огда-то были представления и бои гладиаторов. Он был построен так крепко,
что не разрушился за две тысячи лет, прошедшие между  Римской  империей  и
счастливым прилетом спонсоров.
     Огромное здание, к которому под®ехал наш автобус,  было  в  плачевном
состоянии: крыша его давно обрушилась, так же, как и верхняя  часть  стен,
но и в таком виде оно являло собой внушительное зрелище.
     Перед  ним  площадь  неожиданно  для  глаз  была  оживлена.  По   ней
передвигались как тележки со  спонсорами,  пешие  спонсоры,  так  и  люди,
которые жались к краям площади, но тем не менее вели себя спокойно, словно
имели право здесь находиться.
     Спонсоры были в мирной одежде - они отдыхали. Может быть,  неопытному
взгляду все спонсоры  кажутся  одинаковыми,  и  одежды  их  представляются
схожими - ничего подобного! Спонсоры придают громадное значение тому,  как
одеваться, как подкрашивать морду и как двигать конечностями - это сложный
и понятный лишь для своих язык, куда более  выразительный  и  откровенный,
чем слова, которые спонсоры произносят вслух. Как я уже понял, практически
никто из людей в этом внутреннем  потайном  языке  не  разбирался  -  даже
далеко не все любимцы его понимали. Но те из любимцев, кто  хотел  извлечь
пользу из знаний хозяев, отлично чувствовали все мелкие детали поведения и
настроения своего спонсора.
     Глядя на спонсоров на  площади,  я  видел,  что  они  были  несколько
взбудоражены, но  без  озлобления,  потому  что  готовились  к  лицезрению
интересного зрелища.
     Люди, которых я увидел, были в большинстве своем одеты  в  различные,
порой даже вызывающе яркие одежды, и, что удивительно, спонсоры на это  не
реагировали. Встречались среди  людей  и  обнаженные,  но  это  были  рабы
низкого  уровня  -  носильщики  паланкинов,  водители  повозок,  уборщики,
подметальщики и продавцы воды. Зато я увидел нескольких персонажей, схожих
вызывающей клоунской одеждой с моим господином Ахметом.
     Как много я еще не знал и не  понимал!  "Сколь  много  мне  предстоит
узнать! - думал я, - и как осторожно я должен  двигаться  по  этому  пути,
чтобы меня не наказали".
     При  виде  спонсоров  мне  захотелось  спрятаться  в   автобусе,   но
проницательный Прупис, заметив мои колебания, сказал:
     - Если ты боишься, что тебя узнают, забудь об этом! Жабы вообще людей
если и различают, то только  по  цвету  одежды.  Потому  наши  власти  так
разряжаются. А ты - любимец, раб, животное. Как только  ты  оделся,  сразу
перестал для них существовать. Понял?
     - Понял, - неуверенно сказал я.
     Прупис улыбнулся и хлопнул меня по спине - от этого хлопка я  вылетел
на мостовую. Отдышавшись, я стал принимать у раба  оружие  и  доспехи,  мы
носили их в комнату под стадионом, которая была выделена для нашей школы.
     Затем  туда  прошли  наши  ветераны,  за  ними  -  тесной  толпой   -
первогодки. Батый подмигнул мне, Гурген только скользнул черным взглядом.
     - Время есть, - сказал Прупис. - Одевайтесь не спеша.  Сейчас  придет
господин Ахмет и изложит диспозицию.
     От волнения я пожелал отлить и спросил раба, знает ли он,  где  здесь
сортир. Тот об®яснил, что надо пройти по коридору до  поворота  налево,  а
там спуститься в полуподвал.
     В сортире было нечисто и плохо пахло.
     Когда я выходил из сортира, то, подходя  к  углу,  услышал  голоса  и
остановился. Не потому, что  хотел  подслушать,  а  наоборот  -  не  желал
попадаться на глаза неизвестно кому.
     - Почему я должен отдавать тебе десять  процентов?  -  спросил  голос
пониже, басовитее. - И не мечтай! Кто победит?
     - Слушай, Жан, - ответил высокий, знакомый мне  голос,  -  мои  люди,
если бы захотели, сделали из твоих котлету. Но уговор  есть  уговор:  тебе
надо набирать очки, а у меня и без того репутация высокая. Так что  забудь
о раскладе - пополам! А то я прикажу заняться тобой всерьез.
     - Испугал! Видели мы одного такого пугальщика, - обиделся  обладатель
баса. - Я иду тебе навстречу только из уважения к нашей старой дружбе.
     - Вот и уважай, - ответил голос Ахмета.
     Продолжая говорить, они пошли прочь, и  я  осторожно  выглянул  из-за
угла, а потом добежал до нашей комнаты.
     Значит, они сговаривались о цене? О цене чего?
     Ответ на этот вопрос я получил довольно быстро.
     Когда я вошел в комнату, господин  Ахмет  в  своем  клоунском  наряде
стоял посреди комнаты, окруженный  ветеранами  в  доспехах  и  несколькими
юниорами в звериных шкурах с обтянутыми толстой кожей овальными  щитами  в
руках.
     Среди юниоров я  увидел  и  Батыя  с  Гургеном.  Батый  поднял  руку,
приветствуя, господин Ахмет заметил этот жест и крикнул:
     - Тим, не отвлекай людей, голову оторву!
     Я отступил назад.
     - Значит так, - продолжал ахмет речь, прерванную моим  появлением,  -
среди ветеранов будет двое раненых и один убитый.  Муромец,  ты  встретишь
сегодня почетную смерть.
     Вперед после некоторой паузы шагнул Илья Муромец. Я его знал только в
лицо.
     - Слушаюсь, господин, - мрачно произнес он.
     У меня кровь застыла в жилах.
     - Тебе, Добрыня... - Ахмет был деловит и краток, -  придется  пролить
кровь.
     - Меня в прошлый  раз  уже  ранили,  -  сказал  Добрыня,  на  котором
остановился взгляд Ахмета, - еще не зажило толком.
     Все почему-то засмеялись.
     - Ничего, потерпишь, - сказал Ахмет. - И еще ранят Соловья.
     Рыцарь по прозвищу Соловей молча склонил голову. Все  трое  выглядели
удрученными, и мне  понятна  была  их  грусть.  С  особенным  вниманием  я
наблюдал  за  Муромцем.  Мне  хотелось  увидеть  на   его   лице   отблеск
приближающейся смерти, но увидеть  это  было  трудно,  потому  что  рыцарь
неожиданно резко, со звоном опустил забрало.
     Но откуда мог знать об этом господин Ахмет? Это  умение  заглянуть  в
будущее или сговор с противником?
     В низком помещении, стены  которого,  видно,  уж  сто  лет  никто  не
удосужился покрасить, стояла гнетущая тишина.  Было  лишь  слышно  тяжелое
дыхание двух десятков человек, которые, как я теперь  понимал,  готовились
выйти на смертный бой. Я знал, мне еще Батый говорил, что в  гладиаторском
деле есть немало хитростей и сговоров. Но  где  граница  между  театром  и
трагедией жизни? Мир, в котором я оказался, был жесток, и те,  кто  в  нем
прожили много лет, этого не замечали. Мне же, в сущности гостю, жестокость
и несуразность мира были очевидны.
     Над нашей головой где-то в утробе громадного здания ударил гонг.
     - Ну, ребята, собирайтесь, - сказал Ахмет. - Желаю счастья.
     Мы с рабом, имени которого я так и не узнал, взяли по ведру с  водой,
а Фельдшер - стопку тряпок и длинный рулон ситца, чтобы бойцам можно  было
умыться, напиться и, если надо, перевязать раны.
     Затем раб, уже знавший дорогу, провел меня длинным коридором к выходу
на арену.
     Арена была велика, не менее ста шагов  в  ширину  и  вдвое  больше  в
длину, засеяна травой. Но трава во многих местах была вытоптана.
     Разумеется, мое внимание привлекло не столько поле,  сколько  трибуны
стадиона. Они поднимались амфитеатром, окружая его. Правда, одна из трибун
обвалилась, и на ней никто не сидел, зато та, под которой мы вышли к полю,
и противоположная были заполнены народом.
     Зрелище,  представшее  моим  глазам,  было  настолько  непривычным  и
необыкновенным, что я запомнил его в деталях.
     Первый ряд  трибун  был  заполнен  людьми  в  одинаковых  темно-синих
одеждах. На головах у них были странного рода шапки с медным  позолоченным
украшением спереди, в руках -  резиновые  дубинки.  Это  были  милиционеры
особого назначения в парадной форме - так мне об®яснил Фельдшер.  За  ними
ряда два или три занимали люди, одетые ярко и вызывающе, подобно господину
Ахмету. Затем, за широким проходом, по которому прогуливались  милиционеры
с дубинками, начинались ложи. Ложи были рассчитаны на  существ,  во  много
раз превышающих людей. В этих ложах, одинаковые для  человеческого  глаза,
зеленые, в зеленых же обтягивающих костюмах,  в  окулярах,  предохраняющих
глаза от яркого для спонсоров дневного света, сидели  наши  покровители  -
хозяева Земли.
     Должен признаться, что первым моим  желанием  было  убежать  в  глубь
стадиона, спрятаться, затаиться - мне казалось, что своим острым взглядом,
преодолев зеленое поле,  кто-либо  из  спонсоров  увидит  меня,  узнает  и
прикажет меня поймать и передать хозяевам для примерного наказания.
     В то же время мой разум пытался бороться со страхом. Я  понимал,  что
вряд ли кто-нибудь на этом стадионе увидит и узнает  меня  среди  рабов  и
помощников гладиаторов, одетых как я, кое-как постриженных и не бритых.
     Спонсоры сидели в два ряда - два ряда лож, два ряда зеленых  чудовищ.
Раньше я не задумывался о том, чудовища спонсоры или красавцы.
     Сейчас я увидел их другими глазами. Они и на самом деле  более  всего
были похожи на зеленых жаб ростом с бегемота. Рты у них узкие  и  большие:
как откроет, может положить арбуз как вишенку  -  я  сам  видел.  А  глаза
маленькие, спрятанные в мягкой складчатой ткани век.  Почти  все  спонсоры
были в темных очках - ничтожных на лице,  но  придающих  ему  еще  большую
неподвижность.
     Выше лож никто уже не сидел - только под самым верхом маячили, широко
расставив ноги, особые милиционеры.
     В центре трибуны, которая была с нашей стороны, располагался оркестр,
состоящий из людей. Как раз когда мы вышли, оркестр начал играть. Играл он
громко, но не очень стройно, стараясь изобразить  популярную  в  последние
месяцы среди спонсоров песню "Сдвоим ряды!", которую всегда  мурлыкала  на
кухне  госпожа  Яйблочко,  приготовляя  нам  с  мужем   ужин.   При   этом
воспоминании у меня вздрогнуло сердце и на глаза навернулась слеза. Где же
вы, - тихие мирные времена всеобщей любви и главное - надежности! Скажите,
зачем человеку свобода, если взамен он теряет  ежедневный  кусок  домашней
колбасы?
     Спонсоры  зашевелились  в  своих  ложах,  некоторые  стали  подпевать
оркестру, другие переговаривались, а  так  как  голоса  у  спонсоров  куда
громче и резче, чем у людей, до меня доносились их слова, хоть я далеко не
все мог разобрать.
     - Чего они там тянут?
     - Если они не начнут, я самого советника выгоню на поле!
     - Всегдашняя их бестолковость!
     - А что сегодня будет на вечернем разводе?
     - Я ему ответил: не суйся в мои дела, я тебе не младший патрульный...
     - Ты чего к нам не заходишь? Я скучаю...
     Слова эти были обыкновенными, и я впитывал голоса со странной  смесью
неприязни и любви - язык спонсоров, родной для меня, казался  благозвучным
и мелодичным, хотя мне  приходилось  видеть  людей,  которые  готовы  были
заткнуть уши при звуке их голосов.
     На середину поля выехал  небольшой  открытый  автокар,  на  платформе
которого стоял  человек  с  микрофоном.  Человек  был  одет  в  полосатый,
прилегающий к телу костюм,  поверх  которого  -  металлический  жилет,  на
голове кольчужная шапочка.
     - Начинаем! - закричал человек, поднося микрофон ко рту.  -  Начинаем
товарищескую встречу между "Черными Тиграми" из Сокольников и "Богатырями"
из Мытищ!
     Зрители в первых рядах начали кричать и хлопать в  ладоши,  будто  им
об®явили какую-то интересную новость, а спонсоры замолчали и замерли.
     В проходе справа от нас открылись деревянные ворота, и оттуда выехали
мои новые товарищи - рыцари во главе с  Муромцем.  Их  латы  сверкали  под
ярким солнцем, копья были подняты к небу.
     Следом за рыцарями на арену вышли пешие воины с мечами  и  щитами.  Я
узнал среди них Батыя и Гургена.
     Кто же их противники?
     И как бы в ответ на мой немой  вопрос  отворились  ворота  на  другой
стороне стадиона, и оттуда появились совсем другие рыцари.
     Как я жалел в тот момент,  что  не  захотел  читать  старую  книгу  с
картинками, которую мы с Виком отыскали вместе  с  другими  сокровищами  в
подвале разрушенного дома на окраине  нашего  городка!  Я  отлично  помнил
картинки в той книге. Они изображали рыцарей, несколько  похожих  на  тех,
что составляли войско господина Ахмета.  А  вот  те,  другие,  были  одеты
совсем уж странно. На их головах  красовались  ведра  с  рогами.  То  есть
предметы, заменявшие им шлемы, более всего походили на  ведра.  Впереди  в
ведрах были сделаны прорези для глаз. Их  кольчуги  прикрывались  плащами,
белыми и длинными,  на  которых  были  нашиты  кресты,  но  из-под  плащей
высовывались ноги, обутые в железные чулки. Вот эти чудовища  и  вышли  на
состязание с моими товарищами, которые мне казались куда более красивыми -
шлемы на них  были  коническими,  и  лишь  вертикальная  железная  полоса,
предохраняющая нос, закрывала часть лица,  тело  было  покрыто  кольчужной
рубашкой, и на груди к ней были прикреплены небольшие щитки. Плащи у наших
были короткими, красными - я готов был любоваться нашими рыцарями.
     Оба маленьких войска остановились, не доходя друг  до  друга,  словно
изучая противника.
     С трибун донеслись крики  -  люди,  собравшиеся  там,  приветствовали
рыцарей.
     Судья уверенно стоял на своей платформе, а ее водитель, видно опытный
в делах такого рода, вывел машину в центр поля.  Судья  поднял  руку,  дал
свисток, и его автокар быстро попятился.
     Но никто из противников не сделал и шага вперед.
     Они начали осыпать друг друга проклятиями и угрозами.
     - Ты чего пришел? - кричал кому-то Добрыня. - Вали отсюда, пока цел!
     - Поешь дерьма собачьего! - кричал в ответ человек в ведре с рогами.
     Голос его из-под ведра доносился глухо. Его сосед, у которого тоже на
голове было ведро, но вместо бычьих рогов возвышался один -  лосиный,  бил
железными ногами по бокам тяжелого коня и монотонно вопил:
     - Забью, заколю, затопчу!
     В перебранку вмешались пешие воины.
     - Берегись, сокольничья шваль! - кричал Батый.
     - Молчи, желтопузый! - откликнулся вражеский  рыцарь,  одетый  похуже
прочих, на ведро которого не хватило  рогов,  и  потому  он  украсил  шлем
граблями. - А то заткну тебе халяву.
     - Что? Желтопузый? - возмущенный Батый кинулся на обидчика, хоть имел
лишь щит и копье, тогда как противник был вооружен мечом и закован в латы.
     Остальные участники боя в дело пока не вступали, ждали, видно, исхода
поединка и подбадривали участников его, присоединив свои крики  к  воплям,
что неслись с трибун. Даже  спонсоры,  которые  известны  мне  как  крайне
сдержанные  существа,  начали  колотить  жесткими  слоновьими  лапами   по
стальным загородкам своих лож.
     Батый делал короткие выпады копьем и быстро отпрыгивал  назад;  более
тяжелый его противник топал за ним, рассчитывая поразить мечом, и если это
даже ему удавалось, Батый успевал подставить щит. Мне  уже  казалось,  что
наш Батый сейчас вонзит копье в тело врага - и, что удивительно,  мне  уже
этого хотелось, как из толпы врагов  выбежал  еще  один  воин  в  круглом,
похожем на ночной горшок шлеме, и ударил  Батыя  сзади,  Батыю  пришел  бы
конец, если бы Гурген не заметил этого выпада, - а он, как я понимаю, ждал
от врагов подобного коварства.
     Гурген отбил удар, и стадион взревел - одни от радости, другие  -  от
огорчения.
     В то время я еще не знал, что под трибунами есть кассы  тотализатора,
и зрители делали ставки на всю команду или на некоторых  ее  воинов.  Люди
ходили  туда  сами  или  посылали  своих  слуг,   а   спонсоры,   которые,
оказывается, также участвовали в игре, но не могли ни по своему положению,
ни по размеру отправиться к  кассе,  обслуживались  специальными  гонцами,
которые дежурили за их ложами и по знаку того или иного спонсора бросались
к нему за указаниями. Я видел этих людей, но не мог понять их функций -  я
принял  их  за  консультантов,  которые  об®ясняют  доверчивым  и  наивным
спонсорам смысл происходящего на поле.
     Теперь уже на помощь к вражескому воину кинулись  все  его  товарищи.
Лишь самые рослые и тяжело вооруженные всадники оставались на месте, следя
за происходящим и ожидая того момента, когда в бой вступят наши ветераны.
     Вдруг я увидел, как конец меча коснулся обнаженной руки  Батыя,  и  в
это же мгновение, будто воздух из  воздушного  шарика,  из  руки  полилась
кровь. Батый выронил меч и пошатнулся. Один из рыцарей в ведре  с  орлиным
когтем кинулся к нему, чтобы нанести удар, но в  бой  ворвался  Добрыня  и
отвел удар, и сам стал сражаться с рыцарем. Оба тяжело дышали, и  звон  их
мечей долетал до нашего укрытия.
     - Сюда! - закричал  Фельдшер,  выбегая  на  край  поля  и  размахивая
тряпкой, чтобы привлечь внимание Батыя. Тот сообразил и побежал к нам.  За
ним кинулся было чужой воин, но Батый был резвее, а  Гурген,  увидев  это,
тоже вырвался из схватки и догнал воина, который был вынужден остановиться
и защищаться.
     Прерывисто дыша, Батый добежал до нас и скрылся за деревянным щитом.
     Предплечье было в крови, Батый морщился.
     - Черт, - повторял он, - больно!
     Фельдшер велел мне налить воды в таз, а сам намочил чистую  тряпку  и
начал вытирать кровь - к счастью, рана была длинная,  но  неглубокая,  раб
натер ее квасцами и намочил йодом - Батый взвыл и чуть было не  избил  нас
здоровой рукой. Фельдшер перевязал руку.
     - Теперь меч не смогу держать! -  Батый  ругался,  Фельдшер  насильно
посадил его на скамейку, откуда-то появился Прупис, спросил:
     - Ты как?
     Ответил раб:
     - Ничего не задето. Через неделю заживет.
     Прупис больше ничего не сказал и  поспешил  вокруг  поля  туда,  куда
переместился центр боя.
     Отвлекшись на раненого Батыя, я упустил тот момент, когда  все  воины
столпились, и затем каждый, найдя себе партнера,  стал  с  ним  сражаться.
Стадион ревел, спонсоры колотили по барьерам, агенты по  ставкам  носились
туда и сюда, а если прибавить к этому голоса продавцов мороженого и  пива,
которые сновали по стадиону  -  угощали  людей  пивом,  вы  представляете,
пивом! - то можно представить, какой бедлам царил на стадионе.
     Прозвучал свисток судьи.
     Нехотя, с трудом  переводя  дух,  бойцы  прекратили  бой.  Оказалось,
сцепившись мечами, нанесли друг другу раны  Добрыня  и  рыцарь  с  орлиной
лапой на шлеме. Обливаясь кровью, они упали друг на друга, будто  сплелись
в любовном об®ятии, и когда судья остановил бой, он позволил  Фельдшеру  и
Прупису осмотреть рану.  С  другой  стороны  к  рыцарю  с  орлиной  лапой,
потерявшему шлем и оказавшемуся  ярко-рыжим  человеком,  спешил  врач  или
тренер.
     Прупис выпрямился и закричал, чтобы принесли носилки. Я был свободен,
так что подхватил носилки и побежал через поле.
     Над полем висела тонкая светлая пыль. Мне пришлось  пробегать  совсем
рядом с врагами, и  я  услышал,  как  тяжело  они  дышат.  Они  совсем  не
разговаривали - ни о победе, ни о раненых. Они ждали,  когда  можно  будет
продолжать бой и надеялись, что  пауза  будет  достаточно  длинной,  чтобы
отдохнуть.
     Добрыня, видно, потерял сознание - он лежал в  луже  крови,  и  кровь
продолжала течь. Судья на своем автокаре под®ехал близко и смотрел на  нас
сверху. Прупис поднял голову и сказал судье:
     - Не жилец!
     Добрыня странно, тонко, по-детски простонал.
     Я смотрел на его белое лицо и думал: тебе ведь была предсказана рана.
Что это - умение заглянуть в будущее или принесение в жертву?
     - Что стоишь? - прикрикнул на меня Прупис. - Каждая секунда на счету!
     Я тут же развернул носилки и поставил на землю.
     - На мой взгляд, его рана не смертельная, - сказал под®ехавший судья.
     - Я тоже так думаю, - согласился Прупис.
     - Тогда убирайте  скорее  вашего  рыцаря,  -  сказал  судья.  -  Пора
продолжать. Время идет.
     - Ничего, продлите время.
     - Публика сердится.
     Только в этот момент я вновь услышал гул  стадиона  -  он  был  иной:
раздраженный, нетерпеливый.
     Квадратный, невероятно сильный Прупис подхватил  Добрыню