ть неразборчиво.
     Я подполз к двери, волоча за собой подстилку. Идиотский запрет  людям
одеваться, который свел в могилу уже много тысяч человек, особенно ужасен,
когда тебя побьют. Тебя знобит, а накрыться нечем.
     Кое-как натянув подстилку на синяки и царапины, я улегся у двери в их
комнату.
     - Но мы взяли его малышом! Помнишь, какой он был забавный!
     - Он уже не забавный. Надо думать, что делать с ним дальше.
     - Он безобидный.
     - Ты  не  думаешь  о  животном!  У  него  тоже  свои  потребности,  -
рассудительно и размеренно говорил спонсор. Но почему надо  называть  меня
животным, если давно уже доказано, что люди разумны?
     - Какие потребности у Тимоши?
     - Потребности взрослого кобеля!
     - Ну уж!
     Затем последовала  пауза.  Видно,  спонсор  доканчивал  ужин,  а  его
супруга размышляла. Она размышляет со скоростью улитки.
     - Ты прав, - услышал я ее голос. - Я сегодня уже об этом думала.
     - А что случилось?
     - При виде одной... особи женского  пола  он  чуть  было  поводок  не
оборвал.
     - Я же говорил! Отвезем его в клинику. Пять минут - и больше не будет
проблем.
     - Нет! - почти закричала госпожа спонсорша. - Только не это!
     - Почему? Миллионы людей  проходят  через  эту  операцию.  Она  сразу
снижает уровень агрессивности, улучшает характер животного. Если  операцию
вовремя не сделать, это может кончиться трагедией. Ты же  знаешь,  сколько
молодых самцов убегало  из  домов,  попадало  под  машины,  в  облавы,  на
живодерню!
     - Только не это! Я не переживу. Я не знаю, как  мне  жить  без  моего
Тимошеньки!
     - Не раскисай. Он тебе будет только благодарен.
     За дверью наступила зловещая страшная тишина. Я физически ощущал, как
тяжело  думает  моя  спонсорша.  Она  всерьез  обдумывает   проблему:   не
уничтожить ли во мне мужчину? Она - существо, с которым  мы  вместе  живем
уже около двадцати лет, она, которая вставала ко мне ночью, когда  у  меня
была скарлатина, которой я приношу ночные туфли и подогретый бульон,  если
у нее бессонница... Неужели госпожа Яйблочко  согласна  на  то,  чтобы  я,
самое близкое к ней существо, подвергся страшной операции. О, нет!
     - Ну, ладно, - услышал я голос госпожи, - ложимся спать.  Завтра  еще
раз обсудим.
     Дверь открылась, госпожа велела мне идти наверх в  спальню,  ложиться
на коврик у их постели. Я с  трудом  подчинился.  Все  тело  ломило.  Ужас
сковывал мои члены.
     Господа заснули быстро, но я, разумеется, не спал. Они занесли  топор
над самым важным даром природы, над моим естеством! Я знаю этих несчастных
рабов,  этих  домашних  любимцев,  лишенных  мужского   достоинства.   Это
ничтожные счастливые тени людей, которые доживают свой  растительный  век,
не оставив следа на Земле.
     Я бесшумно поднялся и подошел к окну.
     Отсюда, со второго этажа, был виден газон, разделяющий наш дом и дом,
где живет Инна. И тут я увидел в ночной полутьме, как она легкая, душистая
вышла на этот газон, легла на спину и потянулась.  Вот  вся  она  -  нега,
ожидание любви, томление, счастье!
     Хлопнула дверь, высунулся ее жабенок. Позвал спать.
     Моя возлюбленная лениво поднялась и вернулась в дом.
     А я был готов умереть...
     На следующее утро никто не вспоминал о вчерашних бурных  событиях.  И
я, проснувшись в ужасе от кошмара, который мне приснился, тут же пришел  в
себя, услышав ласковый голос спонсорши:
     - Тимоша, скорей мыться и за завтрак! Я тебе кашку сварила!
     Она погладила меня по голове и сказала, что поведет на завивку,  а  я
ждал только момента, чтобы меня  выпустили  погулять  в  садик,  и  я  там
увижу...
     Как назло, она долго не отпускала меня. Сначала ей  пришло  в  голову
сделать мне педикюр, потом ей показалось, что у меня жар, и она  заставила
меня поставить градусник. А я старался не глядеть в окно, чтобы не вызвать
в ней подозрений.
     - А на господина  Яйблочко  ты  не  сердись,  -  говорила  спонсорша,
перебирая мои кудри, - он бывает груб, но  он  всегда  справедлив.  Ты  же
знаешь, у него в части  много  организационных  проблем,  и  он  не  может
позволить себе расслабиться. С вами, людьми, все время жди подвоха. Вы как
испорченные дети.
     - Почему испорченные?
     - Потому что норовите  сделать  гадость  исподтишка,  потому  что  не
помните добра, потому что лживы... потому что... миллион причин! А ты чего
на меня уставился? Наелся - иди погуляй. Но за забор - ни шагу.
     Я послушно поклонился Яйблочке и подождал, пока ее зеленая чешуйчатая
туша уплывет из кухни. И тут же кинулся в сад.  Сердце  подсказывало  мне,
что Инна ждет меня там или выглядывает из своего окошка, чтобы выйти,  как
только я появлюсь.
     Я прошел через газон, присел у бассейна, пощупал ступней  воду.  Вода
была холодной. Я прошел к кустам, что  разрослись  у  изгороди  и  надежно
скрыли бы тех, кто пожелал уединиться от любопытных глаз.
     Там было пусто. И пустота эта была насыщена звоном насекомых, щебетом
птах и подобными мирными, совсем не городскими звуками.  Старшие  говорят,
что раньше на Земле было не так тихо  и  красиво,  но  спонсоры  запретили
вонючие двигатели и разрушили вредные заводы. Сами  они  не  нуждаются  во
многих вещах, производимых людьми, и люди тоже  быстро  отвыкли  от  таких
предметов, как ботинки или печки, даже от одежды, отчего теперь,  как  мне
рассказывали, люди живут только в теплых местах нашей планеты.
     - Тим, - сказала Инна, заглядывая в кусты. - Я так и знала, что найду
тебя здесь.
     - А я специально сюда пришел, - сказал я. Я был счастлив. Но  не  мог
об®яснить мое чувство. Оно не  было  тем  чувством,  в  котором  меня  так
подозревали хозяева. Мне хотелось смотреть на Инну и если  дотронуться  до
нее - то только кончиками пальцев.
     - Тебя били? - спросила Инна.
     - Вчера, - сказал я. - Из-за тебя.
     - Из-за меня? - Глаза у нее были синие, ласковые.
     - Они решили, что я слишком... слишком  несдержанно  себя  веду.  Что
пришло время меня... - и тут язык у меня  не  повернулся  сказать,  в  чем
дело, хотя в этом не было тайны или чего-нибудь необычного -  больше  трех
четвертей мужчин после двадцати лет подвергались  ампутации  этих  органов
для их собственного блага и в интересах демографии.
     - Не может быть! - догадалась Инна. - Только не это!
     - Почему? - вырвалось у меня. Мне хотелось услышать приятный для меня
ответ.
     Инна отвернулась. Вопрос ей не понравился. Видно, показался циничным.
     - Прости, - сказал  я.  Я  почувствовал  себя  виноватым  перед  этой
девушкой. Я любовался ее профилем - у Инны был короткий нос, который  чуть
подтягивал к себе верхнюю  губу  и  приоткрывал  белые  зубки.  -  Прости,
зайчонок.
     - Ты дурак, - сказала Инна. - У тебя, наверное,  никогда  девушки  не
было.
     - Откуда? - согласился я. - Меня ведь щенком взяли, из питомника. Так
и живу домашним любимцем. Я другой жизни и не знаю.
     - А я помню мою маму! - сказала Инна.
     - Не может быть!
     Это было так  удивительно.  Никто  не  должен  знать  родителей.  Это
преступление. Это аморально. Любимец принадлежит  тому  спонсору,  который
первым сделал на него заявление.
     - Она сама созналась, - прошептала Инна. - Рассказать?
     - Конечно, расскажи.
     Инна подсела ко мне поближе, так что наши плечи касались.  Я  положил
ладонь ей на коленку, и она не сердилась. Почему, подумал я, она упрекнула
меня тем, что у меня не было девушки? Значит, у нее кто-то уже был?
     Эта мысль несла в себе горечь, какой мне никогда еще  не  приходилось
испытывать.
     - У нас в доме была еще одна любимица, старше меня, - сказала Инна. -
Она меня многому научила. И она мне рассказывала о людях, которые живут на
воле.
     - Ты об этом не знала?
     - Я только знала, что плохо жить не в доме.
     В этот момент совсем близко затрещали сучья, затопали тяжелые шаги. Я
даже не успел отскочить - отвратительный  жабеныш,  сынок  спонсора  Инны,
навалился на меня и стал заламывать мне руки.
     - Вот чем ты занимаешься! - рычал он.
     Я успел увидеть, как он наподдал ножищей в бок Инне, и она отлетела в
сторону. Но я был бессилен помочь ей - жабеныш уже тащил меня  из  кустов,
выворачивая руку, и я вопил от боли.
     На мой вопль выскочила госпожа Яйблочко.
     Она возмущенно заверещала:
     - Как ты смеешь! Это не твой  любимец!  Сейчас  же  перестань  мучить
Тимошку!
     А жабеныш, не отпуская меня, верещал в ответ:
     - А вы посмотрите, вы посмотрите, чем он в кустах  занимался!  Она  у
нас еще девочка, она еще невинная, насильник проклятый! Ты от  меня  живым
не уйдешь.
     Он наступил мне на живот, и я понял, что еще мгновение, и я погибну -
видно, это  почувствовала  и  моя  Яйблочко.  И  несмотря  на  пресловутую
сдержанность и рассудочность спонсоров, мысль о возможной  потере  любимца
настолько  ее  разгневала,  что  она  кинулась  на  жабеныша  и  принялась
безжалостно молотить его зелеными чешуйчатыми лапами.  Тот  сопротивлялся,
но был всего детенышем, да еще детенышем, посмевшим  на  чужой  территории
драться с хозяйкой дома, - так что я был спасен, и через несколько  минут,
подвывающий от боли и унижения, наш сосед удалился в свой садик и принялся
оттуда ворчать:
     - Где эта мерзавка, где эта тварь развратная? Я ей покажу... Мамаааа,
меня госпожа Яйблочко избила...
     - Вот видишь, - сказала моя спонсорша, помогая мне подняться и  дойти
до дома, чего без ее помощи я бы  совершить  никак  не  смог.  -  Мы  были
совершенно правы: если тебе не сделать операцию, то  ты  и  дальше  будешь
попадать в неприятные истории. И не надо отворачиваться и плакать, не надо
слезок, мой  дорогой.  Это  так  быстро  и  под  наркозом.  Ты  проснешься
счастливым, а я тебе испеку пирожок. Ты давно  просил  у  меня  пирожок  с
капустой.
     Я молчал,  борясь  со  слезами.  Она  ведь  была  в  сущности  доброй
спонсоршей. У других людей хозяева бывают куда более  жестокие  и  грубые.
Иной бы даже и говорить ничего не стал - отвезли куда  надо,  сделали  что
надо - и ходи счастливый!
     Я лежал на подстилке  в  своем  углу,  и  странные,  несвязные  мысли
медленно кружились в голове.  Вдруг  я  подумал,  что  у  меня,  наверное,
никогда не будет разноцветного электронного ошейника,  как  у  Вика.  Ведь
спонсоры мной недовольны. И тут же мысль перескочила  на  мое  собственное
преступление, и я понял, что преступления  не  было.  Я  даже  хотел  было
вскочить и пойти к хозяйке и сказать ей, что я и не пытался обидеть  Инну,
то есть напасть на нее... и в конце концов это наше дело, дело людей,  как
нам обращаться друг с другом! Я не собираюсь целовать спонсоршу  Яйблочко!
Тут я неожиданно для себя хихикнул, но, к счастью, она меня  не  услышала.
Она уже уселась за вышивание флага для полка спонсора Яйблочко, потому что
старый истрепался на бесконечных маневрах и парадах.
     Я повернулся на спину, но спина болела  -  что-то  мне  этот  зеленый
жабеныш повредил. Пришлось лежать на боку... Я  понимал,  что  обречен,  и
хотя мой опыт в любви был умозрительным, и за те девятнадцать лет,  что  я
прожил на свете, мне  не  приходилось  быть  близким  с  женщиной,  другие
любимцы  показывали  мне  картинки  и  рассказывали  -  чего   только   не
наслушаешься в комнате отдыха для домашних любимцев! Раньше я не знал, что
теряю в случае операции, которой должен покориться, да и не задумывался об
этом... Но теперь я встретил Инну и все изменилось - мысль об операции для
меня ужасна... но почему? Ведь не стал мне  отвратительней  дантист  после
того, как заболел зуб? Глупо и наивно... Какое  мне  дело  до  продолжения
какого-то рода? Нас, домашних любимцев, это не  касается.  Хотя  как-то  в
комнате отдыха рассказывали, что у одних спонсоров жили вместе и спали  на
одной подстилке домашний любимец и домашняя любимица, хоть  это  и  строго
запрещено. И когда они подросли,  то  стали...  в  результате  у  любимицы
родился  маленький   ребеночек.   Его   хотели   утопить,   чтобы   скрыть
преступление, его кинули в речку, а он не утонул, его подобрали,  а  потом
один умный следователь разгадал эту тайну... впрочем, не помню,  врать  не
буду.
     Так я и заснул... потому что был избит и морально подавлен.
     Я несколько раз просыпался за тот день. Сначала от шума,  потому  что
пришли соседи -  спонсорша  и  ее  жабеныш,  который  нажаловался  на  мою
хозяйку. Был большой скандал, причем обе зеленые дамы угрожали друг дружке
своими мужьями, и это было курьезно. Потом  соседка  начала  кричать,  что
меня надо обследовать на случай, если у меня заразная болезнь, на что  моя
хозяйка сказала,  что  это  у  Инны  заразная  болезнь...  В  общем,  жабы
развлекались, а я прятался на всякий  случай  за  плитой,  потому  что  не
исключал, что меня побьют.
     Обошлось. Соседи ушли, а хозяйка пришла на кухню, встала у  плиты  и,
заглядывая  сверху  в  щель,  прочла  мне  нотацию  о  том,   что   бывают
неблагодарные твари, в которых вкладываешь силы, нервы, время,  а  они  не
отвечают взаимностью. Я догадался, кто эта тварь, и огорчился. Значит, они
все же повезут меня на операцию.
     Вечером я получил подтверждение своим страхам - хозяева,  как  всегда
убежденные в том, что ни один домашний любимец не выучит их паршивый язык,
спокойно обсуждали мою судьбу.
     - Я убеждена, что наш Тимошка и пальцем  ее  не  тронул,  -  говорила
госпожа. - Она сама его заманила в кусты с известными намерениями.  Ты  же
знаешь, как быстро развиваются их самочки.
     - Но соседский детеныш тоже хорош!
     - Я виню себя в несдержанности.
     - Он напал на тебя на нашей территории.
     - Но он еще слабый и глупый...
     Я дремал, вполуха слушая этот неспешный разговор. И вдруг проснулся.
     - Ты завтра позвонишь ветеринару? - спросила хозяйка.
     Еще ничего не было сказано, а в мое сердце вонзилась игла.
     - А почему ты сама не сможешь?
     - У него наверняка  очередь,  месяца  на  два  -  сколько  приходится
проводить операций!
     - Это точно, я все-таки сторонник гуманной точки зрения, - бурчал мой
спонсор, - лишних надо топить. Топить и топить. И тогда не будет проблем с
ветеринарами.
     - Ты хотел бы, чтобы Тимошу утопили?
     Хозяин понял, что хватил через край, и отступил:
     - Тимоша исключение, - сказал он. - Он как  бы  часть  дома,  он  мне
близок, как этот стул...
     Сравнение было сомнительное. По крайней мере для меня оно  прозвучало
угрожающе. Старые стулья бросают в огонь.
     - Ладно, - сказал спонсор, - я сам позвоню и договорюсь. А ты  напиши
официальное примирительное письмо соседям. Я его отнесу. Нам с ними  жить,
а он - второй ад®ютант гарнизона.
     Мне было грустно, что мои хозяева - не самые сильные  на  свете.  Мне
хотелось бы, чтобы они были  всесильны  и  не  боялись  каких-то  паршивых
жабенышей... Потом я стал уговаривать себя, что ветеринар так  занят,  что
не сможет сделать операцию еще целый год... а к тому времени мы что-нибудь
придумаем и, может, даже убежим вместе с Инной, или мои спонсоры  сжалятся
над моими чувствами и купят Инну у наших соседей.  Мы  с  ней  будем  жить
здесь и спать на моей подстилке, а нам купят с ней одинаковые  трехцветные
ошейники... С такими счастливыми мыслями я заснул.
     Но проснувшись, я понял, что радоваться нечему.
     Каждый  телефонный  звонок  я  воспринимал  как  звон   погребального
колокола, каждый пролетающий флаер мне казался вестником злой  судьбы.  Но
судьба молчала до шести вечера. Именно тогда позвонил хозяин. Его  зеленая
морда занимала весь экран телефона, и я, стоя за  спиной  хозяйки,  слышал
каждое слово.
     - Все в порядке, - сказал спонсор, словно разговор шел о  том,  чтобы
купить мне на зиму новую попонку, - я нажал на него, сказал,  что  Тимофей
представляет   опасность   для   окружающих   ввиду    его    чрезвычайной
агрессивности, но нам бы не хотелось его усыплять, потому что моя  жена  к
нему привязана... в общем, он согласен.
     - Когда же? - спросила госпожа Яйблочко.
     - Сегодня в двадцать один тридцать!
     - Ты с ума сошел! У меня в двадцать двадцать массаж.
     - Придется поступиться своими интересами, - сказал  спонсор,  -  ради
интересов домашнего любимца.
     - Это ужасно! Я даже не успею приготовить тебе ужин!
     - Как хочешь, - рявкнул спонсор. - Я не буду  снова  унижаться  перед
ветеринаром!
     - Хорошо, хорошо...
     Госпожа обернулась ко мне - она догадалась, что я стою за ее спиной.
     - Вот все и обошлось, - сказала она, как будто операция уже прошла. -
Мы с тобой это сделаем и уже завтра обо всем забудем.  Не  печалься,  выше
голову, мой человечек! - Хозяйка погладила меня, и я был готов укусить  ее
за чешуйчатую ладонь, но удержался. Человек я в конце концов или нет!
     - Иди в садик, погуляй пока, - сказала она. -  Я  ужин  приготовлю  и
пойдем. Тут недалеко.
     Просить, умолять - бессмысленно. Спонсорам  чужды  наши  человеческие
чувства. Они живут в рациональном мире, и даже странно, что в свое  время,
в дни Великого покорения, они не истребили всех людей. Может быть,  именно
наша эмоциональность, наши чувства, наши  слабости  вызвали  в  ком-то  из
спонсоров ответные чувства? Ведь  недаром  их  психологи  так  рекомендуют
держать человека в доме, в котором есть жабеныш, простите - детеныш.
     Наступил зябкий, вялый весенний вечер. Я вышел  в  сад.  Конечно  же,
Инны не было видно - ее спрятали за семью замками. Но, может,  она  глядит
сейчас в окно?
     Я сорвал цветок ромашки и  стал  его  нюхать,  показывая  всем  своим
видом, насколько я удручен и опечален. Если она смотрит, то  тоже  плачет.
Что же делать, думал я, если бы было место  на  Земле  или  вне  ее,  хоть
какое-нибудь место, чтоб там  мог  спрятаться  и  прожить  оскорбленный  и
униженный человек - представитель гордой расы людей. Но я не  желаю  стать
бродячим псом, который будет рыться на свалке и ждать того момента,  когда
его поймают  и  отвезут  на  живодерню!  Нет  уж  -  лучше  смерть,  лучше
операция... Я видел этих замарашек, я видел, как их везут  через  город  в
фуре с решеткой, и они скалятся на прохожих потому, что им  ничего  больше
не остается, как скалиться. Нет, человек - это звучит гордо! Пускай я буду
оскоплен, но я не склоню головы!
     Рассуждая так, я отбросил ромашку и ходил по газону, заложив руки  за
спину и порой отмахиваясь от навозных мух, которые норовили сесть  на  мое
гладкое, нежное тело.
     - Эй, Тимоша! - услышал я насмешливый голос.
     Мой друг Вик перепрыгнул через изгородь и оказался рядом со мной.
     - Как только тебя пускают одного гулять по городу! - удивился я.
     - Ты же знаешь - моя старая жаба не в состоянии за мной уследить.  Да
и не стал бы я слушаться.
     - Вик, - сказал я, - у меня горе!
     И я поведал ему о том, что скоро меня поведут к ветеринару.
     - Честно сказать, - произнес Вик, выслушав мой  короткий  рассказ,  -
если бы такое произошло со мной, я бы убежал  или  повесился.  К  счастью,
меня отобрали в производители, и мне пока ничего не грозит.
     - Но почему тебе так повезло? Почему?
     -  Я  из  очень  хорошей  породы.  Меня  еще  в  детстве  измеряли  и
исследовали. Целый месяц держали в евгеническом центре.
     - Где?
     - Там, где проверяют породы и выводят новые.
     - А мне нельзя в этот центр?
     - Поздно, мой друг, поздно, - сказал Вик. - Да и  работа  эта  не  по
тебе. Все время  ты  должен  заниматься  спортом,  соблюдать  диету,  быть
готовым работать в любое время дня и ночи.
     - А почему твоя спонсорша на это согласилась?
     - Тщеславие, тщеславие, - вздохнул Вик. - Таких, как я, очень мало, а
породистого детеныша хотят многие семьи.  Не  уличного,  не  случайного  -
именно породистого. Кстати, я и здесь не случайно. В двенадцать  мне  -  в
этот дом. На работу.
     - Что? - Меня как током ударило. - Что ты