Ивановна аккомпанировала на рояле. Он десять
лет назад кончил в университете по филологическому
факультету, но нигде не служил, определенного дела
не имел и лишь изредка принимал участие в концертах
с благотворительною целью; и в городе называли его
артистом.
   Андрей Андреич играл; все слушали молча. На столе
тихо кипел самовар, и только один Саша пил чай. По-
том, когда пробило двенадцать, лопнула вдруг струна
на скрипке; все засмеялись, засуетились и стали про-
щаться.
   Проводив жениха, Надя пошла к себе наверх, где
жила с матерью (нижний этаж занимала бабушка).
Внизу, в зале, стали тушить огни, а Саша все еще сидел
и пил чай. Пил он чай всегда подолгу, по-московски,
стаканов по семи в один раз. Наде, когда она разде-
лась и легла в постель, долго еще было слышно, как
внизу убирала прислуга, как сердилась бабуля. На-
конец все затихло, и только слышалось изредка, как
в своей комнате, внизу, покашливал басом Саша.
Часть 2
   Когда Надя проснулась, было, должно быть, часа
два, начинался рассвет. Где-то далеко стучал сторож.
Спать не хотелось, лежать было очень мягко, неловко.
Надя, как и во все прошлые майские ночи, села в посте-
ли и стала думать. А мысли были все те же, что и в прош-
лую ночь, однообразные, ненужные, неотвязчивые,
мысли о том, как Андрей Андреич стал ухаживать за
ней и сделал ей предложение, как она согласилась и
потом мало-помалу оценила этого доброго, умного че-
ловека. Но почему-то теперь, когда до свадьбы оста-
лось не больше месяца, она стала испытывать страх,
беспокойство, как будто ожидало ее что-то неопределен-
ное, тяжелое.
   "Тик-ток, тик-ток... - лениво стучал сторож. - Тик-
ток..."
   В большое старое окно виден сад, дальние кусты
густо цветущей сирени, сонной и вялой от холода; и ту-
ман, белый, густой, тихо подплывает к сирени, хочет
закрыть ее. На далеких деревьях кричат сонные грачи.
   - Боже мой, отчего мне так тяжело!
   Быть может, то же самое испытывает перед свадьбой
каждая невеста. Кто знает! Или тут влияние Саши? Но
ведь Саша уже несколько лет подряд говорит все одно
и то же, как по писаному, и когда говорит, то кажется
наивным и странным. Но отчего же все-таки Саша не
выходит из головы? отчего?
   Сторож уже давно не стучит. Под окном и в саду
зашумели птицы, туман ушел из сада, все кругом оза-
рилось весенним светом, точно улыбкой. Скоро весь
сад, согретый солнцем, обласканный, ожил, и капли
росы, как алмазы, засверкали на листьях; и старый,
давно запущенный сад в это утро казался таким моло-
дым, нарядным.
   Уже проснулась бабуля. Закашлял грубым басом
Саша. Слышно было, как внизу подали самовар, как
двигали стульями.
   Часы идут медленно. Надя давно уже встала и давно
уже гуляла в саду, а все еще тянется утро.
   Вот Нина Ивановна, заплаканная, со стаканом ми-
неральной воды. Она занималась спиритизмом, гомеопа-
тией, много читала, любила поговорить о сомнениях, ко-
торым была подвержена, и все это, казалось Наде, за-
ключало в себе глубокий, таинственный смысл. Теперь
Надя поцеловала мать и пошла с ней рядом.
   - О чем ты плакала, мама? - спросила она.
   - Вчера на ночь стала я читать повесть, в которой
описывается один старик и его дочь. Старик служит
где-то, ну, и в дочь его влюбился начальник. Я не дочи-
тала, но там есть такое одно место, что трудно было
удержаться от слез, - сказала Нина Ивановна и от-
хлебнула из стакана. - Сегодня утром вспомнила и
тоже всплакнула.
   - А мне все эти дни так невесело, - сказала Надя,
помолчав. - Отчего я не сплю по ночам?
   - Не знаю, милая. А когда я не сплю по ночам, то
закрываю глаза крепко-крепко, вот этак, и рисую себе
Анну Каренину, как она ходит и как говорит, или
рисую что-нибудь историческое, из древнего мира...
   Надя почувствовала, что мать не понимает ее и не
может понять. Почувствовала это первый раз в жизни,
и ей даже страшно стало, захотелось спрятаться; и она
ушла к себе в комнату.
   А в два часа сели обедать. Была среда, день постный,
и потому бабушке подали постный борщ и леща с кашей.
   Чтобы подразнить бабушку, Саша ел и свой ско-
ромный суп и постный борщ. Он шутил все время, пока
обедали, но шутки у него выходили громоздкие, не-
пременно с расчетом на мораль, и выходило совсем не
смешно, когда он, перед тем как сострить, поднимал
вверх свои очень длинные, исхудалые, точно мертвые,
пальцы, и когда приходило на мысль, что он очень бо-
лен и, пожалуй, недолго еще протянет на этом свете;
тогда становилось жаль его до слез.
   После обеда бабушка ушла к себе в комнату отды-
хать. Нина Ивановна недолго поиграла на рояли и по-
том тоже ушла.
   - Ах, милая Надя, - начал Саша свой обычный
послеобеденный разговор, - если бы вы послушались
меня! если бы!
   Она сидела глубоко в старинном кресле, закрыв
глаза, а он тихо ходил по комнате, из угла в угол.
   - Если бы вы поехали учиться! - говорил он. -
Только просвещенные и святые люди интересны, только
они и нужны. Ведь чем больше будет таких людей, тем
скорее настанет царствие божие на земле. От вашего
города тогда мало-помалу не останется камня на кам-
не - все полетит вверх дном, все изменится, точно по
волшебству. И будут тогда здесь громадные, великолеп-
нейшие дома, чудесные сады, фонтаны необыкновенные,
замечательные люди... Но главное не это. Главное то,
что толпы в нашем смысле, в каком она есть теперь,
этого зла тогда не будет, потому что каждый человек
будет веровать и каждый будет знать, для чего он жи-
вет, и ни один не будет искать опоры в толпе. Милая,
голубушка, поезжайте! Покажите всем, что эта непо-
движная, серая, грешная жизнь надоела вам. Покажите
это хоть себе самой!
   - Нельзя, Саша. Я выхожу замуж.
   - Э, полно! Кому это нужно?
   Вышли в сад, прошлись немного.
   - И как бы там ни было, милая моя, надо вдуматься,
надо понять, как нечиста, как безнравственна эта ваша
праздная жизнь, - продолжал Саша. - Поймите же,
ведь если, например, вы, и ваша мать, и ваша бабулька
ничего не делаете, то, значит, за вас работает кто-то
другой, вы заедаете чью-то жизнь, а разве это
чисто, не грязно?
   Надя хотела сказать: "Да, это правда"; хотела ска-
зать, что она понимает; но слезы показались у нее на
глазах, она вдруг притихла, сжалась вся и ушла к
себе.
   Перед вечером приходил Андрей Андреич и, по обык-
новению, долго играл на скрипке. Вообще он был не-
разговорчив и любил скрипку, быть может, потому,
что во время игры можно было молчать. В одиннадца-
том часу, уходя домой, уже в пальто, он обнял Надю
и стал жадно целовать ее лицо, плечи, руки.
   - Дорогая, милая моя, прекрасная!.. - бормотал
он. - О, как я счастлив! Я безумствую от восторга!
   И ей казалось, что это она уже давно слышала, очень
давно, или читала где-то... в романе, в старом, оборван-
ном, давно уже заброшенном.
   В зале Саша сидел у стола и пил чай, поставив блю-
дечко на свои длинные пять пальцев; бабуля раскла-
дывала пасьянс, Нина Ивановна читала. Трещал огонек
в лампадке, и все, казалось, было тихо, благополучно
Надя простилась и пошла к себе наверх, легла и тотчас
же уснула. Но, как и в прошлую ночь, едва забрезжил
свет, она уже проснулась. Спать не хотелось, на душе
было непокойно, тяжело. Она сидела, положив голову
на колени, и думала о женихе, о свадьбе... Вспомнила
она почему-то, что ее мать не любила своего покойного
мужа и теперь ничего не имела, жила в полной зависи-
мости от своей свекрови, бабули. И Надя, как ни ду-
мала, не могла сообразить, почему до сих пор она ви-
дела в своей матери что-то особенное, необыкновенное,
почему не замечала простой, обыкновенной, несчастной
женщины.
   И Саша не спал внизу - слышно было, как он каш-
лял. Это странный, наивный человек, думала Надя,
и в его мечтах, во всех этих чудесных садах, фонтанах
необыкновенных чувствуется что-то нелепое; но поче-
му-то в его наивности, даже в этой нелепости столько
прекрасного, что едва она только вот подумала о том,
не поехать ли ей учиться, как все сердце, всю грудь
обдало холодком, залило чувством радости, восторга.
   - Но лучше не думать, лучше не думать... - шепта-
ла она. - Не надо думать об этом.
   "Тик-ток... - стучал сторож где-то далеко. - Тик-
ток... тик-ток..."
Часть 3
   Саша в середине июня стал вдруг скучать и засоби-
рался в Москву.
   - Не могу я жить в этом городе, - говорил он мрач-
но. - Ни водопровода, ни канализации! Я есть за обе-
дом брезгаю: в кухне грязь невозможнейшая...
   - Да погоди, блудный сын! - убеждала бабушка
почему-то шепотом, - седьмого числа свадьба!
   - Не желаю.
   - Хотел ведь у нас до сентября прожить!
   - А теперь вот не желаю. Мне работать нужно!
   Лето выдалось сырое и холодное, деревья были мок-
рые, все в саду глядело неприветливо, уныло, хотелось
в самом деле работать. В комнатах, внизу и наверху,
слышались незнакомые женские голоса, стучала у ба-
бушки швейная машина: это спешили с приданым.
Одних шуб за Надей давали шесть, и самая дешевая из
них, по словам бабушки, стоила триста рублей! Суета
раздражала Сашу; он сидел у себя в комнате и сердил-
ся; но все же его уговорили остаться, и он дал слово,
что уедет первого июля, не раньше.
   Время шло быстро. На петров день после обеда
Андрей Андреич пошел с Надей на Московскую улицу,
чтобы еще раз осмотреть дом, который наняли и давно
уже приготовили для молодых. Дом, двухэтажный, но
убран был пока только верхний этаж. В зале блестя-
щий пол, выкрашенный под паркет, венские стулья,
рояль, пюпитр для скрипки. Пахло краской. На стене
в золотой раме висела большая картина, написанная
красками: нагая дама и около нее лиловая ваза с от-
битой ручкой.
   - Чудесная картина, - проговорил Андрей Андре-
ич и из уважения вздохнул. - Это художника Шишма-
чевского.
   Дальше была гостиная с круглым столом, диваном
и креслами, обитыми ярко-голубой материей. Над ди-
ваном большой фотографический портрет отца Андрея
в камилавке и в орденах. Потом вошли в столовую с бу-
фетом, потом в спальню; здесь в полумраке стояли рядом
две кровати, и похоже было, что когда обставляли спаль-
ню, то имели в виду, что всегда тут будет очень хорошо
и иначе быть не может. Андрей Андреич водил Надю
по комнатам и все время держал ее за талию; а она чувст-
вовала себя слабой, виноватой, ненавидела все эти ком-
наты, кровати, кресла, ее мутило от нагой дамы. Для
нее уже ясно было, что она разлюбила Андрея Андреи-
ча или, быть может, не любила его никогда; но как это
сказать, кому сказать и для чего, она не понимала и не
могла понять, хотя думала об этом все дни, все ночи...
Он держал ее за талию, говорил так ласково, скромно,
так был счастлив, расхаживая по этой своей квартире;
а она видела во всем одну только пошлость, глупую, на-
ивную, невыносимую пошлость, и его рука, обнимавшая
ее талию, казалась ей жесткой и холодной, как обруч.
И каждую минуту она готова была убежать, зарыдать,
броситься в окно. Андрей Андреич привел ее в ванную и
здесь дотронулся до крана, вделанного в стену, и вдруг
потекла вода.
   - Каково? - сказал он и рассмеялся. - Я велел
сделать на чердаке бак на сто ведер, и вот мы с тобой
теперь будем иметь воду.
   Прошлись по двору, потом вышли на улицу, взяли
извозчика. Пыль носилась густыми тучами, и казалось,
вот-вот пойдет дождь.
   - Тебе не холодно? - спросил Андрей Андреич,
щурясь от пыли.
   Она промолчала.
   - Вчера Саша, ты помнишь, упрекнул меня в том,
что я ничего не делаю, - сказал он, помолчав немного. -
Что же, он прав! бесконечно прав! Я ничего не делаю и
не могу делать. Дорогая моя, отчего это? Отчего мне
так противна мысль о том, что я когда-нибудь на-
цеплю на лоб кокарду и пойду служить? Отчего мне так
не по себе, когда я вижу адвоката или учителя латин-
ского языка, или члена управы? О матушка Русь!
О матушка Русь, как еще много ты носишь на себе празд-
ных и бесполезных! Как много на тебе таких, как я,
многострадальная!
   И то, что он ничего не делал, он обобщал, видел в
этом знамение времени.
   - Когда женимся, - продолжал он, - то пойдем
вместе в деревню, дорогая моя, будем там работать!
Мы купим себе небольшой клочок земли с садом, ре-
кой, будем трудиться, наблюдать жизнь... О, как это
будет хорошо!
   Он снял шляпу, и волосы развевались у него от ветра,
а она слушала его и думала: "Боже, домой хочу! Боже!"
Почти около самого дома они обогнали отца Андрея.
   - А вот и отец идет! - обрадовался Андрей Анд-
реич и замахал шляпой. - Люблю я своего батьку,
право, - сказал он, расплачиваясь с извозчиком. -
Славный старик. Добрый старик.
   Вошла Надя в дом сердитая, нездоровая, думая о
том, что весь вечер будут гости, что надо занимать их,
улыбаться, слушать скрипку, слушать всякий вздор и
говорить только о свадьбе. Бабушка, важная, пышная
в своем шелковом платье, надменная, какою она всегда
казалась при гостях, сидела у самовара. Вошел отец
Андрей со своей хитрой улыбкой.
   - Имею удовольствие и благодатное утешение ви-
деть вас в добром здоровье, - сказал он бабушке, и
трудно было понять, шутит это он или говорит серьезно.
Часть 4
   Ветер стучал в окна, в крышу; слышался свист, и в
печи домовой жалобно и угрюмо напевал свою песенку.
Был первый час ночи. В доме все уже легли, но никто
не спал, и Наде все чуялось, что внизу играют на скрип-
ке. Послышался резкий стук, должно быть, сорвалась
ставня. Через минуту вошла Нина Ивановна в одной
сорочке, со свечой.
   - Что это застучало, Надя? - спросила она.
Мать, с волосами, заплетенными в одну косу, с роб-
кой улыбкой, в эту бурную ночь казалась старше, не-
красивее, меньше ростом. Наде вспомнилось, как еще
недавно она считала свою мать необыкновенной и с
гордостью слушала слова, какие она говорила; а теперь
никак не могла вспомнить этих слов; все, что прихо-
дило на память, было так слабо, не нужно.
   В печке раздалось пение нескольких басов и даже
послышалось: "А-ах, бо-о-же мой!" Надя села в постели
и вдруг схватила себя крепко за волосы и зарыдала.
   - Мама, мама, - проговорила она, - родная моя,
если б ты знала, что со мной делается! Прошу тебя, умо-
ляю, позволь мне уехать! Умоляю!
   - Куда? - спросила Нина Ивановна, не понимая,
и села на кровать. - Куда уехать?
   Надя долго плакала и не могла выговорить ни
слова.
   - Позволь мне уехать из города! - сказала она
наконец. - Свадьбы не должно быть и не будет - пойми!
Я не люблю этого человека... И говорить о нем не могу.
   - Нет, родная моя, нет, - заговорила Нина Ива-
новна быстро, страшно испугавшись. - Ты успокойся -
это у тебя от нерасположения духа. Это пройдет. Это
бывает. Вероятно, ты повздорила с Андреем; но милые
бранятся - только тешатся.
   - Ну уйди, мама, уйди! - зарыдала Надя.
   - Да, - сказала Нина Ивановна, помолчав. - Дав-
но ли ты была ребенком, девочкой, а теперь уже не-
веста. В природе постоянный обмен веществ. И не заме-
тишь, как сама станешь матерью и старухой, и будет
у тебя такая же строптивая дочка, как у меня.
   - Милая, добрая моя, ты ведь умна, ты несчастна, -
сказала Надя, - ты очень несчастна, - зачем же ты
говоришь пошлости? Бога ради, зачем?
   Нина Ивановна хотела что-то сказать, но не могла
выговорить ни слова, всхлипнула и ушла к себе.
Басы опять загудели в печке, стало вдруг страшно.
Надя вскочила с постели и быстро пошла к матери.
Нина Ивановна, заплаканная, лежала в постели, ук-
рывшись голубым одеялом, и держала в руках книгу.
   - Мама, выслушай меня! - проговорила Надя. -
Умоляю тебя, вдумайся и пойми! Ты только пойми,
до какой степени мелка и унизительна наша жизнь.
У меня открылись глаза, я теперь все вижу. И что та-
кое твой Андрей Андреич? Ведь он же не умен, мама!
Господи боже мой! Пойми, мама, он глуп!
   Нина Ивановна порывисто села.
   - Ты и твоя бабка мучаете меня! - сказала она,
всхлипнув. - Я жить хочу! Жить! - повторила она и
раза два ударила кулачком по груди. - Дайте же мне
свободу! Я еще молода, я жить хочу, а вы из меня ста-
руху сделали!..
   Она горько заплакала, легла и свернулась под одея-
лом калачиком, и показалась такой маленькой, жалкой,
глупенькой. Надя пошла к себе, оделась и, севши у окна,
стала поджидать утра. Она всю ночь сидела и думала,
а кто-то со двора все стучал в ставню и насвисты-
вал.
   Утром бабушка жаловалась, что в саду ночью вет-
ром посбивало все яблоки и сломало одну старую сливу.
Было серо, тускло, безотрадно, хоть огонь зажигай;
все жаловались на холод, и дождь стучал в окна. После
чаю Надя вошла к Саше и, не сказав ни слова, стала
на колени в углу у кресла и закрыла лицо руками.
   - Что? - спросил Саша.
   - Не могу, - проговорила она. - Как я могла
жить здесь раньше, не понимаю, не постигаю! Жениха
я презираю, себя презираю, презираю всю эту праздную,
бессмысленную жизнь...
   - Ну, ну, - проговорил Саша, не понимая еще,
в чем дело. - Это ничего... Это хорошо.
   - Эта жизнь опостылела мне, - продолжала
Надя, - я не вынесу здесь и одного дня. Завтра же я
уеду отсюда. Возьмите меня с собой, бога ради!
   Саша минуту смотрел на нее с удивлением; наконец
он понял и обрадовался, как ребенок. Он взмахнул
руками и начал притоптывать туфлями, как бы танцуя
от радости.
   - Великолепно! - говорил он, потирая руки. -
Боже, как это хорошо!
   А она глядела на него, не мигая, большими, влюблен-
влюбленными глазами, как очарованная, ожидая, что он тотчас
же скажет ей что-нибудь значительное, безграничное
по своей важности; он еще ничего не сказал ей, но уже
ей казалось, что перед нею открывается нечто новое и
широкое, чего она раньше не знала, и уже она смотрела
на него, полная ожиданий, готовая на все, хотя бы на
смерть.
   - Завтра я уезжаю, - сказал он, подумав, - и вы
поедете на вокзал провожать меня... Ваш багаж я за-
беру в свой чемодан и билет вам возьму; а во время
третьего звонка вы войдете в вагон, - мы и поедем.
Проводите меня до Москвы, а там вы одни поедете в
Петербург. Паспорт у вас есть?
   - Есть.
   - Клянусь вам, вы не пожалеете и не раскаетесь, -
сказал Саша с увлечением. - Поедете, будете учиться,
а там пусть вас носит судьба. Когда перевернете вашу
жизнь, то все изменится. Главное - перевернуть жизнь,
а все остальное не важно. Итак, значит, завтра поедем?
   - О да! Бога ради!
   Наде казалось, что она очень взволнована, что на
душе у нее тяжело, как никогда, что теперь до самого
отъезда придется страдать и мучительно думать; но
едва она пришла к себе и прилегла на постель,
как тотчас же уснула и спала крепко, с заплаканным
лицом, с улыбкой, до самого вечера.
Часть 5
   Послали за извозчиком. Надя, уже в шляпе и паль-
то, пошла наверх, чтобы еще раз взглянуть на мать, на
все свое; она постояла в своей комнате около постели,
еще теплой, осмотрелась, потом пошла тихо к матери.
Нина Ивановна спала, в комнате было тихо. Надя по-
целовала мать и поправила ей волосы, постояла мину-
ты две... Потом не спеша вернулась вниз.
   На дворе шел сильный дождь. Извозчик с крытым
верхом, весь мокрый, стоял у подъезда.
   - Не поместишься с ним, Надя, - сказала бабушка,
когда прислуга стала укладывать чемоданы. - И охота
в такую погоду провожать. Оставалась бы дома. Ишь
ведь дождь какой!
   Надя хотела сказать что-то и не могла. Вот Саша
посадил Надю, укрыл ей ноги пледом. Вот и сам он
поместился рядом.
   - В добрый час! Господь благословит! - крича-
ла с крыльца бабушка. - Ты же, Саша, пиши нам из
Москвы!
   - Ладно. Прощайте, бабуля!
   - Сохрани тебя царица небесная!
   - Ну, погодка! - проговорил Саша.
   Надя теперь только заплакала. Теперь уже для нее
ясно было, что она уедет непременно, чему она все-таки
не верила, когда прощалась с бабушкой, когда глядела
на мать. Прощай, город! И все ей вдруг припомнилось:
и Андрей, и его отец, и новая квартира, и нагая дама
с вазой; и все это уже не пугало, не тяготило, а было
наивно, мелко и уходило все назад и назад. А когда
сели в вагон и поезд тронулся, то все это прошлое, та-
кое большое и серьезное, сжалось в комочек, и