вого
этажа, очень узких и забранных  крепкими  решетками,  замерцал  неверный
огонек.
   Так вот он каков, этот дворец, к которому я  так  долго  шел!  Так  в
этих-то стенах ждут меня новые друзья и блестящие виды на будущее? Да  у
нас в ЭссенУотерсайде так светились окна в родительском доме, такой  дым
валил из трубы, что за милю увидишь, а дверь даже нищему  отворялась  по
первому стуку!
   Я тихо подошел ближе и прислушался: кто-то гремел тарелками, то и де-
ло раздавалось чье-то нудное, сухое покашливание, но хотя бы  один  звук
человеческой речи, хотя бы собака затявкала!
   Дверь, насколько я мог рассмотреть при скудном свете, была массивная,
из цельного куска древесины, сплошь обитая гвоздями. С замирающим  серд-
цем я поднял руку и стукнул разок. Постоял, подождал. В доме  воцарилась
мертвая тишина; проползла долгая минута, но ничто не шелохнулось, только
летучие мыши сновали над головой. Я постучал еще раз и опять  прислушал-
ся. Теперь ухо мое так привыкло к безмолвию, что я различал, как  тикают
часы в доме, медленно отсчитывая секунды; но  его  безвестные  обитатели
хранили мертвую тишину, наверно, даже затаили дыхание.
   Я уж было заколебался, не убраться ли  подобру-поздорову,  но  злость
пересилила, и я начал барабанить в  дверь  кулаками,  стучать  ногами  и
громко звать мистера Бэлфура. Я разошелся вовсю, но вдруг услыхал покаш-
ливание как раз над собой и, отскочив, поднял голову:  из  окна  нижнего
этажа высунулась мужская голова в высоком ночном колпаке и дульный раст-
руб мушкетона.
   - Заряжено, - сказал голос.
   - Я пришел сюда с письмом к владельцу  замка  Шос  мистеру  Эбенезеру
Бэлфуру, - сказал я. - Есть здесь такой?
   - От кого письмо? - спросил человек с мушкетом.
   - Это к делу не относится, - сказал я, потому что был  уже  зол,  как
черт.
   - Ладно, - донеслось сверху, - можешь подсунуть письмо под  дверь,  а
сам убирайся отсюда.
   - И не подумаю! - закричал я. - Отдам,  кому  предназначено:  мистеру
Бэлфуру в собственные руки. Это - рекомендательное письмо.
   - Какое? - встревоженно переспросил голос.
   Я повторил.
   - Ты сам-то кто? - раздалось после довольно долгого молчания,
   - Мне своего имени стыдиться нечего, - отвечал я. - Меня зовут  Дэвид
Бэлфур.
   Я мог бы побожиться, что при этих словах мужчина вздрогнул:  я  услы-
шал, как мушкетон звякнул о подоконник. Следующий вопрос был задан очень
нескоро и странно изменившимся голосом:
   - Твой отец умер?
   Я так остолбенел, что лишился речи и стоял, хлопая глазами.
   - Ну да, умер, не иначе, - продолжал мужчина. - То-то ты и  пожаловал
барабанить ко мне в дверь. - Снова молчание, а потом он закончил с вызо-
вом: - Что же, друг любезный, я тебя впущу.
   И скрылся за окном.


   ГЛАВА III
   Я ЗНАКОМЛЮСЬ СО СВОИМ ДЯДЕЙ

   Очень скоро загромыхали  многочисленные  засовы  и  дверные  цепочки,
дверь самую малость приоткрылась и, едва я ступил за порог, тотчас  зат-
ворилась опять.
   - Проходи на кухню, да ничего не трогай, - велел мне уже знакомый го-
лос.
   Пока обитатель замка возился, старательно  запирая  дверь,  я  наугад
двинулся вперед и очутился на кухне.
   Огонь в очаге разгорелся довольно ярко, освещая помещение; я  никогда
не видел, чтобы в кухне было так голо. Полдюжины плошек  на  полках,  на
столе ужин: миска с овсянкой, роговая  ложка,  кружка  жидкого  пива.  И
больше во всей этой огромной пустой комнате с каменным сводом -  ничего-
шеньки, только запертые сундуки вдоль стен да угловой шкафчик-поставец с
висячим замком.
   Наложив последнюю цепочку, мужчина последовал за мной. Я увидел  тще-
душное существо с землистым лицом, согбенное, узкоплечее, неопределенно-
го возраста, - ему могло быть пятьдесят лет,  могло  быть  и  семьдесят.
Колпак на нем был фланелевый, поверх дырявой рубахи,  взамен  сюртука  и
жилета, наброшен был фланелевый же капот. Он давно не брился.  Но  самое
удручающее, даже страшноватое были его глаза: не отрываясь от меня ни на
секунду, они упорно избегали смотреть мне прямо в лицо. Определить,  кто
он по званию или ремеслу, я бы не взялся; впрочем, более всего он смахи-
вал на старого слугу, который уже отработал свое и за угол и  харчи  ос-
тавлен присматривать за домом.
   - Есть хочешь? - спросил он, остановив свой взгляд где-то  на  уровне
моего колена. - Можешь отведать вот этой кашки.
   Я ответил, что он, наверно, собирался поужинать ею сам.
   - Ничего, - сказал он. - Я и так обойдусь. А вот эля выпью, от него у
меня кашель мягчает.
   По-прежнему не сводя с меня глаз, он отпил  с  полкружки  и  внезапно
протянул руку.
   - Поглядим-ка, что за письмо.
   Я возразил, что письмо предназначается не ему, а мистеру Бэлфуру.
   - А я кто, по-твоему? - сказал он. - Давай же сюда письмо Александра!
   - Вы знаете, как звали отца?
   - Мне ли не знать, - отозвался он, - если твой  отец  приходится  мне
родным братом, а я тебе, любезный друг Дэви, родным дядюшкой,  хотя  ты,
видно, и гнушаешься мною, моим домом и даже моей доброй овсянкой. Ну,  а
ты, стало быть, доводишься мне родным племянничком. Так что давай-ка сю-
да письмо, а сам садись, замори червячка.
   От стыда, усталости, разочарования мне не сдержать бы слез, будь я на
год-другой моложе. Но сейчас, хоть и не в силах выдавить из себя ни сло-
ва хулы или привета, я подал ему письмо и стал давиться  овсянкой.  Куда
только девался мой молодой аппетит!
   Тем временем дядя, наклонясь к огню, вертел в руках письмо.
   - Ты знаешь, что там писано? - вдруг спросил он.
   - Печать цела, сэр, - отозвался я. - Вы сами видите.
   - Так-то оно так, - сказал он. - Но что-то же привело тебя сюда?
   - Пришел отдать письмо.
   - Ну да! - с хитрой миной произнес он. - И, для  себя,  надо  думать,
имел кой-какие виды?
   - Не скрою, сэр, - сказал я, - когда мне  сообщили,  что  со  мной  в
родстве состоятельные люди, я и вправду понадеялся, что они мне  помогут
в жизни. Но я не побирушка, я от вас не жду подаяний, во всяком  случае,
таких, какие дают скрепя сердце. Не глядите, что я бедно одет, - и у ме-
ня есть друзья, которые только рады будут мне помочь.
   - Та-та-та, порох! - сказал дядя Эбенезер. - Не кипятись  понапрасну.
Мы еще поладим как нельзя лучше. И, Дэви, дружок, если ты больше не  хо-
чешь каши, я ее, пожалуй, прикончу сам. М-мм,  знатная  еда  овсянка,  -
продолжал он, согнав меня с табуретки и отобрав у меня ложку, - здоровая
еда, вкусная. - Он скороговоркой пробубнил молитву и принялся за кашу. -
Отец твой, помнятся, любитель был поесть. Не то чтобы  обжора,  но  едок
отменный, а я - нет: клюну разок-другой и сыт. - Он  отхлебнул  пива  и,
как видно, вспомнив про долг гостеприимства, предложил:  -  Если  хочешь
промочить горло, вода за дверью.
   Я ничего не ответил на это и продолжал  стоять,  не  двигаясь,  прис-
тально глядел на дядю и еле сдерживался от гнева. Дядя же продолжал пос-
пешно набивать себе рот, а сам то и дело косился на мои башмаки, на гру-
бые, деревенской вязки чулки. Один лишь раз он отважился посмотреть  вы-
ше, наши взгляды встретились, и у дяди смятенно забегали  глаза,  как  у
карманного воришки, пойманного с поличным. Это навело меня на  размышле-
ния: не потому ли он держится так несмело, что отвык бывать на людях,  а
когда немного освоится, это пройдет и мой дядя обернется совсем  другим.
Меня вывел из раздумья его скрипучий голос:
   - И давно умер твой отец?
   - Вот уже три недели, сэр, - ответил я.
   - Он был себе на уме, Александр, - потайной человек, молчун,  -  про-
должал дядя. - В молодости, бывало, от него слова не дождешься.  Небось,
и про меня не много говорил?
   - Я и не знал, что у него есть брат, сэр, пока вы сами не сказали.
   - Ай-яй-яй! - сказал Эбенезер. - Неужели и про Шос не рассказывал?
   - Даже названия не поминал, сэр.
   - Подумать! - сказал мой дядя. - Удивительно, что за человек!
   При всем том он был, казалось, на редкость доволен, не  знаю  только,
собою ли, мной или таким удивительным поведением моего отца.  Одно  было
очевидно: то неприязненное, даже враждебное чувство, которое  на  первых
порах внушала ему моя особа, по-видимому, начинало проходить; во  всяком
случае, немного погодя он вскочил на ноги, подошел ко мне сзади и  бодро
хлопнул по плечу.
   - Дай срок, мы еще славно поладим! - вскричал он. -  Я,  право,  рад,
что впустил тебя в дом. Ну, а теперь ступай в постель.
   Как ни странно, он не стал зажигать лампу или свечу, а, выйдя в  тем-
ную прихожую, начал ощупью, тяжело дыша, подниматься по лестнице,  потом
остановился возле какой-то двери и отпер ее. Я кое-как  вслепую  ковылял
сзади и едва не наступил ему на пятки, а он, объявив,  что  здесь  будет
моя комната, пригласил меня войти. Я так и сделал,  но  через  несколько
шагов остановился и попросил огня, чтобы лечь спать при свете.
   - Та-та-та! - сказал дядя Эбенезер. - При эдакойто луне!
   - Ни луны, ни звезд, сэр, - возразил я.  -  Тьматьмущая,  кровати  не
видно.
   - Та-та-та, вздор! - сказал он. - Если что не по мне, так это огонь в
доме. Смерть боюсь пожаров. Покойной тебе ночи, Дэви, дружок любезный.
   И, не дав мне ни секунды для новых возражений,  он  потянул  на  себя
дверь, и я услышал, как он запирает меня снаружи.
   Я не знал, смеяться мне или плакать. В комнате было холодней,  чем  в
колодце, а кровать, когда я нашарил ее в темноте, оказалась  сырой,  как
торфяное болото; хорошо еще, что я захватил с собой плед и  узелок;  за-
вернувшись в плед, я улегся прямо на  полу  возле  массивной  кровати  и
мгновенно уснул.
   Едва забрезжил рассвет, я открыл глаза и увидел, что нахожусь в прос-
торной комнате, оклеенной тисненой кожей; комната была уставлена велико-
лепной, обитой гобеленами мебелью и освещалась  тремя  большими  окнами.
Десять, может быть, двадцать лет назад лечь спать или проснуться тут бы-
ло, наверное, одно удовольствие; но с тех пор сырость, грязь, запустение
да еще мыши и пауки сделали свое дело. К тому же почти все оконные стек-
ла были разбиты, да и вообще весь замок зиял  пустыми  окнами;  невольно
приходило на ум, что моему дядюшке довелось в свое время выдержать осаду
возмущенных соседей - чего доброго, во главе с Дженнет Клустон.
   Меж тем за окном сияло солнце, а я весь продрог  в  этой  злосчастной
комнате; я принялся стучать в дверь и призывать своего  тюремщика,  пока
он не явился и не выпустил меня.
   Он повел меня за дом к колодцу с бадейкой,  сказал:  "Вот,  хочешь  -
умывайся", - и я, совершив омовение, поспешил на кухню, где он уже зато-
пил печь и варил овсянку. На столе красовались две миски и  две  роговые
ложки, но по-прежнему лишь одна кружка жидкого пива. Быть может, на этой
подробности сервировки мой взгляд задержался с некоторым  удивлением  и,
быть может, это не укрылось от дяди; во всяком случае, как бы в ответ на
мои мысли, он спросил, не выпью ли я эля - так он величал этот напиток.
   Я ответил, что обычно пью, но пусть он не беспокоится.
   - Нет, отчего же, - сказал он. - Мне для тебя ничего не жаль, в  гра-
ницах разумного.
   Он достал с полки вторую кружку и затем, к величайшему моему  изумле-
нию, вместо того, чтобы нацедить еще пива, отлил в нее ровно половину из
своей собственной. Это был поступок,  исполненный  своеобразного  благо-
родства, поразившего меня до глубины души; да, передо мной был, конечно,
скряга, но скряга высшей марки, у такого даже порок обретает некий отте-
нок приличия.
   Когда мы поели, дядя Эбенезер отомкнул ящик  посудного  шкафа,  вынул
глиняную трубку, пачку табаку, отрезал щепоть ровно на  одну  закурку  и
запер табак обратно. Потом сел на солнце поближе к окну и молча закурил.
Время от времени он косился на меня и бросал мне отрывистый вопрос. Один
раз это было:
   - А матушка твоя как?
   И, когда я ответил, что она тоже умерла:
   - Да, пригожая была девица!
   Потом - долгое молчание и опять:
   - Что ж это у тебя за друзья?
   Я сказал, что все они джентльмены из рода Кемпбеллов; на самом же де-
ле, если кто из них и обращал на меня хоть какое-то  внимание,  то  лишь
один, и этот один был пастор. Но я стал подозревать, что мой дядя  слиш-
ком низко меня ставит, и, очутившись с ним один на один, хотел дать  ему
понять, что за меня есть кому вступиться.
   Он, казалось, что-то прикидывал в уме; потом заговорил:
   - Дэви, друг любезный, ты не ошибся, что пришел к своему дяде  Эбене-
зеру. Для меня честь семьи превыше всего, и свой долг по отношению к те-
бе я исполню. Но покуда я не придумал, куда тебя лучше определить  -  то
ли по юридической части, то ли по духовной, а может  быть,  и  в  армию,
ведь молодые люди только о ней и мечтают, - я  уж  тебя  попрошу,  держи
язык за зубами: негоже Бэлфуру ронять себя  перед  какими-то  захудалыми
Кемпбеллами из горного края. Никаких писем, никаких переговоров -  коро-
че, никому ни слова, а нет, так вот тебе бог, а вот порог.
   - Дядя Эбенезер, - сказал я. - У меня нет причин не  верить,  что  вы
мне желаете только добра. При всем том, было бы вам известно, и  у  меня
есть своя гордость. Я пришел сюда не по своей воле, и если  вы  еще  раз
вздумаете указать мне на дверь, вам не придется повторять дважды.
   Ох, видно, и не понравился ему мой ответ!
   - Та-та-та, - сказал он. - И все ты торопишься, друг любезный. Погоди
денек-другой. Я ведь не чародей какой-нибудь, чтобы осыпать тебя золотом
из котелка с овсянкой. Ты только дай мне день или два, никому ничего  не
говори, и я о тебе позабочусь, будь покоен.
   - Вот и ладно, - сказал я. - Коротко и, ясно. Если вы хотите мне  по-
мочь, знайте, что я буду и рад и благодарен.
   Я начал думать (боюсь, слишком рано), что дядя спасовал передо  мной,
и вслед за этим заявил ему, что надо вынести и посушить  на  солнце  мой
матрас и одеяло, а в такой сырости я спать нипочем не буду.
   - Кто хозяин этому дому, ты или я? - проскрипел  он  своим  въедливым
голосом, но мгновенно осекся. - Нет, нет, это я так, - сказал он. -  Нам
ли считаться, Дэви, дружочек: твое, мое... Родная кровь - не  пустяк,  а
нас, Бэлфуров, только и осталось, что мы с тобой.
   И он сбивчиво залопотал о былом величии нашего рода, о том, как  отец
его затеял перестройку замка, а он положил конец этому греховному расто-
чительству; и при этих словах  я  решился  выполнить  поручение  Дженнет
Клустон.
   - Паскуда эдакая! - взвизгнул он в ответ. - В тысячу двести девятнад-
цатый - стало быть, дня не пропустила с тех пор, как я  в  уплату  долга
продал ее добро с торгов! Ничего, Дэвид, она еще у меня пожарится на го-
рячих угольках! Я этого так не оставлю. Ведьма  -  спроси  кого  хочешь,
ведьма! Сию минуту иду к мировому.
   С этими словами он открыл сундук, вынул очень старый, но почти не но-
шенный синий кафтан с жилетом и вполне приличную касторовую шляпу, то  и
другое без галуна. Он напялил это все вкривь и вкось, вооружился вынутой
из шкафчика палкой, навесил обратно замки и совсем  было  собрался  ухо-
дить, как вдруг какая-то мысль остановила его.
   - Я не могу бросить дом на тебя одного, - сказал он. -  Ты  выйди,  я
запру дверь.
   Кровь бросилась мне в лицо.
   - Если запрете, только вы меня и видели, - сказал я. - А  встретимся,
так уж не по-хорошему.
   Дядя весь побелел и закусил губу.
   - Так не годится, Дэвид, - проскрипел он, злобно уставясь в  угол.  -
Так тебе никогда не добиться моего расположения.
   - Сэр, - отозвался я, - при всем почтении к вашему возрасту и к наше-
му родству я не приму от вас милостей в обмен на  унижение.  Меня  учили
уважать себя, и пусть вы мне хоть двадцать раз дядя, пусть у меня, кроме
вас, ни единой родной душ, и на белом свете, такой ценой я ваше располо-
жение покупать не собираюсь.
   Дядя Эбенезер прошелся по кухне и встал лицом к окну.  Я  видел,  как
его трясет и передергивает, словно паралитика. Но когда он обернулся, на
лице его была улыбка.
   - Ну, ну, - сказал он. - Бог терпел и нам велел. Я остаюсь, и дело  с
концом.
   - Дядя Эбенезер, - вырвалось у меня, - я не понимаю.  Вы  обращаетесь
со мной, как с жуликом, мое присутствие в этом доме вам невыносимо, и вы
даете мне это почувствовать каждую минуту  и  каждым  вашим  словом.  Вы
невзлюбили меня и не полюбите никогда, а что до меня, мне и не  снилось,
что я когда-нибудь буду разговаривать с человеком так, как говорю с  ва-
ми. Для чего же вы меня удерживаете? Дайте я вернусь обратно к тем,  кто
мне друзья, кто меня любит!
   - Нет-нет, - с большим чувством сказал он. - Нет.  Ты  мне  очень  по
сердцу. Мы еще поладим, да и честь дома не позволяет, чтобы ты ушел ни с
чем. Повремени малость, будь умницей - погости здесь,  тихохонько,  спо-
койненько, и ты увидишь, все образуется как нельзя лучше.
   - Что ж, сэр, - сказал я после недолгого раздумья, - побуду  немного.
Все же правильней, чтобы мне помогли не чужие, а родичи. Ну, а  если  не
сойдемся, постараюсь, чтобы не по моей вине.


   ГЛАВА IV
   МНЕ УГРОЖАЕТ ВЕЛИКАЯ ОПАСНОСТЬ В ЗАМКЕ ШОС

   Остаток дня, начавшегося так неладно, прошел вполне сносно. Полднича-
ли мы холодной овсянкой, ужинали - горячей: мой дядя никаких разносолов,
кроме овсянки и легкого пива, не признавал. Говорил он мало,  и  все  на
прежний манер: помолчит-помолчит, да и стрельнет в меня вопросом; а ког-
да я попробовал завести разговор о  моем  будущем,  он  и  на  этот  раз
увильнул. В комнате по соседству с кухней, где мне дозволено было  уеди-
ниться, я обнаружил видимо-невидимо книг, латинских и английских,  и  не
без удовольствия просидел над ними весь день. В этом  приятном  обществе
время летело так незаметно, что я уже готов  был  примириться  со  своим
пребыванием в замке Шос, и только при виде дядюшки Эбенезера и его глаз,
упорно играющих в прятки с моими, недоверие пробуждалось во мне с  новой
силой.
   Вдруг я наткнулся на нечто такое, что заронило мне в душу подозрение.
То был тоненький сборник баллад
   - Я и сказал: "фунтов стерлингов"! - подтвердил дядюшка. - Ты  бы  на
минуту вышел за дверь, взглянул, какая погода на дворе, а я  б  их  тебе
достал и кликнул тебя обратно.
   Я послушался, презрительно усмехаясь про себя: он  думает,  что  меня
так легко обвести вокруг пальца. Ночь была темная, низко над краем земли
мерцали редкие звезды; я слышал, стоя на пороге, как  с  заунывным  воем
носится ветер меж дальних холмов. Помню, я отметил, что погода  меняется
и, будет гроза, но мог ли я знать, как это важно окажется для  меня  еще
до исхода ночи...
   Потом дядя позвал меня обратно, отсчитал мне в руку тридцать семь зо-
лотых гиней; но когда у него оставалась лишь пригоршня золотой и  сереб-
ряной мелочи, сердце его не выдержало, и он ссыпал ее себе в карман.
   - Вот тебе, - произнес он. - Видишь теперь? Я человек  странный,  тем
более с чужими, но слово мое нерушимо, и вот тому доказательство.
   Говоря по правде, мой дядя казался таким отъявленным скопидомом,  что
я онемел от столь внезапной щедрости и даже не сумел толком его поблаго-
дарить.
   - Не надо слов! - возгласил он. - Не надо благодарности!  Я  исполнил
свой долг; я не говорю, что всякий поступил бы так же, но мне (хоть я  и
осмотрительный человек) только приятно сделать доброе  дело  сыну  моего
брата и приятно думать, что теперь между нами все пойдет на лад,  как  и
должно у таких близких друзей.
   Я ответил ему со всей учтивостью, на какую был способен,  а  сам  тем
временем гадал, что будет дальше и чего ради он расстался со своими  не-
наглядными гинеями: ведь его объяснение не обмануло бы и младенца.
   Но вот он кинул на меня косой взгляд.
   - Ну и, сам понимаешь, - сказал он, - услуга за услугу.
   Я сказал, что готов доказать свою благодарность любым разумным спосо-
бом, и выжидающе замолчал, предвидя какое-нибудь чудовищное  требование.
Однако когда он наконец набрался духу открыть рот,  то  лишь  для  того,
чтобы сообщить мне (вполне уместно, как я подумал), что становится  стар
и н