Это не совсем конфеты, - сказала Ирка. - Это конфеты для жаб.
     - Для спонсоров?
     - Ты точно с другой планеты - вот в чем дело!
     Машина катила по неширокой дороге, которую давно не  чинили,  поэтому
грузовику то и дело приходилось тормозить или об®езжать ямы  и  трещины  в
асфальте. Я смотрел через борт, и мой глаз искал привычные пейзажи:  серые
кубы - дома спонсоров; сизые, врытые в землю купола - их базы.
     Две башни наблюдения все время маячили на горизонте, но что  касается
других примет нашего мира -  их  не  было  видно.  Местность  вокруг  была
пустынной: кое-где из-под  травяного  покрова  или  из  зарослей  орешника
поднимались металлические  конструкции  или  валялись  бетонные  плиты.  Я
понимал, что это следы той великой и трагической  эпохи,  когда  спонсоры,
чтобы спасти Землю, были вынуждены закрыть и ликвидировать все ее  вредные
заводы и комбинаты, и люди получили возможность свободно дышать, а дети  -
рождаться здоровыми.  Мне  было  известно,  что  по  договоренности  между
спонсорами  и  теми  людьми,  которые  предпочли  самостоятельное,  полное
невзгод и случайностей существование, было заключено соглашение, что  люди
вывезут мусор и закопают его. Но люди, в силу свойственного им легкомыслия
и неумения подолгу сконцентрироваться на одной мысли,  забывали  выполнить
свой долг - теперь же, когда время упущено, и природа сама  залечила  свои
раны, уборка потеряла смысл. Да и диких людей почти не осталось.
     Фабрика, на которую нас привезли, была окружена изгородью  с  высокой
сеткой в три ряда, а над сеткой тянулись провода - я сразу понял,  что  по
проводам пропущен электрический ток, я видел нечто подобное  по  телеку  -
там вредители лезли на проволоку и обугливались.
     Наш грузовик прерывисто загудел, и через некоторое  время  к  воротам
лениво вышел человек в одежде.  Госпожа  Мария  Кузьминична  выскочила  из
кабины грузовика и принялась его бранить. А я  смотрел  на  этих  людей  и
думал: неужели власть спонсоров не так безгранична? Ведь сколько  раз  они
повторяли и показывали по телеку - одеваться людям нельзя! И дело здесь не
столько в нашем низком духовном и умственном развитии, сколько в  гигиене.
В одежде людей скрывалась масса паразитов и заразных грибков.  До  прилета
спонсоров почти все люди были больны и вымирали - в частности, из-за того,
что носили  одежду.  Как  только  спонсоры  приказали  людям  раздеться  и
выкинуть одежду, все эти болезни как рукой сняло.
     Для того чтобы человек успешно продвигался по пути  совершенствования
и превращения  в  разумное  существо,  он  должен  закаляться,  заниматься
гимнастикой и следить за чистотой своего тела.
     Миновав  ворота,  грузовик  остановился  на  пыльной  площадке  перед
длинными строениями из  красного  кирпича.  Окованная  железными  полосами
дверь открылась, и изнутри вышел еще один  одетый  человек!  Я  представил
себе, какое количество микробов развелось на этих людях,  и  мне  чуть  не
стало дурно.
     - Новых привезли? - спросил он.
     - А ты как думал? Арбузы? - огрызнулся Лысый.
     - Лучше бы арбузы. А то вы таких немощных возите, что от  них  пользы
никакой.
     - Дурак ты, Хенрик, - сказал Лысый, - пока живы, из них всегда  можно
пользу выколотить.
     - Мальчики, мальчики, без ссор! - окликнула их Мария Кузьминична. - В
какой барак мы их определим?
     - Во втором почти пусто, - сказал Хенрик.
     Пока они разговаривали,  я  осматривался.  С  трех  сторон  двор  был
окружен красными строениями, над одним поднималась высокая труба,  из  нее
валил дым - он рвался в небо столбом, словно внутри работали мехи, которые
гнали его наверх.
     Одно из зданий пониже и поновее других явно было  складским  -  вдоль
него тянулась крутая  галерея,  приподнятая  на  метр.  Возле  нее  стояло
несколько  трейлеров,  из  открытых   дверей   склада   люди   вытаскивали
алюминиевые контейнеры и заносили их в кузова машин.
     Ирка  заметила  среди  рабочих  своего  знакомого,  помахала  ему   и
закричала:
     - Ты живой еще, хромой черт!
     - Тебе самой на  живодерню  пора!  -  радостно  закричал  человек  из
галереи.
     - А ты мне поговори, поговори! - рявкнул Лысый. - А ну, пошли!
     Он погнал нас к низкой двери строения, что было прямо перед  нами,  и
никто не спорил - все замерзли на ветру и хотели поскорее в тепло.
     По грязным скользким ступенькам мы  спустились  в  подвал.  Там  было
влажно,  сыро,  воняло  человеческими  нечистотами,  единственная   лампа,
висевшая под сводчатым  потолком,  тускло  освещала  этот  приют.  По  обе
стороны прохода тянулись деревянные скамьи в два этажа,  кое-как  покрытые
грязными тряпками. Вскоре я узнал, что они называются нарами.
     При нашем появлении над одной из нар поднялась голова - все остальные
нары были пустыми.
     - Ты чего прохлаждаешься? - крикнул Лысый.
     - Больной я, староста разрешил, - сказал человек и закашлялся.
     - Ох и распустились без меня! - крикнул Лысый. - Чтобы завтра был  на
работе!
     Потом Лысый поглядел на нас, покачал сокрушенно головой и сказал:
     - А вы до обеда здесь, а после обеда  -  на  трудовых  постах,  а  то
запорю.
     - Зверь, - сказала Ирка, стоявшая рядом со мной.  -  Истинный  зверь,
если сказал запорет, значит, запорет.
     Мне показалось, что она улыбнулась.
     Хлопнув дверью, Лысый ушел, а тот человек, что был  простужен,  стал,
не вставая, показывать нам, какие нары пустые, а какие заняты, чтобы мы не
поссорились с их хозяевами.
     Окошки были забраны решетками и тянулись под самым потолком -  видно,
раньше в этом подвале что-то хранили, вряд ли его могли  с  самого  начала
замыслить как жилище. Хотя, впрочем, этому зданию куда больше  ста  лет  -
оно еще доспонсорское, а тогда люди жили плохо, грязно, безыдейно.
     Ирка выбрала себе нары в самом углу, подальше  от  двери  и  вонючего
ведра, а мне велела устраиваться над ней -  она  уже  распоряжалась  моими
действиями, как добрая приятельница или даже  родственница.  Впрочем,  так
оно и было - сейчас мне на всем свете не найти  человека  ближе,  чем  эта
бродяжка, которая почему-то прониклась ко мне  сочувствием  и  взяла  надо
мной опеку. И хоть она была страшно грязная и передних зубов  у  нее  нет,
шрам через лицо, а вместо волос - космы, у меня не было к ней отвращения и
презрения. Мне она помогала.
     - Жрать охота? - спросила она, став рядом с нарами и проверяя, удобно
ли я устроился. - Здесь кормят. В других местах не кормят, ждут, когда  мы
копыта откинем, а здесь даже пожрать дают. А это потому, что Машка-мадамка
вовсе не злая. Даже непонятно, как в директорах держится, у них  установка
- истребление генетического фонда, смекаешь?
     Я ничего пс смекал, я половину ее слов не понял, но кивал головой, не
спорил. Я улегся во всю длину на нарах - они были  мне  коротки,  и  пятки
высовывались наружу. Ирка стояла возле,  уткнув  подбородок  в  край  нар.
Вокруг стоял негромкий гул голосов и  шум,  производимый  людьми,  которые
обустраивали свой нищенский быт. Я подумал, хорошо  бы  сейчас  рассказать
этой Ирке, как может жить цивилизованный человек,  рассказать  ей  о  моей
чистой и  мягкой  подстилке,  о  ковре,  на  котором  я  лежал  и  смотрел
телевизор, о том, что у меня было по крайней мере три различные  миски,  и
хозяйка их сама мыла, потому что не доверяла моей аккуратности.
     Но выполнить своего намерения я  не  успел,  потому  что  Ирка  вдруг
наклонила голову и, прищурившись, заявила:
     - В баню бы тебя!
     - Меня?
     - А то кого же! Я еще такого грязного мужика и не встречала.
     Я сначала не понял, шутка это или  издевка  надо  мной,  но  все  мое
расположение к этой бродяжке как рукой сняло.
     - Уйди! - сказал я. - А то я тебе скажу, на кого ты похожа.
     - На кого похожа, на того и похожа, - ответила, нахмурившись, Ирка.
     - На бабу-ягу беззубую, из помойки! - сказал я.
     - Ну и мерзкая ты вонючка, - сказала Ирка.
     Я думал, что она взбеленится, а она так печально сказала...
     Если бы она этим ограничилась, я бы не стал сердиться. Но она сложила
лицо в какую-то дулю и сильно плюнула в меня.
     В меня еще никто никогда не плевал.
     Я вскочил, сильно ударился головой о свод потолка, свалился  кулем  с
нар и кинулся за ней, чтобы убить. Я не преувеличиваю - я знаю, что  любой
любимец имеет право убить бродягу или преступника, и ничего ему за это  не
будет, потому что он проявляет верность спонсору.
     Я бежал за Иркой, не понимая, что я уже давно не любимец.
     Все в нашей спальне сообразили,  что  происходит,  но  мне  никто  не
сочувствовал и не помогал.  Некоторые  подставляли  мне  ножки,  пихались,
ругались, даже били меня.
     Ирка обернулась на бегу, и, могу поклясться Всемогущим спонсором, она
улыбалась!
     Ее щербатая улыбка придала мне сил, и я кинулся за ней к дверям.
     Но, как назло, именно в этот момент  в  дверь  в®езжала  тележка,  на
которой стоял котел с похлебкой  для  всех  пленников.  Тот  мужчина,  что
толкал перед собой тележку, конечно же, не ожидал,  что  на  него  кинется
раз®яренный молодец.
     На мое счастье похлебка была не очень горячей. Так что,  когда  котел
опрокинулся, мы с поваром почти не обожглись, но грохот стоял  невероятный
- ведь котел покатился между нар, выплескивая на ходу похлебку с  капустой
и свеклой. В этом широком, но мелком потоке плыл, вернее, ехал на  заду  я
сам, за мной катился котел, а держась за край котла в безнадежной  попытке
удержать его, скользил повар.
     Я убежден, что со стороны зрелище было комическим, но  смеяться  было
некому - сначала все  перепугались,  но  скоро  догадались,  что  по  моей
милости они остались без обеда. И еще не успел я завершить свое движение в
потоке похлебки, как на меня со всех сторон кинулись  раз®яренные  рабы  -
они рвали меня когтями, пинали, старались  удушить,  растоптать,  оторвать
мне руки и выцарапать глаза! Наверное, никогда в моей жизни я не  был  так
близок к гибели, как в тот момент, - я пытался  спасти  глаза  и  наиболее
уязвимые части тела, но у меня не хватало  рук,  чтобы  спасти  все,  и  я
катался по скользкому полу, стараясь избегнуть гибели.
     Сколько это мучение продолжалось, я не знаю. Да и как я мог узнать об
этом! Сквозь шум истязания до меня донесся крик:
     - А ну, прекратить! А ну, по нарам! Я кому сказал!
     Хватка рабов ослабла, меня отпустили, я смог открыть глаза и  увидел,
что Лысый разгоняет плетью рабов по нарам и что ему помогает Ирка, которая
также старалась меня спасти.
     Лысому  не  потребовалось  много  времени,  чтобы  понять,   что   же
произошло. И тогда он совершил поступок, который  еще  больше  унизил  мое
человеческое  достоинство  и  еще  более  усилил  мою  ненависть  к  этому
порождению Зла.
     С наглой ухмылкой на лице он подошел ко мне и очень больно  -  вы  не
представляете как больно! - огрел меня своим бичом. И снова. И снова!  Бич
свистел в воздухе столь грозно, что я думал, что  каждый  удар  будет  для
меня последним, и все вокруг притихли, ожидая того же, только  Ирка  вдруг
завопила:
     - Не надо! Ему уже хватит! Он не нарочно.
     Лысый как будто послушался ее и сказал:
     - Только у меня для вас  второго  обеда  не  будет.  Обходитесь,  как
знаете.
     Вокруг поднялся угрожающий гул. Я сжался.
     - А работать вы будете как миленькие, - добавил Лысый.
     И ушел.
     Я поднялся и пошел к своим нарам. Но забираться на нары не хотелось -
такой я был измазанный. Некоторые, кто самый голодный,  стали  ползать  по
полу и собирать гущу из похлебки, а  другим  повар  смог  набрать  со  дна
котла. Я стоял в углу между  стеной  и  нарами  и  никуда  не  смотрел.  Я
ненавидел эту проклятую Ирку, которая была во всем виновата, из-за  нее  я
ударился о котел. Вот бы сейчас она подошла, я бы ее задушил.
     Ирка пришла позже. Я был рад ее задушить, даже руки дрожали от боли и
ненависти. Но я ее не задушил, потому что она принесла мне свою миску, а в
ней на дне - похлебка.
     - Жри, чучело, - сказала она мне.
     Я  хотел  выплеснуть  похлебку  ей  в  рожу  и  посмотреть,  как  она
запрыгает, и она видно угадала это желание  в  моем  взгляде,  потому  что
отпрянула. Но потом голод взял свое, и я выхлебал похлебку и даже  облизал
миску языком.
     Мы помолчали. Потом Ирка сказала:
     - Давай сюда миску, чучело, мне ее отдавать надо.
     Я отдал миску, хоть совершенно не наелся. Я все еще хотел избить  эту
дрянь, но если ты с®ел из рук, то ты признал хозяйку, хотя, конечно,  Ирка
не имела ничего общего со спонсорами.
     - Где бы помыться? - спросил я.
     - А я думаю, что нас вот-вот в баню погонят, - сказала Ирка. - Только
ты поосторожнее, люди на тебя злые, голодные, они тебя задушить могут.
     И на самом деле нас вскоре погнали в баню, только  Ирку  и  еще  одну
женщину задержали, чтобы  подмыть  пол.  Меня  это  расстроило,  мне  было
страшно одному идти в баню.
     Мое живое воображение строило картины, как они накидываются на меня и
душат. Я шел последним и обратил внимание, что, сворачивая к двери в баню,
все на секунду или две останавливаются перед  какой-то  дверью.  И  только
поравнявшись с ней, я догадался, что это не дверь, а зеркало.  Когда  я  в
него  заглянул,  то  вместо  себя  увидел  страшное,  черное,   пятнистое,
окровавленное существо, порождение дурного сна или  грязного  зверинца.  И
лишь когда я в ужасе отшатнулся и существо отшатнулось тоже, я  догадался,
что это и есть я - самый красивый любимец на нашей  улице!  Неудивительно,
что они меня бьют и ненавидят. Такого урода и я бы  возненавидел!  Поможет
ли мне баня?
     Баня была невелика и  так  наполнена  паром,  что  в  двух  шагах  не
разглядишь человека. Там было жарко и душно. Дома я мылся в тазу,  который
ставили в ванной комнате, а еще мне разрешали плавать в бассейне, я всегда
был чистый и без блох.
     На полке возле входа стояли алюминиевые тазы. Я сначала не знал,  что
они называются шайками и в них наливают  воду,  когда  моются.  Поэтому  я
стоял посреди бани, не  представляя,  как  мне  набрать  воду  из  котлов,
вмазанных в пол  -  один  с  ледяной  водой,  второй  с  кипятком.  Другие
смешивали воду в шайках и потом мылись.
     Я увидел пустую шайку - возле нее никого, решил  последовать  примеру
других людей и в тот момент шкурой почувствовал  опасность.  Чувство  было
настолько острым - такое чувство развивается чаще всего у  любимцев,  а  у
людей обыкновенных его не бывает, - что я отпрянул в сторону, и тут же  на
место, где я только что стоял, обрушилась шайка крутого кипятка.
     Брызги разлетелись во все стороны - обожгло и меня, и  других  людей,
которые стали чертыхаться, и кто-то из женщин завопил:
     - Опять он!
     - Это не я! Это меня хотели убить! Обварить!
     И что странно - они сразу поверили  и  отвернулись  к  своим  шайкам,
будто согласились оставить меня наедине со смертью.
     На мое счастье тут пришла Ирка, она сразу подтащила свою шайку ко мне
поближе и спросила удивленно:
     - Ты живой, что ли?
     При этом она опять нагло улыбалась. С каким бы удовольствием я  сунул
ее головой в кипяток! Но удержался и только отвернулся от нее.
     - А ты гладкий, - сказала она и провела рукой по моей спине.
     - Отстань, - сказал я.
     Она ударила меня кулачком по лопатке и сказала:
     - Нужен ты мне очень!
     Все были голодные и злые и,  кто  мог,  норовили  толкнуть  меня  или
обругать, но я ведь тоже был  голодный  и  тоже  терпел.  На  пинки  я  не
отвечал, не хотел, чтобы опять они навалились на меня скопом; ведь рабы  -
они как животные, они не знают правил и чести. Так я и не узнал, кто хотел
меня ошпарить кипятком.
     Когда мы вышли из бани в холодный мокрый предбанник, там  стояли  два
раба из  тех,  что  жили  здесь  раньше.  Перед  первым  возвышалась  куча
застиранных тряпок  -  каждому  из  нас  досталось  по  тряпке,  а  второй
вытаскивал из кучи и протягивал серую мешковину.
     Это обрадовало бродяг,  и  они  начали  вытирать  себя  тряпками  как
полотенцами, а мешковина, оказывается, была  сшита  как  штаны.  Мы  сразу
стали неуклюжими, но когда пар рассеялся, я с  удивлением  понял,  что  не
узнаю спутников по загону и подземельям - горячая вода и мыло совершили  с
людьми волшебные превращения, и я с трудом угадывал тех, кто меня  колотил
или хотел убить.
     Вошел еще один раб, он принес большую корзину с ломтями серого, дурно
пропеченного хлеба. Он вынимал ломти и раздавал - люди бросились к нему.
     - Давайте, жрите! - сказал раб. - Лысый велел, сказал, а то помрете в
цехе.
     Многие засмеялись. Люди были рады.
     Но когда я подошел за куском, сразу воцарилась тишина.
     - А тебе, длинный, - сказал раб, - не положено. Ты людей без  шамовки
оставил, а хозяину сделал большой убыток. Вали отсюда!
     И я отошел, хотя был на две головы выше раба и  мог  бы  свалить  его
одним ударом.
     Одетые и вытертые, мы вышли из бани и пошли обратно к себе в спальню.
Люди на ходу жевали хлеб и уже забыли о своих невзгодах.  Удивительно,  до
чего легкомысленны эти особи! - думал  я.  Не  зря  спонсоры  неоднократно
обращали мое внимание на то, что люди могут бунтовать, бороться, подняться
на войну - но только покажи им кусочек хлеба,  они  забудут  о  принципах!
Таким суждено быть рабами! И я был согласен с господами спонсорами.
     Молодая женщина в неловко и грубо сшитых из мешковины штанах обогнала
меня. Мокрые волосы этой женщины завивались  в  кольца,  и  казалось,  что
вместо головы у нее солнце с лучами -  такого  ослепительно  рыжего  цвета
были эти кудри.
     Будто почувствовав мой взгляд, женщина обернулась.
     У  нее  было  треугольное  лукавое  лицо,  большие  зеленые  глаза  и
множество веснушек на белых щеках. Правую щеку пересекал шрам. Я любовался
этой женщиной, а она вдруг сказала:
     - Чего уставился, красавчик?
     И тогда я сообразил, что это всего-навсего моя подруга Ирка.
     - Тебя не узнаешь, - сказал я.
     - А тебя что, узнаешь, что ли? - Она рассмеялась, и я увидел,  что  у
нее нет передних зубов.
     - А где зубы? - спросил я.
     - А вышибли. Били и вышибли.
     Мы дошли до нашей комнаты, положили полотенца па свои нары, и тут  же
вошел надсмотрщик Хенрик  и  велел  выходить  к  двери.  Отмытые,  мы  ему
понравились:
     - На людей похожи, - сказал он. - Я уж не надеялся, что людей  увижу!
- Он расхохотался тонким голосом, и  мы  все  засмеялись.  Глядя  друг  на
друга, мы понимали, что он имел в виду.
     - Кто здесь уже был? - спросил Хенрик. - Не бойтесь,  шаг  вперед.  Я
драться не буду. Я и без вас знаю, что вы все беглые.
     Ирка и еще человек пять шагнули вперед.
     - Вы работу знаете, - сказал он. - Вам и быть  бригадирами.  А  потом
разберемся. У нас сейчас работы много, не управляемся. Кто норму  сделает,
получит лишнюю пайку, мы не жадные. Кто будет волынить, пеняйте  на  себя.
Поголодаете... как сегодня! - он засмеялся вновь, видно, уже знал,  что  у
нас приключилось.
     Когда мы проходили мимо него, он легонько дернул бичом, ожег меня  по
ноге и спросил:
     - Это ты, красавчик, котлы опрокидываешь?
     Он спросил без злобы, и во мне тоже не было зла, и я сказал:
     - Я нечаянно.
     - Ты у меня в бригаде будешь, - сказала рыжая Ирка. - Нас,  я  думаю,
на перегрузке будут держать. На забой не возьмут - слишком сложная работа,
понял?
     - Нет.
     - Я так и думала, что нет.
     Мы спустились еще на этаж ниже. Под потолком горели яркие  лампы,  но
от этого подвал был еще более неприглядным. Стены  его  были  до  половины
испачканы бурыми пятнами и полосами, пол был  покрыт  бурой  жижей.  Через
весь сводчатый зал тянулся  широкий  транспортер,  грязный,  старый,  даже
порванный и неаккуратно скрепленный в  некоторых  местах.  В  тот  момент,
когда мы, числом с полдюж