ики ни  мне,  ни  жене  не
задавали.
   По договору  ответственность  за  мою  доставку  со  стороны  перевозчика
заканчивалась в момент передачи меня на борт парижской "скорой". Так что наш
врач с чувством  выполненного  долга  передал  своему  французскому  коллеге
носилки со мной, слава богу без осложнений перенесшим полет. О чем тут же  и
была сделана  запись  в  истории  болезни  и  в  сопроводительном  акте.  Мы
поблагодарили финский экипаж и подписали  все  необходимые  документы.  Меня
переложили на носилки парижской "амбуланс",  заново  подключив  датчики  для
мониторинга.
   Минут через двадцать после приземления мы  уже  мчались  через  парижский
пригород Нейи. А через полчаса ехали  по  знакомым  парижским  улицам,  едва
тронутым золотой осенью.
   Спустя час  Людмила  оформляла  мои  документы  в  регистратуре  всемирно
известного Американского госпиталя. Американским он называется  потому,  что
был построен для обслуживания американских военнослужащих после войны. Когда
американские войска были выведены из Франции, госпиталь передали  Парижу,  и
теперь  в  нем  работает  исключительно  французский  персонал.  Здесь   мне
предстояло пройти новое обследование  и  получить  курс  лечения  в  течение
недели (а если бы дольше - обанкротился).
   В запасе у меня было три дня спокойной госпитализации. 10-го днем,  когда
все выпуски новостей в России начинались с сенсационной  информации  о  моем
исчезновении из Петербурга, приемный покой Американского госпиталя наводнила
толпа русских и французских репортеров, чтобы  разузнать  сведения  обо  мне
любыми способами.
   Поместив меня в палату госпиталя, Людмила воспользовалась своим правом  и
запретила персоналу давать какую-либо информацию обо мне,  что  впоследствии
очень помогло. Сама же поехала в отель "Амбассадор", что на бульваре Османн.
Одновременно были зарезервированы еще  два  отеля,  куда  она  в  дальнейшем
переселялась, дабы  избегать  вездесущих  журналистов.  Друзья  снабдили  ее
персональной машиной и радиотелефоном, помогали с переводом.
   Утром 8-го Людмила поставила свечу в православной  церкви  на  Рю  Да  Рю
(около кафе "Петроград") в  благодарность  Господу  за  благополучный  исход
столь рискованного путешествия.
   В тот же день и в последующие жена постоянно находилась рядом со  мной  в
палате, пока разразившийся в России скандал в связи  с  отлетом  не  нарушил
наше спокойное существование.
   Слава богу, в  Париже  она  была  избавлена  от  оперативной  слежки,  но
журналистское преследование было ничуть не легче.
   Дабы не выглядеть боязливыми беглецами,  я  посоветовал  Людмиле  созвать
открытую для всех пресс-конференцию.
   Журналистов собралось тьма-тьмущая. Корреспонденты  французских  редакций
прибыли на встречу на стареньких "Пежо" и "Рено", в  то  время  как  собкоры
"Правды" и "Советской России" выделялись  на  этом  фоне  своими  роскошными
современными "Мерседесами".
   Наибольшую  бестактность  проявил,  как  и  следовало  ожидать,   русский
репортер Юрий Коваленко, уже подозрительно долго живущий в Париже вначале от
газеты   "Известия",   а   теперь   перекочевавший   в   "Новые   известия".
Профессионально  поставленным  голосом  агента  спецслужб  он  требовал   на
конференции от Людмилы немедленно предъявить наши  паспорта,  чтобы  увидеть
наш визовый  статус.  Тоталитарное  мышление  этого  господина  было  как-то
особенно  неуместно  ощущать  в  Париже  -   центре   объединенной   Европы,
объявленной безвизовой территорией в рамках  Шенгенского  соглашения  и  тем
самым привнесшей в наш мир совершенно новую культуру миграции, культуру  XXI
века.
   За несколько дней до пресс-конференции, чтобы  удовлетворить  любопытство
этого господина и воспрепятствовать различным домыслам о том, как мы выехали
из России, Людмила показала  ему  наши  паспорта  с  визовыми  отметками.  В
строгом соответствии с Законом РФ "О порядке выезда и  въезда  в  Российскую
Федерацию", одним из авторов которого в свое время довелось быть и мне.
   Врачебный консилиум под  началом  двух  ведущих  французских  кардиологов
полностью подтвердил поставленный в России  диагноз  и  вынес  вердикт:  мне
предписали   проведение   аортокоронарографии.   Кратковременная   передышка
сменилась новым этапом нервозности и неопределенности.
   Людмила, как могла, успокаивала меня - оттого  оптимизм  окончательно  не
покинул пациента. В день исследования я твердо настроился  на  благополучный
исход - я не собирался капитулировать перед продолжателями дела Вышинского и
Берии.
   Жена  была  до  крайности  изумлена,  когда  медики   пропустили   ее   в
предоперационную в верхней одежде, уличной обуви и без  халата  -  настолько
сильны  напольные  и  настенные  антисептики  в  госпитале.  Ей   предложили
наблюдать  за  ходом  операции   по   выведенному   в   соседнее   помещение
компьютерному монитору. Зрелище потрясло  Людмилу:  она  лицезрела  введение
через артерию зонда, контрастного вещества и прочищение сосудистых "бляшек",
-  одним  словом,  была  заочной  соучастницей  бригады  хирургов.   Нервное
перенапряжение сыграло с Людмилой тогда злую шутку. По  окончании  процедуры
негр-санитар  вывез  меня  из  операционной  с  наглухо  наброшенной   белой
простыней на лицо да к тому же вперед ногами.
   Реакция Людмилы была неожиданной -  она  оттолкнула  санитара  и  сорвала
простыню с криком: "Ты жив?!" Я пробурчал, что все в порядке. Она  по-русски
обругала санитара, повергнув того в шоковое состояние. Позже ей  разъяснили,
что вывозить послеоперационного пациента вперед  ногами  -  общепринятая  во
Франции практика  для  отслеживания  дыхания  больного,  а  простыня  служит
дополнительной профилактической мерой для дезинфекции.
   Вплоть до глубокого вечера Людмила находилась в тот день рядом  со  мной,
ухаживая и помогая мне прийти в себя. Мы не  поверили  своим  глазам,  когда
медсестра принесла ужин с бокалом красного бургундского  вина  спустя  всего
несколько часов после коронарографии. Либерализм больничного  меню  поистине
безграничен. Да  и  разве  может  француз  или  гость  Франции  ужинать  без
национального вина, будь он хоть при смерти?! И  вообще  больничные  порядки
здесь либеральные, к тебе могут  приходить  сколько  угодно  посетителей,  в
больничном ресторане  ты  можешь  заказать  для  них  обед  (разумеется,  за
дополнительную плату).
   Спустя день, врачи обрадовали меня своим решением отказаться от  операции
аортокоронарного шунтирования и  предписали  консервативное  медикаментозное
лечение.
   Кроме жены меня опекал в те дни и  наш  друг  Владимир,  неплохо  знающий
медицину и помогший с переводом. Пишу  сейчас  о  Владимире  и  не  могу  не
вспомнить о моем страшно несправедливом отношении к нему  в  бытность  мэром
Петербурга. Как-то раз он приезжал в город по делам и хотел обсудить со мной
ряд вопросов, однако тогда как  назло  я  настолько  был  загружен  текущими
проблемами, что отмахнулся от него и  просил  отложить  беседу  на  будущее.
Вспоминая этот и другие эпизоды моего пребывания во власти, еще  и  еще  раз
убеждаюсь - власть портит и калечит людей. Об  этом  я  писал  еще  в  своей
первой книге "Хождение во власть" в 1990 году. Когда мне доводилось покорять
в молодости горные вершины, на высоте всегда ощущалась нехватка кислорода и,
если ты надолго задерживался там, могла возникнуть горная болезнь.  Властная
высота не менее опасна.
   Не могу сказать, чтобы я  стал  циником  или  эгоистом  во  власти,  либо
испытал упоение  властью  и  стал  свысока  смотреть  на  других.  Для  меня
нахождение во власти было прежде всего  интересной  работой  и  возможностью
реализовать давние идеи. Но и считать, что был всегда безупречен, - было  бы
неправдой.
   В реальной жизни все оказалось куда сложней, чем представлялось.  Многому
приходилось учиться на ходу. Но власть - это прежде всего время,  отпущенное
тебе на осуществление задуманного. А жизнь постоянно  отвлекает  на  текущие
дела, и главного делать не успеваешь.
   Ведь с чем мы - демократы первой  волны  -  шли  во  власть?  С  желанием
покончить с господством коммунистической номенклатуры, с  желанием  изменить
отношения между человеком и  властью,  освободить  конкретного  человека  от
произвола бюрократической власти, ликвидировать привилегии власть  имущих  и
т.  д.  А  жизнь  подбрасывала  то  путчи,  то  распад  страны,  то   угрозу
надвигающегося голода - и так каждый день,  а  время  шло,  и  главное  дело
демократии - дебюрократизация власти,  уменьшение  зависимости  человека  от
государства, от произвола со стороны чиновников, - к сожалению, не  делалось
или делалось плохо, с постоянными оглядками, с потерей  времени.  Это  общая
наша  вина,  так  как  в  конечном  счете  мы  упустили  шанс   на   быструю
демократизацию    страны,    позволили    нашим    противникам     исподволь
дискредитировать саму идею демократии и  получили  то,  что  имеем  сегодня:
полукриминальное полицейское  государство  и  грабительский  капитализм  под
благозвучным названием - "номенклатурная демократия".
   Начав свое хождение во власть, я  отдавал  себе  отчет  в  том,  что  это
временное занятие и нужно вовремя  власть  покинуть,  пока  самоуверенность,
амбициозность,  подхалимаж  и  прочие  пороки  не  захлестнули  тебя,   пока
властвование над другими людьми не превратило тебя в  мутанта,  которому  ты
сам еще несколько лет назад не  подал  бы  руки.  На  моих  глазах  подобное
превращение происходило с Ельциным и его окружением. Но, конечно, свой  уход
из власти я видел по-другому: делом чести было исполнить долг перед  городом
и страной - обеспечить необратимость реформ, заложить  незыблемый  фундамент
демократии. А в Петербурге решить главную проблему - уничтожить коммунальные
квартиры и весь тот повседневный бытовой ужас, который  с  ними  связан.  Но
жизнь распорядилась иначе.
   Во мне постоянно жило подспудное желание освободиться от бремени  власти,
чтобы вернуться к нормальной  личной  и  профессиональной  жизни.  Настоящая
счастливая жизнь, которая,  как  я  считал,  и  наступит  после  отставки  -
наступила не по моей воле и не так, как я представлял.  И  оказалась  совсем
иной  -  счастьем  здесь  и  не  пахло.  Драматическая   утрата   власти   и
последовавшие за этим травля и преследования, однако, как это  ни  покажется
странным, сыграли и положительную роль.
   Я снова вернулся к себе -  обычному  человеку  и  гражданину,  семьянину,
преподавателю, ученому, публицисту. Более  того  -  нормальному  человеку  с
естественным восприятием жизни. Прилипшие к облеченному властью Собчаку,  но
чуждые мне по сути наслоения - разом отпали. Моим друзьям и  знакомым  стало
куда приятнее общаться со мной. И это сегодня для меня большое благо.
   Борьба за власть, конкуренция во власти неизбежны, но если  в  их  основе
лежат интриги, если конкуренция нечестная, то это  всегда  порождает  только
ненависть  и  последующую  деградацию  личности.  К   несчастью   для   нас,
интриганство и предательство в самых извращенных и уродливых формах стали  в
посткоммунистической  России   повседневным   явлением.   Оттого   в   нашей
политической жизни и преобладают временщики, расточающие  силы  и  время  на
взаимную ненависть и борьбу за куски государственного пирога. Тут уж  не  до
любви к стране и не до государственных интересов.
   Именно поэтому так быстро исчезли из политической жизни демократы  первой
волны (вспомните знаменитую Межрегиональную группу народных депутатов  СССР)
- носители демократического идеализма  и  романтизма.  Реалии  жизни  быстро
рассеивают иллюзии, но беда, когда на смену идеализму приходит голый расчет,
настоянный на деньгах и выражающийся в циничном отношении ко всему,  включая
мораль. В одной из драм Эсхила  описывается,  как  человеческие  достоинства
вроде любви, преданности и сострадания порой влекут погибель человека. В его
драме  некий  вельможа  вырастил  у  себя  в  доме  львенка,   чтобы   потом
наслаждаться его преданностью и ласками и самому излучать любовь. Сначала он
получил то, что хотел,  -  преданного  ему  великолепного  льва,  но  вскоре
животный инстинкт взял свое - и лев уничтожил вельможу и его  близких.  Так,
по воле провидения  наши  добрые  помыслы  обращаются  в  орудие  мщения.  И
полбеды, коли ты вырастил льва, а если шакала, который в стае с  такими  же,
как он, набрасывается на своего благодетеля трусливо, со спины? К трагедии в
этом случае примешивается еще и унижение.
   "Пусть лгут лжецы - не  снисходи  до  них!",  "Хвалу  и  клевету  приемли
равнодушно!", "Собака лает, а  караван  идет!".  Какие  прекрасные  слова  и
мысли, но как трудно руководствоваться ими, когда это касается именно  тебя,
когда ты сам вскормил шакалов, а они затравили тебя.
   Внедрив меня в Париж и оставив на попечительство наших парижских  друзей,
Людмила 16 ноября улетела в Россию - к дочери Ксении, родным и парламентской
работе.
   Ее появление в здании Государственной Думы  ошеломило  коммунистов,  а  в
особенности  -  Тельмана   Гдляна,   бывшего   популярного   при   Горбачеве
мифолога-"антикоррупционера", мечтавшего теперь  воскресить  свой  имидж  за
счет "дела Собчака". Вся эта публика полагала, что с моим отъездом из страны
в небытие уйдет и Людмила, чье депутатское место они рассматривали  уже  как
вакантное. Нетерпеливая и гнусная публика требовала от фракции  "Наш  дом  -
Россия" немедленно заменить Нарусову по партийному списку другим депутатом.
   Как ни странно, горячо ликовал в связи с  появлением  моей  жены  в  Думе
Владимир Жириновский, лидер фракции ЛДПР и непревзойденный делатель  думских
сенсаций. В парламентском буфете он обрызгал Людмилу шампанским и тостовал в
ее честь как "настоящей русской женщины, спасшей  мужа  от  тюрьмы".  Вторым
столь  же  неожиданным  союзником   оказался   Александр   Невзоров,   ранее
приложивший немало усилий к  моему  проигрышу  в  Петербурге  и  чрезвычайно
талантливо  "опускавший"  меня  в  ту  пору!  Невзоров  целовал  руки   моей
благоверной и просил прощения за  свои  прегрешения  по  отношению  к  нашей
семье, соболезновал моей болезни.
   Царские же холопы (Куликовы, Скуратовы и прочие) не преминули выступить с
публичными заявлениями по поводу моего  отъезда,  в  которых  проскальзывала
озлобленность от неудачи. Видимо, они были уверены, что добьют! Ан не вышло.
К тому же и от хозяина нахлобучку получили.
   Характерный штрих: когда  ожидалось  третье  (и  последнее  для  Госдумы)
голосование по кандидатуре нового премьер-министра, тот же Гдлян  подошел  к
Людмиле и со злобным удовлетворением сказал: "Если Думу распустят, мы тут же
проведем у вас обыск, а затем и арест. - И напомнил:  -  В  свое  время  ваш
Собчак  помешал  мне  стать  Генеральным  прокурором,  теперь  пришла   пора
рассчитаться". Когда злорадствуют ничтожества,  всегда  попирается  закон  и
справедливость!
   Глава 7
   ПИСЬМО С. П., МОЕМУ СТАРОМУ
   И ВЕРНОМУ ДРУГУ
   Париж, май 1998 г.
   Кафе "де ля Paix" - Гранд опера
   Дорогой Сергей!
   Эпистолярный жанр в общении со  старыми  друзьями  (и  передача  писем  с
оказией) становится для меня с каждым днем  все  более  привычным.  Ты  ведь
знаешь, как я не любил раньше писать письма - ведь ни телефонная  связь,  ни
официальные почтовые отправления в моем сегодняшнем положении не гарантируют
безопасности  ни  моим  письмам,   ни   моим   собеседникам   и   адресатам.
Прослушивание телефонов и  беспардонное  вскрытие  моей  корреспонденции  на
Родине безо всяких на то оснований прочно  вошло  в  практику  отечественных
Шерлок Холмсов.
   Страшно даже подумать, а не то  что  чувствовать,  как  ничтожества  (для
которых Берия и Сталин и сегодня являются идеалом) бессовестно вмешиваются в
чужую жизнь и подслушивают самое сокровенное, что  есть  мне  поведать  моим
родным и друзьям отсюда по обычным каналам связи.
   Так что не  обессудь,  когда  тебя  потревожат  передачей  этого  письма,
посылаемого через надежного человека.
   Как ты знаешь, моя  жизнь  с  1989  года  не  раз  круто  изменялась.  Но
теперешний  этап,  начавшийся  в  трагическом  ноябре  прошлого  года,  этап
внезапной (и потому психологически особенно трудной) парижской  эмиграции  -
он для  меня  самый  трудный  и  мучительный  во  всей  моей  жизни!  Прожив
шестьдесят лет более или менее счастливой жизнью на Родине, я враз  оказался
перед необходимостью  как  будто  заново  начинать  свою  жизнь  в  условиях
непостижимого для стороннего человека душевного разлада.
   О Париже написано и сказано так  много,  что,  кажется,  трудно  что-либо
добавить. "Праздник, который  всегда  с  тобой!",  "Столица  мира!",  "Париж
прекрасен всегда - в любое время года", "Увидеть Париж и умереть" - и  самое
удивительное, что все это сущая правда. Париж прекрасен и неповторим,  когда
ты приезжаешь сюда туристом, когда  тебе  заказана  гостиница  и  тебя  ждут
экскурсии,  театры,  выставки  да  и  просто  наслаждение  атмосферой  этого
великого города на берегах чудной Сены.
   И совсем другое дело,  когда  ты  оказываешься  в  роли  его  постоянного
жителя, да к тому же в необычайно трудных обстоятельствах.
   Сразу возникает тысяча проблем - и первая: где  жить?  Ты  помнишь  (а  с
какой досадой я вспоминаю!) выдумку бульварных журналистов о наличии у  меня
роскошного особняка на авеню Фош, самой дорогой улице  Парижа.  Но  увы,  ни
особняка, ни даже небольшой квартиры! Поэтому  пришлось  поселиться  сначала
(после выхода из госпиталя), не поверишь, в  двухзвездочной  гостинице,  где
останавливаются в основном мелкие торговцы и наши братья славяне  (югославы,
поляки). Номер вообще-то был сносный, с душем (это  отличает  двухзвездочную
гостиницу  от  трехзвездочной  -  там  есть  еще  и  ванна)   и   телефоном,
мини-телевизором. Но даже в этой заштатной  гостинице  стоимость  комнаты  в
сутки была 370 франков. Прикинув свой бюджет и решительно не зная, как долго
мне еще предстоит жить в эмиграции, я посчитал слишком дорогой жизнь в такой
гостинице. Поэтому вскоре я съехал оттуда.
   Проблема, однако, была и остается по  сей  день:  очень  сложно  отыскать
приличную маленькую квартиру да еще с мебелью за такие деньги.
   Предлагают в  основном  квартиры  безо  всякой  мебели,  одни  стены.  Но
хлопотать еще и о самой насущной мебели и обстановке в моем возрасте  и  без
знания французского языка не то, чтобы совсем разорительно,  но  морально  и
физически тяжело.
   Кстати, замечу тебе, что моего знания английского здесь явно не хватает -
большинство французов английского не знают и знать  не  хотят.  Они  считают
Францию центром мироздания и всей цивилизации, а потому принципиально  хотят
говорить только по-французски. Иностранцы же,  по  их  глубокому  убеждению,
должны сами изучать французский, дабы приобщиться к их  стране  и  культуре.
Несмотря на известную долю снобизма, в этом есть и своя правда. Но,  как  ты
понимаешь,  мне  теперь  уже  поздновато,  хотя   и   необходимо   осваивать
французский - надеюсь, однако,  на  скорое  возвращение  в  Россию,  которое
снимет эту проблему.
   Но мир и Париж не без добрых людей, Один мой парижский друг - Владимир  -
отвел мне комнату в своей квартире, где у меня есть  все  самое  необходимое
для  работы  и  бытовой  жизни  -  кровать,  письменный  стол,   миниатюрная
библиотека и шкаф. Вот в таких аскетичных условиях, мон шер  ами,  обитаю  я
сейчас в Париже. Так что проблему жилья, самую трудную,  он  временно  помог
мне решить. Хотя, будучи человеком тактичным, я не смею  долго  пользоваться
его квартирой - вскоре, вероятно, все-таки сниму отдельные апартаменты.
   Париж хорош тем, что оставляет тебя в  полном  покое,  дает  тебе  полную
свободу  жить  так,  как  ты  сам  того  пожелаешь.  Здесь  нет   участковых
милиционеров и  омоновцев,  справляющихся  о  твоей  прописке.  Здесь  можно
прожи