его дня. Вечером мы все же решили, что на следующее  утро
Людмила пойдет к начальнику ГУВД генералу  Лоскутову  по  своим  депутатским
делам и заодно попробует проверить достоверность предупреждения.  В  9  утра
она уже была в кабинете Лоскутова в "Большом доме" на Литейном проспекте.
   Разговор начался с ее депутатских запросов по жалобам избирателей,  но  в
конце разговора она неожиданно для начальника  городской  милиции  спросила,
проводилась ли прошедшей ночью какая-нибудь операция по выемке взрывчатки на
одном из кладбищ города. Лоскутов покраснел, смешался, а потом  спросил:  "А
откуда вы об этом знаете?" - "У меня  есть  свои  информаторы",  -  ответила
Людмила.  После  чего  Лоскутов   подтвердил,   что   действительно   выемка
производилась  в  присутствии  генерала  Прошкина,  Олейника  (ставшего  при
Яковлеве начальником управления административных органов), съемочной  группы
Невзорова и нескольких оперативников глубокой ночью  (около  трех  часов)  в
одном из склепов на Богословском кладбище. Далее он сказал,  что  взрывчатка
обезврежена и направлена на экспертизу, а он сам узнал об этом утром (за час
до прихода  Людмилы)  из  оперативной  сводки  дежурной  части  ГУВД  и  еще
подивился тому, что генерал из Генпрокуратуры как простой оперативник  ночью
выезжал на кладбище.
   Оценив всю серьезность провокации, мы в  тот  же  день  распространили  в
петербургских СМИ заявление о мотивах  и  целях  провокаторов,  чем  сорвали
замысел дискредитировать таким  образом  меня  и  супругу.  На  том  дело  и
кончилось, если не считать  того,  что  вскоре  Прошкин  был  освобожден  от
руководства следственной группой и уволен из прокуратуры. Правда,  незадолго
до увольнения он успел-таки получить от  московского  начальства  бесплатную
трехкомнатную квартиру в престижном районе Москвы, - видимо, за  усердие,  с
которым добывал компромат на Собчака и участвовал  в  моей  дискредитации  в
период избирательной кампании.
   Несмотря на все эти происшествия и безудержную кампанию травли и клеветы,
первый тур выборов я уверенно выиграл и успокоился. Я мог  представить,  что
проиграю Болдыреву или даже Севенарду, но никак не Яковлеву. Не  верилось  в
торжество шариковых - ведь все-таки Питер действительно самый интеллигентный
и культурный город России! Однако все повернулось по-другому.
   В период между двумя турами выборов резко усилилось давление Москвы  -  к
постоянно распускаемым слухам, что меня вот-вот арестуют (дошло до того, что
старушкам, приходившим получать пенсию, разъясняли, почему нельзя голосовать
за Собчака: его все равно арестуют, выборы придется проводить заново,  денег
у города нет, поэтому им перестанут выплачивать пенсии), добавились экскурсы
эмиссаров из Минобороны и Генштаба, которые вели активную  "разъяснительную"
работу, и прочее в том же духе. В  этих  условиях  многие  из  моей  команды
переметнулись  в  противоположный  лагерь.   Я   же   недооценил   опасности
объединения всех моих конкурентов по первому туру вокруг  Яковлева,  которые
действовали по принципу стаи: все - на одного!  Щербаков,  Артемьев,  бывший
губернатор Ленобласти Беляков, последний председатель  городского  исполкома
при  коммунистах  Ходырев,  а  также   совершенно   очевидно   связанные   с
криминальным миром Ю. Шутов и Ю. Беляев - все  они  объединились  вокруг  В.
Яковлева и призвали своих избирателей проголосовать против меня. Я попытался
найти  общий  язык  с  бывшим  товарищем  по  Межрегиональной  группе  Юрием
Болдыревым, но и он, по-видимому, руководствуясь личной  обидой  в  связи  с
проигрышем в первом туре, высказался против моего избрания.
   В  сложившихся  условиях  оставалось  надеяться  только  на   явку   моих
сторонников - я помнил прогноз Юрьева:  для  победы  нужна  явка  более  50%
избирателей. Главные надежды я возлагал на теледебаты, в которых рассчитывал
легко победить Яковлева. Получилось же наоборот - не Яковлев, но его команда
переиграла меня. Идеологи яковлевской кампании (Кошмаров, Большаков  и  др.)
главную ставку (как они об этом потом цинично рассказывали  и  писали  сами)
сделали на то, чтобы вызвать у зрителей максимальное  разочарование  и  даже
отвращение к кандидатам и выборам. Тем самым они рассчитывали  снизить  явку
избирателей, имея в виду,  что  та  часть  электората,  которая  на  стороне
Яковлева: военные, рабочие военных заводов,  прокоммунистически  настроенные
избиратели, - придет на выборы обязательно, а значит, чем меньше общая явка,
тем больше удельный вес тех, кто проголосует за Яковлева.  В  общем,  так  и
случилось!
   Первоначально Яковлев отказался от теледебатов, но в последний момент его
уговорили принять участие, снабдив тайным оружием. Дело в том, что благодаря
предательству А. Мокрова,  работавшего  одновременно  в  моей  команде  и  у
Яковлева, в прокат был запущен ролик с дачей Яковлева, но в действительности
в провокационных целях была снята другая дача. Это и дало Яковлеву основание
уличать меня во лжи в период теледебатов. К сожалению,  я  об  этом  ничего,
естественно, не знал и ролика с дачей не видел (не до того было в то время),
да если бы и видел, то не придал бы этому какого-либо значения. Дело-то ведь
было не в том, есть или нет у Яковлева дача, а в том, есть ли у него  мозги,
чтобы управлять таким городом, как Петербург!
   И вот в тот момент, когда я уже собирался ехать на  теледебаты,  один  из
моих активных сторонников еще по первой избирательной кампании 1989 года,  с
трудом прорвавшись ко мне, взволнованно сказал: "Я  узнал,  что  против  вас
готовится новая провокация, что-то относительно дачи, вашей или Яковлева,  -
более точно узнать не смог. Будьте крайне осторожны!" Этим и объясняется мое
нежелание дать однозначный ответ, когда мой соперник  во  время  теледебатов
стал нахраписто требовать его по поводу того, чья дача  показана  в  ролике.
Этот момент явился поворотным пунктом в теледебатах, он изменил их атмосферу
не в мою пользу. В итоге, если Яковлев и не  одержал  победы,  то  в  глазах
избирателей я явно проиграл. Сказалась, по-видимому, и предельная усталость,
а также ощущение того, что на тебя идет охота: трехмесячная кампания  травли
сделала свое дело.
   В ходе дебатов, и  особенно  после  их  окончания,  я  почувствовал  себя
скверно. Уже дома измерил температуру - 38,9 градуса. Я принял снотворное  и
мгновенно заснул, а наутро был полностью здоров. Раньше со  мной  такого  не
случалось - во время дебатов я вдруг ни с того, ни с сего начал  терять  дар
речи. Мысли переполняли меня, а высказать их  было  невероятно  трудно.  Мой
язык с каждой минутой становился все тяжелее и тяжелее. Горло  перехватывали
спазмы, появилась головная боль. Тогда я отнес это на счет  переутомления  и
волнения, но потом узнал, что в группе поддержки Яковлева,  которая  была  в
телестудии во время дебатов,  находился  сильный  экстрасенс,  вызванный  из
Москвы. Я проконсультировался  со  специалистами,  и  мне  подтвердили,  что
сильное гипнотическое воздействие часто провоцирует как раз спазмы в  горле,
тяжесть  языка,  головную  боль  и  резкое  повышение  температуры  тела   -
вследствие  активного  сопротивления   организма   чуждому   энергетическому
влиянию. Это состояние бывает кратковременным, но весьма болезненным.
   Проигрыш выборов был для меня сильным ударом. И дело  не  в  том,  что  я
переживал потерю власти и положения - у меня никогда не кружилась голова  от
власти, и я никогда не воспринимал ее в качестве  универсального  заменителя
всех других  радостей  жизни.  Наркоманом  от  власти,  подобно  Ленину  или
Ельцину, я не был  и  если  бы  проиграл  выборы  достойному  сопернику,  то
поражение воспринял бы  гораздо  проще  и  спокойнее.  Но  в  данном  случае
одолевали мысли о  том,  как  я  мог  проиграть  такому  заведомо  серому  и
примитивному человеку, как Яковлев. Ругал себя и за то, что  проглядел  его,
вытащив в правительство с рядовой инженерной  должности,  но  больнее  всего
было сознавать отступничество или прямое предательство со стороны многих  из
тех, кто меня окружал.
   После поражения я  попрощался  с  теми,  кто  постоянно  работал  в  моем
окружении в мэрии  -  с  помощниками,  шоферами,  прикрепленными  лицами  из
Главного управления охраны и другими, с кем сроднился за прошедшие пять лет.
На церемонию вступления в должность нового губернатора не  пошел  -  не  мог
видеть многих из тех, кто принимал в  ней  участие,  да  и  чувствовал  себя
неважно. В тот же день, собрав личные вещи, я  выехал  из  своего  кабинета,
чтобы вернуться в частную жизнь.
   Телефон  в  квартире   в   те   дни   молчал.   Связисты   из   агентства
правительственной связи мгновенно отключили мне  домашние  правительственные
"вертушки",  а  в  подъезде  моего  дома  они   с   корнями   вырвали   весь
коммуникационный узел спецсвязи.
   Сохранить самообладание и не считать себя полностью  отвергнутым  помогли
мне в те дни  многочисленные  письма  и  телеграммы  от  лидеров  и  ведущих
политических деятелей Франции, США, Германии, Великобритании и других  стран
(даже из Австралии и Новой Зеландии я получил тогда телеграммы сочувствия  и
поддержки), в которых выражалась  надежда  на  мое  политическое  будущее  и
призыв расценивать проигрыш на выборах как  кратковременную  неудачу.  Очень
теплыми были и  послания  близких  мне  людей:  Ростроповича  и  Вишневской,
Спивакова, Хазанова, Марка Захарова и многих, многих других. Неизвестные мне
люди - избиратели писали о многочисленных нарушениях, имевших место  в  день
выборов со стороны активистов Яковлева, о подложных бюллетенях и т.  д.  Все
они выражали сочувствие и глубокое сожаление по поводу случившегося.
   Спустя несколько дней я уехал на нашу дачу в Репино, которую  мы  строили
почти пять лет и в которой уже можно было жить, хотя  стройка  продолжалась.
Здесь я нашел успокоение, тишину и любимое занятие: благоустройство участка,
посадка деревьев и кустарников, уход за цветами.
   Людмила отключила на даче телевизор и запретила мне читать газеты,  чтобы
избежать лишних переживаний. Так я прожил в  информационном  вакууме  больше
недели. Но затем два сообщения потревожили мою спокойную жизнь.
   Неожиданно в связи с приездом  в  город  Ельцина  с  однодневным  визитом
накануне  президентских  выборов  меня   начал   разыскивать   президентский
протокол: президент хотел встретиться со мной. Встреча произошла на Каменном
острове во второй резиденции. Ельцин поинтересовался  моим  самочувствием  и
вручил мне благодарственную грамоту. Дальнейший разговор  касался  прогнозов
по предстоящим выборам,  и  меня  поразило,  с  какой  убежденностью  Ельцин
говорил о своей победе уже в первом туре. Я высказал свой прогноз о конечной
победе Ельцина, но только  во  втором  туре,  и  сказал,  что  разрыв  будет
небольшим. Ельцин резко ответил, что он не допускает и самую мысль об этом.
   Второй раз меня разыскали вечером 16  июня,  когда  проходил  первый  тур
президентских выборов. Мне позвонили Рагозин (зам. Коржакова, отвечавший  за
исход и моих, и президентских выборов в Петербурге) и  Путин  -  мой  бывший
первый заместитель. Положение складывалось катастрофическое - через три часа
избирательные участки должны быть закрыты, а проголосовало  лишь  около  40%
избирателей (большая часть которых -  прокоммунистически  и  антиельциновски
настроенные пенсионеры и военные).  Они  просили  меня  срочно  выступить  в
прямом эфире и призвать моих сторонников прийти на избирательные участки. По
мнению социологов, неявка избирателей была  реакцией  на  мой  проигрыш  той
части избирателей, которые голосовали за меня.
   Раздумывать было некогда - я прыгнул в машину и помчался в город. Никогда
раньше мы не преодолевали расстояние от поселка Репино  до  улицы  Чапыгина,
где находится телестудия, за такое время  -  всего  27  минут.  Мчались  как
сумасшедшие, но впереди шла машина ГАИ. Как только я приехал,  администрация
5-го канала прервала шедший в это время художественный фильм, обеспечив  мне
десятиминутное выступление. Затем я отправился на радио "Балтика" и выступил
там. Видимо, моя искренняя тревога за судьбу страны - а говорил я о том, что
прошу петербуржцев отложить все дела и проголосовать, если они мне  доверяют
и хотят уберечь страну от новых революционных потрясений, - произвела на них
должное впечатление: за оставшееся время количество проголосовавших  выросло
на 22%. В результате за Ельцина в первом туре в Санкт-Петербурге было подано
свыше 60% голосов. Всю ночь я наблюдал за подсчетом голосов на президентских
выборах - не мог оставаться равнодушным, когда решалась судьба страны.
   Мало-помалу я освобождался от  шокового  состояния  и  переживаний  после
губернаторских выборов: доброта и заботливость, которыми меня окружили дома,
доброжелательность всех без исключения петербуржцев, с которыми  я  случайно
сталкивался в те дни, и, конечно, время - все  это  позволило  мне  довольно
быстро  вернуть  былую  форму.  Но  в  эти  же  дни  вдруг  активизировались
следователи Генпрокуратуры. Я получил повестку о явке в качестве  свидетеля.
Встретился со следователями в Мариинском дворце,  чтобы  избежать  съемок  и
новых провокаций со стороны журналистов. Несколько часов следователь Белов и
его коллега расспрашивали меня по поводу передачи фирме  "Ренессанс"  здания
на улице Рылеева, дом  3,  под  целевую  реконструкцию.  Я  постарался  дать
исчерпывающие и предельно точные ответы на их вопросы и посоветовал выяснить
обстоятельства, связанные с этим домом, у нового губернатора, так как именно
он был инициатором и ответственным исполнителем  всех  документов  мэрии  по
фирме "Ренессанс". Мне показалось  тогда,  что  я  удовлетворил  любопытство
следователей. Во всяком случае, с июня 1996 года до 3 октября 1997 года  они
меня больше не тревожили. Утихла и  антисобчаковская  кампания  в  средствах
массовой информации.
   Лето провел вместе с семьей, чего давно  уже  не  случалось.  С  сентября
приступил к работе  в  Петербургском  госуниверситете  и  параллельно  начал
читать лекции по конституционному праву в Гуманитарном университете -  нужно
было зарабатывать деньги на жизнь.
   Осень и зима прошли спокойно. Я работал в университете, занимался  делами
Северо-Западного  центра   ЮНЕСКО,   писал   новую   книгу   и   наслаждался
возвращающимся  ощущением  нормальной  человеческой   жизни.   Хотя   иногда
побаливало сердце,  я  все  отчетливее  ощущал,  что  поражение  на  выборах
благотворно сказалось на моей жизни и в  конечном  счете  обернулось  личной
победой. Я получил передышку, в которой так нуждался последние  годы.  Вновь
проснулся интерес к книгам (а главное, было время, чтобы их читать), театру,
музыке, то есть  всему,  что  и  приносит  наибольшие  радости  в  жизни.  Я
успокоился, все меньше вспоминал о неприятностях, связанных  с  выборами.  И
вдруг - как снег на голову - новый виток кампании лжи и клеветы, открывшейся
публикацией в "Комсомольской правде" в феврале 1997 года статьи П.  Вощанова
"Анатолий Собчак как зеркало  российской  коррупции".  В  этой  статье  были
собраны воедино все слухи  и  сплетни  обо  мне,  запущенные  еще  в  период
предвыборной кампании,  но  Вощанов  добавил  немало  и  собственных  лживых
выдумок. Это была даже не статья, а развернутый  донос  в  худших  традициях
коммунистического периода. Как потом выяснилось, эта  статья  была  написана
все  тем  же  мерзавцем  Ю.  Шутовым,  о  чем  он  сам  поведал  в   письме,
распространенном  в  Госдуме,  и  П.  Вощанов  не  стал  опровергать   такое
соавторство. Примечательно,  что  к  моменту  написания  статьи  Шутов  стал
помощником вице-спикера Госдумы С.  Бабурина  и  консультантом  председателя
Госдумы Г. Селезнева. Вслед за этой статьей как из рога изобилия по  чьей-то
команде посыпались все  новые  и  новые  публикации,  пережевывающие  старые
сплетни или запускающие в оборот новые.
   Я был вынужден обратиться в суд  с  иском  к  Вощанову  и  "Комсомольской
правде". Дело рассматривается до сих пор. Вощанов в суд упорно не является и
не представляет никаких доказательств, подтверждающих приведенные  в  статье
обвинения, потому что их просто не существует.  Суд  вынужден  был  объявить
даже розыск Вощанова, поскольку, как выяснилось, дома  он  не  живет,  а  из
"Комсомольской правды" уволен.
   Всего за 1997 год я был вынужден заявить пять исков к различным  лицам  и
печатным изданиям: два дела выиграл, остальные  -  в  процессе  рассмотрения
из-за  неявки  недобросовестных  ответчиков.  Но  тем   не   менее   травля,
подогреваемая  заявлениями  руководителей  прокуратуры  и  МВД  о  борьбе  с
коррупцией в органах государственной власти Петербурга продолжалась.
   Вначале я думал, что дело лично во  мне  -  кому-то  не  угодил,  кого-то
задел, кому-то помешал, - но чем дольше продолжалась травля  и  чем  большее
количество  следователей  и  журналистов  к  ней  подключалось,  тем   яснее
становилось, что дело не просто во мне.
   Если отвлечься от конкретных имен, то суть всей этой  истории  состоит  в
том, что та часть бывшей партийно-советской номенклатуры, которая  захватила
сегодня в России власть, не удовлетворилась  тем,  что  своей  деятельностью
дискредитировала само понятие демократии. Для них важно  дискредитировать  и
тех  немногих  в  России  политиков,  которых  можно  без  кавычек  называть
демократами. Власти им мало - они еще и крови жаждут! Тем более что во главе
Генпрокуратуры находятся бывшие работники ЦК КПСС, с  полуслова  понимающие,
чего от них хотят. Да они и сами с удовольствием  во  всем  этом  участвуют,
благо Генпрокуратура выведена за рамки закона (предусмотренный  Конституцией
закон о прокуратуре, по которому она должна быть введена  в  рамки  судебной
власти, так и не принят), а значит, и за рамки ответственности за  нарушения
закона. Нынешнюю деятельность этого учреждения можно охарактеризовать  двумя
фразами: "Следствие заказывали? Извольте получить!"
   В  этом  заключается  одна  из  серьезнейших  проблем  новой   российской
государственности,  потому  что  вместо  предусмотренных  Конституцией  трех
ветвей власти: законодательной, исполнительной и судебной - мы имеем четыре.
Я имею в виду не прессу,  а  прокуратуру,  сохраняющую  сталинские  принципы
организации, надзирающую за всем и вся и ни перед кем не подотчетную.
   После всего случившегося  со  мной  3  октября  1997  года,  когда  из-за
провокации  и  грубого  нарушения  закона  работниками  следственной  группы
Генпрокуратуры я попал в больницу, а затем - в  Париж,  один  из  московских
журналистов, писавший обо мне, восхищался ловкостью Генпрокуратуры, которая,
по его выражению, загнала меня в угол. Мол, теперь при любом варианте Собчак
проигрывает: не вернется - значит, виноват; вернется -  у  прокуратуры  есть
все основания для его ареста.
   Странная (но весьма типичная - из сталинского времени) логика!  Попробуем
посмотреть на всю эту историю с позиций нормального правового государства: я
на совершенно законном основании, открыто - не таясь - выехал из  страны  на
лечение и вернулся тогда, когда счел это возможным и необходимым.
   Поскольку никто и никогда мне никаких обвинений официально не  предъявлял
(журналистские домыслы и клевета не  в  счет!),  то  ни  у  кого  нет  права
рассуждать о какой-то моей вине. Напомню, что 3  октября  речь  шла  о  моем
допросе в  качестве  свидетеля.  Все  это,  однако,  верно  для  нормального
демократического государства, но Россия и сегодня живет по принципу: был  бы
человек, а дело найдется. "Есть человек - есть проблема, нет человека -  нет
проблемы!"
   Выступая  недавно  по  петербургскому  телевидению,   один   из   лидеров
коммунистической фракции в Госдуме, В. Илюхин,  сказал  дословно  следующее:
"Мы  должны  будем  изучить  и  дать  оценку  каждой  бумажке,   подписанной
Собчаком!" Весьма характ