г, как сторожевые собаки, обратно в питомник.
     Мы продолжили путь к болоту.
     Я еле брел от усталости и тоски. Тоска овладела мной  настолько,  что
колени были слабыми, и меня шатало.
     Я вновь переживал в  памяти  события  сегодняшнего  дня,  ища  в  них
ошибку. Где мы поступили неправильно? Почему мы не смогли ни в чем убедить
инспекторов? И что будет теперь?  Ведь  спонсоры  отомстят  нам  и  другим
людям.
     Ползун двигался с той же скоростью,  что  и  я,  подтягивая  хвост  и
высоко горбя спину. Он заговорил, и я вздрогнул, потому что голос  донесся
снизу, от самой земли.
     - Тебе кажется, мой друг, - говорил он, - что все плохо. Что  мы  зря
лезли на эту башню и зря погиб Густав.
     - Ты подслушал мои мысли.
     -  Это  нетрудно  было  сделать,  от  тебя  на  сто   метров   печаль
распространяется, - сказала Ирка, которая без устали шла впереди.
     - Ничего страшного, - продолжал ползун. - Инспектора все выслушали  и
сделали свои выводы.
     - Выводы - улететь к себе и оставить нас на произвол судьбы!
     - А что они могли еще сделать? - спросила, не оборачиваясь, Ирка.
     - Они... они должны были остаться и вместе с нами искать  любимцев  в
питомнике, - настаивал Сенечка.
     - Пока они бы их искали, всех любимцев удушили  бы  газом,  -  сказал
ползун. - Я попросил инспекторов не принимать мер.
     - Ты?
     - И я попросил их  улететь,  не  сделав  никаких  выводов  и  оставив
спонсоров в растерянности. Освобождение Земли - дело  многих  лет.  Делать
это должны сами люди. Кому нужны послушные рабы спонсоров?
     - Мы - рабы?
     - Да, - сказал ползун. - Люди  -  рабы  и  в  большинстве  случаев  -
добровольные рабы.
     Я хотел огрызнуться, выругаться, но раньше заговорила Ирка:
     - Я довольна тем,  как  все  произошло.  Я  боялась,  что  инспектора
слишком близко к сердцу примут обман.
     - И тогда что? - спросил я.
     - Тогда? Сначала бы произошла катастрофа с  кораблем  инспекторов.  И
они бы не вернулись.
     - Кто посмеет?
     - Очень высока ставка... Теперь же Федерация предупреждена.  Спонсоры
потеряли доверие. Они сейчас будут куда осторожнее.
     - Ты думаешь, Маркиза улетит к ним? - спросил я.
     - Разумеется, - сказала Ирка. - Спонсоры не будут рисковать.
     - Ты ей завидуешь?
     Ирка широко открыла рот, чтобы я видел дыру - выбитые зубы.
     - Не хороша? - спросила она зло.
     - Когда как, - ответил я.
     Когда она сердилась, шрам разрезающий бровь и щеку, краснел.
     Ирка отвернулась и поспешила вперед. Сенечка  бежал  рядом  с  ней  и
рассказывал что-то веселое. Потом Ирка засмеялась и взяла его за руку.
     Через два часа мы достигли землянки отца Николая. Он обрадовался  нам
и накормил грибным супом.
     Мы намеревались все вместе с утра идти дальше. Ирка знала, куда.
     До рассвета я проснулся. Меня трясло от холода. Я пытался  закутаться
в одеяло, но озноб не проходил. А к утру поднялся жар. У меня была сильная
лихорадка.
     Я пропустил три или четыре дня моей жизни. Я помню лишь то, как возле
меня ходили и сидели люди, которых я знал, но не мог  вспомнить  их  имен.
Мне хотелось пить. Мне казалось, что пришли милиционеры, чтобы нас  увести
в питомник и сделать нам  жабры.  Кто-то  стрелял  из  пулемета,  а  потом
выяснилось, что началась гроза.
     Когда я очнулся,  то  увидел  Леонору.  Она  сидела  рядом  со  мной,
согнувшись в три погибели. Я решил было, что Леонора тоже мне  приснилась,
но когда на следующий день жар спал, отец Николай сказал мне, что  девушка
сбежала из питомника и ухаживала за  мной.  Ирка  ушла  и  взяла  с  собой
Сенечку. Она не могла больше ждать меня.  Она  оставила  ползуна,  который
знал дорогу в подземелья, оставшиеся от давнишней забытой армии. Там  Ирка
и будет нас ждать.
     Я пролежал еще неделю. Я уже начал вставать,  выходить  по  нужде,  я
разговаривал с ползуном, он знал многое о  том,  как  устроена  Вселенная,
какие в ней живут расы и как они общаются между собой.
     Вскоре я окреп настолько, что сидел на  солнышке  перед  землянкой  с
кружкой травяного чая в руке. Я сидел раздевшись,  чтобы  солнце  касалось
своими лучами моего тела. Ползун выкапывал земляных червей и  жевал  их  -
смотреть на это было неприятно.
     Я подумал, что мы с ним уже давно вместе, но не подружились так,  как
я подружился с Иркой. Может, потому,  что  ползун  не  был  человеком,  он
происходил с другой планеты и ему среди нас, наверное, тоже было одиноко.
     - А я не верю, что ты с кондитерской фабрики, - сказал я  ползуну.  -
Если бы тебя Ирка утащила оттуда младенцем, ты бы ничего не знал.
     - А я ничего не знаю, - сказал ползун.
     - Не ври, я за тобой давно наблюдаю, - сказал я. - Ты знаешь какой-то
совсем чужой язык - ты с инспекторами разговаривал,  а  спонсоры  тебя  не
понимали.
     - Это мой язык, - сказал ползун.
     Показывая, что разговор со мной ему надоел, он  отполз  в  сторону  и
принялся рыхлить землю в поисках червей.
     - Некому было тебя научить.
     - Ирка помогла.
     - И давно ты скрываешься?
     - Недавно, - сказал ползун.
     - Все равно я тебе не верю.
     - Если я не с кондитерской фабрики,  то  откуда?  -  спросил  ползун,
оборачиваясь ко мне. Изо рта у него  высовывался  длинный  жирный  розовый
червь, он заталкивал его в пасть острыми когтями.
     Я отвернулся.
     Потом, когда я допил чай, а он наелся, ползун выровнял участок  земли
у землянки и стал  рисовать  мне  когтем  карту,  как  мы  пойдем  в  штаб
Военно-Воздушных сил, где нас ждет Ирка.
     Он  нарисовал  лес,  реку,  поселки  и  городки,  через  которые  нам
следовало  проходить  или  которые  следовало  избегать.  Он  рисовал  так
уверенно, что я еще более убедился, что он не тот, за кого себя выдает, но
я не представлял, кто же он на самом деле.
     Когда я с упреком  в  голосе  заявил,  что  гусеница  С  кондитерской
фабрики не может знать земной географии, ползун не стал  спорить,  а  лишь
сказал:
     - Тим, не отвлекайся, я хочу, чтобы ты запомнил дорогу.
     - Зачем, если ты есть?
     - Если меня убьют или я заболею, ты попадешь в безвыходное положение,
- сказал наставительно ползун. - Так что слушай, что  тебе  говорят  умные
люди.
     - Ты - умный человек?
     - Прости, я пошутил, - сказал ползун.
     Он рисовал, а я понял, что мы в нашем путешествии  пройдем  знакомыми
местами, что  мы  окажемся  на  той  свалке,  где  я  впервые  встретил  в
подземелье Маркизу и Ирку, а значит... значит,  мы  окажемся  недалеко  от
моего родного городка.
     И как только  я  понял  это,  я  страстно  захотел  заглянуть  в  дом
Яйблочков, пройти  по  той  улице,  где  я  мечтал  о  новом  ошейнике,  а
главное... в этом я не сразу признался самому себе, я захотел увидеть юную
любимицу из соседнего дома.
     Прошло больше года с тех пор, как я убежал от Яйблочков.  А  кажется,
что прошла долгая жизнь.
     В последние месяцы я и не вспоминал о доме, но когда вспомнил, у меня
сжалось сердце.
     Я рассеянно слушал ползуна, делая вид, что внимательно запоминаю  все
тропинки, и ползун почувствовал, что я витаю в  облаках.  Со  свойственным
ему занудством он заставил меня пройти по карте от землянки  отца  Николая
до штаба ВВС, и я вынужден был трижды начинать путешествие,  пока  все  не
запомнил. Тогда ползун  улегся  на  спину  на  прогретом  солнцем  склоне.
Коготки его коротких лап торчали по обе  стороны  панцирного  туловища.  Я
посчитал: три пары рук и три пары ног. Некрасиво. Брюхо желтое, полосатое,
глаза прикрылись белой пленкой, как у спящей курицы. И  с  этим  существом
мне идти несколько дней по враждебной стране? И надеяться на  то,  что  он
выручит, если мне будет плохо?
     - Ты о чем думаешь? - спросил я ползуна.
     - Я сплю, - сказал он, - не мешай.
     Я сказал ползуну, что прогуляюсь. Ползун  ответил:  "Осторожнее".  Он
всей свой шкурой чувствовал опасность. "Обойдется", - сказал я, хотя  тоже
чувствовал опасность. Но не хотел признаваться. Тем более себе.
     Наш тайник находился под громадной кучей  валежника,  там  скрывалась
покрытая дерном землянка. Я разделся догола.
     - Ты не возьмешь оружия? - спросил ползун.
     - Если в городке увидят одетого  человека,  они  будут  стрелять  без
предупреждения. Ты же знаешь, как они нас боятся.
     - Опасно без оружия, - сказал ползун.
     - Жди меня в двадцать три часа, - сказал я. - Если что,  искать  меня
не ходи.
     - Не учи меня, - холодно ответил ползун и свернулся на земляном полу.
     Я не люблю ходить нагишом, подобно домашнему любимцу...  Перебежками,
порой падая в высокую  сорную  траву,  -  порой  пробегая  между  заросших
бурьяном куч мусора, я добрался до окраины  городка,  чуть  приукрашенного
сумерками и редкими фонарями.  Дальше  за  кустарником  поднимались  серые
бетонные и титановые шапки укрепленной базы.
     Выйдя на улицу городка, я пошел по тротуару, прижимаясь к  заборам  и
стенам домов, пригибаясь и стараясь  быть  незаметным  -  как  и  положено
обитателю помоек, еще не угодившему на  живодерню,  но  готовому  к  такой
судьбе. Я даже прихрамывал и тянул ногу.
     Я шел осторожно, но уверенно.  В  тот  сумеречный  час  у  меня  было
немного шансов встретить спонсора - они не любят сумерек и  скрываются  от
них за стальными жалюзи в  своих  бетонных  домах.  Но  всегда  оставалась
опасность попасть на глаза милиционеру или мобильному патрулю.
     Центр я миновал быстро и без приключений. Универмаг был  уже  закрыт,
хотя окна его светились - там  считали  выручку.  В  комнате  отдыха,  где
спонсорши оставляют своих домашних любимцев пока занимаются покупками  или
сидят в кафе, было темно. Я думал, что во мне что-то шевельнется -  грусть
ли, просто память, но я остался совершенно равнодушен. Впрочем,  никто  не
любит вспоминать о своем животном прошлом - я проверял это на многих  моих
товарищах. Мы забываем. Этого не было. Этого не могло быть...
     А вот и мой дом!
     Господи, до чего он уродлив! Бетонный куб  с  узкими  окнами,  вокруг
запущенный газон и бассейн без воды со слоем ила на дне. В окнах  свет.  Я
не стал приближаться к двери -  там  поле  охраны.  Стоит  мне  подойти  -
поднимется звон на весь город.
     Перепрыгнув через невысокую живую изгородь, я прошел газоном  к  окну
гостиной и заглянул в него.
     Гостиная - насколько условно это название! - была,  как  и  положено,
пустой и серой комнатой.  С  одной  стороны  на  стене  -  экран.  На  нем
показывают официальные новости и официальную развлекательную программу.  С
другой стороны широкая металлическая скамья, на которой бок  о  бок  сидят
спонсоры - господин и госпожа Яйблочки. Одинаковые,  чешуйчатые,  зеленые,
массивные, вдвое превышающие человека ростом и вдесятеро силой.  Их  морды
лишены мышц и потому не способны к мимике. Так что они  кажутся  статуями,
статуями близнецов в кататоническом состоянии.
     И это были когда-то мои господа, перед которыми я трепетал? Это  были
образцы мудрости? Я хотел бы улыбнуться, но не мог - ведь жалок был я, ибо
мои глаза были закрыты.
     Вдруг госпожа Яйблочко зашевелилась - что-то  на  полу  привлекло  ее
внимание. Зеленая туша совершила медленное  движение,  лапа  опустилась  к
полу. Я поднялся на цыпочки и увидел, что у ее ног  стоит  колыбель,  и  в
ней, задрав ножки,  блаженствует  малыш.  Когтистая  лапа  Яйблочки  нежно
дотронулась до головы мальчика и погладила ее, губы  малыша  шевельнулись,
госпожа протянула ему бутылочку.
     Это был я? Я - много лет назад?
     Сверху донеслось легкое стрекотание. После инцидента на башне милиция
демонстрировала бдительность. Можно быть уверенным, что они  не  прекратят
полетов до ночи. Правда, им трудно  нас  отыскать  -  особенно,  когда  мы
выступаем в обличьи домашних любимцев - ни одного металлического предмета!
Так что локаторы не вычленяют нас из природы.
     Но все же я не хотел рисковать - я прыгнул к кустам и залег там.
     Патруль улетел. Я сидел на траве, обхватив руками колени, смотрел  на
узкие бойницы моего дома... Парадокс, но эти жабы и есть моя бывшая  семья
- они растили меня, кормили, купали и лечили, если я  болел...  И  госпожа
Яйблочко могла испытывать ко мне  материнские  чувства?  Как  мало  мы  их
знаем! Зачем они взяли  нового  малыша?  Их  дом  им  кажется  пустым  без
человеческого присутствия?
     Надо возвращаться. А то ползун будет беспокоиться.
     Я обернулся ко второму дому -  за  живой  изгородью.  Я  мог  сколько
угодно уговаривать себя, что пришел поглядеть на стены родного дома, тогда
как на самом деле меня тянуло к дому соседнему. Первый раз  в  моей  жизни
эмоциональный взрыв, вырвавший меня из мира домашних любимцев, исходил  из
этого бетонного куба, стоявшего за густыми  зарослями  бурьяна.  Там  тоже
светились бойницы, за ними тоже ползла упорядоченная жизнь.
     ...Приоткрылась дверь, желтый  прямоугольник  света  кинул  на  землю
черную тень стройной фигуры Инны. Это было  столь  неожиданно,  что  я  не
успел взять себя в руки и отпрянул. Она услышала шум и, замерев на пороге,
тихо спросила:
     - Здесь кто-нибудь есть?
     Я был недвижим, я даже не дышал. Я боялся, что она в  страхе  закроет
дверь и спрячется в доме.
     Она постояла с минуту,  прислушиваясь,  и,  видно,  решила,  что  шум
произвела птица... Она покинула освещенный прямоугольник двери  и  ступила
на траву. Теперь я мог ее разглядеть.
     В полутьме ее тело казалось голубоватым, а волосы приобрели сиреневый
оттенок. Когда она поглядела в мою сторону, то  ее  глаза  показались  мне
черными окнами в звездное  небо.  Ее  фигура  несколько  потеряла  девичью
гибкость и угловатость, грудь стала тяжелее, шире бедра, но  эти  перемены
были лишь движением к женскому совершенству.
     Она быстро, словно опасаясь, что ее хватятся дома, перебежала  газон,
перепрыгнула через  изгородь  и  уже  осторожнее,  озираясь  как  воровка,
подбежала к дому Яйблочков. Возле окна  в  гостиную  она  остановилась  и,
вцепившись длинными пальцами в край стены, приподнялась на цыпочки,  чтобы
лучше видеть, что происходит в гостиной.
     И тут я все понял. Все было просто, хоть и необычно и недозволено.
     Младенец, занявший мое место в семье Яйблочков - это сын ее  и  Вика.
По правилам новорожденного отнимают у матери, как только она перестает его
кормить. Если с точки зрения породы он  удовлетворяет  селекционеров,  его
отправляют в распределитель. А дальше -  как  распорядится  судьба.  Может
быть, повезет, и его возьмут в домашние любимцы. А  тут...  вернее  всего,
когда он родился, опечаленная моим исчезновением, привыкшая к  человеку  в
доме, госпожа Яйблочко решила взять ребеночка себе. Где-то кому-то сделали
подарок, кого-то уговорили, и произошло страшное нарушение правил - мать и
сын оказались в одном городке, и, главное, мать знала, где живет ее сын.
     Вряд ли ее подпускали к сыну, наверное, это было одним из  условий...
Впрочем, это можно проверить.
     - Инна, - тихо произнес я.
     Она отпрыгнула от окна, словно ужаленная змеей.  Прижалась  спиной  к
глухой бетонной стене и смотрела с ужасом, как я приближаюсь к ней.
     Я вытянул перед собой руку, раскрытой ладонью кверху.
     - Не бойся, - сказал я. - Это я, Тим, ты меня помнишь? Я тут жил.
     - Тииим, - напевно произнесла она. - Ты же мертвый.
     - Я много раз мертвый, но все равно живой, - сказал я, улыбаясь.
     - Это не ты! Не подходи!
     - Я тут жил, мы с тобой раз сидели в этих кустах и  разговаривали,  а
ты сказала, что знала свою мать, а я тебе не поверил, а потом меня  должны
были вести к ветеринару, а к тебе привели Вика...
     - Тииим!
     - Отойдем к кустам. У меня мало времени. Меня могут выследить.
     Она послушно пошла за мной к темной массе кустов, но остановилась, не
заходя под их сень. Боялась. Не совсем верила, что я - это я.
     - А где же ты? -  спросила  она.  -  Кто  теперь  твои  спонсоры?  Ты
бродяга?
     В голосе звучало привычное для домашних любимцев презрение.
     - Я хочу, чтобы никаких спонсоров больше не было.
     - Как так не было?
     - Чтобы они улетели. Или погибли.
     - А мы? - Она даже отступила на шаг от меня.
     - А мы будем жить.
     - А кто нас будет кормить? Кто будет гулять с нами?
     Я уже привык к таким искренним филиппикам. А чего вы хотите от людей,
которые не знают ничего, кроме пищи, прогулки и хозяйской палки или ласки?
     - От тебя плохо пахнет, - сказала она, - как будто ты не мылся.
     - Я уже неделю не мылся, - признался я. Мне было приятно дразнить  ее
- такую миленькую, сладенькую, душистую домашнюю любимицу. -  А  как  твой
жабеныш поживает?
     - Кто?
     - Твой хозяин, жабеныш, которого мадам Яйблочко изметелила.
     - Тим, не стоит так говорить о спонсорах.
     В ее голосе прозвучала бабушкина интонация.
     - Ладно, - сказал я, -  я  тобой  еще  займусь.  Обязательно  вернусь
поговорить с тобой серьезно. Жалко оставлять тебя в животном состоянии.
     - Я живу в счастливом состоянии! - поспешила она с ответом.
     Она была напряжена и мечтала  об  одном  -  чтобы  я  поскорее  ушел,
растворился, чтобы меня можно было вычеркнуть из памяти.
     - Это твой ребенок? - Я показал на окно дома Яйблочков.
     - Молчи! - она закрыла мне рот ладонью. От резкого движения ее пышные
бронзовые волосы рассыпались по плечам. Она  была  сказочно  хороша!  Ради
таких женщин совершаются великие безумства и рушатся царства... Только она
не подозревала о своем могуществе.
     - А кто  отец?  -  спросил  я.  Сквозь  ее  пальцы  вопрос  прозвучал
невнятно. Мои губы натолкнулись на нежную ткань пальцев и  поцеловали  их.
Она сразу убрала руку.
     - Нельзя так говорить! Если кто-нибудь услышит, меня тут  же  увезут!
Молчи, молчи, молчи!
     - Наверное, Вик, - сказал я.
     - Он целую неделю болел, когда ты так жестоко побил его.
     - Потом он выздоровел. И его снова привели к тебе.
     - Потом он выздоровел. И его привели...
     - А где он сейчас?
     - Я не знаю. Его спонсоры переехали на  другую  базу.  Ты  никому  не
скажешь, Тим? Я каждый вечер хожу смотреть мальчика. Ты его видел?
     Я любовался ею, но она не чувствовала моего взгляда.
     - А госпожа Яйблочко  очень  добрая,  она  его  не  бьет.  Я  сначала
плакала, но мне сказали, что тогда меня увезут.
     - Когда мы их вышибем к чертовой матери, - сказал я, -  первым  делом
мы вернем тебе твоего малыша.
     - Не надо! Не думай так, это опасно!
     - Неужели и я таким был?
     - Каким?
     Я погладил ее по плечу, отвел в сторону тяжелые пряди волос.
     - Не смей меня трогать!
     - Я сейчас уйду, не бойся.
     - Я буду кричать! Не смей меня хватать! Ты  грязный.  От  тебя  плохо
пахнет!
     Голос ее опасно повысился - она не контролировала свой  страх  передо
мной, страх завитой болонки перед дворовым псом.
     - Уйди, уйди, уйди!
     Я с горечью начал отходить от  нее,  понимая,  что  она  уже  подняла
тревогу. У спонсоров удивительный слух - нам бы такой!
     Первым появился  подросший  жабеныш.  В  гневе  или  страхе  спонсоры
движутся со скоростью пантеры.
     Он пронесся над газоном как черное  ядро,  выпущенное  из  гигантской
пушки.
     Я его хоть и не видел, но все же успел отшатнуться.
     Не успев затормозить, жабеныш врезался в стену, и  хоть  та  была  из
монолитного бетона, мне показалось, что дом пошатнулся.
     Пока жабеныш разворачивался, я кинулся в кусты и замер там.
     Отворилась дверь. Мой  приемный  отец,  господин  Яйблочко,  который,
впрочем, никогда меня не любил, потому что не любил ничего,  не  покрытого
зеленой чешуей, обозначился на пороге. По тусклому блеску  в  его  лапе  я
догадался, что папаша вышел на прогулку хорошо  вооруженный.  Ну  и  идиот
сентиментальный,  сказал  я  себе.  Встретился,   называется,   со   своей
легкомысленной юностью.
     Сп