дороге, ведущей на восток. У  меня  просто  в
голове не укладывалось, для чего он это делает;  впрочем,  признаюсь,  я
был так убит, что мне сейчас трудно было чем-либо угодить. Всего  минуту
назад я уже видел мысленно, как стучусь в двери мистера Ранкилера,  что-
бы, подобно герою баллады, заявить свои права наследника; и вот  я,  как
прежде, на чужом берегу, затравленный, бездомный и гонимый.
   - Ну? - спросил я.
   - Вот тебе и ну, - сказал Алан. - Что прикажешь делать? Не такие  они
олухи, как я думал. Нет, Дэви, Форта мы с тобой еще не одолели, чтоб ему
высохнуть и травой порасти!
   - Но для чего идти на восток? - спросил я.
   - А так, наудачу! - сказал Алан. - Раз через  реку  переправиться  не
удалось, поглядим, может, с заливом придумаем что-нибудь.
   - На реке-то есть броды, а на заливе - никаких.
   - Как же: и броды и мост вон стоит, - молвил Алан. -  Да  что  в  них
толку, если кругом стража?
   - Речку хоть можно переплыть, - сказал я.
   - Когда умеешь, отчего не переплыть, -  возразил  Алан.  -  Только  я
что-то не слыхал, чтобы мы с тобой сильно блистали этим умением; что  до
меня, то я плаваю вроде камня.
   - Куда мне вас переспорить, Алан, - сказал я, - но все равно я  вижу,
что мы метим из огня, да в полымя. Если уж речку перейти тяжело, так са-
мо собой, что море - еще тяжелей.
   - Но есть ведь на свете лодки, - сказал Алан, - если, конечно,  я  не
ошибаюсь.
   - Вот-вот, и еще есть на свете деньги, - сказал я. - Но коли у нас ни
того, ни другого, какая нам радость, что их кто-то когда-то придумал!
   - Полагаешь? - сказал Алан.
   - Вообразите, да, - сказал я.
   - Дэвид, - сказал он, - выдумки в тебе - кот наплакал, а веры и  того
меньше. Вот я, дай только пораскинуть умом, хоть что-нибудь, да  изобре-
ту: не выпрошу лодку насовсем, так на время возьму, не украду,  так  сам
построю!
   - Как бы не так! - фыркнул я. - И потом, главное: мост  перейдешь,  и
он молчок, а на заливе, если даже переплывем, будет лодка на той стороне
- значит, кто-то ее привел, значит, сейчас переполох по всей округе...
   - Слушай! - гаркнул Алан. - Если я сотворю лодку, так сотворю  и  ло-
дочника, чтобы отвел ее на место! Так что не докучай ты мне больше своим
вздором, знай себе шагай, а уж Алан как-нибудь подумает за тебя.
   Итак, всю ночь  мы  брели  по  северному  берегу  поречья  под  сенью
Охиллских вершин, мимо Аллоа, Клакманана, Кулросса, которые мы  обходили
стороной, - и часам к десяти утра, голодные как волки и смертельно уста-
лые, вышли к селению Лаймкилнс. Деревенька эта примостилась возле  самой
воды, прямо напротив города Куинсферри по ту сторону залива.  На  том  и
другом берегу над крышами курился дым, а вокруг поднимались дымки других
деревушек и селений. На полях шла жатва; два корабля стояли на якоре, по
заливу - одни к берегу, другие в море - шли лодки.  Все  здесь  радовало
глаз; я глядел и не мог наглядеться  на  обжитые,  зеленые,  возделанные
холмы и на прилежных тружеников полей и вод.
   Так-то оно так; а все же дом мистера Ранкилера, где меня, несомненно,
ожидало богатство, оставался попрежнему на южном берегу, а сам  я  -  на
северном, в убогом, не по-нашему сшитом платье,  в  кармане  три  жалких
шиллинга, за поимку назначена награда, и единым спутником у меня - чело-
век, объявленный вне закона...
   - Ах, Алан, вдуматься только! - сказал я. - Вон там  меня  ждет  все,
что душе угодно, птицы летят туда, лодки плывут - всякому, кто пожелает,
путь свободен, одному лишь мне нельзя! Прямо сердце надрывается!
   В Лаймкилнсе мы зашли в трактирчик, который от других домов отличался
только знаком над дверью, и купили у миловидной девушки-служанки хлеба и
сыра. Еду мы взяли с собой в узелке, облюбовав шагах в пятистах за селе-
нием прибрежный лесок, где рассчитывали посидеть и закусить. По дороге я
то и дело заглядывался на противоположный берег и тихонько вздыхал; Алан
же, хотя меня это в тот час не слишком занимало, погрузился  в  задумчи-
вость. Но вот он стал на полпути.
   - Приметил ты девушку, у которой, мы это покупали? - спросил он, пох-
лопав по узелку.
   - А как же, - ответил я. - Девица хоть куда.
   - Тебе понравилась? - вскричал он. - Э, друг Дэвид, вот  славная  но-
вость.
   - Ради всего святого, почему? - спросил я. - Нам-то что от того?
   - А вот что, - сказал Алан, и в глазах его заплясали знакомые мне бе-
сенята. - Я, понимаешь, питаю надежду, что теперь мы  сумеем  заполучить
лодку.
   - Если б наоборот, тогда еще пожалуй, - сказал я.
   - Это по-твоему, - сказал Алан. - Я же не хочу, чтоб девчонка в  тебя
влюбилась, Дэвид, пускай только пожалеет; а для этого вовсе не  требует-
ся, чтобы ты пред нею предстал красавцем. Дай-ка я посмотрю, -  он  при-
дирчиво оглядел меня со всех сторон. - Да, быть бы тебе еще малость поб-
леднее, а впрочем, вполне сгодишься: не то калека сирый, не то огородное
пугало - словом, в самый раз. А ну, направо кру-гом, шагом марш назад  в
трактир добывать себе лодку!
   Я, смеясь, повернул вслед за ним.
   - Дэвид Бэлфур, - сказал он, - ты у нас, на  свой  лад,  большой  ве-
сельчак, и такая работенка тебе, спору нет, - одна потеха. При всем том,
из любви к моей шкуре (а к твоей собственной и подавно),  ты  уж  сделай
одолжение, отнесись к этой затее серьезно. Я, правда, собрался  тут  ра-
зыграть одну шутку, да подоплека-то у нее  нешуточная:  по  виселице  на
брата. Так что сделай милость, заруби себе это на носу и  держись  соот-
ветственно случаю.
   - Ладно уж, - сказал я, - будь по-вашему.
   На краю селения Алан велел мне взять его под руку и повиснуть на  нем
всей тяжестью, будто я совсем изнемог; а когда он  толкнул  ногой  дверь
трактира, он уже почти внес меня в дом на руках. Служаночку (как того  и
следовало ожидать), кажется, озадачило, что мы воротились так скоро,  но
Алан без всяких объяснений подвел меня к стулу, усадил, потребовал  ста-
канчик виски, споил мне маленькими  глотками,  потом  наломал  кусочками
хлеб и сыр и стал кормить меня, как нянька, и все это с  проникновенным,
заботливым, сострадающим видом, который и судью сбил бы с толку.  Ничего
удивительного, что служанка не осталась равнодушной к столь трогательной
картине: бедный, поникший, обессиленный юноша и возле  него  -  отечески
нежный друг. Она подошла и встала рядом, опершись на соседний стол.
   - Что это с ним стряслось? - наконец спросила она.
   Алан, к великому моему изумлению, накинулся на нее чуть ли не  с  бе-
шенством.
   - Стряслось?! - рявкнул он. -  Парень  отшагал  столько  сотен  миль,
сколько у него волос в бороде не наберется, и спать ложился не на  сухие
простыни, а куда чаще в мокрый вереск. Она еще  спрашивает,  что  стряс-
лось! Стрясется, я думаю! "Что стряслось", скажет  тоже!..  -  И,  недо-
вольно бурча себе под нос, снова принялся меня кормить.
   - Молод он еще для такого, - сказала служанка.
   - Куда уж моложе, - ответил, не оборачиваясь, Алан.
   - Ему верхом бы, - продолжала она.
   - А где я возьму для него коня? - вскричал Алан, оборачиваясь к ней с
тою же показной свирепостью. - Красть, по-твоему, что ли?
   Я думал, что от такой грубости она обидится и уйдет - она и впрямь на
время умолкла. Но мой приятель мой хорошо знал, что делает; как ни прост
он был в делах житейских, а на проделки вроде этой в нем плутовства было
хоть отбавляй.
   - А вы из благородных, - сказала она наконец, - но всему видать.
   - Если и так, что с того? - сказал Алан, чуть смягчившись  (по-моему,
помимо воли) при этом бесхитростном замечании. - Ты когда-нибудь  слыха-
ла, чтобы от благородства водились деньги в кармане?
   В ответ она вздохнула, словно сама была знатная дама,  лишенная  нас-
ледства.
   - Да уж, - сказала она. - Что правда, то правда.
   Между тем, досадуя на роль, навязанную мне, я сидел, как  будто  язык
проглотил, мне и стыдно было и забавно; но в этот миг  почему-то  сдела-
лось совсем невмоготу, и я попросил Алана более не беспокоиться,  потому
что мне уже легче. Слова застревали у меня в глотке; я всю жизнь терпеть
не мог лжи, однако для Алановой  затеи  само  замешательство  мое  вышло
кстати, ибо служаночка, бесспорно, приписала мой охрипший голос усталос-
ти и недомоганию.
   - Неужто у него родни никого нет? - чуть не плача, спросила она.
   - Есть-то есть, но как к ней доберешься! - вскричал Алан. - Есть род-
ня, и притом богатая, и спал бы мягко, и ел сладко, и лекари бы  пользо-
вали самолучшие, а вот приходится ему шлепать по грязи и ночевать в  ве-
реске, как последнему забулдыге.
   - А почему так? - спросила девушка.
   - Это я, милая, открыть не вправе, - сказал Алан. - А лучше  вот  как
сделаем: я насвищу тебе в ответ песенку.
   Он перегнулся через стол чуть ли не к самому ее уху и еле слышно, за-
то с глубоким чувством просвистал ей  начало  "Принц  Чарли  всех  милее
мне".
   - Во-он что, - сказала она и оглянулась через плечо на дверь.
   - Оно самое, - подтвердил Алан.
   - А ведь какой молоденький! - вздохнула девушка.
   - Для этого... - Алан резнул себя пальцем поперек шеи, -  уже  взрос-
лый.
   - Эка жалость была бы! - воскликнула она,  зардевшись,  словно  маков
цвет.
   - И все же так оно и будет, если нам как-то не изловчиться, -  сказал
Алан.
   При этих словах девушка поворотилась и выбежала вон,  а  мы  остались
одни: Алан - очень довольный, что все идет как  по  маслу,  я  -  больно
уязвленный, что меня выдают за якобита и обращаются как с маленьким.
   - Алан, я больше не могу! - выпалил я.
   - Можешь - не можешь, а придется, Дэви, - возразил он. - Если ты сей-
час смешаешь карты, так сам еще, может быть, уцелеешь, но Алану Бреку не
сносить головы.
   Это была сущая правда, и я только застонал от бессилия; но  даже  мой
стон сыграл Алану на руку, потому что его успела услышать служанка,  ко-
торая в этот миг вновь прибежала с блюдом свиных колбас и бутылью  креп-
кого эля.
   - Бедняжечка! - сказала она и,  поставив  перед  нами  угощенье,  ти-
хонько, дружески, как бы ободряя, коснулась моего плеча. Потом  сказала,
чтобы мы садились за еду, а денег ей больше не нужно; потому что трактир
- ее собственный, то есть, вернее, ее отца, но он  на  сегодня  уехал  в
Питтенкриф. Мы не заставили просить себя дважды, ведь жевать  всухомятку
хлеб с сыром мало радости, а от  колбасного  благоухания  просто  слюнки
текли; мы сидели и уплетали за обе щеки; девушка, как  прежде,  оперлась
на соседний стол и, глядя на нас, думала что-то свое, и хмурила  лоб,  и
теребила в руках завязки фартука.
   - Сдается мне, язык у вас длинноват, - наконец сказала она, обращаясь
к Алану.
   - Зато я знаю, с кем можно говорить, а с кем нельзя, - возразил Алан.
   - Я-то вас никогда не выдам, - сказала она, - если вы к этому  клони-
те.
   - Конечно, - сказал он, - ты не из таких. Вот что я  тебе  скажу:  ты
нам поможешь.
   - Что вы, - и она покачала головой. - Я не могу.
   - Ну, а если б могла? - сказал Алан.
   Девушка ничего не ответила.
   - Послушай - меня, красавица, - сказал Алан, - в Файфе, на твоей зем-
ле, есть лодки - я своими глазами видел две, а то и больше, когда подхо-
дил к вашему селению. Так вот, если б нашлась для  нас  лодка,  чтобы  в
ночное время переправиться в Лотиан, да честный малый не  из  болтливых,
чтобы привел лодку на место и про то помалкивал, две  души  человеческие
спасутся: моя - от возможной смерти, его - от верной. Не отыщется  такая
лодка, значит, остались мы с ним при трех шиллингах на все  про  все;  а
куда идти, что делать, чего ждать, кроме петли на шею, - верь слову, ума
не приложу! Так неужто, милая, мы уйдем ни с чем? Ужель ты согласна  по-
коиться в теплой постели и нас поминать, когда ветер завоет в трубе  или
дождик забарабанит по крыше? Ужель кусок не застрянет в горле,  как  ся-
дешь за трапезу у доброго очага и вспомнишь, что вот он у меня, горемыч-
ный, гложет пальцы с голоду да с холоду где-нибудь на  промозглых  боло-
тах? Больной ли он, здоровый, а все тащись  вперед;  пускай  уже  смерть
схватила за горло, все равно влачись дальше под ливнями по долгим  доро-
гам; когда же на груде хладных камней он испустит последний свой  вздох,
ни одной родной души не окажется подле него, только я да всевышний  гос-
подь.
   Я видел, что эти мольбы приводят девушку в смятение, что она бы и  не
против нам помочь, но побаивается, как бы не стать  пособницей  злоумыш-
ленников; а потому я решился тоже вставить слово и унять ее страхи,  по-
ведав крупицу правды.
   - Вам доводилось слышать про мистера Ранкилера из Ферри? - спросил я.
   - Ранкилера, который стряпчий? - сказала она. - Еще бы!
   - Так вот, мой путь лежит к его порогу, - сказал я, - судите же, могу
ль я быть лиходеем. Я вам и более того скажу: хоть жизни моей, по страш-
ному недоразумению, точно угрожает кой-какая опасность, преданней меня у
короля Георга нет сторонника во всей Шотландии.
   Тут лицо девушки заметно прояснилось, зато Алан сразу помрачнел.
   - Чего же больше и просить, - сказала она. - Мистер Ранкилер -  чело-
век известный.
   И она поторопила нас с едой, чтобы нам скорее выбраться из селения  и
затаиться в прибрежном лесочке.
   - А уж во мне не сомневайтесь, - сказала она, - что-нибудь  да  выду-
маю, чтобы вас переправить на ту сторону.
   Ждать больше было нечего, мы скрепили наш уговор рукопожатием, в  два
счета расправились с колбасами и вновь зашагали из Лаймкилнса в тот  ле-
сок. Это была, скорей, просто купа дерев: кустов двадцать бузины да боя-
рышника вперемежку с молодыми ясенями - такая реденькая,  что  не  могла
скрыть нас от прохожих ни с дороги, ни со стороны берега. И, однако, как
раз здесь предстояло нам сидеть дотемна,  утешаться  благодатною  теплой
погодой, доброй надеждой на избавление и подробно обсуждать все, что нам
остается сделать.
   Всего одна незадача приключилась у нас за целый день: в кусты  завер-
нул посидеть с нами бродячий волынщик, красноносый пьянчуга с заплывшими
глазками, увесистой флягой виски в кармане и бесконечным перечнем  обид,
учиненных ему великим множеством людей,  начиная  от  лорда-председателя
Верховного суда, который не уделил ему должного внимания, и кончая шери-
фом Инверкитинга, который уделяет ему внимания свыше меры.  Понятно,  мы
не могли не вызвать у него подозрений: двое взрослых мужчин забились  на
весь день в кусты без всякого видимого дела. Мы как на  иголках  сидели,
пока он вертелся рядом и досаждал нам расспросами; а когда ушел, не чая-
ли, как бы самим поскорей выбраться отсюда, потому что пьянчуга  был  не
из тех, кто умеет держать язык за зубами.
   День прошел, все такой же погожий; спустился тихий,  ясный  вечер;  в
хижинах и селениях загорелись огни, потом, один за  другим,  стали  гас-
нуть; но лишь незадолго до полуночи, когда мы совсем извелись и не  зна-
ли, что и думать, послышался скрежет весел в уключинах. Мы выглянули на-
ружу и увидели, что к нам плывет лодка, а гребет не кто иной,  как  сама
девушка из трактира. Никому не доверила она  нашей  тайны,  даже  милому
(хоть не знаю, был ли у ней жених); нет, она дождалась, пока уснул отец,
вылезла в окошко, увела у соседа лодку и самолично явилась нам на выруч-
ку.
   Я просто потерялся, не зная, как и благодарить ее; впрочем, от изъяв-
лений благодарности она потерялась ничуть не меньше и взмолилась,  чтобы
мы не тратили даром времени и слов, прибавив (весьма основательно),  что
в нашем деле главное - тишина и поспешность. Так вот и  получилось,  что
она высадила нас на лотианском берегу невдалеке от Карридена,  распроща-
лась с нами и уже вновь гребла по заливу к Лаймкилнсу, а мы  и  словечка
благодарности ей больше молвить не успели в награду за ее доброту.
   Даже и потом, когда она скрылась, слова не шли нам на язык, да и  ка-
кие слова не показались бы ничтожны в сравнении  с  таким  благодеянием!
Только долго еще стоял Алан на берегу, покачивая головой.
   - Хорошая девушка, - сказал он наконец. - Не девушка, Дэвид, а  золо-
то.
   И, наверное, добрый час спустя, когда мы лежали в пещере у залива и я
уже стал было задремывать, он снова принялся расхваливать ее на все  ла-
ды. А я - что мне было говорить; она была такая простодушная, что у меня
сердце сжималось от раскаяния и страха: от раскаяния, что у нас  хватило
совести злоупотребить ее неискушенностью, и от страха, как бы мы не нав-
лекли и на нее грозившую нам опасность.


   ГЛАВА XXVII
   Я ПРИХОЖУ К МИСТЕРУ РАНКИЛЕРУ

   На другой день мы уговорились, что до заката Алан распорядится  собой
по собственному усмотрению, а как только стемнеет, спрячется в поле близ
Ньюхоллса у обочины дороги и не стронется с места, пока не  услышит  мой
свист. Я было предложил взять за условный знак мою любимую "Славный  дом
Эрли", но Алан запротестовал, сказав, что эту песню знает всякий и может
случайно засвистать любой пахарь поблизости; взамен он обучил меня нача-
лу горского напева, который по сей день звучит у меня в душе  и,  верно,
будет звучать, пока я жив. Всякий раз, приходя мне на память, он  уносит
меня в тот последний день, когда должна была решиться моя судьба и  Алан
сидел в углу нашей пещеры, свистя и отбивая такт пальцем, и лицо его все
ясней проступало сквозь предрассветные сумерки.
   Еще солнце не взошло, когда я очутился на длинной  улице  Куинсферри.
Город был построен основательно, дома прочные, каменные, чаще крытые ши-
фером; ратуша, правда, поскромней, чем в Пибле, да и сама улица не столь
внушительна; но все вместе взятое заставило меня устыдиться своего  нео-
писуемого рванья.
   Наступало утро, в домах разжигали очаги, растворяли  окна,  на  улице
стали появляться люди, а моя тревога и подавленность все  возрастали.  Я
вдруг увидел, на какой зыбкой почве построены все мои надежды,  когда  у
меня нет твердых доказательств не только моих прав, но хотя бы того, что
я - это я. Случись, все лопнет, как мыльный пузырь, тогда окажется,  что
я тешил себя напрасной мечтой и положение у меня самое незавидное.  Даже
если все обстоит, как мне думалось, потребуется время, чтобы подтвердить
основательность моих притязаний, а откуда взять это время, когда в  кар-
мане нет и трех шиллингов, а на руках осужденный, который скрывается  от
закона и которого нужно переправить в другую страну? Страшно сказать, но
если надежды мои несбыточны, дело еще может обернуться виселицей для нас
обоих. Я расхаживал взад и вперед по улице и ловил на себе косые взгляды
из окошек, встречные либо ухмылялись, либо, подтолкнув друг  друга  лок-
тем, о чем-то переговаривались, и к моим опасениям прибавилось еще одно:
не только убедить стряпчего окажется непросто, но даже добиться разгово-
ра с ним будет, пожалуй, нелегкой задачей.
   Хоть убей, не мог я набраться духу заговорить с кем-либо из этих сте-
пенных горожан; мне совестно было даже к ним подойти таким оборванным  и
грязным; спросишь, где дом такой особы, как мистер Ранкилер, а тебе, че-
го доброго, рассмеются в лицо. Вот и мотался я из конца в конец улицы, с
одной стороны на другую, слонялся по гавани, словно пес, потерявший  хо-
зяина, и, чувствуя, как у меня тоскливо сосет  под  ложечкой,  время  от
времени безнадежно махал рукой. День между тем вступил в  свои  права  -
было, наверно, часов уж  девять;  измученный  бесцельным  блужданием,  я
невзначай остановился у добротного дома на дальней  от  залива  стороне;
дома с красивыми чистыми окнами, цветочными горшками на  подоконниках  и
свежеоштукатуренными стенами; на приступке, по-хозяйски развалясь, зева-
ла гончая собака. Признаться, я даже позавидовал этому бессловесному су-
ществу, как вдруг дверь распахнулась и вышел осанистый румяный мужчина в
пудреном парике и очках, с умным и благодушным лицом. Обличье  мое  было
столь неприглядным, что никто и головы не поворачивал в мою сторону,  он
же задержал на мне свой взор и был, как я узнал потом, так поражен  моею
жалкой наружностью, что сразу подошел ко мне и осве