ешь жить, - сказала она.
     - А где постель? - спросил я, хотя  отлично  знал,  что  любимцам,  к
каковым я теперь вновь принадлежал, постели не положено.
     - Обойдешься, - сказала Людмила, отступая от меня.
     - Я привык на ночь читать.
     - Заходи внутрь! Мне некогда! - Ее рука потянулась к поясу.  Я  знал,
что ее пистолет не убьет, но парализует. Этого мне  тоже  не  хотелось.  И
подчинился. Дверь за мной со стуком закрылась, в ней повернулся ключ. Надо
было понимать это как пожелание спокойной ночи.
     Ночь я провел беспокойно. Матрас был жестким, и я  чувствовал  сквозь
него бетонный холод пола. Узкое окно было приоткрыто, и к утру  стало  так
холодно, что я постарался завернуться в матрас,  но  из  этого  ничего  не
вышло.
     Остаток ночи я провел сидя на матрасе.
     В восемь питомник  стал  просыпаться  -  я  услышал  снаружи  детские
голоса, плач, кто-то пробежал по коридору. Я подошел к двери и  попробовал
ее открыть. Дверь была заперта. Я постучал. Никто не думал меня выпускать.
Я начал прыгать, чтобы согреться, потом сто раз отжался от пола.  За  этим
занятием меня и застала Людмила, приоткрывшая дверь.
     - Пошли, - сказала она, вместо того чтобы поздороваться, - я  покажу,
где ты будешь есть.
     - Надеюсь, у собачьей будки, - сказал я.
     Людмила пожала плечами. Я понял,  что  она  считает  меня  психически
неустойчивым животным и  не  понимает,  почему  я  попал  сюда,  а  не  на
живодерню.
     Преодолев в очередной раз стыд от собственной наготы, я последовал за
Людмилой.
     Перейдя снова двор, мы оказались  перед  широкой  лестницей,  которая
вела к особняку с колоннами. Поднявшись по  лестнице  и  войдя  в  широкие
двери, мы попали в холл, из которого две  лестницы  полукольцами  вели  на
второй этаж. Но мы туда не пошли, а  повернули  направо,  к  двери,  из-за
которой доносились гул голосов и звон посуды.
     Войдя туда, мы оказались в столовой - обширной комнате,  облицованной
темными деревянными панелями и залитой  утренним  солнцем,  вливающимся  в
многочисленные высокие окна. Там стояло десятка три столов и столиков,  за
которыми и сидели обитатели питомника.
     Ближе к окнам стояли столики для малышей. Несколько женщин, одетых  в
белые халаты подобно Людмиле, ходили между столиками и  при  необходимости
помогали малышам управляться с ложками и хлебом. Чем дальше от  окон,  тем
выше становились столы и стулья. Неподалеку от дверей  за  столами  сидели
любимцы восьми-десяти лет, явные переростки. Как потом оказалось, это были
невостребованные любимцы. Если на них еще некоторое время не будет заявок,
их, вернее всего, отправят на какие-нибудь работы.
     Но большинство столиков было занято любимцами в возрасте от  трех  до
пяти лет, именно таких обычно и разбирали по семьям.
     Я не успел как следует рассмотреть эту  галдящую  толпу,  потому  что
Людмила отвела меня в угол, возле раздачи, за взрослый  стол,  за  которым
сидел мрачного вида усатый  брюнет  в  белом  халате,  видно,  из  местных
работников. Она велела мне сидеть, а сама  принесла  из-за  загородки  две
миски с кашей, а мрачный мужчина указал мне на  нарезанный  хлеб  в  миске
посреди стола, как  будто  сомневался  в  моей  способности  догадаться  о
назначении хлеба.
     Я молча взял ложку и  принялся  за  кашу.  Каша  была  недосолена.  Я
спросил Людмилу:
     - А где у вас соль?
     Людмила переглянулась с мрачным типом в халате. Тот сказал:
     - Соль в каше уже есть.
     - Вот именно, - сказала Людмила. - Мне нравится.
     - Я не спрашивал вашего мнения, - сказал я.
     Я поднялся и пошел за загородку. Там была кухня.  На  раздаче  стояла
толстая женщина в некогда белом, а теперь засаленном халате.
     - Дайте соль, - сказал я.
     - А ты кто будешь? - спросила она.
     - Я контролер, - сказал я.
     - Господи! - воскликнула женщина. - А мне не сказали!
     - Дайте соль, наконец! - рассердился я.
     Толстая повариха принесла тарелку соли и протянула мне.
     Я вернулся к столу с тарелкой соли, чем  вызвал  недоуменные  взгляды
моих соседей, которые, видимо, ожидали, что я начну черпать  соль  ложкой.
Оба прекратили есть и уставились на меня.
     Я же посолил кашу и принялся есть ее так быстро, что она в  мгновение
ока исчезла из миски.
     - Что еще будет? - спросил я.
     - Чай, - сказала Людмила послушно. Гонора в ней чуть поубавилось.
     Как бы  услышав  это  слово,  из-за  загородки  появилась  засаленная
повариха, которая принесла для меня большую кружку с чаем. Соседям же моим
пришлось ходить за чаем самим.
     - Вы с какой целью? - спросил  мрачный  усач,  отпивая  чай,  который
вовсе не был чаем, а лишь унаследовал название у настоящего напитка.
     - Проездом, - сказал я нагло. - Должен все осмотреть, а  потом  поеду
дальше.
     - Можете рассчитывать  на  мою  помощь,  -  сообщил  мрачный  усач  и
представился: - Автандил Церетели.
     Желая,  видно,  произвести  на  меня  благоприятное  впечатление,  он
продолжал:
     - Я заведую лабораторией.
     - А я генетик-воспитатель, - сообщила Людмила. - Готовлю детенышей  к
будущей жизни.
     - Понятно, - сказал я. Хоть еще несколько часов  назад  я  ничего  не
помнил о своем детстве в питомнике, в котором я  провел  первые  два  года
жизни. Теперь память начала постепенно возвращать мне воспоминания о нем.
     Не дожидаясь, пока мои соседи закончат завтрак,  и  Людмила  сообщит,
куда мне отправиться, я встал  из-за  стола  и  поднялся  на  второй  этаж
особняка, потому что мне представилась длинная комната, в  которой  в  два
ряда стоят детские кроватки, и крайняя в дальнем ряду - моя.
     Лестница, коридор и сама спальня были пусты - все еще завтракали.
     Под ногами была вытертая тысячами шагов ковровая дорожка,  я  толкнул
высокую дверь. Дверь знакомо заскрипела. Вот и комната - я мгновенно узнал
ее и направился к моей кровати.
     Я стоял над кроватью и не узнавал ее - вернее всего, моя кроватка уже
развалилась, и они поставили там новую, но зато я  мог  себе  представить,
что лежу там и смотрю, как передвигается тень от листвы  могучего  дерева,
растущего за высоким узким окном...
     - Здравствуй, - произнес детский голос.
     У моих ног стоял малыш лет трех-четырех, курчавое, рыжее  существо  с
веселыми озорными глазками.
     Малыш протянул мне ручку.
     Я пожал ее. Мои пальцы ощутили что-то странное, я пригляделся: пальцы
мальчика были соединены перепонками, на босых ногах - то же самое. И  сами
пальцы на ногах куда длиннее, чем у меня.
     - Я здесь сплю, - сообщил мне малыш.
     - А я здесь спал раньше, - сказал я. - Только это было очень давно.
     - А я испугался, - сказал малыш. -  Мне  сказали,  что  приехал  злой
дядя, который проверяет, как застелены постельки. А моя застелена плохо.
     - Не бойся, - сказал я. - Твоя постелька отлично застелена.
     Но малыш не слышал меня - он старательно разглаживал одеяльце.
     Когда он нагнулся над кроваткой, я увидел на его спине  два  глубоких
разреза, в которых пульсировала темная плоть.
     Мне хотелось спросить у малыша, что это такое,  но  я  испугался  его
обидеть.
     - А теперь? - спросил малыш.
     - Теперь совсем замечательно.
     - А вы и есть злой дяди?
     - Я добрый дядя, - сказал я. - Если хочешь, я буду с тобой дружить.
     - Хочу, - сказал малыш. Он снова прогнул мне ручку и представился:  -
Арсений. А можно звать метя Сеней.
     Я пошел вниз, Сеня за мной. Он обогнал  меня  на  лестнице,  на  бегу
разрезы на спине разошлись.
     Людмила ждала меня внизу лестницы.
     - Я не знала, куда вы пошли, - сказала она.
     - Я хотел познакомиться с домом, - ответил я.
     - Это уникальное предприятие, - сказала Людмила, глядя на меня и упор
светлыми глазами, словно хотела проникнуть мне в  сердца  и  выведать  мот
мысли. - Мы поставляем любимцев на всю Россию У нас сотни заявок.
     Малыш отошел на шаг - он ее остерегался.
     - А ты чего здесь стоишь? - удивилась Людмила. - А ну  немедленно  на
процедуры!
     Арсений не смог скрыть разочарованного вздоха и побрел прочь. Сначала
я хотел остановить его, но тут  же  вспомнил,  что  у  меня  есть  вопрос,
который я не хотел задавать при малыше.
     - Почему у него перепонки? - спросил я.
     - У Арсения? - По крайней мере, она  знает  их  по  именам.  -  Такой
заказ.
     - Извините, я вас не понял. Какой заказ?
     - Мы выпускаем  из  нашего  питомника  любимцев  различного  рода,  -
сказала Людмила. Мы с ней стояли неподалеку от входа в особняк и мимо  нас
пробегали  малыши,  которые  уже   позавтракали.   Некоторые   спешили   к
гимнастическим снарядам, стоявшим на обширной лужайке, другие  расходились
по бетонным домам. - Обычно от нас не требуется  ничего  особенного  -  мы
должны гарантировать, что малыш здоров, лишен генетических из®янов, что он
знает, как себя вести в доме спонсора, не будет там гадить или шалить. Так
что когда приезжает заказчик, он берет себе детеныша из основной группы.
     - Но перепонки?
     -  Это  специальный  заказ.  Семья,  которая  заказала  нам  любимца,
работает на морской станции в Черном море. Муж  и  жена.  Они  проводят  в
основном подводные исследования. Им удобнее иметь двоякодышащего  любимца.
Вы, надеюсь, заметили, что на спине у него жабры?
     - Бедный мальчик, - сказал я.
     - Ничего подобного. Это очень перспективное направление исследований.
Под  руководством  спонсора  господина  Сийнико  мы  разрабатываем  сейчас
программу "нужные  дети".  Вы,  может  быть,  не  знаете,  но  в  связи  с
трудностями материального характера спрос на обыкновенных любимцев падает.
Мы должны соблазнить заказчика чем-то особенным. Мы должны пойти навстречу
вкусам - потребитель решает все!
     Мне было неприятно слушать Людмилу, потому что она  говорила,  словно
внутри нее лежала страница квартального отчета, и она считывала  ее  абзац
за абзацем.  В  школе  гладиаторов  Прупис  рассказывал  мне,  что  раньше
человеческие дети учились  в  школах.  Тогда  все  умели  читать.  Картина
невероятная, трудно поверить, но у меня  не  было  оснований  не  доверять
Прупису. А когда были школы для людей, в них были  отличники.  Такие  вот,
как Людмила.
     - Вы умеете читать? - спросил я.
     - Что?
     - Вы умеете читать буквы и слова?
     Людмила вдруг покраснела, и я догадался, что  она  умеет  читать,  но
боится в этом признаться.
     - У меня хорошая память, - сказала она после паузы.
     Я стал внимательно присматриваться к  малышам.  Людмила  уловила  мой
ищущий взгляд и сказала, чуть улыбнувшись одними губами:
     - Спецдетей у нас немного, и большей частью они  в  лабораториях  под
наблюдением. Но есть забавные... Ксюша, Ксюшенька, подойди к нам!
     Маленькая девочка лет трех подбежала к нам.
     И только тогда я сообразил, что вместо  волос  на  голове  у  ребенка
мягкая шерсть, которая переходит на спину.
     - Погладьте девочку, - сказала Людмила.
     - Погладить?
     - Это  незабываемое  наслаждение,  -  сказала  Людмила.  -  Я  должна
признаться, что если бы у меня была возможность,  я  сама  взяла  бы  себе
такую любимицу.
     Но мне не хотелось гладить пушистую девочку,  которая  не  испытывала
никакого неудобства от своего уродства, да и не считала себя уродливой.
     - Теперь, когда спонсоры знают, что мы можем  изменить  любимчика  по
заказу, к нам приходят такие  забавные  заказы,  вы  будете  смеяться!  Но
конечно же это стоит громадных  денег,  и  лишь  самые  высокопоставленные
спонсоры могут себе это позволить.
     Людмила направилась к группе детей, игравших  на  траве,  и  сказала,
подходя к ним:
     - А вот наше новейшее последнее достижение. И мы с господином Сийнико
почти убеждены, что эта модель завоюет рынок.
     Когда  мы  подошли  к  качелям,  и  малыш,  который  раскачивал   их,
повернулся к нам, я еле удержался от непроизвольного вскрика.  И  в  самом
деле, экспериментаторы придумали необычное существо: это был  обыкновенный
земной  ребенок,  однако  его  головка  и  руки  принадлежали   махонькому
спонсору, как бы спонсорской куколке.
     Я не мог оторваться от маленького чудовища - на меня смотрела зеленая
жабья морда с маленькими медвежьими глазками, но грудь этого существа была
розовенькой, и пухлые ножки ничем не отличались от ножек иных детишек.
     - И много вы их... сделали?
     - Секрет фирмы, - Людмила растянула в улыбке тонкие губы. - Вы можете
спросить у господина Сийнико. Он вам, наверно, не откажется ответить.
     Уродец подошел к нам и сказал, шлепая жабьим ртом:
     - Конфетка есть?
     - Нет, - сказал я.
     - Он жутко избалованный, - сказала Людмила. - Когда к  нам  приезжает
какая-нибудь группа или проверка, все спонсоры  бегут  смотреть  на  наших
креольчиков.  Их  буквально  закармливают  сластями...  И  знаете  -  даже
случился  инцидент:  двое  обыкновенных  любимцев  как-то  накинулись   на
креольчика - еле мы его отбили.
     - А тех? - спросил я. - Тех пришлось пристрелить?
     - Ах, как жестоко вы говорите! - расстроилась Людмила.  -  Их  только
выпороли. Как положено.
     Мы стояли на газоне, и я все смотрел по  сторонам,  надеясь  угадать,
какую  еще  форму  приняли  генетические  и  пластические  упражнения  под
руководством моего покровителя Сийнико. И как бы  в  ответ  на  мои  мысли
Людмила спросила:
     - Вы не хотите заглянуть в проектную?
     У меня не было оснований отказываться.
     Мы ушли с газона и по длинной дорожке достигли бетонного куба.
     Вросший в землю серый куб лаборатории был внутри куда просторнее, чем
казался снаружи. Высокий коридор, способный  вместить  спонсора,  разделял
лабораторию пополам. Слева, как я увидел, располагались  экспериментальные
инкубаторы (основные располагались в другом здании), справа  -  собственно
лаборатория, где по заказам и пожеланиям спонсоров, а то и  по  инициативе
самих ученых конструировались перспективные варианты  любимцев.  Спонсоров
постоянно здесь было двое -  сам  господин  Сийнико,  который  осуществлял
общее руководство питомником, и неизвестная мне спонсорша по имени  Фуйке,
которая умудрилась как раз  в  те  дни  заболеть  и  попала  в  госпиталь.
Спонсорша занималась снабжением питомника, денежными делами и  общением  с
заказчиками, потому что для спонсора с военной экологической базы  контакт
с людьми почти немыслим и, по крайней мере, неприятен.
     Все остальное в питомнике делали люди  с  помощью  приборов,  которые
привезли с собой, установили и разработали спонсоры. Люди не  должны  были
изобретать.
     Свыкнувшись уже с тем, что я не просто залетный гость в питомнике,  а
выполняю здесь некое задание тайного свойства,  Людмила  изменила  ко  мне
отношение и стала откровенной. Я даже подумал,  что  ей  не  с  кем  здесь
поговорить, что, несмотря на  суровую  внешность,  она  весьма  ранимый  и
одинокий человек, одолеваемый сомнениями. Ведь ей  ни  в  коем  случае  не
разрешалось покидать территорию питомника, и, вернее всего, она была здесь
узницей до конца своих дней.  Никогда  для  нее  не  откроются  ворота,  и
никогда Людмила не увидит других городов и других людей.
     - Когда я вас увидела, - призналась  она,  -  то  решила,  что  вы  -
производитель.  К  нам  иногда  привозят  производителей   для   улучшения
семенного фонда.
     - Почему вы так решили?
     - Потому что вы... потому что обнаженный.
     Теперь, признав во мне  равного  ей  или  вышестоящего  мужчину,  она
ощущала рядом со мной чувство стыда - производителя  или  любимца  она  за
мужчину не считала.
     - К сожалению, - сказал я, - мне  пришлось  оставить  одежду  в  доме
господина Сийнико. Иначе бы на меня стали обращать внимание.
     - Правильно, - сказала Людмила с облегчением. Наличие одежды,  пускай
даже не рядом, примиряло ее со мной...
     В большой светлой комнате слева  от  коридора  мы  застали  Автандила
Церетели и еще одного доктора.
     На стенах проектной лаборатории висели двух- и трехмерные изображения
младенцев - желательный  конечный  результат  эксперимента.  Путь  к  нему
разрабатывали компьютеры, что стояли в помещении, а затем генные  инженеры
(они располагались в соседних комнатах по ту сторону  коридора)  создавали
тела по заказу.
     Картинки будущих изысканных любимцев впечатляли, но в то же  время  в
них была нежизненность, и они куда меньше ужасали и впечатляли, чем  менее
изуродованные, но живые малыши.
     Автандил с удовольствием об®яснял  мне  особенности  зародышей  и  их
предназначение. Оказывается, здесь создавали  не  только  любимцев,  но  и
тайно - людей будущего, нужных в той или иной области хозяйства.  Так,  на
картинках я увидел крылатых  младенцев,  покрытых  белым  пухом.  Их,  как
об®яснил Автандил, можно использовать двояко: и как любимцев  -  некоторым
спонсорам   любопытно   было   обзавестись   крылатым   малышом,   и   как
разведчиков-спасателей, могущих проникнуть, и быстро,  туда,  куда  трудно
забраться человеку, не говоря уже о спонсоре.
     Затем Автандил с гордостью  провел  меня  в  комнату  по  ту  сторону
коридора, где в ваннах с  питательным  раствором,  уже  готовые  родиться,
формировались люди-черви. Вряд ли они годились в любимцы,  но  для  горных
работ они были бы незаменимы.
     Через час оживленных рассказов моих новых знакомых я  понял,  что  во
мне поднимается тошнота. То, что казалось  биологам  ужасно  интересным  и
достойным похвалы, во мне вызывало все растущее отвращение.
     За месяцы, прошедшие со дня бегства от господ Яйблочко, я  все  более
убеждался в том, что я - раб в своем собственном доме. И все вокруг  рабы,
которых можно продать, купить и убить  и,  как  я  сегодня  узнал,  лишить
детства и человеческого облика потому,  что  это  нужно  зеленым  жабам  с
блестящими  медвежьими  глазками.  И  я  не  знаю,  почему   царит   такая
несправедливость, и никто не смог мне пока ответить на этот вопрос, потому
что людей, лишенных знаний, лишили и памяти о своем прошлом.
     Но слушая восторженную речь Автандила о том,  что  они  приступили  к
созданию аммиакодышащего человека,  я  понял,  что  постараюсь  как  можно
больше узнать правды от Сийнико. Правда, для этого надо, чтобы он  захотел
что-то рассказать. Но я подозревал,  что  он  мне  расскажет  больше,  чем
любому другому человеку, потому что я отличаюсь от прочих  людей.  Я  убил
спонсора! И я знал язык спонсоров...
     Я сказал, что мне нужно погулять,  и  покинул  лабораторию.  Меня  не
задерживали. Я вышел на газон и стал медленно прогуливаться  по  дорожкам,
поглядывая на многочисленных детей,  которые  в  большинстве  были  самыми
обыкновенными здоровыми малышами, правда, как мне уже сказала  Людмила,  в
последние годы в них стали имплантировать парализующее устройство  -  если
такой любимец вдруг взбесился и  набросится  на  хозяина,  тот  может  его
немедленно обезвредить.
     К счастью, когда я покидал питомник, эта идея еще не пришла  в  умную
рабскую голову какого-нибудь Автандила или Людмилы.
     Арсений увидел меня издали и, бросив возиться в песочнице, побежал ко
мне.
     - Дядя! - кричал он. - Дядя! Что я вам скажу!
     Когда он подбежал ко мне, я сказал:
     - Меня зовут Ланселотом, рыцарем Ланселотом.
     - Лотом, - сказал мальчик. Ему, видно, трудно  было  запомнить  такое
длинное имя.
     - Ну и что ты хотел мне рассказать?
     - Я слышал, дядя Лот, как поварихи на кухне говорили, что ты ревизор.
Что ты можешь кого хочешь ликвидировать или отправить  на  живодерню.  Это
так?
     Я решил не развеивать слухов, выгодных в первую очередь мне самому.
     - Ну, поварихи, конечно, преувеличивают...
     Арсений неожиданно зарыдал.
     - Что с тобой? - Я присел перед  ним  на  корточки.  Он  закрыл  лицо
перепончатыми ручками, как двумя маленькими веерами.
     - Ты меня отправишь на живодерню? - спросил он сквозь рыдая.