да   вновь   двинется
транспортер и начнется работа.
     Выбежав следом за спонсорами из  подвала,  я  оказался  в  широком  и
высоком коридоре. Шедшие впереди  спонсоры  почти  доставали  головами  до
потолка. Машка-мадамка семенила рядом, как  любимица,  а  Лысый  шел  чуть
сзади.
     Они не оборачивались и не видели меня.
     Я находился в неуверенности. Казалось бы, сейчас лучший момент, чтобы
криком обратить на себя внимание. Но что, если спонсоры мне не поверят?  И
оставят меня в руках людей? Лысый меня убьет, как гусеницу!
     Они дошли до двери. По  очереди  наклонившись,  чтобы  не  задеть  за
притолоку, спонсоры вышли во  двор  кондитерской  фабрики.  Я  прижался  к
косяку  двери.  День  был  теплым,  солнечным,  свежим.  Гладкие  и  такие
скользкие - я помню, как  в  детстве  это  меня  завораживало,  -  мундиры
спонсоров, в покрое и деталях которых лишь опытный глаз,  подобный  моему,
мог различить чин и положение, блестели на солнце, отражая его  лучи.  Мой
взгляд,  натренированный  за  много  лет  на  гостях  господина  Яйблочко,
безошибочно сообщил мне, что спонсоры, нагнавшие такой страх на  наш  цех,
относятся к низшему эшелону их  власти  -  это  простые  исполнители.  Эти
спонсоры и не были военными - они были снабженцами, то есть Существами, не
пользующимися большим доверием и уважением в гарнизонах. В  дом  Яйблочков
их бы и не пригласили.
     Для жителей Земли все спонсоры равны и тем непобедимы. Каждый из них,
как боевой муравей,  несет  свою  службу.  Все  одинаковы:  безжалостны  и
непобедимы. На самом деле это совсем  не  так,  но  человеку  об  этом  не
догадаться - ведь человек судит по выражению лица,  по  нормам  поведения,
которые у людей и спонсоров совсем разные. Ну что будешь  делать,  если  у
спонсора лицо лишено мышц и не может выражать эмоций, зато длинные средние
пальцы рук беспрестанно движутся и очень выразительны. Зачастую они  могут
сказать о настроении, намерениях и чувствах (да, да, и  спонсоры  способны
на чувства!) спонсора куда больше, чем слова.
     - Сколько у вас работает эта партия? - спросил Машку-мадамку  старший
спонсор.
     - Только второй день.
     - Плохо работают, плохо, - сказал второй спонсор.
     - А где взять лучше? Я была на распределении, - пожаловалась мадамка.
- Пронин всех крепких взял на рудники.
     - Люди везде нужны, - сказал спонсор.
     - Это вы решайте, - сказала мадамка, и я понял, что она не испытывает
трепета перед спонсорами. И если бы я не знал, что люди  -  не  более  как
отсталые дикари, которых  спонсорам  приходится  учить  и  опекать,  я  бы
подумал, что идет деловая беседа между равными.
     - Но у вас легкая работа. А в шахте трудно. Они там быстро  отмирают,
- сказал первый спонсор.
     - Тут только еда, - сказал строго второй спонсор, и в  голосе  его  я
услышал фон - жужжание - это означало, что он начал  сердиться,  но  я  не
знал, уловила ли мадамка эту угрожающую  нотку.  -  Мы  готовы  жертвовать
собственными  интересами  и  даже  питанием  для  большой  жертвы  -   для
продукции, которая нужна всему обществу,  всей  галактике.  Мы  готовы  на
жертвы, а вы? Где ваши жертвы?
     - Люди работают не покладая рук.
     - Ползунов переращиваем, - сказала мадамка. -  Их  на  неделю  раньше
забивать надо, тогда мясо нежнее и концентрат лучше.  Вы  это  лучше  меня
знаете. А вам вес подавай!
     - Нам нужен вес. Гарнизоны растут.
     - Есть опасность - они уже кричат.
     - Эту опасность нельзя допускать.
     - Так что же делать? - спросила мадамка.
     - Если будете плохо делать, мы отрываем  вашу  прекрасную  голову.  -
Спонсор постучал концом среднего пальца по своей шее - это было  признаком
веселья. Не знаю, догадалась ли о том мадамка, которая была занята  своими
невеселыми мыслями.
     - Если оторвете мою прекрасную голову, - сказала она, - вам  придется
искать другого директора фабрики.
     - Найдем, - сказал второй спонсор.
     - Ищите, - сказала мадамка.
     - Не будем спорить, - сказал первый спонсор. - Мы довольны. Вы хорошо
работаете. Мы пришлем новых людей. Эти  должны  работать  не  больше  пяти
недель. Затем прошу подготовить их к ликвидации.
     - Вы с ума сошли! - воскликнула мадамка. - У меня не проходной  двор.
Только человек научился работать - а вы его на живодерню. Это неумно.
     - Не надо спорить!
     - Вы боитесь, что кто-то проговорится? Кому проговорится? Тростнику?
     - Не надо разговоров, - сказал спонсор. - Знающие тайну не живут.
     - Я сегодня принимала яйца, - сказала мадамка. - Семь тысяч ящиков.
     - Вас мы тоже убьем, - сказал спонсор, - немного потом. Это шутка.
     - Знаем, какие с вами шутки, - сказала Машка-мадамка.
     Спонсоры мерно покачивались от смеха.
     Они двинулись дальше от двери к  ожидавшему  их  военному  вертолету,
мадамка с Лысым, не сказавшим ни слова, пошли за ними. С каждым шагом  мне
труднее было слышать и труднее  бороться  с  желанием  выбежать  вслед  за
ними...
     - ...Я говорю с вами откровенно, - донесся до меня голос спонсора,  -
вы наш человек. Есть случай бегства домашнего  любимца  от  одного  нашего
специалиста.
     - Мне говорили, его вчера утром убили.
     - Его по ошейнику опознали, - добавил Лысый.
     - Так все  думают.  Пускай  думают.  Мы  послали  его  фотографии  на
опознание хозяевам. Хозяева сказали - не тот. Тот молодой, высокого роста.
Чистый, без следов на теле и без болезней. Он из хорошего дома.
     - А зачем вы это нам говорите?
     - Если он попал к вам, вы легче его найдете.
     - Зачем?
     - Немедленно сообщите нам. Он не должен жить.
     - Почему? Что он сделал?
     Мне совсем трудно было улавливать  их  слова.  Они  отошли  к  самому
вертолету, по двору проезжали машины с какими-то ящиками и сосудами,  винт
начал медленно поворачиваться, я готов был высунуться на двор.
     - Сообщите нам, а если есть подозрения - убейте его сразу! Убейте!  -
спонсор старался перекричать шум мотора. - Мы будем проверять!
     - Поняла! - кричала в ответ мадамка. - Лучше ищите его  на  шахте!  У
меня все старики и инвалиды.
     И только тогда, с роковым  опозданием,  я  понял,  что  разговор  шел
именно обо мне.  Они  уже  знают,  что  спасла  меня  случайность  -  лишь
отсрочка! А здесь, на фабрике, я и не думал притворяться - я не  хромаю  и
не изгибаюсь... Мадамка и Лысый почти наверное могут сложить два и  два  и
догадаться, кто из нас - беглый любимец.
     Но почему такая ненависть? Почему  надо  убивать  меня?  Урок  другим
любимцам?
     Я понял, что не побегу за ними, я пошел назад по коридору.
     ...Ноги были как  ватные.  Надо  было  торопиться,  а  я  медленно  и
обреченно брел обратно к цеху, потому что там был единственный близкий мне
человек - бродяжка Ирка. Но что ей сказать?
     В дверях меня встретил надсмотрщик Хенрик:
     - Ты где шатался?
     Жирный заворчал на меня:
     - Я что, один их переваливать должен?
     Ирка сказала:
     - А я испугалась, что ты пропал - бежать хотела.
     Она помогала Жирному вместо меня.
     Я взялся за хвост ползуна - шерсть его была теплой, тело  мягким.  Он
все выскальзывал из рук.
     - Они знают, что Кривой не любимец, - сказал я, повернувшись к Ирке.
     Я ведь ни разу не признавался, что я - бывший любимец. Она и без меня
догадалась. Ей ничего не надо было об®яснять.
     - Теперь тебя ищут?
     - Они сказали мадамке, что я должен быть здесь, на фабрике.
     - Найдут, - сказала Ирка. - Уходить надо.
     - Они и вас хотят убить.
     - Когда?
     - Через пять недель.
     - Почему?
     - Чтобы не рассказывали, где побывали, что кушали.
     Мужики с дубинками снова устроили  гонки  за  недобитой  гусеницей  -
ползун свалился на пол, и началась такая суматоха, что мы  могли  с  Иркой
говорить спокойно, не опасаясь, что нас подслушают.
     - Давай убежим, - сказал я.
     - Обязательно убежим! Только погодим. У меня тут дела есть.
     - Дела?
     - А что, разве у человека не бывает дел?
     - Они за мной придут!
     - Пускай приходят, - сказала Ирка равнодушно. - Да не суетись ты, как
господская собачонка. Важно не когда приходят, а кто приходит. Подумай ты,
голова садовая, зачем мадамке тебя спонсорам сдавать. Она что-нибудь лучше
придумает.
     - Они ее не будут допрашивать?
     - Ты жизни не знаешь. И уж Машкиной жизни тем более.
     Транспортер поехал вновь, выплевывая трупы гусениц, и я был  вынужден
включиться в работу.
     Человек ко всему привыкает. К  жизни  на  кондитерской  фабрике  тоже
можно привыкнуть. К концу смены я уже не валился с  ног  от  усталости,  а
сохранил в  себе  достаточно  сил,  чтобы  пойти  по  фабричным  дворам  и
закоулкам, разыскивая место, где можно убежать.
     За фабричными корпусами тянулась изгородь из  колючей  проволоки.  За
ней были бетонные корпуса, низкие, приземистые; там таились  инкубаторы  и
теплицы, где из  яиц  выводили  гусениц,  а  потом  подземными  коридорами
подросших насекомых перевозили к нам в цех, на убой, оттуда - на  разделку
и переработку. Фабрика у нас была не маленькая!
     Я пошел вдоль изгороди. Все здесь было пропитано  застарелым  запахом
падали.
     Изгородь кончалась у ворот.  По  ту  сторону  шел  красный  кирпичный
забор. Он был старый, кое-где верхние кирпичи выпали, и если  бы  отыскать
лестницу или хотя бы большой ящик, то можно будет перелезть через забор. Я
не задумывался над тем, что я буду делать, когда  убегу  с  фабрики,  -  я
находился но власти страха. Мне казалось, что спонсоры  вот-вот  вернутся,
чтобы забрать меня с собой или пристрелить на месте.
     Рассуждая так и крутя головой в поисках лестницы,  я  зашел  в  узкий
проход между забором и складом и тут услышал впереди голоса.
     Я остановился.
     - Ты с ней поговорил? - произнес женский голос.
     Собеседники были отделены от меня высокой кучей ржавого металлолома.
     - Она согласна отправить его к Маркизе. А что ты ей обещала?
     - Мое дело.
     - Она не обманет?
     - Я ей достаточно пообещала.
     Тут я узнал голос Ирки. Конечно, это голос Ирки! Я не узнал его сразу
только  потому,  что  слова,  произнесенные   этим   голосом,   не   могли
принадлежать жалкой бродяжке. Это были слова уверенной в себе особы. А кто
же второй?
     Я подошел поближе и постарался заглянуть в щель между грудой железа и
кирпичной стеной.
     Мужчина стоял ко мне спиной. В руке у него был хлыст, и он постукивал
им себя по ноге. Хлысты есть у надсмотрщиков и Лысого.  Нет,  это  был  не
Лысый. Для Лысого он слишком худ и мал ростом.
     - Надо спешить, - сказала Ирка.
     Я мог хорошо разглядеть ее, Ирка была  серьезна.  Она  не  стояла  на
месте, а медленно ходила, как  зверь,  загнанный  в  клетку,  -  два  шага
вправо, два шага влево.
     - Завтра утром, - сказал мужчина с хлыстом. Он оглянулся  и  я  узнал
Хенрика - нашего надсмотрщика.
     - Кто его повезет? - спросила Ирка.
     - Лысый. Кто же еще?
     - А нельзя, чтобы ты?
     - Нет, мадамка не согласится. Она только Лысому доверяет.
     - Тут уж ничего  не  поделаешь.  Мы  не  можем  мадамке  приказывать.
Просить можем, а приказывать - нет.
     Они говорят обо мне! Как же я сразу не догадался! Они договорились  с
Машкой-мадамкой, чтобы меня отсюда увезти.
     Великое облегчение и благодарность к Ирке и Хенрику охватили меня.  И
мне вовсе не было страшно, что везти меня к новому месту жительства должен
был Лысый. Как-нибудь справимся...
     К Хенрику и Ирке спешил по проходу громоздкий мужчина,  в  котором  я
узнал одного из мужиков, добивавших гусениц.
     - Ну сколько тебя ждать! - накинулся на него Хенрик. Они сразу забыли
обо мне.
     - Все в порядке. - Мужик тяжело дышал, будто бежал издалека.
     - Говори.
     - Ящики разгружали у первого блока. Сначала хорошо считали,  а  потом
господа спонсоры ушли обедать...
     - Короче, где ящик?
     - Жан тащит.
     В дальнем конце прохода появился второй  мужик,  который  прижимал  к
животу большой плоский ящик.
     Хенрик пошел к нему навстречу.
     - Тебя никто не видел?
     - Вроде не видел.
     - Они считать не будут?
     - Чего считать, мы их сами складывали. Где деньги?
     - Ирка, отдай ему, - сказал Хенрик.
     Ирка протянула первому мужику заранее отсчитанную и стянутую резинкой
пачку денег.
     - Считать не надо, - сказала она.
     И тут я совершил глупый поступок. Желая  получше  видеть,  я  неловко
оперся о ржавую трубу и вся куча железа начала угрожающе крениться.
     - Беги! - закричал Хенрик.
     Я пытался за что-нибудь зацепиться, удержаться и,  конечно  же,  лишь
делал себе хуже - мне казалось, что я лечу с горы в лавине,  состоящей  из
гвоздей и гирь... Сколько это продолжалось, не знаю,  но  закончилось  мое
падение на земле. Я не двигался, стараясь сообразить, что у меня сломано.
     Потом я осторожно пошевелил правой рукой, в кулаке у меня было зажато
что-то острое. Я приоткрыл глаза и увидел, что, как букет  цветов,  сжимаю
пук колючей проволоки.
     Я хотел было продолжать осмотр своих ран, но тут услышал голос:
     - И как, нам нравится лежать?
     Я испугался и постарался сесть. Сел я на железный костыль,  подскочил
и с жуткой болью, исцарапанный и сочащийся  кровью,  вырвался  из  ржавого
плена.
     Оказалось, что я стою перед надсмотрщиком Хенриком.
     Узколицый, почти лысый, с короткими усами и бородкой, он раскачивался
на ступнях - вперед-назад, постукивая себя по штанине хлыстом.
     - Простите, - сказал я. - Я нечаянно.
     - Врешь, - спокойно возразил Хенрик. - Подслушивал. А ну, к стенке!
     - Больно, - пожаловался я.
     - Не послушаешься - будет больнее.
     Я отступил к стене.
     - И что же ты услышал?
     - Ничего!
     Глаза Хенрика, маленькие, светлые и настойчивые,  буквально  пронзали
меня. Я боялся сознаться.
     - А что видел? - спросил Хенрик.
     - Я случайно здесь шел, - заныл я. Из собственного опыта я знал,  что
перед  спонсором  или  сильным  любимцем  надо   показать   себя   слабым,
несчастным, совершенно безвредным. - Я случайно шел...
     - Зачем? Здесь никто не ходит.
     - Я шел... потому что я хотел убежать!
     - Ты хотел убежать? Не отходи от стены! Ты куда хотел убежать?
     - Через забор.
     - Почему?
     - Потому что я никому не верю. И вам тоже не верю!
     - Правильно. Никому верить нельзя. Ну продолжай,  продолжай.  Значит,
ты шел здесь и думал: как бы мне убежать? А тут перед тобой куча железа  -
ты сразу в нее носом...
     - Я задумался!
     - Врешь! - Хенрик замахнулся хлыстом.
     Я бы никогда не напал на начальника, но я очень  испугался,  что  мне
будет больно. Я оскалился, прыгнул на него,  вырвал  хлыст  и  сломал  его
рукоятку о колено. Хенрик пытался мне помешать, но я отбросил  его,  потом
кинул ему в лицо хлыст.
     Хенрик поймал хлыст и сказал почему-то:
     - Хороший кнут был. Дурак ты, любимчик!
     И тут я понял, как я виноват. Я начал отступать, прижимаясь спиной  к
кирпичной стене. Хенрик не нападал на меня. Он рассматривал хлыст.
     А я, почувствовав, что отошел  от  него  на  достаточное  расстояние,
кинулся бежать.
     Я раскаивался в том, что не сдержался и  напал  на  Хенрика.  Он  мне
теперь отомстит. Мне еще одного врага не хватало!
     Подавленный, я вернулся в наш подвал. Люди уже возвращались со смены.
Было душно, и воняло потом и всякой гадостью. Некоторые  спали  на  нарах,
другие сидели за длинным столом посреди подвала - разговаривали, играли  в
кости... На меня никто и не посмотрел.
     Я прошел к  нарам.  Нижние  -  Иркины  -  были  пусты.  Ирка  еще  не
вернулась. И это хорошо. Она уже знает, что я сломал хлыст Хенрику. Они не
захотят меня спасти. И  отдадут  спонсорам.  А  спонсоры  пустят  меня  на
мыло...
     Я так погрузился в свои мысли, что не заметил, как последние  остатки
дневного света покинули  подвал,  и  лишь  коптилка,  стоявшая  на  столе,
странно и неровно освещала лица сидевших за столом. Чего ж, уже достаточно
темно. Надо встать и пойти и сортир, оттуда выскочить во двор и  бежать  к
кирпичному забору.
     Опасно пропустить момент - я уже знал, что дверь  нашего  корпуса  на
ночь запирали.
     Я поднялся и сделал первый шаг к двери...
     Навстречу мне быстро шла маленькая фигурка - даже в темноте  я  узнал
Ирку. Она тоже меня узнала.
     Я отступил назад, к нарам. Как мне не хотелось  бы,  чтобы  она  была
моим врагом!
     - Тим? - спросила она шепотом.
     - Здравствуй, - сказал я, будто еще не виделся с ней.
     Ирка взяла меня за руку и потащила к нарам.
     - Садись!
     Я послушно сел. Мне  хотелось  как-то  оправдаться  перед  ней,  и  я
сказал:
     - Я могу ему починить хлыст. Я  умею.  Меня  госпожа  Яйблочко  учила
плести из кожи.
     - Какой еще хлыст?
     - А он тебе не сказал?
     - А ты дикий...
     - Я испугался. Он строго со мной говорил.
     - Ты куда шел? - прошептала Ирка.
     - Я хотел убежать.
     - Не надо, - сказала Ирка. - Тебя завтра увезут к Маркизе.
     - Я думал, что вы теперь не захотите мне помогать.
     - Я верю. А что ты видел?
     - Я мужиков видел. С коробкой.
     - А что в коробке?
     - Я не знаю. Она закрытая была.
     - Ты не бойся, любимчик, - сказала Ирка и хихикнула. - Тебя никто  не
обидит. Тебя завтра увезут, как и договаривались.
     - А если они тебя не послушаются? Ты ведь кто?
     -  Я  -  никто,  -  сказала  Ирка.  -  Но  Хенрика  они   обязательно
послушаются.
     - Давай я ему кнут починю?
     - Успеешь. А теперь давай будем спать.
     Когда все заснули, Ирка забралась ко мне на нары.
     Я уж ждал ее - мне без  нее  было  холодно.  Она  прижалась  ко  мне,
сначала дрожала, а потом согрелась. Я сказал:
     - Не могу с ползунами. Один на меня как человек глядел.
     - Нет, - сказала Ирка твердо. - Они не соображают. Ты, видно, убивать
не любишь и не умеешь. Все убивать умеют, жизнь такая, что надо убивать, а
ты не умеешь - тебя кто-нибудь пришьет, а ты и не заметишь.
     Она теснее прижалась ко мне.
     - Ты теплый, - сообщила она шепотом.
     Вокруг на нарах спали или не спали люди. Запах в подвале был  тяжелый
-  мылись-то  мы  кое-как,  без  мыла.  Но  было  совсем  темно,  и  можно
вообразить, что ты один или в настоящем доме.
     - Мне их жалко, - сказал я.
     - Вы бы потише! - зашипел человек с соседних нар - я даже лица его не
знал. - Бы тише, вы людям спать мешаете, вы свое  делайте...  а  людям  не
мешайте.
     Ирка его шепотом отругала словами, которых я  и  не  знал,  но  точно
понимал, что это неприличные  слова,  просто  страшно  подумать,  что  они
значат. Потом снова стало тихо - только храп и дыхание людей.
     - Может, я уйду? - спросила Ирка.
     - Нет, не уходи, - сказал я. - Ты  не  уходи,  а  то  нам  поодиночке
холодно.
     - Боюсь я за тебя, - сказала Ирка.
     От ее маленького горячего тела во мне начало  подниматься  непонятное
сладкое, тягучее чувство, странное желание обхватить Ирку руками -  но  не
для тепла, а для того, чтобы целовать и прижиматься сильнее.
     Я повернулся к ней и не чувствовал больше вони и тяжелого воздуха.
     Я нашел губами ее  губы  и  мы  начали  целоваться  так,  что  совсем
перехватило дыхание, но мы не могли остановиться - я  чувствовал,  что  от
желания теряю сознание.
     И тут Ирка вдруг сильно оттолкнулась от меня коленками и одним  махом
спрыгнула вниз с нар, только слышно было, как сильно ударились ее пятки  о
цементный пол.
     - Ты что? - Я чуть было не кинулся за ней следом.
     Но рядом кто-то выругался.
     Ирка подошла к нарам, встала на цыпочки, я увидел ее лицо  над  краем
нар.
     - Не надо, - сказала она. - Мы же люди с тобой, правда?
     - Люди? Конечно, люди, - не понял я.
     - И если что будет, то по-людски, хорошо, любимчик?
     - Да, - согласился я и все равно в ту ночь не понял, что