в Ленина", а российское  государственное
телевидение вело прямую телевизионную и радиотрансляцию с  Красной  площади.
Как только стихли куранты, с  Манежной  площади  стали  доноситься  истошные
выкрики пенсионеров и коммунистических фанатиков - десятки тысяч почитателей
Ленина с его портретами и красными флагами в руках  заполонили  в  это  утро
подступы к Красной площади. Они  хотели  во  что  бы  то  ни  стало  сорвать
захоронение своего кумира. В этот морозный, солнечный день  они  производили
впечатление самой отвратительной и тупой  черни,  в  их  рядах  было  немало
бывших служителей сталинско-бериевского ГУЛАГа.
   Тысячи милиционеров и курсантов школ милиции едва сдерживают ожесточенный
натиск ленинистов. А тем  временем  тысячи  заранее  подобранных  участников
траурного митинга на  Красной  площади  (в  основном  чиновники,  военные  и
студенты) внимают  президенту  Ельцину.  Едва  стоя  на  ногах,  он  с  явно
выраженной брежневской дикцией объясняет, почему  решил  захоронить  Ленина.
Мол, все беды нашей страны проистекают из-за того, что тело  Ленина  до  сих
пор не предано земле, а его душа - не нашла успокоения. Речь закончилась,  и
послышались жидкие аплодисменты. Вслед за  Ельциным  слово  берет  Святейший
Патриарх. Вспомнив все страдания, выпавшие на долю Церкви от режима  Ленина,
он  затем  поддерживает  решение  Кремля  по-человечески  и   по-христиански
упокоить в земле его останки. "Это  святейший  долг  всех  нас  перед  любым
усопшим!"  -  завершает  Патриарх.   Дрожащий   от   холода   Борис   Немцов
нежданно-негаданно  для  себя  получает  слово  -  "царским"  жестом  Ельцин
указывает ему на микрофон.  "Может,  не  надо,  Леонид  Ильич?"  -  пытается
отпереться ошеломленный Немцов, уже делая, правда, робкие шаги к  микрофону.
"Ты обязан сказать слово, Борис Ефимыч.  А  я  скажу  потом  слово  о  твоей
судьбе", - отвечает президент. Неуверенным голосом Немцов говорит о  великой
значимости этого  события  для  всей  мировой  истории,  намекает  на  более
счастливое будущее страны, а в конце слегка славословит в адрес  президента:
дескать, без вас, Борис Николаевич, никто не решился бы  на  такой  отважный
поступок. Решительным движением Ельцин отодвигает Немцова от  микрофона.  По
программе  митинга,  после  выступления  Патриарха  должен   был   выступать
премьер-министр,  а  не  вице-премьер.  Затем  симфонический   оркестр   под
управлением Ростроповича должен был сыграть отрывки из  "Реквиема"  Моцарта.
Однако президент нарушил весь ход церемонии. Он снова взял  слово.  На  этот
раз его речь была четкой и сильной, чувствовалось,  что  она  будоражит  его
самого и он скажет что-то действительно важное и  для  себя  самого,  и  для
страны.  Поблагодарив  Немцова  за   выступление,   похвалив   организаторов
церемонии, он вдруг сказал: "Вот здесь и сейчас хочу  объявить  об  отставке
Правительства России. Назначаю новым премьером всем вам хорошо известного  и
очень умного  Бориса  Ефимовича  Немцова.  Второе.  Объявляю  Немцова  своим
официальным преемником на посту главы нашего государства. После  утверждения
в Думе его кандидатуры (а иначе я ее распущу и сам назначу Немцова) я  ухожу
в  отставку  и  передаю  Борису  Ефимовичу  бразды  правления  страной   как
исполняющему обязанности президента! От этих решений не отступлю ни на  шаг.
Я хороню Ленина, освобождаю тем самым народ от бремени прошлой эпохи. Теперь
могу с чистой совестью уйти на покой,  пожить  спокойной  жизнью  вместе  со
своими близкими!" - с этими словами президент завершил  свой  внеплановый  и
судьбоносный спич. Не преминул сразу же обратиться и к сотням журналистов со
словами: "Вот и  думайте,  понимаешь,  о  чем  первым  делом  сообщать  -  о
похоронах Ленина или о моих кадровых решениях!"
   На площади воцаряется гробовое молчание,  которое  длится  минуту-другую.
Тишину нарушают лишь отдаленные вопли  фанатиков  с  разных  концов  Красной
площади - они ничего не слышали и потому страстно требуют отставки Ельцина и
сохранения Ленина в мавзолее. Звучит музыка Моцарта. Озадаченные происшедшим
Черномырдин и другие члены правительства смотрят на гроб Ленина. Немцов  уже
рядом с президентом. Через несколько минут,  как  только  отзвучала  музыка,
митинг объявляется закрытым. Солдаты почетного караула умело подхватили гроб
и под бой барабанов направляются к  стоящему  в  центре  площади  вертолету.
Вертолет по такому случаю перекрашен в черный цвет. Рядом еще два  вертолета
из президентского авиаотряда - для сопровождающих  лиц.  Четверо  гвардейцев
аккуратно вносят гроб в вертолет. Президент (опять же в нарушение программы)
предлагает почтить минутой молчания память Ленина. Площадь  вновь  затихает.
"К вылету готовы, товарищ Верховный Главнокомандующий!" - рапортует  Ельцину
офицер  вертолетной  эскадрильи.  "Летите  с  богом!"  -  напутствует  глава
государства.
   В  следующую  минуту  площадь  наполняется  ревом   моторов   этих   трех
вертолетов,  правительственные  и  президентские  чиновники   забираются   в
вертолеты сопровождения, а мэр Москвы - незаметно  куда-то  исчезает.  Крики
протестующей толпы, услышавшей моторы вертолетов, заглушает их рев...
   И  все  это  мне  виделось  ярко  и  в  малейших  деталях.   Потом   было
"Шереметьево-2", перенос гроба из вертолета в зафрахтованный Ту-154.  И  тут
на поле толпа распоясавшихся  фанатиков,  ор,  драки  с  милицией,  сжигание
портретов Ельцина...
   Санкт-Петербург. Роскошный "Кадиллак" с гробом до Волковского кладбища. И
снова толпа, в которой мелькают лица Анпилова  и  Нины  Андреевой,  грозящих
новой революцией. Под барабанную дробь гроб опускается в могилу...
   Из сна меня  вывело  теплое  прикосновение  руки  -  медсестра  госпиталя
принесла завтрак. Взглянул на часы - 7.30 утра. Значит, сон длился  более  6
часов. Удивительный сон, отголосок реальных переживаний! Но где они сейчас -
герои этого сна? Все поменялось. Другие люди, другое время!
   Было время, когда Кремль мог безболезненно исполнить волю  усопшего  быть
захороненным по-человечески - сразу после крушения ГКЧП  в  91-м.  Тогда,  в
сентябре, на последнем заседании союзного Съезда депутатов именно я выступил
с энергичным и аргументированным призывом принять специальное решение съезда
по вопросу о погребении останков Владимира Ленина в Петербурге.  По  реакции
зала я ощутил тогда моральную готовность многих парламентариев  принять  это
историческое решение - и  этим  достойно  завершить  жизнь  самого  союзного
съезда (постановление о самороспуске депутаты в тот  момент  уже  одобрили),
подвести последнюю черту под большевистским этапом истории нашей страны.  Но
Михаила Горбачева проблема  с  захоронением  Ленина  в  ту  пору  ничуть  не
волновала, на кону стояло его собственное политическое будущее. Он  даже  не
поставил мое предложение на голосование, а просто-напросто закрыл заседание,
попрощался с депутатским корпусом и отправил съезд в историю. Этим,  кстати,
лишил и самого себя важной опоры в виде легитимного парламента СССР, что,  в
свою очередь, ускорило и его уход спустя несколько месяцев.
   Впоследствии  я  неоднократно  убеждал  Бориса  Ельцина  издать  указ   о
захоронении тела Ленина. "Вам необходимо лишь выпустить  такой  указ  -  все
остальные хлопоты я беру на себя. Причем сделаю  похороны  торжественными  и
открытыми, то есть достойными места Ленина в нашей истории", - уговаривал  я
Президента России. Но в ответ всякий раз слышал одно и то  же:  "Я  не  могу
сейчас пойти на это". Вероятно, коммунистический менталитет Ельцина тормозил
давно назревшее решение о предании земле основателя советского государства.
   Не ограничиваясь Ельциным, я говорил об этом и  со  Святейшим  Патриархом
Московским и всея Руси Алексием II - все же авторитет Русской  Церкви  и  ее
главы сослужил бы хорошую службу в пользу захоронения.  Патриарх  саму  идею
поддержал, но дело не двигалось с места. Все мои усилия по погребению Ленина
оказались заблокированными. Многие из политиков и государственных  деятелей,
с которыми я говорил на эту тему, отвечали, что  нужно  подождать,  пока  не
вымрет все поколение заядлых коммунистов, тогда наконец и Ленин найдет  свое
успокоение. При внешней логичности такого подхода он все  же  весьма  отдает
абсурдом,  поскольку  обрекает  останки  Ленина  на   дальнейшее   публичное
глумление, - может быть, еще не на одно десятилетие.
   Ну а тогда, на следующий день после моего  обращения  к  Съезду  народных
депутатов  СССР,  все   коммунистические   газеты   напечатали   язвительные
карикатуры на Собчака и поместили злобные комментарии, назвав  меня  главным
могильщиком из стана демократов. Редакторы этих изданий даже не задумывались
над тем, что сами же снова втаптывают в грязь  и  последнюю  волю  Ленина  о
своем  погребении,  которая  во  все  времена  непременно   исполнялась.   И
неоднократную мольбу об этом Н. К. Крупской, грубо пресеченную Сталиным, для
которого мавзолей с телом вождя был гробницей живого бога  и  который  нужен
ему был для собственного  самоутверждения.  Известны  его  слова,  сказанные
Крупской: "Если не уйметесь, мы найдем другую вдову!" Я уже не говорю о том,
что в традициях нашего народа не было практики мумифицирования трупов и  тем
более выставления их напоказ. Едва ли можно сыскать в мировой истории пример
большего глумления над усопшим, чем в случае с Владимиром Ульяновым!
   После завтрака я вновь мысленно углубился в ленинскую тему. Подумалось  о
судьбе мавзолея после неминуемого захоронения вождя.  На  ум  пришел  пример
Израиля, в котором  есть  потрясающий  по  силе  впечатления  музей  мировой
катастрофы еврейского народа.
   Мавзолей Ленина - уникальное архитектурное и технологическое  сооружение:
помимо наземной конфигурации он простирается  в  глубь  земли  еще  примерно
метров на 80, там несколько подземных этажей,  на  которых  в  бронированных
комнатах  ныне  гнездится  обслуживающий  аппарат  -  и  медики  со   своими
лабораториями, и  охрана,  и  всякого  рода  технический  персонал.  Поэтому
демонтировать мавзолей было бы  не  только  крайне  сложно  без  ущерба  для
Красной площади, но и просто неразумно. Мавзолей с его уникальностью мог  бы
пригодиться как памятник злодеяниям большевистского режима. В мавзолее можно
было бы открыть музей большевистского террора. Экспозицию начать с Ленина  -
автора и практика первой волны террора большевиков. Один этаж  -  "ленинский
террор  и  военный   коммунизм".   Второй   этаж   -   "сталинский   террор,
коллективизация, послевоенные  репрессии".  Третий  этаж  -  "постсталинский
ГУЛАГ".  Четвертая  секция  -  "политические  репрессии  последнего  периода
большевизма". Наши архивы буквально забиты документальными свидетельствами о
зверствах режима - а у Александра  Солженицына  целая  "стена  плача"  жертв
коммунизма. Если этим очертить сюжет музейной экспозиции  с  соответствующим
музыкальным сопровождением, то у посетителей будет леденеть кровь в жилах, а
душа будет содрогаться от ужаса и сострадания. Только так можно сотворить из
мавзолея   обитель   нравственного   чистилища   вместо   культового   храма
большевистской  тирании.  И  тем  наглядно  опровергнуть  замысел   Сталина,
стремившегося утвердить  марксизм-ленинизм  как  государственную  религию  и
давшего народу возможность созерцать мумию Ленина вместо отвергнутого Бога и
разрушенных храмов с расстрелянными священнослужителями.
   Когда я, спустя неделю,  покидал  Американский  госпиталь  с  прописанной
рецептурой дальнейшего лечения, меня одолевала мысль, а где,  собственно,  я
буду жить в Париже. Никакой собственности, к моему великому сожалению, здесь
у меня не было. Не было даже арендованных апартаментов. В час выписки я  все
еще не  знал  моего  нового  места  жительства.  Но  позаботились  знакомые,
заказавшие мне номер в дешевом двухзвездочном отеле в относительно спокойном
районе города. Хотя раньше мне не доводилось  жить  в  Париже  в  гостиницах
такой низкой категории (в бытность мэром Петербурга  мне  любезно  открывали
свои  двери  лучшие  отели  французской  столицы),   я,   будучи   человеком
неприхотливым в житейских делах, спокойно поселился в своем номере. Все  там
было предельно просто  -  старенький  телефон,  полутораспальная  деревянная
кровать, затертый пылесосом  палас,  обветшавшая  утварь  и  мини-телевизор.
Тесная душевая без ванны, унитаз и раковина. Одним словом, все здесь было не
новым, потрепанным - и в то же время  все  необходимое  для  жизни  имелось.
"Моли Бога, что дал тебе шанс  жить  здесь,  а  не  в  тюремной  камере!"  -
думалось мне при осмотре нового  пристанища.  Моими  соседями  по  гостинице
оказались в основном мелкие торговцы: турки, югославы, поляки, заезжающие  в
Париж на пару-тройку недель для сбыта  своего  дешевого  товара  на  местных
распродажах и блошиных рынках. Возвращались они в гостиницу обычно далеко за
полночь. Нередко пьяный шум и гомон мешали мне  спать,  но  конфликтовать  с
соседями из-за этого не хотелось. Поэтому в такие часы я брал книгу и читал,
пока все не затихало. По утрам мои соседи завтракали с помятыми физиономиями
и виноватым видом. Иногда извинялись и спрашивали - не помешали ли  они  мне
отдыхать.
   Сразу же после завтрака я обычно выбирался из гостиницы на волю.  Садился
в метро и ехал в центр, чтобы подышать Сеной, насладиться  Лувром  и  выпить
чашку кофе в кафе "де ля Paix" около Парижской оперы. Оно полюбилось  мне  с
первого же визита в Париж. Это двухэтажное уютное кафе с истинно французской
кухней и атмосферой Парижа, изысканным национальным интерьером. Здесь уже на
протяжении нескольких веков постоянно собирается парижская богема, здесь все
пропитано духом великой французской культуры, здесь рождались великие идеи и
произведения творцов искусства Франции. В кафе клиенты за бокалом  вина  или
чашкой кофе наслаждались беседой, набирались сил для покорения  Парнаса.  Из
окон кафе хорошо виден всемирно  известный  театр  "Гранд  опера"  -  символ
величия Франции в мировой культуре.
   Я часто отдыхал в этом кафе, наблюдал за окружающей жизнью.  Здесь  же  я
писал письма своим близким, друзьям и политикам в Россию, а также статьи для
газет и журналов. Потом я обычно  ехал  в  Сорбонну  -  ведущий  европейский
университет, где у меня много друзей и где мне раньше уже приходилось читать
лекции. Я договорился о чтении лекций  и  проведении  ряда  семинаров  среди
студентов  русского  отделения  по  проблемам  посткоммунистической  России.
Заодно пристрастился к изучению богатейших  университетских  архивов  -  мог
провести в библиотеке весь день до позднего вечера,  изучая  преимущественно
мемуары и документы видных русских эмигрантов первой волны. Там же я работал
над рукописью своей последней книги. Чувствовалась связь  поколений  русских
эмигрантов - их  роднило  и  роднит  психологическое  восприятие  жизни  вне
Родины. Быть может, спустя век или больше и эту мою книгу  будет  изучать  в
библиотеке  Сорбонны  какой-нибудь  опальный  русский  политик,  живущий   в
эмигра-ции какой-нибудь седьмой или восьмой волны. Такова уж, видимо, судьба
опальных русских политиков!
   Из библиотеки я  ехал  либо  в  гостиницу,  либо  на  встречи  со  своими
парижскими друзьями и знакомыми, благо приглашений  было  достаточно.  Среди
них я находился в родной,  теплой,  по-русски  радушной  обстановке.  Беседы
длились до позднего вечера, потом я тактично покидал приветливых хозяев.  До
полуночи я вновь погружался в одиночество в своей гостинице. В России  номер
моего гостиничного телефона знали  считанные  люди  -  жена,  родные,  самые
доверенные соратники. Звонков было  мало,  в  основном  по  утрам.  Я  и  не
стремился к активному телефонному общению с Россией: слишком много  я  хотел
сказать, но слишком мало хотела услышать  Россия.  В  те  недели  российская
публика  жаждала  только   "жареных"   фактов   о   моем   исчезновении   из
Санкт-Петербурга,  а  мне   абсолютно   не   хотелось   удовлетворять   этот
обывательский интерес.
   Так пролетел  почти  месяц.  Оплата  очередного  счета  за  проживание  в
гостинице повергла меня в уныние. На калькуляторе я суммировал  все  прежние
счета - получалось что-то около 2000 долларов США  в  месяц.  Многовато  для
такой гостиницы, ведь за тысячу  можно  взять  в  аренду  одно-двухкомнатную
квартиру.
   Без знатоков парижского рынка  недвижимости  и  без  знания  французского
языка арендовать  апартаменты  практически  очень  сложно.  И  почти  всегда
неизбежны промахи. Потому я обратился к друзьям за помощью. При их поддержке
я посетил  несколько  агентов,  но  меблированных  однокомнатных  квартир  в
приличных районах Парижа  очень  мало.  А  заниматься  обустройством  пустой
квартиры всем самым необходимым показалось мне тяжким делом.  В  отчаянии  я
был согласен поселиться даже на окраине, лишь бы поскорее найти свой кров  и
сэкономить деньги.
   Меня выручил приятель Владимир, который жил в  неплохой  четырехкомнатной
квартире  невдалеке  от  Эйфелевой  башни.  После  некоторых   колебаний   я
согласился. Он отвел мне одну комнату, 12 квадратных метров, оснащенную всем
самым необходимым - кроватью, шкафом, письменным столом и телефоном.
   На следующий день я с Владимиром уже осваивал ближайший  к  моему  новому
жилью   недорогой   продуктовый   магазин-супермаркет.    Обилие    товаров,
поименованных только на французском языке, да к тому  еще  и  неведомых  мне
прежде, с трудно определяемыми различиями в пределах одного вида или  сорта,
скажем, рыбного салата или рыбы в томате, -  вот  в  этом  продовольственном
океане я начал разбираться с помощью друга.
   Продовольственные магазины на Западе сегодня уже  не  так  поражают  наше
воображение, как  было  несколько  лет  назад,  когда  после  пустоты  наших
прилавков советский человек обалдевал от западного богатства и разнообразия.
И все же, хотя и у нас  прилавки  сегодня  заполнены  товарами,  со  здешним
изобилием их не сравнить. Десятки сортов рыбы и морских продуктов в  свежем,
замороженном  и  полуприготовленном   виде   (нужно   только   разогреть   в
микроволновке), мясные ряды, тянущиеся на десятки метров, овощи и фрукты  со
всех континентов, не  говоря  уже  о  множестве  сортов  чая,  кофе,  какао,
различных напитков, сладостей и т. д. и т. п.
   Наша экскурсия началась с молочно-сырного  отдела.  Сразу  же  на  память
пришел анекдот времен Горбачева, который я рассказал Владимиру:  встретились
Миттеран и Горбачев и обсуждают свои проблемы. Миттеран  говорит:  "Господин
Горбачев,  представьте  себе,  как  трудно  управлять  страной,  в   которой
производится более 400 сортов сыра". - "Вы и  понятия  не  имеете,  господин
президент, о трудностях управления страной, в которой нет  ни  одного  сорта
сыра", - отвечает ему Горбачев.
   В этом небольшом супермаркете четырехсот сортов сыра не было, но  все  же
не менее ста наименований имелось в наличии.
   - В нашем магазине, - говорил Владимир, - можно набрать  еды  для  любого
стола: хочешь - китайского, хочешь -  японского,  хочешь  -  индийского  или
мексиканского, сильву пле! Но нам ведь нужен русский!
   - Можно вместе со шведским, - рассмеялся я.
   - С каким душе  угодно,  -  ответил  мой  гид,  и  мы  продолжили  осмотр
магазина. Разглядывая полки с товарами, я начал обнаруживать,  что  цены  на
многие продукты (овощи,  фрукты,  молочные  и  т.  д.)  здесь  ниже,  чем  в
Санкт-Петербурге, не говоря уже о Москве.  И  это  при  многократно  большем
доходе французов по сравнению с нашими доходами. Менеджер теннисного  клуба,
где мне довелось однажды обедать, говорил, как трудно ему найти рабочих  для
ухода за кортами при оплате 100  франков  за  час.  Минимальная  зарплата  у
неквалифицированного рабочего 6-7 тысяч франков  в  месяц,  то  есть  больше
тысячи долларов.
   По-видимому,  таможенные  пошлины,  бандит-ские  "накрут