и.
   Карен сказала, что этот стиль называется "агрессивное ретро  семидесятых"
и что он начинает ее малость утомлять. Райделл подумал, что и не мудрено, но
говорить ничего не стал, здраво размыслив, что получится не очень вежливо.
   Телевидение сняло ему комнату в Западном Голливуде, в отеле,  более-менее
похожем по  виду  на  нормальный  дом,  но  только  Райделл  почти  туда  не
заглядывал, жил все время у Карен - пока в Огайо не появился Медведь-Шатун.
   Уже  начальный  эпизод,  когда  были  обнаружены  тридцать   пять   жертв
Медведя-Шатуна, почти оборвал карьеру Райделла на непыльном поприще влипшего
копа. В довершение всех  прочих  несчастий  первыми  на  место  преступления
прибыли сержант Чайна Вальдес и капрал Норма Пирс, самые хорошенькие девушки
во всем цинциннатском департаменте полиции ("Взглянешь на такую, и прямо как
серпом по яйцам", - сказал один из телере[50] портеров, но никто вокруг даже
не улыбнулся; обстоятельства придавали этой шуточке нехорошее, даже зловещее
звучание). Счет  возрастал  с  немыслимой  быстротой;  вскоре  Медведь-Шатун
далеко опередил самых знаменитых маньяков прошлого.  Затем  стало  известно,
что все его жертвы - дети. Затем сержант Вальдес, не совсем еще оправившаяся
от посттравматического шока, зашла в некое сомнительное питейное заведение и
прострелила  обе  коленные  чашечки  известному  педофилу  -  на   удивление
тошнотворному типу по  кличке  Мармелад,  никаким  боком  не  причастному  к
убийствам.
   В результате роскошный, без единой металлической детали самолетик  уносил
Аарона Персли в Цинциннати, Карен нацепила очки и обсуждала ситуацию чуть не
с десятком собеседников одновременно, а Райделл сидел  на  краешке  огромной
снежно-белой кровати, начиная проникаться идеей, что что-то такое  вроде  бы
изменилось.
   - У них есть подозреваемые? - спросил Райделл.
   Карен  окинула  его  недоуменным  взглядом,  словно  незнакомый  предмет,
неведомо как оказавшийся в комнате.
   - Подозреваемые? Да они уже сознались.
   Райдел поразился, какой старой выглядела она в  этот  момент.  А  правда,
подумал он, сколько же ей лет? Карен встала и вышла из комнаты.
   Вернулась она минут через пять, уже одетая в безупречный  черный  костюм.
[51]
   - Собирайся. Ты не можешь здесь больше оставаться.
   И ушла. Ушла без поцелуя, без "до свидания", без ничего, ушла - и все.
   Райделл встал, включил телевизор  и  увидел  Медведя-Шатуна,  только  это
оказался не один человек, а трое. Выглядели они так, что и не  подумаешь,  -
серенькие, безобидные, почти симпатичные парни, одним словом -  именно  так,
как и выглядят всегда  по  телевидению  гниды,  способные  на  любые,  самые
тошнотворные мерзости.
   Так вот он и сидел на кровати Карен, в  одном  из  ее  махровых  халатов,
когда на пороге комнаты появились - появились безо  всякого  там  стука  или
"разрешите войти" - два рентакопа. У них была черная  униформа  и  такие  же
высокие черные ботинки, в каких  совсем  еще  недавно  Райделл  патрулировал
улицы Ноксвилла, - ну те самые, с  дополнительной  кевларовои  стелькой,  на
случай если кто-нибудь изловчится выстрелить тебе в пятку.
   Один из рентакопов грыз яблоко. Второй помахивал электрошоковой дубинкой.
   - Слышь, друг, - сказал первый, - нам приказано выпроводить тебя отсюда.
   Рот его  был  полон  недожеванного  яблока,  и  слова  звучали  не  очень
разборчиво.
   - У меня тоже были такие ботинки, -  сообщил  Райделл.  -  Изготовлены  в
Портленде, Орегон. Двести девяносто девять долларов в мелкооптовом магазине,
а в обычном еще дороже. [52]
   - Ясненько, - ухмыльнулся второй, который с дубинкой.  -  Так  ты  шмотки
свои будешь собирать или как?
   "Черного и белого не выбирайте" - вспомнилась Райделлу детская  игра;  он
собрал по комнате все предметы, кроме черных и белых, а также  серых,  цвета
засохшей овсянки, и побросал их в синий "самсонит".
   Рентакоп с дубинкой наблюдал за его  действиями,  а  второй,  с  яблоком,
слонялся по комнате и дожевывал яблоко.
   - На кого, ребята, работаете? - поинтересовался Райделл.
   - "Интенсекьюр", - сказал тот, что с дубинкой.
   - Хорошая шарага? - спросил Райделл, застегивая сумку.
   Дубиноносец пожал плечами.
   - Сингапурская, - сообщил второй,  заворачивая  огрызок  яблока  в  мятую
бумажную салфетку, выуженную из кармана брюк. - На нас все  большие  здания,
все общины, установившие себе заборы и охранные системы,  ну,  в  общем,  ты
понимаешь.
   Он аккуратно засунул огрызок в нагрудный  карман  черной,  безукоризненно
выглаженной форменной рубашки, в тот самый карман,  на  котором  красовалась
бронзовая бляха.
   - Деньги на метро есть? - спросил мистер Дубина.
   - Конечно, - откликнулся Райделл, вспомнив про свою кредитную карточку.
   - Видишь, какой ты богатый, - ухмыльнулся рентакоп. - Обычно у засранцев,
которых [53] мы отсюда выпроваживаем, вообще ни гроша за душой.
   Карточку Мексикано - американского банка Райделлу обнулили  на  следующий
день.


   А ведь не прав Эрнандес насчет английских полицейских броневиков, подумал
Райделл, врубая впервые в жизни овердрайв на все три оси. Он ожидал услышать
визг  проскальзывающих  покрышек,  однако  "Громила"  вцепился  в   мостовую
намертво, как пиявка. Трехтонная, с двумя керамическими моторами пиявка.
   Саблетт, расхлябанно обвисший на соседнем сиденье, испуганно вскрикнул  -
автоматически затянувшиеся ремни безопасности вздернули его  в  вертикальное
положение.
   Скорость - семьдесят миль в час, впереди -  музейной  кондиции  "бентли".
Правый, по обочине, обгон, под колеса "Громилы" летит чахлая, черная от пыли
трава. Ужас, застывший в глазах  пассажирки  "бентли",  еще  мгновение  -  и
взвыла сирена, вспыхнули  мигалки:  Саблетт  дотянулся  наконец  до  большой
красной кнопки.
   Прямой участок. И ни одной, абсолютно ни одной машины. Райделл  вышел  на
осевую и до упора вдавил педаль газа, вой  спаренных  "киоцеров"  перешел  в
пронзительный  визг.  Странное,  даже   жутковатое   поскуливание   Саблетта
заставило Райделла на секунду подумать, что техасец не выдержал  напряжения,
сломался и то ли  молится,  то  ли  поет  на  неком  трейлерлагерном  языке,
неизвестном  никому,  [54]  кроме  сдуревших   последователей   преподобного
Фаллона.
   Нет, ничего подобного. Скосив глаза направо, он увидел,  что  Саблетт  до
предела - и как только зеркальные линзы  не  свалятся  -  выпучил  глаза  на
экран, высветивший данные о клиенте, что губы его непрерывно шевелятся, руки
же быстро и словно сами по себе заряжают потертый, бог знает сколько  хозяев
сменивший глок. Длинные белые пальцы двигались ловко и, как бы это  сказать,
буднично - ну, словно намазывая бутерброд или сворачивая газету.
   И вот это действительно вызывало ужас.
   - "Звезда Смерти"! - крикнул Райделл.
   Саблетт не имел права ни на секунду вынимать из уха капсульный  приемник;
в экстренной ситуации небесный голос -  голос  настоящих  копов,  переданный
через спутник, - мгновенно заставит замолчать все прочие передачи.
   Техасец вставил обойму и повернулся; на его бледном лице  играли  отсветы
разноцветных огоньков приборной доски.
   - Вся прислуга убита, - сказал он. - Эти типы  загнали  троих  детишек  в
детскую комнату,
   Могло показаться, что Саблетт выражает сдержанное неудовольствие  чем-то,
увиденным по телевизору, - ну,  скажем,  увечной  версией  хорошего  старого
фильма, изготовленной для  нужд  какого-нибудь  там  местного  национального
рынка.
   - И они, Берри, говорят, что убьют их.
   - Ну а что там  думают  долбаные  копы?  -  крикнул  Райделл.  Охваченный
бессильной яро[55] стью, он колотил по мягкому, в форме  восьмерки  рулевому
колесу.
   Саблетт тронул правое ухо пальцем. Казалось, еще  секунда  -  и  он  тоже
начнет кричать.
   - Молчат. - Ровный, на удивление спокойный голос. - Вырубились.
   Передний  бампер  "Громилы"  снес  чей-то  антикварный,  сороковых  годов
прошлого  века,  придорожный  почтовый  ящик,  купленный,  надо  думать,  на
Мелроуз-авеню, за бешеные деньги.
   - Да какого хрена вырубились, - чуть поспокойнее  сказал  Райделл.  -  Не
могут эти раздолбай вырубиться. Они же полиция.
   Саблетт вытащил капсулу из уха, протянул Райделлу.
   - Ничего не слышно, только помехи.
   Райделл взглянул на экран и вспомнил игру в  дартс.  Ярко-зеленый  дротик
курсора несся по  бледно-зеленой  горной  дороге,  неумолимо  приближался  к
мишени - девственно-белому кружку размером с обручальное  кольцо.  В  правом
окошке  высвечивались  жизненные  показатели  трех  детей   клиента.   Пульс
учащенный, у всех. В нижнем окошке - телевизионный,  снятый  в  инфракрасных
лучах кадр. Главные ворота. Похоже, что крепкие. Целенькие и, если судить по
телеметрии, запертые. Охранная система тоже в порядке.
   Вот тогда-то, наверное, он и решил идти на прорыв.


   Через неделю, когда пена сошла и события  немного  прояснились,  Эрнандес
проявлял даже [56] нечто вроде сочувствия. Конечно же,  такая  накладка,  да
еще в его собственную смену, не доставляла начальнику особой радости, однако
он честно признал, что не может - если учесть все  обстоятельства  -  винить
Райделла особенно строго.
   Прискорбное происшествие тщательно скрывалось от журналистов. Для  этого,
а также для того, чтобы полюбовно договориться с клиентами,  с  Шонбруннами,
из сингапурского головного отделения "Интенсекьюра" спешно прилетела чуть не
целая дивизия экспертов - так, во всяком случае, слышал Райделл. Он не  имел
ни малейшего представления об окончательных условиях этой договоренности, не
имел, да и не хотел иметь: телевизионную программу "Рентакопы влипли"  никто
еще пока не придумал, а одни только шонбрунновские  ворота  стоили  побольше
его полугодовой зарплаты.
   Ворота "Интенсекьюр" починит без труда, хотя бы уж потому, что  он  их  и
ставил. Мощные, кстати, ворота: японский  пластик,  армированный  углеродным
волокном, термоустановка в бетонных опорах; вся эта мутотень чуть не начисто
соскребла с морды "Громилы" нежно лелеемый "свежий мед".
   Далее - ущерб, нанесенный дому, по большей части  окнам  (сквозь  которые
"Громила" проехал) и мебели (по которой он проехал).
   - Ну и, - закончил Эрнандес, - придется подкинуть  Шонбруннам  что-нибудь
сверху. За эмоциональные страдания, - пояснил  он,  вытаскивая  из-за  стола
большой  железный  [57]  термос   и   наливая   Райделлу   чашку   мерзкого,
перестоявшего кофе. На термосе была оптимистичная наклеечка: "Я НЕ О'КЕЙ, ТЫ
НЕ О'КЕЙ - ПЕЙ, ВОТ И БУДЕТ О'КЕЙ".
   Время  близилось  к  десяти  утра,  обсуждаемые  события  покрылись   уже
двухнедельной плесенью, а  лицо  их  главного  героя  -  пятидневной  то  ли
бородой, то ли, тут вопрос спорный, щетиной.  На  Райделле  были  мешковатые
оранжевые,  сильно   выгоревшие   шорты,   ветхая   футболка   с   надписью:
"НОКСВИЛЛСКОЕ  ПОЛИЦЕЙСКОЕ  УПРАВЛЕНИЕ",  начинавшая  уже  расползаться   на
плечах, черные ботинки, оставшиеся от интенсекьюровской формы, и  прозрачная
надувная хирургическая шина на левой руке.
   - Эмоциональные страдания, - повторил Райделл.
   Эрнандес, чуть ли не такой же широкий, как  его  стол,  передал  Райделлу
чашку.
   - Легко ты отделался, больше тут и не скажешь. Прушник.
   - Вылетел с работы, рука сломана - и это ты называешь "прушник"?
   - Нет, точно, - кивнул головой Эрнапдес. - Тебя же  могли  там  замочить.
Ребята из ДПЛА, они же тебя чуть не уложили. Да и  потом,  мистер  и  миссис
Шонбрунн  повели  себя  на  удивление  сдержанно,   особенно   если   учесть
расстройство миссис Шонбрунн и  все  прочее.  Рука  -  ну  да,  рука,  жаль,
конечно... - Он пожал непомерно огромными плечами. - Да и к  тому  же  никто
тебя и не увольнял, ведь так? Мы только сняли тебя с патрулирования. [58]
   Если хочешь на стационарную охрану - пожалуйста, никаких проблем.
   - Нет, спасибо.
   - Магазины, склады? Будешь работать в  ночь.  Ну,  скажем,  "Энсино  Фэшн
молл".
   - Нет.
   - Бабу-то видел, которая там работает? - прищурился Эрнандес.
   - Не-а.
   - Слушай, - вздохнул Эрнандес, - а как там со всем этим  говном,  которое
вываливают на тебя в Нэшвилле?
   - В Ноксвилле. Департамент потребовал полного отстранения от должности  с
полным запретом на работу  в  правоохранительных  органах.  Проникновение  в
частную квартиру без санкции и без поддержки.
   - А что эта сучка, которая таскает тебя по судам?
   -  Их  со  старшим  сыночком  повинтили  в  Джонсон-Сити  за  вооруженное
ограбление магазина, это последнее, что я слышал...
   Райделл тоже пожал плечами - и сморщился от боли.
   - Ну вот, - расплылся в улыбке Эрнандес. - Я же говорю - прушник.


   Проламывая  "Громилой"  шонбрунновские  бронированные   ворота,   Райделл
испытал  мгновенное  ощущение  чего-то  очень   высокого,   очень   чистого,
клинически  пустого  -   деланье,   лишенное   всякого   думанья,   бредовое
адреналиновое возбуждение с утратой всех прочих аспектов своего "я". [59]
   И в это время - когда он боролся с рулем, прорываясь через  японский  сад
камней, когда пробивал тугое бронестекло, рассыпавшееся со второго удара,  и
осколки падали медленно, как во сне, - в это время он вспомнил, что примерно
то же самое ощущал и тогда, выхватывая револьвер, нажимая курок, выплескивая
мозги Кеннета Терви  на  бесконечный,  как  звездное  небо,  простор  белой,
загрунтованной под краску стены, которую так никто никогда и не покрасил.


   Райделл поехал в "Кедры" навестить Саблетта.
   "Интенсекьюр"  расщедрился  на  отдельную  палату  -  чтобы  держать  его
подальше от лезущих в каждую щель журналистов. Техасец полусидел на кровати,
уставившись в  жидкокристаллический  экран  маленького  CD-плеера,  и  жевал
резинку.
   - "Воины двадцать первого века", - сказал он вошедшему Райделлу. - Джеймс
Уэйнрайт, Энни Макэироу, Майкл Бек.
   - И когда же это его сняли? - ухмыльнулся Райделл.
   - Тыща девятьсот восемьдесят второй. - Саблетт приглушил звук  и  оторвал
глаза от экрана. - Только я его уже пару раз смотрел.
   - А вот я только что из конторы, говорил с Эрнандесом. Говорит, чтобы  ты
не беспокоился за свою работу.
   В пустых серебряных глазах - нечто, похожее на озабоченность.
   - Свою - а как насчет твоей, Берри? [60]
   Обтянутая пузырем рука нестерпимо чесалась. Райделл нагнулся,  выудил  из
мусорной  корзины,  стоявшей  у  изголовья  кровати,  пластиковую   питьевую
соломинку, запустил ее под шину и начал крутить. Помогло, хотя и не слишком.
   - Я для них - история, далекое прошлое. За руль меня больше не пустят.
   - Не нужно было брать использованную, - огорчился Саблетт. -  В  больнице
это запрещено.
   - Да уж ты-то, Саблетт, какой же ты заразный? Ты,  может,  самый  чистый,
стерильный раздолбай ныне живущего поколения.
   - Так что же ты будешь делать? Есть-то тебе надо.
   - Пока не знаю. - Райделл уронил соломинку в корзинку, по принадлежности.
- Я только знаю, что не буду  сторожить  ничьи  дома  и  не  буду  сторожить
никакие там моллы.
   - А что там с этими хакерами? Ты как думаешь, сумеют их  накрыть  -  тех,
что нас подставили?
   - Хрен там сумеют. Слишком уж их  много.  Держава  Желаний  резвится  уже
очень давно. У федерален есть список из трех сотен подозреваемых, но они  не
имеют возможности загрести их всех, тряхануть и выяснить, кто в чем виноват.
Слава еще богу, что эти пидоры любят стучать друг на друга, иначе никого  бы
из них в жизнь не повинтили.
   - Но мы-то им зачем? Чего они нас-то кинули?
   - Спроси чего попроще. [61]
   - Гадить они любят, вот, наверное, и все, - решил Саблетт.
   - Любят, это уж точно. А еще  Эрнандес  говорит,  что,  по  мнению  ДПЛА,
кто-то там хотел, чтобы миссис Шонбрунн накрыли с голой жопой.
   Ни Саблетт, ни Райделл не видели упомянутую жопу, так как миссис Шонбрунн
находилась в детской. Детей в детской не было, они улетели с папочкой в штат
Вашингтон, чтобы полюбоваться с воздуха на три новорожденных вулкана.
   Ничто,   появившееся   на   экранах   "Громилы"   после   автомойки,   не
соответствовало действительности. Кто-то залез в бортовой компьютер  "Лихого
Гусара" и ввел в коммуникационный блок здоровый пакет умело сфабрикованных -
и абсолютно  липовых  -  данных,  заодно  отрезав  Райделла  и  Саблетта  от
"Интенсекьюра" и даже от "Звезды Смерти" (которая, конечно же, и  не  думала
вырубаться). Райделл сильно подозревал, что монгольские ребята из  автомойки
- ну, если не все, то двое-трое из них - могли бы рассказать эту историю  со
значительно большими подробностями.


   И может быть, в эти мгновения ослепительной ясности, когда изуродованный,
с помятой мордой "Громила" все еще  пытался  взобраться  на  раздолбанные  в
капусту останки двух больших  кожаных  диванов,  когда  пробудились  наконец
воспоминания о смерти Кеннета Терви, в эти мгновения Райделл понял, понял  с
той же ослепительной ясностью, что вряд ли  [62]  стоит  всегда  и  во  всем
доверяться самозабвенному, чистому в своем бешенстве порыву: "Вперед - и  ни
о чем не думай".
   - Слышь, - Саблетт говорил тихо и недоуменно, словно сам с собой,  -  они
же убьют этих детишек.
   С этими словами он отщелкнул ремни  безопасности  и  выскочил  наружу,  с
глоком на изготовку, а Райделл не успел еще  даже  пошевелиться.  Где-то  на
полпути Райделл вспомнил про сирену и мигалки и велел Саблетту их выключить,
но уж теперь-то каждый находящийся в доме знал, что отважные интенсекьюровцы
прибыли на место происшествия.
   - Работаю, - сказал Райделл, и даже вроде  не  говорил,  а  услышал  свой
голос, пришлепывая на бедро кобуру с глоком и хватаясь за  чанкер  -  самое,
пожалуй, подходящее оружие для перестрелки в помещении, где содержат  детей,
вот только скорострельность у него, заразы, больно  уж  могучая.  Он  пинком
распахнул дверцу и вывалился прямо на кофейный  столик,  кованые  ботинки  с
мелодичным звоном прошли сквозь дюймовой толщины стекло (двенадцать швов, но
это ерунда, порезы). Саблетт куда-то исчез. Райделл пошел в глубь комнаты, к
двери, выставив перед собой желтый неуклюжий чанкер,  и  понемногу  осознал,
что с левой рукой что-то вроде не так.
   - Замри, заеба, - сказал самый громкий в мире голос. - ДПЛА! Бросай  свою
желтую говешку, а то на хрен замочим! [63]
   Плетью  хлестнул  луч  резкого,   мучительно   яркого   света.   Райделлу
показалось, что в глаза ему льется расплавленный металл.
   - Ты слышишь, заеба?
   Райделл  повернулся,   прикрывая   глаза   рукой,   и   увидел   раздутое
бронированное брюхо садящегося вертолета. Поток от винта прижимал к земле то
немногое, что осталось от японского садика после броска "Громилы".
   Райделл уронил чанкер на пол.
   - И пистолет, мудила!
   Райделл взялся двумя пальцами за рукоятку глока и оторвал  его  от  бедра
вместе с кобурой. Скрипнула липучка, было непонятно, как  такой  тихий  звук
сумел прорваться сквозь рев боевой машины.
   Он уронил глок и поднял руки. Руку, вторая была сломана.
   Саблетта нашли футах в пятнадцати  от  "Громилы".  Лицо  и  руки  техасца
раздулись, как розовые воздушные шарики, он задыхался. Босниец, работавший у
Шонбруннов дворецким, смывал недавно с маленького дубового  столика  детские
каракули каким-то средством, содержащим ксилол и четыреххлористый углерод.
   - А хрен ли это с ним? - удивился один из копов.
   -  Аллергия,  -  с  трудом  выговорил  Райделл.  Полицейские  надели  ему
наручники, да к тому же не спереди, а за спиной, боль была страшная. - Нужна
"скорая".
   Саблетт открыл глаза. Попытался открыть.
   - Берри... [64]
   И тут Райделл вспомнил название того фильма, который он  смотрел,  но  не
досмотрел.
   - "Чудесная миля".
   - Никогда не видел, - сказал Саблетт и вырубился.
   В этот день миссис Шонбрунн  развлекала  своего  ландшафтного  садовника,
поляка. Копы  нашли  ее  в  детской.  Взбешенная  и  беспомощная,  она  была
засупонена более чем пикантным образом с  применени