  Бивер
проявил невероятную осведомленность.
     - Полли Кокперс скоро дает прием.
     - Да, я знаю.
     - Вы приедете?
     - Скорее всего нет. Мы последнее время никуда не выезжаем.
     Шутки, обошедшие за последние шесть недель весь город, имели для Бренды
прелесть  новизны,  повторение  придало  им  отточенность,  и   Бивер   смог
преподнести их довольно  эффектно.  Он  рассказал  Бренде  о  многочисленных
переменах в личной жизни ее друзей.
     - А что у Мэри с Саймоном?
     - Неужели не знаете? Полный разрыв.
     - И давно?
     - Началось это еще детом, в Австрии...
     - А Билли Ангмеринг?
     - Пустился в жуткий загул с девицей по имени Шила Шрабб.
     - А что слышно у Хелм-Хаббардов?
     - У них тоже не ладится... Дейзи открыла новый ресторан. Он  пользуется
успехом... Еще появился новый ночной клуб под названием "Садок"...
     - О господи, - сказала Бренда в заключение. - Живут же люди!
     После чая появился Джон Эндрю и тут же завладел разговорен.
     - Здравствуйте, - сказал он. - Я не знал, что вы приедете. Папа сказал:
как хорошо раз в кои-то веки провести воскресенье без гостей. Вы охотитесь?
     - Давно не охотился.
     - Бен говорит, что все, кому позволяют средства, должны  охотиться  для
блага страны.
     - Наверное, мне средства не позволяют.
     - А вы бедный?
     - Ради бога, мистер Бивер, не разрешайте ему вам докучать.
     - Да, очень бедный.
     - Такой бедный, что можете называть всех потаскухами?