лый, он привязался ко мне, как к старшему брату,  и
я видел, как он оскалился, когда мне  что-то  стала  выговаривать  госпожа
Фуйке. Рядом с  ним,  сложившись  втрое  или  вчетверо,  сидит  Леонора  -
невероятно длинная девица, основное качество  которой  -  стеснительность.
Она стесняется своего роста, своей худобы,  своих  глаз,  своих  рук,  она
стесняется жить на свете. Иногда малыши дразнят ее, она терпит. Ее жизнь -
наказание, и я не думаю, что она протянет здесь долго, если ее не отправят
в баскетбольную команду, где вокруг  нее  будут  такие  же  жерди.  Третье
существо - самое милое и самое изуродованное из троих - Маруся-птичка.  Ее
изготовляли по спецзаказу какой-то знатной семьи,  у  которой  раньше  жил
попугай. Поэтому голову Маруси покрывают  не  волосы,  а  белые  перья,  а
тельце покрыто пухом. Есть у Маруси и крылышки - но они маленькие,  и  она
не умеет летать.
     - Скоро будет лето? - спросила Маруся.
     - Через месяц, - сказал я.
     - Скорей бы прошел этот проклятый месяц, - сказала Маруся.
     Несмотря на то, что ей всего четыре года, Маруся  -  умница  и  порой
выдает многозначительные и не совсем понятные для окружающих сентенции.
     Еще на прошлой неделе, когда все трое лежали у меня в жару, кашляя  и
чихая, я обещал им, что как только  наступит  лето,  я  уговорю  спонсоршу
Фуйке отпустить нас в лес. Мы пойдем далеко-далеко и будем собирать  цветы
и ягоды. Теперь мои подопечные жили ожиданием праздника. Я смотрел на  них
с радостью и не видел их уродства. И  в  то  же  время  я  знал,  что  они
обречены быть игрушками существ, не имеющих ни права, ни совести  калечить
людей. И самое ужасное то, что они калечат и убивают не от злости,  не  от
садизма натуры, а потому, что  так  положено,  так  выгодно,  так  удобно.
Подобно  тому,  как  мы,  люди,  выводили  породы   собак...   Недавно   я
разговаривал с Людмилой,  с  которой  мы  постепенно  сблизились  и  стали
доверять  друг  другу,  и  спросил  ее,  насколько  в  силах   современная
биотехника вернуть малышей в нормальное состояние. Людмила развела  руками
и ответила, что шансов очень мало.  Для  того,  чтобы  заложить  в  клетки
определенные изменения, достаточно земных лабораторий. Но переменить облик
и внутреннее строение существ, уже созданных и выросших... для этого нужна
технология, о которой мы не можем мечтать. А спонсоры? - спросил  я.  Вряд
ли, - сказала Людмила. Спонсоры используют чужие достижения - и не  только
земные.
     Ничего, сказал я сам себе, мы выгоним этих спонсоров, и тогда починим
вас, ребятишки.
     Именно тот момент я могу воссоздать в памяти: и  тишину  в  боксе,  и
дыхание детей, и собственное состояние. Тогда я и понял, что в моей  жизни
есть цель - выгнать с Земли этих спонсоров. Потому что  если  я  этого  не
сделаю, они постепенно уничтожат всех людей, а если даже не уничтожат,  то
превратят в любимцев и рабов.
     Я не знал, как это сделать. Но я был уверен, что судьба  выбрала  для
этой цели именно меня. Я был уверен по оговоркам и намекам спонсоров,  что
на Земле уже возникали восстания и заговоры против спонсоров. Но  все  они
проваливались по двум причинам: или спонсоры успевали задушить  восстание,
или  находился  предатель.  Второе  случалось  куда  чаще  -  за  столетие
господства  братьев  по  разуму  люди  научились  продаваться  и  блаженно
существовать, как свиньи на бойне - их сейчас поведут резать, а они спешат
насытиться или свести счеты. Мы счастливые свиньи на счастливой бойне!
     Дверь чуть приоткрылась, и я услышал голос:
     - Тим.
     - Кто там? - Я вскочил.
     - Выйди сюда.
     Ребятишки обеспокоенно вертели головами, перешептывались.
     Я вышел в коридор.
     Там, еле освещенная единственной тусклой лампочкой, стояла Людмила.
     Она потянула меня за руку, в глубь коридора,  к  затянутому  решеткой
окну.
     - Тим, я так боюсь, - прошептала она.
     - Говори.
     - Спонсор Сийнико приходил к нам.  Он  разговаривал  с  Автандилом  и
профессором. Меня выгнали из лаборатории. Мне  это  не  понравилось,  и  я
стала подслушивать. Я не все слышала, но они говорили о тебе.
     - И что? - Я старался выглядеть  обыкновенно  -  мало  ли  зачем  они
говорят обо мне.
     - Спонсор хочет тебя убить.
     - Как же?
     - Они тебя отравят, они тебя отравят так, чтобы все думали,  что  это
случайно, потому что наш спонсор - гуманист. Он будет ни при чем.
     -  Спасибо,  Людмила,  -  сказал  я.  -  Но,  наверное,  ты   немного
преувеличиваешь. Зачем спонсору меня убивать?
     - Значит, ты ему мешаешь. Я тебе должна сказать,  что  уже  был  один
случай. Почему-то спонсору не понравился доктор Герц. Он стал  непокорным,
он хотел уйти из лаборатории. А потом доктора нашли  мертвым.  И  сказали,
что он об®елся ядовитых грибов.
     - Я не буду есть грибов, - сказал я и взял Людмилу за руку. - Я  тебе
обещаю.
     - Они могут придумать что-нибудь еще.
     - Я буду осторожен.
     - Ты не представляешь, какие они хитрые!
     Людмила была расстроена, ей казалось, что я не понимаю  грозящей  мне
опасности. Но я понимал.
     - Иди, - сказал я ей, - иди, пока тебя не заметили. Завтра поговорим.
     - Но они могут прийти к тебе уже этой ночью.
     - Пускай приходят.
     Я проводил Людмилу до двери - она скользнула вдоль стены. Я надеялся,
что ее никто не заметил.
     Теперь мне следовало подумать.
     Я стоял в пустом холодном коридоре.
     Что они придумают? Неужели на самом деле спонсор решил меня отравить?
А когда? Вернее всего завтра утром. Но все может случиться...
     Я выглянул наружу и посмотрел на  звезды.  Было  около  десяти  часов
вечера.  Питомник  уже  спал,  угомонились  будущие  любимцы;  прожектора,
светившие с вышек, лишь подчеркивали пустоту и тишину.
     Ждать было нельзя. Надо действовать.
     Я вернулся к себе в бокс. Мои малыши, конечно же, не спали - они были
встревожены и ждали меня.
     - Ничего страшного, - улыбнулся я им. - Не  беспокойтесь.  Тетя  Люда
сказала мне, что воспитатели сердятся, что вы так давно живете у меня. Они
хотят нас за это наказать.
     - Я не хочу в корпус! - воскликнул Сеня.
     Они жили у меня тише мышей, трепеща перед необходимостью вернуться  в
особняк и надеясь, что сегодня этого не случится.
     - Если они на нас рассердятся, - сказала умненькая птичка  Маруся,  -
они нас запрут в карцере. И мы не сможем ходить к Тиму.
     - Может быть, завтра? - спросила Леонора.
     - Нет, - сказал я твердо. - Вернуться в корпус надо сегодня. Поверьте
мне.
     Они не стали плакать и просить меня.
     - А мы пойдем в лес летом? Ты обещал, - сказала Маруся.
     - Я помню. И обещаю, что пойдем.
     Мне надо было решить  сложную  задачу:  Арсений  с  Леонорой  жили  в
особняке, в общих спальнях, Маруся - в боксе за лабораторией,  потому  что
процесс ее метаморфозы еще не кончился. А это  совсем  в  другой  стороне.
Пустить их на улицу одних я не мог - ночью  в  питомнике  спускали  собак.
Собаки могли испугать малышей.
     - Подожди меня, Маруся,  -  сказал  я  птичке.  -  Я  отведу  Сеню  с
Леонорой, а ты никого не пускай, сиди тихо.
     - Я всегда сижу тихо, - сказала Маруся.
     Я взял Арсения на руки, а Леонора шла рядом со мной.
     Мы пошли не напрямик через газон, который просвечивался прожекторами,
а ближе к изгороди, по кустам.  Нам  никто  не  встретился.  Только  возле
дорожки, ведущей к особняку,  из  кустов  выскочила  собака,  хотела  было
залаять, но я велел ей  молчать,  и  собака  побежала  рядом.  Леонора  ее
боялась и крепко держала меня за руку длинными пальцами.
     Мы обошли особняк. Сзади был ход на кухню - там разгружали  продукты.
Я знал, как открыть крючок - я туда уже не раз так  проникал,  потому  что
воровал для малышей еду: раз они болели у меня в боксе, им довольствия  не
полагалось.
     - Тише, - прошептал я. На кухне обычно  не  было  сторожа,  но  порой
поварихи или прачки тоже пробирались туда и воровали еду.  Ведь  все  жили
впроголодь. А в последние дни по радио начали твердить о  том,  что  людей
развелось столько, что они отнимают пищу у своих собратьев.  Я  знал,  что
означала вся эта подготовка.
     Мы прошли через кухню, и у лестницы в спальни я попрощался с Леонорой
и Сеней. Я обещал им, что завтра навещу и мы обо всем договоримся.
     Я вышел из особняка тем  же  путем,  закрыл  за  собой  дверь  и,  не
торопясь, главное - не вызвать тревоги, пошел обратно к своему боксу.
     Мне показалось, что  за  мной  кто-то  идет,  я  даже  несколько  раз
останавливался, прижимался к стволам дубов, но  никого  не  видел.  Только
чувствовал. Я знал, что меня хотят убить, но не могу сказать,  что  боялся
нападения. Я боялся только, что им удастся убить меня так, что я этого  не
почувствую.
     Чтобы выманить преследователя, я ускорил шаги, надеясь, что оторвался
от него и резко прыгнул за ствол дуба. Я внимательно посмотрел назад.  Да,
что-то темное, какая-то тень мелькнула сзади. Но не  более.  Конечно,  они
могут и выстрелить, в конце концов все  равно  они  докажут,  что  я  умер
естественной смертью. И все же вернее всего это будет не выстрел, а что-то
более чистое. Они убьют меня так, что завтра  можно  будет  выставить  мой
труп на всеобщее обозрение, и никто не заподозрит неладного...
     Я пошел быстрее, потом побежал, чтобы оторваться от темной тени. Одна
из сторожевых собак припустила за мной, но не залаяла, потому  что  узнала
меня - я нередко  ее  подкармливал.  Так  она  и  бежала  рядом  со  мной,
подпрыгивая и полагая, что мы с ней играем.
     Перед линией боксов я остановился. Что-то было неладно.
     Потом я сообразил - в темноте ярко горели два больших  окна.  Одно  в
боксе Сийнико. Значит, спонсор не спит. Хотя в это время он всегда спит. И
еще одно окно - в лаборатории. И там не спят.
     Они готовятся.
     А я ни черта не знаю - что они замыслили?
     Я нащупал узкий нож в шве кожаных штанов. И тут же спохватился, что я
совершаю перебежки по питомнику, облаченный в белый  халат  -  меня  можно
увидеть за версту. Какое счастье, что они решили  не  стрелять  в  меня  -
лучшей мишени и не придумаешь!
     Я  скинул  халат  и  скатал  его.   Передо   мной   лежало   открытое
пространство, периодически освещенное вертящимся прожектором на  вышке.  Я
подождал, пока луч прожектора начнет движение прочь от лужайки, и  кинулся
к моему боксу. Я успел подумать: хорошо, что у спонсора  и  в  лаборатории
горит яркий свет. По крайней мере, они за мной не следят.
     Вот и мой бокс.
     Стой! - сказал я себе. Внутри меня звенел сигнал тревоги. В чем дело?
Я плотно прикрыл за собой дверь,  когда  уходил.  Я  это  отлично  помнил.
Кто-то был здесь после меня. Но где он сейчас?  Поджидает  меня  в  темном
коридоре?
     Я был в невыгодном положении - между мной и вышкой не  было  никакого
здания, и я понимал, что через минуту луч прожектора меня накроет.
     Я спиной чувствовал, как полоса света крадется ко  мне.  И  тут  мною
овладело бешеное  желание  действовать  -  нестись,  сокрушая  все.  Такое
чувство я испытал на стадионе, когда убил спонсора. Если мне нельзя стоять
и ждать смерти, то лучше я встречу ее лицом к лицу.
     Главное - стремительность!
     Я в два прыжка был у двери, мгновенно ударом распахнул ее и влетел  в
коридор. Я ожидал удара, выстрела - но не встретил никакого препятствия. Я
ударился  о  стену  с  окошком,  перекрывавшую  коридор,  и  замер.   Было
тихо-тихо,  зажужжал  ранний  комар.  Далеко-далеко  закаркала  вспугнутая
чем-то ворона.
     В боксе никого не было.
     Ни дыхания, ни стона, ни движения.
     Я перевел дух. Постарался успокоиться. Дверь  могло  открыть  ветром.
Маловероятно, но могло.
     А может быть, засада ожидает меня в моей комнате?
     Но теперь я был в себе уверен более. Я мог не спешить,  за  спиной  у
меня была бетонная  стена,  сам  коридор  узок  -  здесь  враги  не  имеют
преимуществ.
     Опершись спиной о стену, я сильным ударом ноги распахнул дверь в  мою
комнату.
     Тихо.  Пусто.  Мертво.  Только  неприятный,  утекающий  в   сквозняке
запах... медицинский, мертвый...
     Он промчался мимо меня, высосанный сквозняком  в  коридор  и  наружу,
оставив тяжесть в голове и мгновенный приступ тошноты.
     Я вошел в комнату. Она была пуста. А где моя птичка, где Маруся?
     На полу, на моем матрасе лежало одеяло, под  ним  угадывалось  тельце
девочки.
     Она заснула.
     Запах еще жил в боксе и был отвратителен.
     Когда  я  наклонился,  чтобы  разбудить  птичку  и   отнести   ее   в
лабораторный бокс, запах показался мне более сильным. Я потрогал Марусю за
плечо. Она не отозвалась - плечо поддалось руке.
     Я откинул  одеяло.  Маруся  лежала  на  боку,  и  при  свете  фонаря,
проникавшего в окно, было ясно, что она уже никогда не  проснется.  Маруся
была мертва.
     Я взял ее на руки и пошел к выходу.
     Маруся была  легкой,  будто  у  нее  были  птичьи  кости.  Ее  голова
запрокинулась. Лицо, обрамленное белыми перышками, было спокойным.
     Этот запах - неприятный, удушающий запах - откуда он знаком мне?
     Следы его были в лаборатории.  Там  была  склянка...  Что  же  сказал
Автандил? Он сказал: "Мы не можем ограничиваться исследованиями. Мы должны
выводить  любимцев,  выращивать  их  и  уничтожать,  если  они   оказались
нежизнеспособными". "Это редко бывает", - перебила его тогда  Людмила.  "А
если бывает, у нас есть гуманные способы. Любимец  и  не  догадается,  что
умер"...
     Автандил!
     Тот взял с полки стойку с рядом ампул. В одной  из  них  была  мутная
белая жидкость...
     Теперь я знал, какую  смерть  придумал  для  меня  господин  спонсор:
Автандил или кто-то иной из послушных ученых проник в бокс, разбил в  моей
комнате ампулу, а может быть, нажал на гашетку пульверизатора... Они  были
убеждены, что я сплю - куда мне еще деваться? Пустив газ, он закрыл  дверь
и ушел из бокса. Распыленный яд  подействовал,  я  думаю,  мгновенно  -  и
Маруся ничего не почувствовала.
     Зато я почувствовал - и свою смерть и смерть девочки.
     Я шел к выходу и думал: как хорошо,  что  я  увел  отсюда  Леонору  с
Арсением. Иначе бы мы все погибли.
     Я подошел к входной двери и замер.
     У меня не было плана, что делать дальше.
     Отнести тело девочки к спонсору? Обвинить его в убийстве? И  что  же?
Сила их заключалась в том, что смерть кого бы то ни было из людей не могла
быть причиной боли или хотя бы стыда.  Чем  меньше  останется  людей,  тем
свободней.
     Я принесу ему девочку, а он убьет меня сам, потому что теперь я знаю,
как они убивают. Он меня все равно убьет.
     Отправиться в лабораторию и обвинить ученых?
     Они не чувствуют и не почувствуют раскаяния, потому что они исполнили
приказ и сделали все правильно.
     Я держал на руках легкое тело птицы и понимал, что теперь у меня есть
в жизни только один путь - путь вражды  и  ненависти  к  спонсорам.  И  не
потому, что они жестокие и бессердечные, среди них были разные, а  потому,
что, как оказалось, впереди есть лишь два пути - либо  на  Земле  остаются
люди, либо на Земле будут жить спонсоры со своими любимцами.
     А раз так, то отныне я не принадлежу себе. Я должен найти  союзников,
потому что не может быть, чтобы я  был  на  этой  планете  совсем  одинок.
Должны быть у  меня  друзья  и  соратники!  Но,  наверное,  не  Маркиза  с
Хенриком, которые  замечательно  устроились,  а  какие-то  иные,  мне  еще
незнакомые люди.
     ...Я спохватился, что стою у закрытой  двери  и  держу  тело  Маруси,
завернутое в одеяло.
     Я вернулся в свой бокс, осторожно положил Марусю на матрас,  попросил
у нее прощения за то, что ухожу от нее.  Потом  взял  одеяло  и  раза  два
сильно встряхнул его, чтобы изгнать из него остатки газа, свернул в скатку
и обмотал себя. Так было лучше, чем держать одеяло в руке или под  мышкой.
Потом я взял несколько сухарей, недоеденных моими питомцами, и рассовал по
карманам штанов. Белый халат я тоже взял - он может пригодиться.
     Я должен был сейчас же, пока они не пришли проверять, хорошо ли убили
меня, пока не начало светать, уйти из питомника.
     Я приблизительно представлял, как это можно сделать,  потому  что  за
прошедшие недели не раз мысленно убегал отсюда.
     В дубраве, в самой гуще кустарника, под колючей  проволокой,  которая
всегда находилась под  током,  был  прорыт  собаками  ход.  Наверное,  это
случилось еще до того, как по проволоке пустили ток - по крайней  мере,  с
собаками ничего не случалось. Я сам видел, гуляя  в  дубраве,  как  собака
осторожно, будто чуяла ток, пролезла под  проволокой  и  умчалась  в  лес,
наверное, на свидание.
     Иного выхода у меня не было.
     Луна зашла, и я потратил несколько минут, прежде чем нашел в  темноте
этот подземный ход. Я улегся возле него и стал его углублять,  потому  что
для меня он был узок.
     Я выкидывал землю из хода, сам постепенно углубляясь в него.
     Внезапно сзади  над  моим  боксом  загорелся  свет.  Затем  зазвенела
колокольная дробь. Я догадался, что спонсор пришел ко мне в бокс поглядеть
на мой труп, ибо он был основательным ученым и привык  проверять  действия
людей, которым никогда не доверял.
     Кто-то пробежал по поляне, сзывая собак.
     Заметались, путаясь в густых ветвях дубов, лучи прожекторов. Я понял,
что сейчас они будут искать меня и у них хватит челяди, чтобы  действовать
сразу везде: и в особняке, и в боксах, и вдоль ограды.
     Я начал рвать ногтями и отбрасывать назад землю.
     Голоса приближались - охранники шли вдоль ограды.
     Дольше копать я не мог - надо рискнуть!
     Я закинул на ту сторону  одеяло  и  халат.  Потом  медленно,  головой
вперед пополз в яму - главное, чтобы прошел живот. Я отталкивался  руками,
и провисшая проволока была всего в сантиметре от моего лица.
     Голоса были почти рядом.
     Но они опоздали - я уже на свободе!
     Я сделал было шаг, поднялся, отряхнулся.
     И тут понял, что  я  не  один.  Кто-то  молча,  стараясь  не  дышать,
проползал в тот же лаз.
     Это было невероятно. Неужели меня выследили?
     Нет - это был кто-то маленький.
     Собака?
     - Кто здесь? - тихо спросил я.
     - Это я, - ответил Арсений. - Потяни меня за ноги,  а  то  я  слишком
медленно ползу.
     Я потянул мальчика на себя.
     Я ничего не спрашивал у него - потому что в нескольких шагах  от  нас
засверкали лучи ручных фонарей. Послышались голоса.
     Я подхватил под одну руку одеяло, под другую -  малыша  и  побежал  в
чащу. Я спиной чувствовал, что они нашли проход  в  заграждении  и  громко
переговариваются - потому что,  прежде  чем  лезть  по  моим  стопам,  они
наверняка выключат электричество. Значит, у меня пять минут форы...



        7. Любимец в лесу

     Они гнались за нами несколько километров. Им было лучше, чем нам, - у
них были фонари. Но мы успевали залечь, затаиться в чаще, главное  -  быть
неподвижными. Если ты неподвижен, с вертолета тебя не разглядеть. Я  устал
нести малыша. Хоть он был маленьким, но оказался очень плотным и  тяжелым.
Он почувствовал, как мне тяжело, и сказал:
     - Я сам побегу. Я хорошо бегаю.
     Я опустил Сеню на землю. Он был бос, а земля - холодная, мокрая.
     - Ничего, - сказал он, - я больше не простужусь. Ведь когда  бегаешь,
то тепло, правда?
     Нам надо было отыскать какое-нибудь место, чтобы затаиться. Но  я  не
знал, конечно, окрестностей питомника, к тому же нас гнали,  как  охотники
гонят дичь.
     Мы вышли к небольшой речке, над которой нависали ивы, уже выпустившие
сережки. Я скорее догадывался, чем видел. Месяц был узок и  давал  слишком
мало света. Я все время боялся, что малыш ушибет или порежет ногу,  мне-то
было лучше - на мне были башмаки, еще старые, гладиаторские.
     Чуть ниже по течению речка разливалась широко и негромко  журчала  по
камням - там был брод.
     -