тавались люди, он тоже  исполнял  службы  -
кого крестить, кого хоронить. Венчать было некого.
     А потом случилось, что он был на Выселках, в двадцати  километрах  от
Поленова, где и стоял храм, вернулся к себе - а в деревне ни одного живого
человека.  Будто  всех  корова  языком  слизала.  Вывезли.  Он  кинулся  в
Серпухов. Но пройти туда не смог. Побывал там  только  через  два  года  -
когда Серпухов был уже пустой и зарос травой.
     За последние полвека он людей-то видел раз или два. Но люди это  были
дикие, как звери. Он их боялся и прятался посреди болота.
     В храм он ходил молиться. Храм не был нужен спонсорам - ни иконы,  ни
фрески не нужны. Спонсоры их как бы не видели. Впрочем, старик  признался,
что и он ни одного спонсора в  глаза  не  видал.  Господь  уберег.  Прожил
жизнь, а  спонсора  не  видал.  Милицию  видал,  пропагандистов  видал,  а
настоящего дьявола - нет.
     Я внимательно и терпеливо слушал старика.  Хоть  он  повторялся  и  с
каждым днем порции нового в его речах уменьшались.
     Рассказы отца Николая меня угнетали. Оказывается, уже  пятьдесят  лет
назад в этих краях не осталось людей. А если так по всей стране и по всему
миру? Если я опоздал родиться? Кто мои соратники:  бывший  служитель  бога
Иисуса и мальчик, который может плавать под  водой?  Даже  мои  друзья  по
школе гладиаторов уже мертвы...
     А пока суть да дело, мы с Сеней продолжали жить  в  землянке  у  отца
Николая. Наступило лето, болото подсохло, и старик стал втрое осторожен  -
он боялся, что с неба могут заметить дым от нашего очага.  Арсений  окреп,
загорел - он больше любил воду, чем воздух.
     Старик знал, какие грибы с®едобные, а какие ядовитые. Он научил  меня
- полагал, что это знание  полезно,  если  я  окажусь  в  лесу  один,  без
друзей...
     И еще я обзавелся зажигалкой - кремнем и огнивом.
     Сеня и старик привыкли друг к другу, и отец  Николай  уже  не  считал
мальчика исчадием ада. Сеня старика любил, но совсем не слушался.
     Июнь был в самом разгаре, ночи стали совсем короткими, очень  красиво
пели маленькие птички, которых отец Николай называл соловьями. До августа,
когда спонсоры начнут истреблять людей, оставалось всего два месяца. Я  не
мог далее жить в лесной землянке, потому что если погибнет Москва, людей в
России останется совсем мало. Я не знал, к кому обратиться за помощью,  но
надеялся, что если я доберусь до Москвы, то обязательно кого-то  найду.  Я
надеялся отыскать кого-нибудь в метро, а может быть,  проникнуть  в  школу
гладиаторов  -  ведь  такие  школы  еще  остались.  Я  должен   ходить   и
рассказывать об опасности и предупреждать людей.
     - Поймают тебя, - говорил мне на это отец  Николай.  -  Народ  у  нас
слабый, вымирающий, как зверь мамонт,  сами  же  тебя  властям  сдадут.  И
станешь ты мучеником.
     - Я не хочу быть мучеником, - сказал я.
     У нас было плохо с солью, отец Николай использовал вместо нее золу от
очага. Так что рыбу и грибы мне на дорогу мы сушили. У нас  с  Сеней  было
свое хозяйство - и неплохое. Мы собрали всякие вещи по деревенским домам -
у нас были и кружки, и бутылки, и кастрюли, и горшки. С одеждой было  хуже
- ткани почти не сохранились. Но  я  сделал  Сене  длинную  распашонку  из
докторского халата, который унес из питомника. Может быть, эта одежда была
не очень красивой, но Арсению она нравилась.
     Остатков халата хватило мне на заплечную суму.
     Сеня не хотел отпускать меня, но я обещал вернуться скоро. Я попросил
отца Николая и Сенечку собирать и заготавливать на  зиму  побольше  еды  -
ведь, может быть, я приведу с собой людей.
     Я уже был почти готов к походу и решил начать его  с  бывшего  города
Серпухова, как случилось событие, изменившее мои планы.
     Странный след я обнаружил возле деревни в низине, у родника.
     Я возвращался с добычей, собранной по чердакам. На  одном  я  отыскал
сундук, в  котором  сохранились  ремни,  высохшие,  но  крепкие,  а  также
резиновые подошвы. Я был рад такому улову.
     День был жаркий, солнце стояло высоко. Я спустился к роднику.
     И понял, что недавно здесь кто-то был.
     Тонкие ветки у самой воды были сломаны, а на мокрой низине возле воды
был виден странный след - будто к роднику под®езжал автомобиль  на  старых
шинах.
     Я сразу насторожился. Но вокруг стояла  глубокая  полуденная  тягучая
тишина. Жужжали насекомые, пели птицы. Как могла сюда заехать машина?
     Я осторожно пошел в сторону, куда вел след. Я  должен  был  выяснить,
что это такое. Любой неизвестный здесь - смертельная опасность.
     Я вновь увидел след наверху, в траве - трава была  примята  таким  же
колесом, как и у родника. Причем это случилось совсем недавно - ведь трава
скоро поднимается и забывает о том, что ее примяли.
     Следуя за незнакомцем, я вышел из деревни и бывшими  огородами  дошел
до заросшей осиной пашни. Интуиция говорила мне, что чужой рядом.
     Я достал кинжал. И замер, прижавшись боком к толстому стволу.
     И тогда я услышал голос:
     - Не бойтесь меня.
     Голос был высоким, будто детским, и в то  же  время  не  настоящим  -
такие голоса звучат во сне, заманивая тебя в темную чащу леса.
     Я повернулся в ту сторону, откуда он донесся. Сплошная листва  лещины
была недвижна.
     - Я не сделаю вам зла, - сказал голос.
     - Тогда выходите, - сказал я. - Почему вы прячетесь?
     - Потому что вы можете испугаться и убить меня, - ответил голос.
     - Почему я должен испугаться?
     - Потому что вы меня раньше не видели.
     - Смешно, - сказал я. - Мало ли кого я раньше не видел!
     Между стеной листвы и мной была небольшая  прогалина,  метра  в  три,
поросшая невысокой травой.
     - Выходите, - сказал я.  -  А  то  получается  неправильно:  вы  меня
видите, а я вас - нет.
     Листья раздались, и  на  поляну  вывалилось  чудовище,  вид  которого
неизбежно должен вызвать отвращение у любого нормального человека.
     Я отшатнулся  от  громадной,  толстой,  метра  в  полтора  длиной,  а
толщиной в человеческий торс, мохнатой  гусеницы,  поднявшейся  на  задние
ноги и шевелящей перед  блестящим  панцирным  животом  несколькими  парами
снабженных когтями передних лап. Глаза этого  существа  были  стеклянными,
большими и неподвижными.
     Я отшатнулся, но не убежал.
     - Вам страшно? - спросила гусеница. - Но я совершенно безобиден.
     - Я знаю, - сказал я. - Это от неожиданности. Я и  не  знал,  что  вы
бываете таким большим... то есть я не знал, что вы умеете  говорить!  Черт
побери...
     Ползун опустился, как бы садясь и изгибая в мою сторону нижнюю  часть
тела.
     - Вы меня не боитесь, - сказал он утвердительно. - Вы меня знаете?
     - Так вы же ползун! - сказал я.
     - Нас так называют здесь, - согласился ползун. - Но я здесь один и  я
убежден, что мы с вами раньше не встречались.
     - А я и не говорю, что встречались, - сказал я. - Только вы ползун, и
я никогда не подозревал, что ползуны  разумные.  Мы  же  вас  тысячами  на
переработку пускали!
     - Что вы сказали?
     - Я работал раньше, -  сказал  я,  -  на  кондитерской  фабрике.  Там
убивали таких как  вы,  маленьких.  Только  я  не  убивал  -  я  грузил  в
контейнеры.
     - Вы там были! - Голос ползуна поднялся до крещендо. - Вы это видели!
     - Но ползуны несознательные, неразумные, - сказал я. - Я это видел. Я
знаю.
     - Вы там были! - простонал ползун.
     Он был мною недоволен.
     - А вы там тоже были? - спросил я. - И убежали, да?
     После долгой паузы ползун сказал:
     - Да.
     - А почему вы разумный, а они нет?
     - Скажите, -  ползун  отвернул  голову  от  меня  и  стал  столбиком,
опираясь о  землю  двумя  парами  крепких,  широко  расставленных  лап.  -
Скажите, а если вы родите маленького человека, совсем маленького, и  сразу
отнесете его на кондитерскую фабрику, он будет разумным?
     - Это ваши дети?
     - Это совсем маленькие, - сказал ползун. - Они еще не умеют говорить.
Они еще не умеют думать.  Им  надо  жить  четыре  года,  пять  лет,  чтобы
научиться говорить. Вы теперь понимаете?
     - Так что же, получается, что спонсоры едят ваших детей?
     - Вы тоже едите чужих детей, - сказал ползун невесело. - Вы едите рыб
и животных, вы едите яйца птиц, которые еще не умеют говорить.
     - Но мы не едим тех, кто разумный.
     - А никто не знает, что маленький  ползун  будет  когда-то  разумным.
Этого никому не говорят. Даже большинство спонсоров об этом не знают. Есть
инкубаторы, в них выводят маленьких. Потом их  немного  растят.  Потом  их
убивают. Это очень полезная пища, спонсоры ее кушают, но они не знают, что
они кушают.
     Я верил этой гусенице и не боялся ее. Но я же кидал убитых ползунов в
контейнеры!..
     - Вы не виноваты, - сказал ползун. - Вы  не  знали.  Спонсоры  кушают
всех. Они кушают вашу планету, они кушали нашу планету.
     - Но матери... где матери малышей?
     - Мне сложно об®яснить систему размножения, - сказал  ползун.  -  Это
надо изучать. Если интересно, я потом расскажу.
     - Значит, взрослых ползунов здесь нет?
     - Взрослый - я, - сказал ползун. - Они завозят  сюда  оплодотворенную
икру - это экономично. И никто не знает.
     - Но зачем? Разве на Земле мало пищи?
     - Есть пища, а есть оптимальная пища, - сказал  ползун,  покачиваясь,
как кобра, желающая нанести укус. - Наши дети - идеальная пища. Теперь  ее
потребуется больше. Людей станет еще меньше, а такой пищи надо больше.
     - Вы знаете, что людей будет меньше?
     - Я немного знаю.
     - А почему вы здесь?
     Живот у ползуна был хитиновый, блестящий, словно рачий  хвост.  А  на
боках и спине росла торчком шерсть. Ползун был некрасивый и даже страшный.
Но я привык к ползунам. К тому же если чудовище с  тобой  разговаривает  и
даже жалуется тебе - трудно его бояться.
     Ползун не хотел отвечать на мой вопрос. Если бы  его  глаза  не  были
неподвижны, я бы сказал, что он рассматривает травинки.
     - Я иду, - сказал ползун наконец.
     - Неужели? И куда же вы идете?
     - В Аркадию, - сказал ползун.
     Это слово мне ничего не говорило.
     - Где эта Аркадия? - спросил я.
     - Далеко, - сказал ползун.
     - Вы пойдете со мной? - спросил я.
     - Куда?
     - Я тут недалеко живу. Там мои друзья.
     - Я не отвечу, - сказал ползун.
     - Вместе лучше, - сказал я.
     - Вместе лучше, - как эхо ответил ползун, но не двинулся с места.
     - Вы идете?
     - Нет, извините, - сказал ползун и опустился на лапы, превратившись в
самую обыкновенную, правда, крупную гусеницу.
     - Я пошел, - сказал я.
     Ползун начал отходить от меня задом наперед.
     Я подумал, как же он не доверяет людям - всем, потому  что  на  нашей
планете убивают его детей.
     - Тогда счастливо оставаться, - сказал я, хотя расставался  с  ним  с
сожалением. Любое существо, встреченное мною, что-то может  рассказать.  И
ползун тоже. Ведь где-то он скрывался, сбежав с  кондитерской  фабрики,  в
чем я почти не сомневался, где-то научился русскому языку, зачем-то  попал
в этот лес, кого-то ждет...
     Ползун скрылся в зарослях, я не преследовал его.
     Я повернулся и пошел прочь из леса. Сзади было тихо.
     Я вышел к роднику, а от него, напившись, пошел к храму.
     Пройдя несколько домов, я остановился.
     Как легкомысленно с моей стороны уйти, ничего не узнав! Ведь недалеко
отсюда, за болотом, наша землянка. Там старенький отец Николай и маленький
мальчик. А если появление ползуна - одна из попыток выследить нас? И я так
легко попался на его речи о зверском уничтожении маленьких ползунов?
     Могу ли я ему верить?
     Конечно же, ответ был отрицательным.
     Я остановился. Заросшая улица  спускалась  вниз.  Было  тихо,  пусто,
жарко.
     Почему ползун не захотел пойти со мной? Ведь ему хуже одному,  чем  с
нами? Как он попал в эти пустынные места? А если он  не  выслеживает  нас,
может, должен с кем-то встретиться?
     Я должен все это выяснить.
     Убедившись, что меня от родника не видно, я перебежал  к  ушедшему  в
землю, развалившемуся дому. Возле него росла большая сосна, могучие  ветви
которой начинались невысоко над землей. Я забрался по ветвям в гущу  кроны
и отыскал такую позицию, с которой я, невидимый,  мог  с  высоты  птичьего
полета наблюдать за родником и поляной  вокруг  него.  Любой  человек  или
спонсор, который приблизится  к  деревне  со  стороны  речки,  обязательно
попадется мне на глаза.
     Я устроился поудобнее и решил ждать.
     Мой расчет оказался правильным. Прошло несколько минут,  может  быть,
полчаса, и из леса, постояв  осторожно  на  опушке  и  оглядываясь,  вылез
ползун. Он скользнул вниз к роднику - видно, хотелось  пить.  Он  пил  как
собака, приподняв туловище на удлинившихся лапах и опустив морду в воду.
     Напившись, ползун медленно пополз к кустам. И вдруг замер. Он  что-то
услышал - я же был оттуда далеко и ничего не слышал.
     Одним прыжком ползун нырнул в кусты. Листья их вздрогнули и замерли.
     По широкому броду, перепрыгивая с камня на  камень,  в  нашу  сторону
двигалась одинокая человеческая фигурка, легкая, быстрая, тонкая. Я не мог
разглядеть лица человека на таком расстоянии.
     Человек пересек речку и уверенно отправился к роднику.
     Не  доходя  полсотни  шагов  до  родника,  человек  остановился.   Он
прислушивался.
     Потом сунул в рот два пальца и негромко свистнул.  Значит,  он  знал,
что его должны ждать. Значит,  ползун  и  в  самом  деле  пришел  сюда  не
случайно.
     Кусты зашевелились, и из них, приподнявшись на  задних  лапах,  вышел
ползун.
     Подобно пингвину, он,  переваливаясь,  двинулся  навстречу  человеку,
страшно знакомому мне,  но  человек  стоял  ко  мне  спиной  и  я  не  мог
разглядеть его лицо. Ну повернись в профиль, просил я мысленно человека, я
хочу тебя узнать!
     Он повернулся в профиль, и я закричал:
     - Эй, стойте, не уходите!
     Ободрав грудь, я скатился вниз с дерева и кинулся к ползуну  и  Ирке,
что стояла рядом с ним, подняв пистолет. Мне было видно, что ползун что-то
об®ясняет ей, и  когда  я  подбежал  ближе,  она  уже  спрятала  пистолет,
кинулась ко мне, широко расставив  худые  руки.  Ирка  повисла  на  мне  и
заревела, тыкаясь мокрым носом в меня и елозя ладошками по спине.
     - Я же знала, - говорила она сквозь слезы,  -  я  же  знала,  что  ты
живой! Врут они все, что тебя убили. Я же не зря тебя искала.
     Волосы Ирки пахли дымом и солнцем.
     Ползун стоял за ее спиной и  покачивался  на  хвосте,  будто  не  мог
решить - бежать ему отсюда со всех  ног  или,  наоборот,  радоваться,  что
путешествие закончилось.
     По дороге через болото Ирка успела мне рассказать, что  искала  меня,
даже пробралась в питомник, она была очень  осторожна  и  не  попалась  на
глаза спонсорам. Одни ей говорили, что  меня  отравили  вместе  с  птичкой
Марусей, другие, что увезли. Людмила надеялась, что мы убежали - в ту ночь
летало много вертолетов и с®ехалось несколько машин с милиционерами.  Если
бы я был убит, зачем такая суматоха?
     - Тебя Маркиза послала? - спросил я. - Или ты сама?
     - Маркиза знает, что я тебя ищу, но  она  сейчас  так  занята  своими
делами! Спонсор Сийнико  везет  ее  в  Аркадию  -  оттуда  ее  отправят  в
Галактический центр!
     Слово "Аркадия" я услышал в тот день уже во второй раз.
     - Зачем? - спросил я, имея в виду Маркизу.
     - Чтобы исправить ее тело.
     - А я собирался уже завтра идти в Москву, - сказал я.
     - Искать нас?
     - Искать кого-нибудь, чтобы  сказать  -  в  августе  спонсоры  начнут
ликвидацию населения Земли.
     - Знаю, - сказала Ирка.
     И она погладила меня по руке.
     - Не могу поверить, что это ты, - сказала она.  -  Ты  загорел,  стал
такой здоровый. Тебя не узнаешь. Волосы совсем выгорели.
     - А что такое Аркадия? - спросил я.
     - Аркадия - это счастливый город.
     - Счастливый город? На Земле?
     - Я о нем слышала раньше, но никто из  наших  туда  не  мог  попасть.
Теперь Маркиза попадет туда. И мы тоже постараемся.
     - Зачем?
     - Чтобы найти правду, - сказала Ирка. - Я тебе все расскажу.
     О ползуне я совсем забыл. Он пробирался за нами, стараясь идти след в
след - он не выносил болота и открытой воды. Время от времени  он  издавал
высокие скрипучие звуки, и Ирка тогда, не оборачиваясь, уговаривала его.
     - Скоро придем? - пискнул он сзади.
     - Скоро, - подтвердил я и спросил: - А почему я  ничего  не  знаю  об
Аркадии?
     - Мы сами недавно узнали. Спонсоры хорошо охраняют ее, -  вступила  в
разговор Ирка.
     - Но что это?
     - Это счастливый город, в котором мы с тобой живем.
     - Ирка, не неси чепухи! Ты можешь об®яснить по-человечески?
     Мне было приятно смотреть на нее. Ни шрамы на лице, ни  выбитые  зубы
не портили для меня эту девушку. Я знал, что она хорошая и  добрая.  Может
быть, Маркиза в тысячу раз красивее, но Ирка - мой друг.
     - А ты почему сюда пришла? - спросил я.
     - Потому что тебя искала. Маркиза хотела проверить,  как  ты  живешь,
как Сийнико держит свое слово.
     - Я сам виноват, - сказал я. - Я слышал, как они обсуждали ликвидацию
людей.
     - И он перепугался? Конечно, он перепугался. Но Маркиза  думала,  что
он не посмеет тебя убить. Ведь она тоже кое-чего знает.
     - Она тебя послала?
     - Я сама пошла. С ползуном.
     - Ты была в питомнике? Говорила с Сийнико?
     - Ты думаешь, я совсем глупая, да? Конечно, я с Сийнико не  говорила,
но я говорила с Людмилой и детьми. Многие не спали, многие слышали. И даже
знали, в какую вы сторону ушли. Я решила - поищу вас здесь, в  деревне,  и
на болоте. Вот мы и пошли. Да не пришлось искать - ты сам выскочил.
     Она радостно ударила меня кулачком в бок.
     - Осторожнее! - откликнулся я, перепрыгивая, балансируя на  кочке.  -
Здесь же глубоко!
     Малыш Сеня встретил нас у края болота. Увидев ползуна,  он  замер,  в
ужасе сунув в рот свой кулачок.
     - Не бойся, мальчик! - крикнула Ирка. - Это мой друг.
     Арсений не поверил и задом, задом отступил в чащу. Оттуда и глядел на
нас.
     Еще больше испугался отец Николай, который возился в  своем  огороде,
поднял голову - и тут мы втроем!
     Он решил, что дьявол во плоти почтил его своим  визитом.  Он  крестил
ползуна лопаткой, которая была у него в руке. Ползун - натура  деликатная,
застеснялся, что доставляет людям столько  неприятных  эмоций,  и  захотел
вернуться в деревню. Пришлось мне сказать небольшую речь о  благородной  и
несчастной расе  ползунов,  чьих  детишек,  только  вылупившихся  из  яиц,
уничтожают спонсоры.
     Малыш к тому времени уже пригляделся  к  ползуну,  вылез  из  кустов,
подошел поближе и стал ладонью пробовать шерсть  ползуна,  который  замер,
чтобы не  испугать  мальчика.  Отец  Николай  близко  не  подходил,  часто
крестился и никак не мог согреть в себе сочувствие к червяку. Он все равно
подозревал нас в страшном розыгрыше, жестокой шутке, но смысла шутки он не
понимал и потому на первый план не вылезал, а с темнотой ушел  молиться  в
землянку, где у него стояли иконы. А мы не стали ему мешать и  уселись  на
высоком месте, под сосной. Комаров было мало, костер мы зажигать не стали,
чтобы не рисковать.
     - Ты нам нужен, - сказала мне Ирка. - Ты не думай, что я тебя искала,
потому что к тебе неравнодушна.
     - Я не думаю. - Я не смог сдержать улыбки.
     - Ты нам нужен, чтобы пробраться в Аркадию.
     - Отлично, - сказал я, не задумываясь о смысле слова.
     - У нас мало времени. Нам нужно сорвать их планы.
     - Хоть сейчас, - сказал я с облегчением. Честно говоря,  в  последние
недели я уж стал бояться, что я единственный  человек  на  Земле,  который
хочет выгнать спонсоров. Я уж думал, что все остальные довольны. Всем дали
колбасу, и по пятницам отстреливают.
     - А он? - спросил я, показывая на ползуна,  который  свернулся  туги